Разговоры с Джемалем. Глава 1. Конец левой и правой идеи (Гейдар Джемаль, 2017)

16+ (В соответствии с Федеральным законом от 29 декабря 2010 г. № 436-ФЗ.)

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© ООО Издательство «Питер», 2017

Самое отвратительное в политическом размежевании «левых» и «правых» – это его амбивалентность. Фактически так называемый левый пакет на 90 % состоит из правых тезисов, просто распределённых под другим брендом. Что же касается самого крайне правого, то стержнем этого, с точки зрения левых либералов, идеологического «мракобесия» оказывается… «социализм»! То есть крайне правые всё равно танцуют от сверхзадачи идеально упорядочить общество, «починить» в конце концов этот чёртов двигатель внутреннего сгорания, чтобы он зажёвывал людей с максимальной эффективностью. Получается чистая левизна.

После того как московский социализм закончил своё существование по всему миру, бывшие коммунисты и социал-демократы пошли прислуживать победителям в холодной войне. Брюссельская бюрократия, рулящая конструкцией НАТО, сегодня переполнена бывшими леваками (и некоторые из них даже не считают себя бывшими).

Политический ислам справедливо издевается над этим цирком, над этими игрищами многопартийной демократии. Политический ислам ориентирован на рассмотрение «юдоли человеческой» в контексте сверхчеловеческой вертикали. При таком подходе выписывать себе справку о своей «левизне» или «правизне» – означает предстать перед историей в статусе безнадёжного идиота.

Добрый день, друзья, с вами радио «Медиаметрикс» и программа «Разговоры с Джемалем», ведёт её Олег Дружбинский. И в студии, естественно, Гейдар Джемаль. Добрый день, Гейдар.

Г. Д.: Добрый день. Добрый вечер.

О. Д.: Да, уже вечер. Добрый вечер, дорогие слушатели и видеозрители. Тема, которую предложил сегодня Гейдар, звучит так: «Конец левой и правой идеи».

Г. Д.: В современном мире.

О. Д.: Да, и так. Давайте мы попробуем сначала разобраться, что это значит: левой и правой идеи? И почему они должны умереть? Я сразу, наверное, все вопросы задал. С какого момента мы начнём?

Г. Д.: Я хотел бы предварить наш разговор тем, что от того, что мы это обсудим, сегодняшние левые и правые, которые эксплуатируют свои бренды, не перестанут таковыми быть. Они и дальше будут цепляться за эти, как мне кажется, отработанные уже ярлыки. Тем более что здесь присутствует достаточно широкое разнообразие. Потому что левых даже не пятьдесят оттенков красного, их там и сто пятьдесят может быть.

О. Д.: Ну, левыми мы считаем коммунистов, социалистов и всех таких прочих, да? Тех, кто за социальную справедливость.

Г. Д.: Да, это социал-демократы. Причём нюансов там очень много. Если человек, допустим, считает, что для богатых людей должны быть повышены налоги, он, может, уже где-то и радикалом проходит.

Есть троцкисты. Их несколько групп, совершенно разных. Есть посттроцкисты и так далее.

Есть сталинисты даже сегодня.

О. Д.: Да. Я догадываюсь, что до сих пор они существуют – мало, но есть.

Г. Д.: На самом деле здесь присутствует большой спектр, он позволяет манипулировать, маневрировать в этом разнообразии и скрывать суть дела. Но я боюсь, что разнообразия у правых безусловно меньше. И их идеологическая база тоже более жёстко оформленная и более бедная на разные претензии: на научность, историзм и так далее. Но нам надо это всё свести к двум парадигмам – одной и другой.

С моей точки зрения, левые изначально начинали борьбу против традиций и против иерархии. Откуда они взялись, левые? Левые – это якобинцы, это понятно. Они сидели в национальном собрании Франции, в Конвенте. Справа сидели сторонники концессионной монархии, посередине Болото, Жерондо. А слева сидели якобинцы.

Якобинцы, они, естественно, республиканцы. Они последовательно выступали против сложившейся иерархии, против церкви, но не против религии вообще. Как известно, они заменили всё на культ Великого Существа, но они были против истеблишмента. Потом их взгляды стали развиваться, диверсифицироваться, но при этом всюду оставалась эта главная линия – против иерархии, против символизма, против трансцендентной нагрузки со смыслом, против того, что одни считают себя выше, чем другие, по каким-то сверхчеловеческим причинам, по праву рождения и так далее, а потом уже и из-за того, что кому-то удалось урвать больше. Потом это всё начали сводить к уровню неравенства потребления. Но это произошло, когда уже якобы добили (на взгляд обывателя) иерархии религиозно обеспеченные, после чего стали бороться с иерархиями социально-экономическими.

О. Д.: По сути, левые были за социальную справедливость.

Г. Д.: Относительно, скорее за равенство в потреблении.

А правые сначала были за сохранение традиции, за власть, государство, божественное право и так далее. Но по мере эволюции общества они хватались за то, что возникало. В итоге сегодняшний средний правый отстаивает те результаты, что получились в итоге двухсот лет наступления левых.

О. Д.: То есть это, по сути, сегодняшний либерал: права человека, свободный рынок и так далее.

Г. Д.: Да. Обычный правый – это либерал. И обычный правый сегодня стоит на защите той платформы, которая сто лет назад была нормальной средней платформой левых.

То есть левые победили. В глобальном метафизическом смысле. Оказалось, что мир, который они получили в итоге, это не только мир несправедливый, он гораздо хуже стал, гораздо несправедливее. В результате того, что исчезла иерархия. В результате того, что возник либеральный мир, в котором отсутствует символизм, в котором церковь утратила свои высшие функции, монархия стала декоративной, а дворянство присваивается каким-то футболистам и так далее.

О. Д.: И музыкантам.

Г. Д.: В этом мире на сегодняшний день 60 человек сосредоточили в своих руках столько богатств, сколько имеет 3,5 миллиарда беднейшей части населения, что невозможно было раньше, когда мир якобы был несправедлив. Теперь у левых есть новый фронт, по крайней мере подходящий для демагогии – дескать, вот, существует неравенство собственности, неравенство потребления… Они объясняют это тем (что, конечно, очень смешно), что налоги не так берутся. Дескать, потому 60 человек собрали в своих руках 7 триллионов долларов, что, оказывается, налоги не так берутся.

А с другой стороны, есть правые, которые отстаивают статус-кво. Вот именно тот статус-кво, которого добились левые. Левые добились его, теперь правые его отстаивают. Но, конечно, у левых больше манёвра. Потому что они могут себя показать. Показать, что им есть за что бороться ещё. А правые – они только защищают сложившийся порядок, но им показывают, что мир-то ужасен! И им очень сложно его защищать, поэтому у правых очень дискомфортная ситуация.

О. Д.: А может, именно поэтому в российский парламент и не проходят правые фракции? Последние 10–15 лет, как только собирается какая-то группа людей под видом правой платформы, союз правых людей, они все, что называется, пролетают.

Г. Д.: Здесь присутствует конкретная политика. Она на самом деле не дотягивает до тех высоких мотиваций, которые мы сейчас пытаемся обсудить. На мой взгляд, правых не пускают в парламент и политику потому, что их проход в Думу мгновенно бы обострил социальный вопрос. Пришли бы правые, и классовая борьба сразу вышла бы из скрытого состояния на поверхность. Вот тогда можно было бы говорить о прямой конфронтации. И, чтобы не было прямой конфронтации с защитниками олигархического капитала, им не дают проводить свои группы в публичную политику, то есть заметают под ковёр. Мне кажется, что это очевидный политический момент.

О. Д.: У меня такой вопрос, который я в самом начале задавал. Я понимаю, что и левая идея, и правая дискредитировались. Справедливости не будет, борьба за справедливость приводит к появлению олигархов.

Г. Д.: В справедливости есть одна любопытная вещь – что именно является справедливостью? Посмотрим с точки зрения левых. Они изначально боролись с традицией, боролись с символизмом, боролись с религиозной сверхчеловеческой нагруженностью общества, ведь так? Они боролись с тем, что общество живёт не просто для того, чтобы жить: есть, производить, ещё больше есть, ещё больше производить. Выступали против того, что у общества есть некие сверхзадачи: у истории есть смысл; есть Бог; есть, в конце, Страшный суд, воскресение из мёртвых. Все такие моменты левым были ненавистны, они их изымали. Они боролись с этим, как с бреднями, поповскими сказками, старательно объясняли, что производительные силы действуют на производственные отношения, действуют потом на мозги, которые, так или иначе, всё понимают. Но существует же и другой подход к справедливости: справедливость – это не распределение потребления благ, справедливость – это наличие смысла. Миллиарды людей проходят бесследно по Земле: строители пирамид, к примеру. Справедливо ли, что они исчезли в потоке песка, который несётся ветром по пустыне времени и бытия? Справедливо? Нет, несправедливо. С точки зрения религии это несправедливо, это высшая степень несправедливости. Жизнь при таком подходе становится абсурдом. Левые же считают, что это норма. Но когда они добиваются своего и строят общество, которое представляется им более или менее адекватным, то есть социум-бытие, в котором исключена всякая объективная онтология из него… то всё становится социальным! И мы погружаемся в абсурд, погружаемся в бессмыслицу. Левые убивают смысл. Они добиваются того, что общество, в котором мы живём, – это общество, которое живёт, чтобы жить, то есть оно ничем не отличается от садка кроликов, по большому счёту.

Правые в действительности защищают сторону, отвергнутую левыми, – сторону смысла. Но есть крайне правые, которые говорят: то, что было уничтожено левыми, а именно иерархия, символизм, традиция, – это и было смыслом, ценностью. Крайне правые создают свой блок, идут в загончик, в гетто, которое называется «консервативная революция». Они хотят совершить контрреволюцию и восстановить иерархию, смысл, неравенство и так далее. В пользу тех старых слоёв, которые когда-то держали контрольный пакет акций…

О. Д.: Да, я понимаю. Получается, правые и левые в каком-то смысле поменялись местами.

Г. Д.: Да. Крайне правые – они как бы протестные. Понятно, что хрен редьки не слаще. Потому что то общество, которое деградировало сегодня через усилия левых до социума – бытия, в котором нет смысла, отправлялось от той начальной позиции, в которую его хотели бы вернуть эти консервативные революционеры. Получается замкнутый круг. Получается, что зло не в нынешнем состоянии общества, зло в социуме как таковом. Есть нечто в социуме, что является неизбывным античеловеческим элементом. Который может проявляться как в господстве феодала над крепостным, так и в бессмыслице социального бытия в Швеции, где господствуют социал-демократы и где при огромном потреблении самый высокий уровень самоубийств.

И там и там зло. В чём моя идея состоит? Моя идея состоит в том, что ни левые, ни правые не держат палец на этом нерве зла. Они не обсуждают это зло. Для них всё в мире является само собой разумеющимся. По жизни не задают вопросов и не требуют ответов для себя. А ведь надо поставить вопрос о сущности этого зла, и если уже говорить о протесте, то он должен быть не левый, не правый, а совершенно иной, новый.

О. Д.: Какой же?

Г. Д.: Я думаю, что, скорее всего, он должен быть теологическим.

О. Д.: То есть верующие против безбожников?

Г. Д.: Всё не так просто. Тот же Маркс с восторгом говорил, что наконец-то мы сбрасываем религиозную одежду с социальной борьбы: раньше люди облекали свои проблемы в религиозную одежду, потому что у них всё стояло на голове, а не на ногах. Мы всё переворачиваем на ноги, и речь идёт о производственных отношениях. Но оказалось, что всего марксизма с его научным социализмом хватило на 150 лет пудрения мозгов. Это короткоживущая модель.

А тема катаров, анабаптистов, гуситов, то есть тема религиозной справедливости и религиозного вызова мировому порядку, она никуда не ушла. Она была отложена в пользу научного социализма, в пользу народников, в пользу эсеров, которые читали Бокля, читали всяких атеистов, потом они «Капитал» изучали и так далее. Но сегодня с этим «Капиталом» некуда идти.

О. Д.: Правильно ли я понимаю, что должна утвердиться религиозная справедливость, справедливость, основанная на религиозных постулатах.

Г. Д.: Да, потому что о смысле жизни говорит теология.

О. Д.: И философия.

Г. Д.: Да, но философия может быть и антифилософией. Вот марксизм – это антифилософия. Гегель – это великий мыслитель, который придал современный вид платоническому дискурсу, это Платон XIX века. Потом приходит Маркс, который ничтожество наше ставит, как он выражается, с головы на ноги, а в действительности он его разрушает и приводит к некоему маразму.

О. Д.: Гейдар, я попробую для себя сформулировать то, что мне кажется важным. Действительно, в XX веке на все те вопросы, которые стояли перед человечеством, люди получили ответы в виде сталинского коммунизма, фашизма и другого. Эти ответы общество не устроили, поскольку они несли в себе негативный опыт. Главный же вопрос был: как жить дальше всему социуму?

Ответа нет. И теперь наступает XXI век, и снова потребуется этот ответ. Должно ли быть всё по справедливости? Да, я с вами соглашусь, Маркс написал большую, назовём так, экономическую книгу, из которой был сделан всего-навсего один вывод: «Грабь награбленное». И по этому пути пошло население многих стран.

Г. Д.: Ну, давайте тоже не будем упрощать. Не «Грабь награбленное», а об исчислении средств производства, для того чтобы этим производством завалить массы, которые должны были обожраться. И в результате у них должны были проснуться такие творческие энергии, что от изобилия этого потребления эти средства производства и производительные силы вырастали ещё многократно до тех пор, пока… Тут уже начинается некий космизм. До тех пор пока человечество не выходит в ноосферу, не начинает управлять таким большим куском космической энергии, что в результате меняет физические законы. А дальше уже бифуркация. Одни говорят, что это бред и всё ради колбасы, а другие говорят: для того, чтобы остановить второе начало термодинамики. Мы же помним эти споры.

О. Д.: Споры высокого порядка. Но тем не менее.

Г. Д.: Но это всё-таки не «Грабь награбленное».

О. Д.: Да. Конечно. Я упростил, чтобы было понятно.

Г. Д.: Но это тупик. Почему это тупик? Потому что даже прекрасная идея остановить второе начало термодинамики не вносит смысла в абсурд.

О. Д.: По вашей логике, когда коммунисты молятся сейчас в православном храме, это не абсурд, они уже движутся к религиозной справедливости.

Г. Д.: Честно говоря, никаких коммунистов сейчас не осталось, их нет. Есть коммунистическая партия, которая называется КПРФ. Она создана как политтехнологический приём для разводки определённой части населения. Мы живём в мире симулякров. В мире обманок. Поэтому мы не будем всерьёз говорить о том, что они коммунисты.

О. Д.: Серьёзно говорить, что они верующие, тоже, наверное, не стоит.

Г. Д.: Я не уверен, можно ли говорить, что нынешний папа Франциск верующий. Вообще можно ли говорить о современных жрецах, что они в истинном смысле верующие. Потому что они… Я же сказал о социум-бытии, которое возникло в результате усилий левых в течение последних двухсот лет. В итоге у нас сложился Олимп, метафорически говоря. То, что было небом для бывшего человечества, стало просто-напросто социальным институтом. Если папа Франциск рассматривает себя, свою религию, литургию, ритуалы как некий социальный институт, который можно адаптировать под некую конъюнктуру: взять и написать мессу, взять и перевести её с латыни на местные языки, взять и изменить тему, которая касается антисемитских ноток в католической традиции так, чтобы это устроило раввинов. О чём это говорит? Это говорит о том, что мы не имеем дело с религией как с религией. Мы имеем дело просто с социальным институтом, который ведёт какие-то политические игры. В таком случае верующий ли папа? Я думаю, что не совсем.

О. Д.: Вернёмся к концу эпохи левой и правой идеи. Берём левую идею. С вашей точки зрения, на месте левых должны появиться верующие, да? Ищущие справедливость в религии, в смысле?

Г. Д.: В глобальном смысле. Религия – это смысл. Победа над абсурдом бытия.

О. Д.: Кто будет на правом фланге, кто может заменить правых?

Г. Д.: Тот протест против статус-кво, который должен прийти на место левых и крайне правых, тоже недовольных. Он должен откинуть и тех и других. И каким-то образом всосать пассионарный импульс и оттуда, и оттуда, преодолев их детские болезни. Я приведу конкретный пример: если вы представитель левого направления, которое отрицает неравенство, иерархию, сакральные символы, всё значимое, выходящее за пределы «здесь присутствия», вы отрицаете это во имя того, чтобы потреблять поровну. Вы делаете шаг, вы понимаете, что это всё бессмысленно выработанный симулякр, делаете шаг в сторону и переходите к протесту, который ставит во главу угла смысл. Что для вас сразу это означает? Вы отказываетесь от идеи равенства, потому что в контексте смысла не может быть защиты равенства, люди не равны. Они рождаются не равными. Сразу идея равенства как то, за что следует бороться, проваливается как ложная идея. И, следовательно, целый ряд идей, которые были связаны с этой темой.

А какая с иерархией? Иерархия, основанная на деньгах, иерархия, основанная на праве рождения, иерархия, основанная на жреческих манипуляциях и ритуалах, связанных с посвящением. Тогда вы отрицаете это тоже. Вы же не будете возвращаться как пёс на плотину…

О. Д.: Правильно ли я понимаю…

Г. Д.: Это означает отказ от правых иллюзий.

О. Д.: Ну и куда же это приведёт? К элитному крылу, которое как раз делит общество на сословия, делит на…

Г. Д.: Не совсем так, не на сословия. Я бы так сказал: есть в левом, в марксистском представлении, класс. Классы, согласно марксизму, определяются отношением к средствам производства и к распределению. Но это уже мало работающие идеи. Когда вы имеете дело с Ходорковским или покойным Березовским, то видите: человек, который начинал как комсомолец или младший научный сотрудник, потом стал олигархом, потом беглецом или зеком, то есть его колбасит, как люмпена, это колесо фортуны. Ну какие тут классы! Он кто, буржуазия? Он не буржуазия. Он люмпен, но люмпен, который становится сначала богатым, потом опять бедным, потом его сажают, потом выпускают… Эта тема касается не только таких фигур, которые на виду у всех, они просто иллюстративны. А сегодня в мегаполисе люди действительно являются пылью, которую сдувает, потом опускает и так далее.

На самом деле не классы определяют напряжение между полюсами внутри человечества, а врождённые установки. В индийским обществе есть понятие касты – это не сословие, не класс, это врождённое состояние сознания, врождённое состояние души. Человек рождается либо тем, либо иным. Он не может родиться «чистой доской», Tabula rasa. Он рождается уже кем-то. Он рождается прирождённым жрецом, или прирождённым воином, или прирождённым торгашом, или прирождённым люмпеном, кем-то из этих вариантов. Понятно, что большая часть из этих классификаций пассивна и только следует за ситуацией. А две активные части являются реальными полюсами: это жрецы и воины. Одни заняты созерцанием и обобщением, интуицией жизни, реальности. Другие же заняты исправлением ошибок, и при этом, на этом пути, они готовы приносить в жертву свои жизни. И существуют идеологические доктрины и с той и с другой стороны, которые постоянно находятся в сшибке, их надо расшифровать. Эта доктрина, она чья доктрина? Она чьи интересы защищает? И если мы будем смотреть на то, что только две касты, два полюса на самом деле являются активными игроками и борьба межу ними определяет всю историю, тогда очень многие вещи для нас изменятся. И мы поймём, что парадоксальнейшим образом марксизм, который говорит о необходимости продвинуть пролетариат, создать диктатуру пролетариата, на самом деле защищает интересы жрецов. В конечном счёте, он защищает интересы жрецов.

О. Д.: Он в определённом смысле защищает кастовость, правильно я понимаю?

Г. Д.: Нет. Не то что он защищает кастовость, она есть, она никуда ни девается. Люди рождаются… Человек не может родиться без цвета волос, без цвета глаз. Он рождается в касте. Если он не рождается ни в одной из этих каст, то есть у него нет причастности к конструкции жреца, тогда он люмпен. Люмпенов может быть большинство. Может быть страна, которая состоит почти вся из люмпенов. Это большое для неё несчастье. Но всё равно он кем-то должен родиться. И борьба всё равно будет идти между жрецами и воинами. Так кто же марксисты? Если мы посмотрим, на кого они работают в конечном итоге, то получится, что мировой марксизм работал на папу римского. Это, конечно, метафора.

О. Д.: Да, я понимаю. Но и Октябрьская революция в своё время встряхнула Запад.

Г. Д.: Первое, что сделала Октябрьская революция, – восстановила патриарха. Октябрьскую революцию готовили папы. Илларион её готовил, в каком-то смысле целая группа, начиная со Старцев, которая подвела Распутина к царской семье. Они готовили. К кому пришёл Илла рион, который был монахом-черносотенцем, стоявшим за спиной Распутина? К кому он пришёл сразу после конца царской семьи? Он пришёл к большевикам с предложением своих услуг. Кто был главным организатором французской революции? Аббат Сийес. Кто написал декларацию третьего сословия? Чем было третье сословие? Ничем. Чем должно было быть? Всем. Это же написал аббат Сийес.

О. Д.: Да, я слышал это. У меня к вам такой вопрос, который меня интересует: кто окажется на месте правых сил, которые в нашей стране тоже существовали? Вы знаете, я хотел привести любопытный пример: недавно в беседе с моим товарищем я у него спросил: а ты пойдёшь на выборы? Он говорит: нет, я не пойду. Я спросил: почему? Он говорит: почему я должен идти? У меня два высших образования, бизнес, семья, загородный дом. Я достаточно обеспеченный человек. Почему я имею такой же голос, как дворник в моём подъезде, который славянин, москвич, но он подметает, убирает двор. У меня уровень на порядок выше, и материально, и интеллектуально. Почему у нас с ним одинаковый голос, спросил он у меня. Я не знал, что ему ответить на этот вопрос. Может, здесь есть какое-то напряжение правого фланга?

Г. Д.: Опять-таки это очередной симулякр. Потому что на самом деле выборы всегда и всюду являются манипулируемым процессом. Они изначально фальшивые. Особенно они фальшивые в США, они не прямые в самой главной стране демократии. Для того чтобы ваш знакомый не имел равный голос с дворником, отцы-основатели США долго работали и обдумывали: как сделать так, чтобы только голоса настоящих людей имели бы значение, а всякая шушера, которая приползает сбоку, оставалась бы за бортом.

Ещё греческие полисы давали свободным людям право голосовать, а остальным, которых, в общем, никто не гнобил, не трогал, не пинал ногами, говорили: вы тут никто. Вы бывшие рабы, вольноотпущенники.

В действительности сейчас существует этот маскарад всеобщей демократии. Совершенно понятно, что он настолько обезврежен, что вопрос вашего друга бессмыслен. Ни его голос не имеет значения, ни в равной степени голос вашего дворника. Они равны не в том смысле, что оказывают на что-то влияние, а в том смысле, что они ноли, независимо от того, что один дворник, а другой богач. Конечно, я думаю, что это несправедливо. Но не по принципу наличия яхт, заводов, фабрик, пароходов должен определяться вес человека. А по другому принципу, который связан с теологическим смыслом и его участием в этом теологическом смысле. Я считаю, что нужна диктатура не пролетариата, а диктатура касты воинов, которые должны бросить вызов мировой системе, глобальному обществу.

О. Д.: Так. Давайте попробуем с этим разобраться. Диктатура, возможно, нужна, и очень часто мы видим, как именно диктатуры побеждают на разных территориях и приводят общество к гармоничному существованию. Но тем не менее давайте попробуем понять, кто же на правом фланге, в том числе и в нашей стране. Я понимаю, что мы о многом рассуждаем философски и в общем плане, но тем не менее посмотрим. Я представляю себе, что существует некий класс, или группа, или сословие, обеспеченных людей, назовём их средним классом в нашей стране, которые в разговорах на кухнях рассуждают: «Давайте мы всё-таки постараемся понять. Я, допустим, бизнесмен. Я плачу налоги. Раз я плачу налоги, я имею право голоса. Если человек работает на государственной службе и получает зарплату, он живёт, по сути, с моих налогов. Почему у нас с ним равные права? Кто платит налоги, тот пускай и голосует. В этом есть некая логика, не правда ли?»

Г. Д.: В этом есть логика классовая, марксистская. Кто такой бизнесмен и чем он отличается от бюджетника? Только разным отношением к производительным силам и производственным отношениям, соответственно, к распределению материальных благ. Экзистенциально, по сути, по бытийной сути, этот бизнесмен не превосходит учителя, или чиновника, или там пожарника, который получает зарплату. Его реальный внутренний вес как человеческой личности может быть меньше, может быть больше.

О. Д.: Ну и что является критерием его личности тогда?

Г. Д.: Каста и участие в глобальном теологическом процессе. Либо этот человек участвует в проекте, либо борется с ним, либо поддерживает его.

О. Д.: Если левые, грубо сформулируем, новые левые – это те, которые будут более связаны с религией, с теологическим проектом, то правые, скорее всего, это безбожники и те, кто борется с теологическим проектом.

Г. Д.: Да, сейчас ведь идёт такой процесс. Либералы проигрывают во всём мире, идёт процесс крушения либерального клуба. Потому что либеральный клуб связал свою политическую судьбу с современной экономикой, экономикс, постэкономикой, которая базируется на финансовой спекуляции, на сверхкредите. Они сделали ошибку. Либералы – это же не буржуазия, это не сословие буржуазии. Либералы – это в значительной степени люмпены. Только погенные люмпены, более высокого разбора.

О. Д.: Креаклы, как говорят в сегодняшнем сленге.

Г. Д.: Как говорят индусы – чандалы. Но они тоже деклассанты. Как бы они могли связать свою судьбу с промышленным капитализмом? Им там делать нечего, там серьёзная буржуазия сидит, наследственная. Поэтому они сделали ставку на политический союз со спекулянтами, финансовым капиталом. Финансовый капитал – это 90 % богачей сегодняшнего дня. Они оборзели, они надули весь мир денежным пузырём. Но теперь, когда они сдуваются, они в могилу свою пузырём уносят и либералов – как клуб, как философию, как двести лет последних усилий, они это уносят с собой в могилу. Что последует за этим? За этим возвращаются транснационалисты и консервативные революционеры, которые ждут своего часа. Это крайне правые, и за крайне правыми стоят те же самые Дома, которые правили до Первой мировой войны, и те же попы вернутся. Тогда оппонентами им будут только радикалы религиозные. И тогда будет два полюса. С одной стороны, те же самые церковь и монархия, которые были двести лет назад, но вернувшиеся в новом качестве. А с другой стороны, те же самые гуситы, анабаптисты, адамиты, катары…

Мы возвращаемся к очищенному противостоянию жрецов и воинов. А вот кого низы поддержат? Всё это зависит от политических технологий и стратегий обоих этих полюсов.

О. Д.: Какой интересный поворот. Тут можно поспорить, но я хотел в этой связи задать следующий вопрос. Сегодняшняя Европа, или большая Европа, она достаточно нерелигиозна, правильно я понимаю?

Г. Д.: Ну и что? Это же массовка. Это всё равно очень небольшой процент.

О. Д.: Хорошо. Скорее, не Европа, если я правильно формулирую. Скорее, Восток, сегодняшний ислам, достаточно религиозен и сплочён. Вы предвещаете гибель либералам, которые…

Г. Д.: Они наносят удар. Не только радикалы со стороны политического ислама, но и новые правые, то есть радикальные правые из консервативных революционеров. Условно говоря, те, которые стоят за высшей моносерией чёрного интернационала. Они же бросают очень жёсткий вызов. Они ждут своего часа.

Вы понимаете, Марин Ле Пен или Хайнц-Кристиан Штрахе – это партия свободы, это просто десятилетние мальчишки с камушками, которые перед началом сражения стенки на стенку выбегают. Задиры, это же лёгкий вес. Они рассеются, но за ними стоят настоящие, реальные волки, понимаете? А дальше ещё более серьёзные пойдут. На самом деле, битва за человечество будет между радикальным исламом и этими крутыми чёрными интернационалами.

Я вам скажу такую интересную вещь: в ИГИЛ[1] сегодня 22 % – это не просто мусульмане из Европы, это этнические европейцы, принявшие ислам. 22 %!

О. Д.: Вы имеете в виду ИГИЛ, запрещённую организацию, которая называет себя халифатом и так далее.

Г. Д.: Да, да, да. 22 % – это реально французы, итальянцы…

О. Д.: Откуда у вас такие данные?

Г. Д.: Эти данные приводит француз Николя Энен, журналист, который около десяти месяцев назад был освобождён из плена. Причём он сказал, что Олланд встретился с ним после освобождения и, глядя ему в глаза, сказал очень многозначительно: «Имейте в виду, мы за вас не платили!»

О. Д.: Хорошенькое заявление.

Г. Д.: Но почему-то стали раскручивать этого Энена, и его испытания в ИГИЛ, и вообще что он об этом думает не тогда, когда он вернулся из плена, а буквально сейчас, в декабре. И он сказал, что он там через всё прошел. Говорит, что там 22 % наши люди, европейцы. И те, которые мусульмане из Европы, они тоже наши люди. Они используют те же понятия, они ту же философию западную освоили, с ними легко можно найти общий язык. Но 22 % – это этнические европейцы. А так там половина тех, кто родился в Европе.

О. Д.: Колоссально! Я не знал этих цифр. Просто обычные французы, итальянцы…

Г. Д.: Обычные французы, немцы. Потому что это та площадка, на которой можно бросить вызов существующему положению, статус-кво. Ну что там валять дурака и говорить, что надо повысить налоги на производство? И ходить после этого гордо, как наследник Маркса и Ленина?

О. Д.: Ну понятно. Или бегать с плакатами и требовать каждому по кусочку. На самом деле, недавно замечательная статья была о том, что 60 человек владеют более чем 50 % собственности в мире, это 60 семей, если я правильно помню.

Г. Д.: Да, шестьдесят две. А несколько лет назад, в 2010 году, их было триста восемьдесят восемь. В пять раз сузился этот круг. Марксистским языком – это концентрация богатств в одних руках.

О. Д.: Да.

Г. Д.: Причём у 3,6 миллиарда, то есть у половины человечества, за это время то, чем они владеют, снизилось на триллион долларов, а у этих шестидесяти выросло на триллион семьсот миллиардов. Значит, они не только с бедной половины, но и с другой прихватили. Не только триллион перекачали себе, но и зацепили не самых бедных.

О. Д.: Да, прихватили всё, что могли. Логично на самом деле.

Г. Д.: Просто я считаю, что это определённый признак, это симптом, но это не главное зло. Некоторые говорят: вот оно зло! У этих всё, у других ничего.

Но это симптом, это проявление того, что общество превратилось в некую машину зла. Но почему так произошло? Потому, что зло онтологически обществу присуще, инертно. Потому что сама организация социума построена на неких схемах, алгоритмах, которые по сути своей антидуховны, абсурдны, бессмысленны. Религии же всегда против общества. Их приспосабливают жрецы.

О. Д.: Да, я помню ваше утверждение, что человек – враг Бога. Оно надолго в моей памяти осталось.

Для правых и левых есть шанс при условии, что они будут нести в себе заряд пассионарности. В конечном счёте именно воля к борьбе и победе сведёт воедино богатырей протеста, которые уже сейчас, как всадники Апокалипсиса, маячат на горизонте.