Вы здесь

Развитие личности. Психология и психотерапия. Теоретический раздел. Теория личности, процессы ее формирования и развития (А. В. Курпатов)

Теоретический раздел. Теория личности, процессы ее формирования и развития

Лично я не целокупен.

Жак Лакан

Глава третья. Структура личности

Личность

Одной только структурой личности психическое, разумеется, не ограничивается. Личность представляет собой продукт социализации, иными словами, психическое человека социализируется и как результат возникает структура личности, но инстинктивные действия, психическая реактивность человека, базальные структуры адаптации, способность к формированию тех или иных навыков и т. д. существовали бы и без социализации. В каком-то смысле личность человека действительно является неким интегрирующим элементом.[36] Но указанные выше процессы не сводимы к собственно личностным проявлениям, попытки же объединить все и вся в понятии личности, чем грешит отечественная психология, или желание создать единую ось психического, что пытался сделать, например, психоанализ, свидетельствуют об определенном примитивизме методологического мышления. Подобное обобщение, подведение всех проявлений психического под общий знаменатель (будь то личность, единая ось психического или что-то еще в этом роде) представляется крайне соблазнительным маневром, но его сомнительность очевидна.

С равным успехом можно было бы взять и любой другой психический феномен (не обязательно личность, а, например, эмоциональную сферу), приписать ему, этому феномену, системообразующую функцию, рассмотреть его как центральный, и можно быть вполне уверенным, что и в такой теоретической конструкции найдется место для всех прочих психических феноменов, они изменят свое «местоположение»: одни – отойдя на периферию концептуального образования, другие, напротив, – приблизившись к его центру, но так или иначе, при достаточной стеничности авторов теории все всё равно будут учтены. Взятые нами в качестве примера эмоциональные реакции выведут нас на структуры мышления, воли и мотивации, что позволит перейти к понятию чувства, от него – к мировоззрению, эмоции будут непосредственно соприкасаться с инстинктами, навыками, стереотипными действиями, привычками, и так откроется дорога на личность и ролевые отношения. Подобная теоретическая игра возможна, зачастую она даже практически оправдана, как в случае РЭТ Альберта Эллиса,[37] но это только игра.

В задачах настоящей работы не стоит полнокровное описание состояния и динамики всех психических структур в процессе психотерапии, более того, мы не надеемся даже в полную меру представить состояние личности в этом процессе. Наши намерения куда менее претенциозны, нас интересует исключительно процесс развития личности, который может потенцироваться психотерапевтическим процессом, кризисы которого могут стать поводом к обращению за психотерапевтической помощью. Кроме того, необходимо прояснить ситуации, при которых невротические расстройства маскируются под кризисы развития личности, а кризисы развития личности выглядят как невротические расстройства. Учитывая эти задачи, прежде необходимо более или менее полно описать структуру личности, процессы ее формирования и развития, после этого обратиться к дифференциальной диагностике личностных кризисов и собственно невротической симптоматике. И уже только после этого говорить о задачах психотерапевта и психотерапевтического лечения в разрешении указанных проблем или проблем, возникающих на этом пути. Так или иначе, мы начнем со структуры личности, процессов ее формирования и развития, которые уже были представлены нами в книге «Философия психологии»;[38] здесь, мы надеемся, изложение будет более предметным.

Итак, личность человека представляет собой продукт его социализации. По сути мы имеем дело со сложным поведением, структурированным в соответствии с требованиями социальной среды. Это поведение подкрепляется и внутри себя самого обеспечивается различными структурами, и прежде всего мировоззренческим базисом. Особенностью поведения человека является необходимость обоснования (объяснения) своего поведения. Адресат же этого объяснения не имеет принципиального значения, им может являться закон (например, иудейская традиция или ислам), инстанция добродетели (стоицизм), концептуальная модель Бога (христианская традиция), совесть (гуманизм), общество (например, культура страны Советов) и т. д. Объяснение собственного поведения формирует когнитивный базис этого поведения (мировоззрение), поскольку же данное обоснование не является чисто механическим (в противном случае речь шла бы об описании), то полного совпадения между поведением и его объяснением со стороны человека никогда не достигается. Данное несоответствие является движущей силой, модифицирующей поведение, с одной стороны, и предметом разработки (проблематизации) тематики объяснения (обоснования), с другой. Возникает своеобразная сила трения, которая и обеспечивает движение. Кроме того, подключается еще целый ряд сопутствующих механизмов, таких как «отречение в речи»[39] и «переозначивания»,[40] которые также оказывают свое влияние на этот процесс.

Фактически здесь сплетаются две взаимодополняющие тенденции: «субъективации себя» и «практики себя», представленные в работах «позднего Фуко».[41] Мишель Фуко не представил четкого различия двух этих феноменов, так что мы позволим себе сделать это в соответствии с собственными представлениями. Акцент в феномене «субъективации себя» следовало бы сместить в область когнитивных процессов, разработки проблемы (проблематизации); тогда как «практика себя» по сути является непосредственным механизмом действия, в процессе которого происходит отработка навыков социального поведения и модификация последних. Данные модификации неизбежно возникают при реализации тех или иных форм поведения, поскольку реальность вносит определенные коррективы в структуру идеалистических представлений, эти действия побудившие. Используемый Мишелем Фуко термин «техники себя», на наш взгляд, несет в себе функцию обобщения, объединяющего понятия «субъективация себя» и «практика себя».

«Субъективация себя» есть, с одной стороны, процесс самоидентификации, то есть отождествления себя с той или иной концепцией, ролью, системой ценностей, с другой – она представляет собой отрицание каких-то форм поведения, которые кажутся человеку не отвечающими его природе, поведенческой ориентации, системе убеждений. «Практика себя» – это использование тех или иных так или иначе принятых в обществе (имеющихся в арсенале общества) форм поведения. Этот механизм закрепляет у человека используемые им формы поведения посредством подкрепления действием, положительного подкрепления или, например, благодаря удовольствию, доставляемому трасгрессивными действиями (например, закрепление антисоциального поведения, описанное в произведениях Жана Жене), и т. п.

«Техники себя», которые проблематизируются («субъективация себя») и разрабатываются («практики себя») человеком, не являются его собственным эксклюзивным изобретением, хотя и носят определенные индивидуальные черты в рамках некого общего «коридора». Материал для этих «техник себя» человек получает из своей культурной среды (что отмечали еще Л.С. Выготский[42] и его последователи в лице представителей культурно-исторической психологии[43]), конституированной системой дискурсивных процессов. Именно это и позволяет отнести все указанные феномены к феноменам социализации, которые в принципе наиболее существенны для периода детства и юности, но в целом продолжаются, хотя и в менее явных формах, и в последующие периоды жизни.

Кроме мировоззренческого конструкта, конституирующего жизнь человека, также заслуживает внимания и феномен мировосприятия, под которым нами понимается специфика личностной апперцепции. Понятие апперцепции в научный обиход впервые было введено Готфридом Лейбницем и в дальнейшем разрабатывалось преимущественно в немецкой философии (И. Кант, И. Гербарт, В. Вунд). Под апперцепцией следует понимать свойство психики человека, выражающее зависимость восприятия предметов и явлений от предшествующего опыта данного лица, от общего содержания, направленности и других личностных особенностей его психической деятельности.[44] Иными словами, особенности мировосприятия того или иного человека определяют спектр воспринимаемой им информации.

Человек не может да и не имеет нужды воспринимать (или рефлексировать) все жизненные процессы, все нюансы своего существования, каждую составляющую своего поведения. В поле его зрения явления попадают весьма избирательно, только часть из них выделяется в качестве фигур на общем фоне происходящего. То, какие фигуры выделятся из общего фона, зависит не от свободного выбора человека, а от специфики его внутренней организации, которая, в свою очередь, определяется нюансами имевшей место в процессе формирования его личности и латентно продолжающейся всю его последующую жизнь социализации. Для Фуко этот немаловажный факт стал основополагающим при определении понятия «проблематизации», где именно и происходит смыкание взаимодополняющих друг друга систем мировоззрения и мировосприятия.

Заядлый автомобилист не пропустит ни одной машины, не составив о ней некого сложного суждения, соотнеся увиденное с системой своих представлений о технических средствах передвижения, тогда как человек, далекий от вопросов автомеханики, не всегда в состоянии припомнить даже марку автомашины, которая подвезла его сегодня до места работы. Психиатр оценит состояние психического здоровья своего собеседника, культуролог – уровень его общего развития, а нищий – социальный статус. Все эти процессы происходят непроизвольно и продиктованы спецификой мировосприятия человека, но данные примеры отражают лишь частные моменты психической жизни, в целом же всякое восприятие (апперцепция) человека не случайно и продиктовано структурами его мировосприятия.

По ряду причин в каждом обществе существуют свои актуальные тематики, эти темы и проблематизируются в сложной структуре общественного сознания, они и привлекают внимание отдельных членов этого общества; подобная «специализация» не может не сказаться на конституировании (социализации) каждого отдельно взятого лица. Представители общества, в котором проблематизируются вопросы нравственности, сексуального поведения и т. п., будут отличаться от представителей общества, в котором проблематизируются вопросы прав человека, экологии и т. п. В обществе, озабоченном построением «светлого будущего», проблематизации будут отличаться от вышеозначенных. Разумеется, личности каждого из этих обществ, имея и индивидуальные отличия друг от друга внутри этого общества, в целом будут содержательно отличаться от личностей другого общества. Таким образом, структуры мировосприятия, тесно связанные с мировоззренческими системами, определяют содержательную специфику личности, которая, однако, будет сходна по каким-то параметрам с содержательностью общественной культуры в целом, равно как и всех субкультур, к которым она относится (половая, профессиональная, возрастная и т. п. принадлежность).

Однако не содержательно, но по структуре личности представителей разных сообществ идентичны, что определяется не спецификой дискурсивных (информационных) пространств, тенденциозно определяемых в данном сообществе, а системой ролевых отношений, о чем мы скажем в следующем подразделе.

Ролевые отношения

Человек может вступать в межличностные отношения, сознательно выполняя ту или иную функцию, ощущая себя тем или иным лицом, а также сущностно. Три указанные позиции исчерпывают весь спектр межличностных отношений: я-неотождествленные, я-отождествленные и индивидуальные.

Наиболее типичные отношения для человека – я-отождествленные. Их специфика заключается в самоощущении человека, в его неосознаваемой самоидентификации. С определенного периода жизни нам нет нужды думать о том, что мы принадлежим к тому или иному полу, к той или иной социальной группе, что мы «белые» (или негроиды, монголоиды), являемся детьми своих родителей, родителями своих детей и т. п. Мы просто ощущаем себя мужчиной (или женщиной), сыном (или дочерью), отцом (или матерью), начальником (или подчиненным), врачом (учителем, рабочим и т. д.). Мы просто являемся ими, взаимодействуя с тем человеком, с которым мы находимся в указанных отношениях.

Для того чтобы ощущать себя сыном (или дочерью) в отношениях с матерью, нам не нужно думать, что мы ее ребенок, специально играть роль сына (или дочери) – это происходит автоматически, словно бы само собой. Разумеется, содержательно характер этих отношений зависит как от культуральных особенностей этих межличностных взаимосвязей, так и от индивидуальных черт обоих людей, вступающих в эти отношения. Однако нас в данном случае интересует не содержание отношений «сын – мать» («дочь – мать»), а структура этих отношений, в которых оба человека (сын и мать, дочь и мать) непосредственно ощущают себя в какой-то ролевой позиции (сына, дочери, матери), не затрудняясь продумыванием сценария или выдерживанием единой нити этой «драмы». Это непосредственное ощущение в конкретной ситуации мы называем «я-отождествленной ролью».

Эрик Эриксон, один из ведущих теоретиков понятия «идентичность», говорит о человеке в такой ролевой позиции как о человеке, «отождествляющем себя с тем, чем он занимается в данный момент и в данном месте».[45] Данные указания, определяющие значимость ситуативного компонента, кажутся нам чрезвычайно важными, но нельзя согласиться с представлениями Э. Эриксона о некой «синтетической функции эго». Э. Эриксон полагает, что здоровый субъект должен нести, представлять собой некую целостную, единую, монолитную, гомогенную идентичность, а эта гомогенность обязана синтетической функции «эго». Что это за «эго» и синтезом чего оно занимается, не вполне понятно. «Эго» выступает у Э. Эриксона, в соответствии с лучшими традициями неофрейдистского направления, в качестве некого метафизического и неверифицируемого образования, с чем, конечно, нельзя согласиться. Дело в том, что попытка согласовать структуралистический подход с содержательной стороной дела неизбежно приводит к противоречиям внутри предлагаемого концепта, данный методологический промах, на наш взгляд, и совершен Э. Эриксоном.

Рассмотрим эту ситуацию на примере. Профессиональный военнослужащий, который рассматривает отношения «начальник – подчиненный» как нечто незыблемое, который ощущает себя начальником со своими подчиненными, младшими по званию, и подчиненным в отношении со своими прямыми начальниками и старшими по званию, полностью отождествляет себя со своей профессиональной ролью. Иными словами, он автоматически занимает позицию «верха» или «низа» в соответствии с теми обстоятельствами, в которых он находится: «верха» – отдавая распоряжения военнослужащим подразделения, которым он командует, «низа» – находясь в кабинете своего командира и получая от него те или иные приказания. Причем в первом случае он будет выглядеть уверенным, может быть, надменным или гневным, не терпящим критики и возражений, говорить распорядительным тоном, чинно шествовать, высоко подняв голову, с широко расправленными плечами. Во втором случае он, напротив, будет выглядеть исполнительным, внимательным, уязвимым, может быть, растерянным и тревожным, нотки его голоса будут выдавать зависимость, он будет избегать лишних движений и вольных ремарок. Иными словами, его профессиональная идентичность предполагает взаимопротивоположные ролевые позиции, структуралистически это понятно, но содержательно кажется неким отступлением от общих принципов. Наше положение диагностов еще более усложнится, если мы увидим его доминантным в отношениях с женой и детьми, послушным в отношениях с матерью, равным – с друзьями детства. Когда же на заседании по работе с личным составом он будет проповедовать идеалы личной свободы, ответственности и прав человека, то мы и вовсе не будем знать, чему верить. Содержательно он демонстрирует массу противоречивых тенденций. Является ли его идентичность гармоничной? Ответить на этот вопрос нельзя, равно как и задавать его непозволительно. Ни о каком едином «эго» говорить не приходится, в каждой конкретной ситуации данный человек отождествлен с той или иной подобающей отношениям ролью. Ему даже не нужно думать, как себя вести, чтобы вести себя так, как он себя ведет, сама ситуация, точнее, отношение диктует ему форму и содержание его поведенческих реакций. Иными словами, я-отождествленная роль представляет собой некий условнорефлекторный комплекс, актуализируемый соответствующей ситуацией (межличностными отношениями), это неосознаваемые поведенческие реакции, которые представляются человеку «естественными» в данной ситуации.

Действительно, если полного отождествления с какой-то социальной ролью не произошло, человек может испытывать определенный дискомфорт, продиктованный борьбой внутренних реакций.[46] Представим себе начальника, который не уверен в своих организаторских способностях; подчиненного, считающего, что он занимает не подобающее для него место; специалиста, который не чувствует себя уверенным в своей профессии; отца, не уверенного в своем отцовстве; любовника, который не чувствует себя достаточно любимым или не желает формализовать сложившиеся любовные отношения, при том что в системе его жизненных приоритетов институт брака занимает далеко не последнее место; гомосексуала, который считает гомосексуальность зазорной и, может быть, недопустимой. Таких ситуаций с высоким показателем амбивалентности в жизни каждого человека достаточно много. Именно они, а не система идентификаций в общем ее виде представляют достаточную основу для формирования невротической симптоматики. Эта ситуация отсутствия определенности в отношении одной и той же ситуации продемонстрирована как И.П. Павловым при моделировании «экспериментальных неврозов» у собак,[47] так и при научении кошек невротическим страхам в исследованиях Джозефа Вольпе.[48]

Конфликт тенденций одного континуума тех или иных отношений – вот что составляет проблему, а не то, что в одних отношениях человек ощущает себя, например, уверенным, а в других нет. Так, например, гуманитарий ощущает себя вполне уверенным в вопросах искусства и не испытывает внутреннего смятения, когда оказывается неспособным перечислить все три закона Ньютона.

Указав на данную амбивалетность, мы вторглись в сферу я-неотождествленных ролей. Представим себе подчиненного (я-отождествленная роль), который делает своему начальнику какую-то не продиктованную служебными обязанностями любезность, рассчитывая с ее помощью получить отпуск летом вместо полагавшегося ухода в отпуск зимой. В данной ситуации кроме актуализации я-отождествленной роли подчиненного, продиктованной ситуацией (отношение с начальником), наш герой сознательно осуществляет еще один поведенческий акт, как бы накладывающийся на «партитуру» я-отождествленной роли. В целом, разумеется, действие едино, но в этом случае участвует уже не одно, а два «я» – я-отождествленное, поскольку наличествует отношение «начальник – подчиненный», и второе, я-неотождествленное «я».

Когда существует возможность не вести себя так, как можно себя не вести, уже нельзя говорить об эффекте условнорефлекторного толка, здесь в силу вступает механизм, который приписывается так называемой «свободной воле». Специфика этой ситуации заключается в том, что, в отличие от я-отождествленных отношений, возникает элемент осознанности, то есть такое поведение не «выскакивает» автоматически при формировании стимульной ситуации (непосредственные отношения), но производится с непосредственным участием целенаправленных когнитивных процессов, иными словами, существует элемент целеполагания, осознанной целесообразности, преследуются какие-то дополнительные цели, кроме поведенческой активности самой по себе, которая по понятным причинам всегда наличествует и обеспечивается я-отождествленными ролями. Когда производится сознательный или даже не вполне осознанный, но именно выбор поступать так или иначе, то понятно, что у данного человека не существует непосредственного, заранее предуготованного ответа, как в случае я-отождествленных ролей. Но он сознательно моделируется в соответствии с какими-то дополнительными обстоятельствами, целями и т. п. путем предварительного взвешивания «за» и «против».

Нам и в голову не придет выбирать – ощущать себя сыном (дочерью) в отношениях со своими родителями или нет, но мы несколько раз подумаем, говорить что-то своим родителям или оставить эту информацию при себе. Основываясь на тех или иных когнитивных условиях, мы примем то или иное решение. «Свобода воли», разумеется, в этом случае также весьма и весьма условна, поскольку наше решение и теперь будет продиктовано вполне определенными внутренними обстоятельствами. Так что данное решение не является в подлинном смысле этого слова «свободным», и в первую очередь оно несвободно от нас самих – нашего опыта, наших мировоззренческих установок, наших целей и информационного багажа. Однако в данном случае решение не является единственным (для нас) вариантом возможного поведения, и прежде чем разобраться в том, какое решение следует принять, нам нужно время.

Этот временной зазор между (условно) стимулом и реакцией побудил Зигмунда Фрейда сформулировать понятие «принципа реальности»[49] (мы оставляем за скобками специфику фрейдовской метафизики). Поскольку у человека нашей культуры не сформирована я-отождествленная роль, позволяющая ему удовлетворить его сексуальное желание в момент появления последнего, он предпринимает различные обходные маневры – с тем чтобы заветный объект оказался ему доступен, хотя и в неопределенном будущем. «Ограничиваемая принципом реальности, – пишет Герберт Маркузе, – познавательная функция памяти, хранящей опыт прошлого счастья, будит желание сознательно воссоздать это счастье».[50] Необходимость этого «просчета ситуации», продумывания собственных действий, выполнение каких-то ненужных самих по себе, но необходимых для достижения конечного результата условий – все это и характеризует специфику я-неотождествленных отношений.

Этот же феномен послужил основой для разработки когнитивистских теорий. Бихевиоральная модель Джона Б. Уотсона содержала в своей основе условно-рефлекторную теорию и определяла роль нервной системы как своего рода переключателя поступающих сенсорных импульсов на исходящие моторные, по формуле стимул → реакция (S→R).[51] Эдвард Ч. Толмен ввел в эту формулу «промежуточную переменную» (О), преобразовав формулу бихевиоризма S→R в S→O→R Промежуточными переменными является все, что связано с организмом и участвует в формировании данной поведенческой реакции на данное раздражение, к ним в первую очередь относятся внутримозговые процессы, детерминированные генетически или приобретенные в результате предшествующего опыта. Э.Ч. Толмен также ввел в научный обиход понятие «когнитивных карт», когнитивных образований, с помощью которых организм определяет характер ответной реакции на стимульную ситуацию.[52] Подобные схемы или карты – это когнитивная репрезентация прошлого опыта, оказывающая влияние на восприятие нынешней ситуации и помогающая систематизировать новую информацию.[53] В соответствии с этим принципом Альберт Бандура представил свою социально-когнитивную модель, в которой также был сделан акцент на промежуточной переменной: S→O→R (стимул → опосредованные организмом когнитивные процессы → реакция).[54]

Впоследствии данная формула была модифицирована нами в совместной работе с Д.В. Ковпаком. В представляемой модели «промежуточная переменная» рассматривается не как гомогенная и безликая организменная субстанция («нервная система») и не сводится до неправомерного выделения из сферы психического чистой «когнитивной материи», но формулируется значимая дифференциация, где промежуточная переменная рассматривается как двойственная структура, воспринимающая стимул, с одной стороны, как конкретное явление (внешние факторы) и как абстрактный феномен (внутренние факторы), с другой. Фактически данная концепция впервые дает психологическое обоснование витгенштейновской аналитике. Когда Людвиг Витгенштейн говорит, что «границы моего языка означают границы моего мира»,[55] он не отрицает, подобно Платону, мир конкретный, а указывает, что человек не может воспринять явление само по себе (конкретный компонент стимула), но неизбежно привносит в него самого себя (абстрактный компонент стимула), иными словами, он видит мир таким, каким он ему представляется.

Однако если следовать этой логике дальше, если учесть возможность произвольных (свободных от конкретной стимуляции) операций внутри знаковой системы (структура промежуточной переменной, ответственной за абстрактный компонент стимула), то мы получаем возможность обосновать специфику я-неотождествленных отношений и отличие последних от я-отождествленных отношений. Ни одно означаемое (конкретный компонент стимула) не представляется нам без какого-либо означающего (абстрактный компонент стимула). Однако если у нас для данного означаемого одно означающее, то у нас нет возможности выбора: означаемое означает для нас то, что оно для нас означает (такова ситуация в случае я-отождествленных отношений). Если же мы имеем несколько означающих для данного означаемого, то возникает своеобразных люфт. Мы балансируем в абстрактном поле структуры промежуточной переменной, отчего конкретный компонент стимула теряет для нас свое существо, мы непроизвольно становимся манипулянтами, и таким образом теряется наше ощущение собственной отождествленности. Конкретный компонент стимула как бы затемняется, уходит в тень игры означающих (абстрактных компонентов стимула). В этом смысле я-неотождествленность действительно сопряжена с искусственностью в отношении мира конкретных явлений, но совершенно естественна для картины мира, сотканной из имен и предложений.[56]

Понятие я-неотождествленности часто вызывает негативные коннотации у лиц, знакомых с теорией личности человека, сформулированной на базе новой методологии,[57] однако с подобной оценкой нельзя согласиться. Когда я-неотождествленную роль упрекают за неискренность, за корысть, преследование каких-то собственных целей, это вызывает естественное недоумение… Что в таком случае понимают под искренностью – условнорефлекторное поведение, выработанное в процессе научения? Разве для человека невыгодно его поведение, продиктованное я-отождествленными ролями? И разве, руководствуясь я-отождествленной ролью, он не преследует своих собственных целей? Содержательный аспект в очередной раз готов внести ненужную смуту, вряд ли стоит этому потворствовать.

Я-неотождествленные роли и отношения – это реалии жизни. И ухаживания молодого человека, и наша терпимость в отношении каких-либо суждений, с которыми мы не можем согласиться, но которые исходят от близких нам людей, и специфика деонтологической этики, запрещающей доносить до больного информацию, которую он не сможет вынести, – все это относится к феномену я-неотождествленных отношений. Они продуманны, они преследуют определенную, явную для данного лица и осмысленную им цель, они предполагают необходимость выбора между возможными вариантами поведения, они предполагают определенную долю сдержанности в реакциях, они, в конце концов, продиктованы не только непосредственными обстоятельствами, но и разверткой этих обстоятельств во времени. Все это черты я-неотождествленных отношений, но кто упрекнет врача в том, что он замалчивает диагноз, назначая и проводя при этом необходимое лечение? Разумеется, мы не говорим пациентке с истероидной психопатией, что она «пошита» неверно, но мы таким образом лукавим, мы играем в двойную игру. Однако возможна ли будет психотерапия, если мы сообщим ей эту информацию с теми акцентами, которые присущи нашему пониманию этого расстройства и трактовкам его руководствами по психопатологии?

Я-неотождествленные отношения и роли составляющие значительную часть нашего существования, представляют собой такие отношения, которые нами продумываются, иногда проигрываются, формируются с участием сознания. Последнее учитывает различные нюансы ситуации, использует при принятии решения когнитивную информацию. Я-неотождествленные роли – это такое самоощущение человека, при котором его реакции не являются спонтанными в том смысле слова, что последние предварительно проходят когнитивную верификацию и не являются безусловными в том смысле, что человеком принимается сознательное решение реагировать таким образом или нет. Иногда такое поведение оценивается самим человеком как искусственное, ложное, с продуманным вторым контекстом.

Еще одним важным феноменологическим отличием я-неотождествленных ролей от я-отождествленных является предполагание цели. Если в случае я-отождествленных отношений цель отношений не предположена, но предсуществует, то в случае я-неотождествленных отношений она именно предполагается. Зачем ощущать себя сыном (дочерью) в отношениях с матерью? Данный вопрос относится к числу тех, что не могут быть заданы, поскольку предсуществующая цель не является целью в прямом смысле этого слова, скорее ее можно было бы назвать «смыслом» в том его значении, когда под смыслом понимается в большей мере целесообразность и само содержание процесса, нежели конечная цель как таковая. В тех случаях, когда цель отношений не может быть выявлена (определена, сформулирована), но только лишь ощущается как существующая сама по себе (предсуществующая), речь идет о я-отождествленных отношениях. Когда же цель может быть определена, хотя бы и в достаточно общем, но прагматичном смысле, мы имеем дело с я-неотождествленными отношениями. Можно сказать, что я-отождествленные отношения составляют континуум существования, непосредственную «плоть и кровь» жизни, континуум, поверх которого человеком разворачиваются и преследуются определенные, полагаемые им цели, эта надстройка поведения в поведении создает еще один, дополнительный уровень отношений – на сей раз я-неотождествленных.

Иными словами, основная часть отношений, в которых находится личность, определяется ее я-отождествленными и я-неотождествленными ролями. Этими отношениями исчерпывается собственно социальное существование, если понимать под социальным существованием существование друг для друга личностей как носителей мировоззрения, характеризующихся особенностями мировосприятия, то есть содержательным аспектом индивидуальности, где индивидуальность понимается не как уникальность, а как отличность. В собственно социальных отношениях человек выступает в качестве игрока. Правила этой игры нельзя считать строго определенными, но то, что эти правила могут меняться, не отменяет игрового момента, а делает его еще более существенным. Здесь человек играет в язык, в системы представлений, нравы, нормы и обычаи, он играется содержанием, принимая эту игру за нечто совершенно реальное, тогда как она, по меткому замечанию Л. Витгенштейна, просто еще один способ (стиль) мыслить.[58] В другом обществе, в другом содержании он будет другим, не менее существенным, но не более реальным, чем любая из игр.

Содержательность сама по себе – есть поле игры: игры интерпретаций, игры значений, смыслов, причинных взаимосвязей, действий и т. д. и т. п. Всякая роль предполагает какое-то содержание, она фактична, субстанциональна, эта субстанциональность есть само существо поведения. Феномены роли, игры и содержания немыслимы друг без друга. Так или иначе, оперируя содержанием, мы подобны малышам, которые выстраивают замки из мокрого песка на залитом солнцем пляже: это игра. То же, что нам действительно важно знать и что следует вынести из этого факта, так это ситуативность, а значит, временность, проходящность, относительную бесцельность социального поведения. Оно бесцельно не потому, что бессмысленно, но потому, что обеспечивает только само себя, в определенном смысле замкнуто в самом себе, конечно.

Это утверждение относится не только к социальному поведению, взятому в его самом общем виде, но для каждого конкретного случая, применительно к каждому действующему лицу этого поведения. Равно как само социальное поведение, организованное в культуры и субкультуры, которые замкнуты в самих себе, существенны лишь для самих себя, так и каждый человек как персонаж социальных отношений ценен лишь сам для себя, поскольку любая игра предполагает заменяемость участников этой игры. В крайнем случае она поменяет свои правила, но не перестанет существовать, если кто-то из участников окажется выбывшим из нее. Это утверждение открывает для нас еще один аспект социального поведения: в соответствии со сказанным каждый из нас является замкнутым в самом себе, но не в том смысле, что он безгласен (хотя и этот феномен имеет место быть, поскольку его «голос» преображается в индивидуальной реальности адресата), но в том, что он бесчувственен, ему недоступен мир, его окружающий.

Все свидетельства существования внешнего по отношению к нам мира воспринимаются, будучи преобразованными в сетке содержательных элементов нашего «приемника», эта ситуация очень напоминает трансляцию телевизионных программ: где-то происходит действие, по средствам специальных приборов оно преобразуется в некую «цифровую (электронную) информацию», передается зачастую за тысячи километров и разворачивается на наших телеэкранах в виде некой относительно сходной, хотя и двухмерной картинки, лишенной естественного освещения, распространения звука, запаха и вкуса. Впрочем, когда герои кинофильма вдыхают ароматы, наслаждаются вкусом пищи и т. п., мы почти ощущаем эту «данность». Мы мастерски дорисовываем картинку, добавляя в нее недостающие элементы: бутафорское вино кажется нам божественно вкусным, запах от характерно пахнущих софитов кажется нам благоуханием роз, если актеры говорят нам, что зачарованы их ароматом, декорации, расположенные в незамысловатой студии, могут показаться нам реальными пейзажами леса или обстановкой королевского дворца. Существует ли в реальности то, что нам показывают? Ничуть не бывало! Там декорации в замызганном помещении, а не дворец с обстановкой Людовика XVI, подкрашенная жидкость, а не коллекционное вино, там пахнет тлеющей на софитах пылью, а не розами.

В точности такой же обман – вся совокупность наших социальных отношений, мы играем в игры. Перед нами не начальник, но человек, играющий роль начальника, и даже не мать, но женщина, ощущающая себя и ощущаемая нами как наша мать, это игра. Для нас не существует другого человека самого по себе, в его целостности и естестве, для нас он исполнитель какой-то для нас одних изготовленной роли. Содержание предполагает симметричный (также содержательный) ответ. Пейзажем не насытишься, в нарисованной реке не искупаешься, а содержательность отношения не предполагает нас самих, но наше содержательное, а потому всегда частное, всегда ситуативное воплощение, роль. Нас самих по себе нет в содержательных отношениях, есть только наши роли и наше участие в игре. И как мы не контактируем непосредственно с другим человеком, но только с ним в его роли, так и он не знает и не ощущает нас, но только нашу игру нашей роли, ему предназначенной. В нас тысячи образов других людей, но в нас не может быть другого человека, в других есть тысячи образов нас, но нас самих, каковы мы есть (должны были бы быть?), в них нет. «Объект можно только именовать. Знаки их представляют. Говорить можно лишь о них, высказывать же их нельзя. Предложение способно говорить не о том, что есть предмет, а лишь о том, как он есть»,[59] – говорит Л. Витгенштейн.

Третий вектор «открытой системы человека» – личность.

Рис. 4. Личность человека


Возможно ли быть собой для другого? Что значит быть самим собой? Разве содержание, меня составляющее (мое мировоззрение, специфика моего мировосприятия), есть я сам? Кем же я в таком случае являюсь для другого? Кем он является для меня? И мне ли, собственно, он является? Чем угодно, только не самими собой являемся мы друг для друга, если призма содержательности стоит между нами. «Субъект начинает анализ или говоря о себе, но не для вас, или говоря для вас, но не о себе. Когда он заговорит о себе с вами, считайте, что анализ закончен».[60] Эта шутка Жака Лакана могла бы, вероятно, претендовать на роль лучшей психоаналитической остроты, если бы не являлась грубым парадоксом и не вызывала чувство исключительной печали, что, право, не надлежит делать шутке. Печаль вызывает здесь тот факт, что ни один анализ нельзя считать законченным, сам Лакан признается, что законченных анализов в его арсенале нет.[61] Парадоксальность, граничащая с банальной логической ошибкой, заключена здесь в том, что заговорить – значит актуализировать содержание, а актуализировать содержание – это значит перестать существовать в своем естестве, которое в содержательности обитает на правах жертвы Прокруста.

Итак, если бессодержательное отношение невозможно, то шутка Лакана должна рассматриваться как приговор, вынесенный не только психоанализу, но и психотерапии вообще, по крайней мере в том случае, если она сталкивается с процессом развития личности, о котором речь пойдет ниже. Однако новая методология, заручившись поддержкой эйдесизма, обосновывает возможность несодержательного контакта. Но в этом случае речь уже может идти не о ролях, которые предполагают содержательность, а об индивидуальных отношениях, где под индивидуальностью понимается уникальная сущность каждого конкретного человека. Поведение, классифицированное нами как я-отождествленные и я-неотождествленные отношения, не возникает на пустом месте, что-то (или кто-то, если угодно) начинает играть роль, актер является актером только играя, но если он не играет – он человек, который может играть. Актер – это человек, имеющий профессию актера, или иначе – человек, обученный играть.

Кто же обучается играть? Кто играет роль сына (дочери), ощущая себя сыном (дочерью) (я-отождествленные отношения)? Кто, ощущая себя сыном (дочерью), скрывает (искажает, смягчает или, напротив, усиливает) от своей матери (отца) какую-то информацию, сознательно преследуя те или иные цели (я-неотождествленная роль)? Тот, кто пришел в этот мир и выучился играть в непосредственность (я-отождествленная роль) или в двойные игры (я-неотождествленная роль). Этот «тот» изначально не обладает содержательностью, он тот, кто вдыхает в содержательность жизнь, как Бог вдохнул жизнь в бесчувственное тело Адама. Он – то, что действует, тогда как содержательность – это форма его действия. Форма может меняться, «он» же существует внутри ее, не виртуально, но и не верифицируемо. Этот «тот», этот «он» и есть сущность конкретного человека, собственно сам человек. Не какое-то его содержательное воплощение, одна из множества его ролей, не безликий элемент социальный машины, но именно сам человек – «безгласный», поскольку говорит через посредников, и «глухой», ибо слышит чужими (содержательными) ушами.

Как божества в языческих мифологиях являются людям то в облике быка, то золотого дождя, то громом и молнией, то седой старухой, то прекрасной девушкой, так и сам человек является другим людям то сыном, то начальником, то прохожим, то возлюбленным, но не самим собой. Только уникальности, индивидуальности другого, его сущности, может явиться он сам своим естеством, своей первозданностью, той предсуществующей ролям жизнью, той индивидуальностью собственного существа, которой является он в своей имманентной индивидуальности. Две сущности двух людей, осуществленные в индивидуальностях каждого из них в отдельности, способны вступить в индивидуальные отношения. Здесь они абсолютны, целостны, не ограничены формальными рамками содержательности, здесь нет причуд содержательности: ни опыта, ни знаний, ни умений и навыков, ни традиций и нравов, ни стеснения, ни притязаний. Здесь нет ничего содержательного – ни слов, ни ролей, ни чувств и эмоций, ни кальки способов существований – ни мировоззрения, ни мировосприятия, здесь только существо одного, открытое своим существом существу другого. Большего сказать об индивидуальных отношениях, соблюдая требования достоверности, нельзя.

Рис. 5. Системы отношений личности


У читателей, знакомых с предыдущей нашей работой, с теорией личности, сформулированной на базе новой методологии,[62] существует тенденция относить к индивидуальным отношениям любые межличностные отношения, приносящие положительные переживания. Данный подход ошибочен, хотя, конечно, индивидуальные отношения сопровождаются положительными переживаниями, но не все отношения, сопровождающиеся положительными переживаниями, являются индивидуальными. Индивидуальность человека участвует в разного рода отношениях, но, искажаясь содержательностью, она, как правило, лишается возможности участвовать в индивидуальных отношениях как таковых. Особенно часто понятие индивидуальных отношений отождествляется с любовью, но это неверно по ряду причин. Блистательная работа Ролана Барта «Фрагменты речи влюбленного»[63] является лучшим доказательством неправомерности подобного отождествления. Представляя нам любовный дискурс, Р. Барт предупреждает, что речь в нем идет не о возлюбленном и даже не о влюбленном, а о совокупности не связанных друг с другом фигур («обломков дискурса», которые следует понимать «не в риторическом смысле, но скорее в смысле гимнастическом или хореографическом»[64]). Где «каждая фигура раздается и звенит в одиночестве, словно звук, оторванный от всякой мелодии, – или повторяется до пресыщения, как мотив психоделической музыки (курсив наш. – А.К., А.А.)». Подобное «одиночество», рожденное в пространстве одиночества, явно не свидетельствует в пользу индивидуальных отношений.

Вряд ли стоит, вслед за структуралистами экзистенциального толка, восхищаться «несовпадением человека с самим собой», о чем говорят, например, Морис Мерло-Понти[65] и бахтинианцы.[66] Что действительно заслуживает самого пристального внимания и самой высокой оценки, так это как раз совпадение с самим собой. Но представить себе такое совпадение в одиночестве пространства одиночества весьма затруднительно. Индивидуальные отношения позволяют добиться этого «совпадения», которое, однако, отличается от идентификации тем, что последняя возможна лишь по отношению к чему-то, что заведомо предполагает утрату изначальной уникальности сущности. Индивидуальные отношения тем и отличаются, что они являются одновременно и отношением, и совпадением с самим собой, данная возможность гарантируется как раз несодержательностью такого отношения. Рассматривать таким образом индивидуальные отношения как ролевое поведение нельзя, они не являются даже поведением в прямом смысле этого слова. Индивидуальные отношения несодержательны, а потому неопределимы, они само существование, предшествующее всякой реальности.

Контуры личности

Прежде чем перейти к представлению контуров личности, являющихся по сути ее структурой, следует вспомнить высказывание Умберто Эко: «Но если я воздерживаюсь от суждения по поводу объективности структуры, мне ничего не остается, кроме как считать выявленную структуру со всеми ее смыслами познавательной моделью».[67] Действительно, теоретически определяемая структура не может и не должна претендовать на объективное отражение действительности, тем более что отражение никак не может быть объективным (в привычном значении этого расхожего выражения). Объективно отражаемое как таковое, впрочем, так же объективно и отражение само по себе, тогда как понятие «объективного отражения» может ввести лишь в сильное недоумение и не более того.

Альберт Эйнштейн не без иронии указывал на то, что естествознание – это «попытка позднейшей реконструкции всего сущего в процессе постижения с помощью понятий». В этом высказывании чрезвычайно важно понятие «реконструкции», знание именно реконструирует реальность и, будучи реальностью само по себе, не может претендовать на повторение реальности реконструируемого, но лишь на право отражения в том смысле, в котором это понятие использовал Платон в своей теории идей. «Естествознание, – продолжает А. Эйнштейн, – не что иное, как усовершенствование нашего „повседневного“ мышления».[68] Иными словами, естествознание по большому счету является «игрой ума». Если же мы предъявляем к знанию требование технологичности (то единственное требование, которое стоило бы иметь ввиду), то есть если мы рассчитываем, что наше знание о том или ином явлении позволит нам предпринимать определенные действия с расчетом на определенный эффект, то нам и нет нужды в так называемом «объективном отражении», которое само по себе мало того что немыслимо, но и абсолютно бесполезно.

Структура личности, представленная психософией, технологична, и этого вполне достаточно. Наличие двух видов ролей (я-отождествленных и я-неотождествленных), а также феномен индивидуальных отношений требуют выделения трех контуров, трех сфер «местоположения» этих ролей и собственно индивидуальности человека, понятой как его имманентная инаковость. При этом следует сделать еще одно уточнение. Психософия знает два процесса – осуществление и овеществление. Под осуществлением ею понимается сам процесс существования сущности, тогда как под овеществлением понимается процесс обретения сущностью содержательной формы, таковы я-отождествленные и я-неотождествленные роли. Таким образом, результирующая конструкция структуры личности образована четырьмя «местами»: 1) собственно сущностью (центр), 2) осуществляющейся сущностью – индивидуальностью-инаковостью (внутренним контуром), 3) средним контуром (я-отождествленные роли) и 4) внешним контуром (я-неотождествленные роли).

Собственно контуры представляют собой именно «места», местонахождение индивидуальности и сущности человека, а также структуры, обеспечивающие ролевое поведение (средний и внешний контуры). Для «проживающих по адресу» центр и внутренний контур понятие «места» есть чисто техническое указание, поскольку они не нуждаются в неком содержательном обеспечении, формально их «места» пусты, что, впрочем, не свидетельствует о том, что на них нет того, что они предполагают. Для лучшего понимания данного положения можно было бы воспользоваться метафорой того же Умберто Эко, которой начинается его роман «Маятник Фуко». Весь пафос, приличествующий этой аллегории, сводится к тому, что маятник Фуко, обозначая (отражая) своим движением вращение всего и вся во Вселенной, точкой своего крепления, точкой своего исхода определяет «недвижимую и непреложную в своей вековечности Мертвую Точку».

«Маятник говорил мне, – пишет У. Эко, – что, хотя вращается все – земной шар, солнечная система, туманности, черные дыры и любые порождения грандиозной космической эманации, от первых эонов до самой липучей материи, – существует только одна точка, ось, некий шампур, Занебесный Штырь, позволяющий остальному миру обращаться около себя. И теперь я участвовал в этом верховном опыте, я, вращавшийся как все на свете, сообща со всем на свете, удостоивался видеть То, Недвижимое, Крепость, Опору, светоносное явление, которое не телесно и не имеет ни границы, ни формы, ни веса, ни качества, и оно не видит, не слышит, не поддается чувственности и не пребывает ни в месте, ни во времени, ни в пространстве, и оно не душа, не разум, не воображение, не мнение, не число, не порядок, не мера, не сущность, не вечность, оно не тьма и не свет, оно не ложь и не истина».[69] Пожалуй, трудно придумать лучшее описание «места» сущности, лучшее описание «места» центра. И надо заметить, что методологически определение факта «места» значительно более достоверно, чем определение любого его содержания, поскольку место не претендует на понимание и не взывает к нему, оно просто свидетельствует себя, тогда как любое описание вводит нас в поле содержательности, в зону ее игры, что искажает изначальное свидетельство сущности о себе, а это не преминет сказаться на достоверности наших знаний.

Прежде чем двигаться дальше, нужно сказать еще несколько слов о внутреннем контуре структуры личности. Различие феноменов осуществления и овеществления не позволяет ограничиться одним только понятием индивидуальности (понятой как уникальность) конкретного человека, мы вынуждены указать также на феномен сущности, этого требует принцип центра, поскольку индивидуальность является не непространственной точкой, но неким бытийствующим явлением. Тогда как сущность действительно фактически тождественна центру, то есть абсолютной непространственности, той Недвижимости, Крепости, Опоре, о которой говорит У. Эко в приведенной выше цитате. Сущность конкретного человека принадлежит миру сущностей, тому эйдетическому миру, где царствует неопредмеченный принцип, тому миру, который позволяет содержательности быть. Сущность конкретного человека принадлежит Сущему, сотканному из сущностей существующего (вне зависимости от его доступности или недоступности нашему перцептивному аппарату). Напротив, индивидуальность конкретного человека принадлежит уже не Сущему, но, будучи осуществляющейся, бытийствует и принадлежит соответственно Бытию – Бытию, которое есть мир отношений сущностей.

От тонких, но отнюдь не метафизических, а, как мы знаем благодаря эйдесизму, напротив, «более реальных, чем сама реальность» материй мы переходим к собственно Реальности (средний контур) и далее к Индивидуальной Реальности (внешний контур).[70]

Реальность – есть результат овеществления, преображенный способом существования. Организация нашего перцептивного (гносеологического) аппарата подобно линзе искажает информацию, придавая ей ту форму, в которой она может быть воспринята данным конкретным субъектом познания, и подобно ситу просеивает поступающую информацию, доводя до воспринимающего только те сигналы, которые могут быть ухвачены его перцептивным аппаратом. Можно сказать, что мир воспринимается каждым субъектом познания под определенным углом зрения, детерминированным организацией его перцептивного аппарата. Понятно, что, рассматривая мир под определенным углом зрения, мы видим только часть этого мира, эта часть и является Реальностью для гносеологических субъектов с данным типом организации перцептивного аппарата. Место этой Реальности в структурной модели человека пространственно соответствует я-отождествленным ролям, то есть среднему контуру.

Внешний контур в структуре личности является местом локализации я-неотождествленных ролей и соответствует Индивидуальной Реальности. Для каждого человека мир имеет свои особенные, свои только ему одному известные «краски» и «оттенки». В Индивидуальной Реальности конкретного человека, сотканной из систем представлений, образов, следов памяти, в структуре ценностей и приоритетов нет ничего, что бы можно было понять, ощутить так же, как это понимает и ощущает носитель этой Индивидуальной Реальности; она в высшей степени «субъективна».

Занимая определенное положение в обществе, ощущая свои отношения с другими людьми, с миром событий, с самим собой, человек оказывается в исключительной, только ему доступной ситуации, поскольку никто, кроме него самого, не находится в таких же отношениях с указанными «персоналиями», никто, кроме самого этого человека, не занимает того места в социальных, ролевых и прочих структурах, которое занимает он сам. Разумеется, особенность, эксклюзивность его положения детерминирует и содержательную отличность Индивидуальной Реальности данного конкретного человека от Индивидуальной Реальности любого другого лица. Местоположение данного человека во всем множестве систем его существования определяет специфичность его убеждений, его отношений, его «внутренние обстоятельства», которые, в свою очередь, и составляют его Индивидуальную Реальность.

Впрочем, здесь речь идет об индивидуальности, понятой именно как отличность, а не как инаковость, поскольку Индивидуальная Реальность – это внутреннее содержание человека, а содержание предполагает возможность отличать его от других содержаний, тогда как уникальность, другость, инаковость не предполагает такой возможности. Индивидуальная Реальность содержательна, ее можно описывать, хотя и нельзя понять так, как она понимается ее носителем, поскольку он смотрит на нее как будто изнутри, из нее самой, а мы смотрим на нее извне, со стороны. Однако сопоставление, некий формализованный анализ здесь все-таки возможен. Когда говорят о «разносторонности» человека или его «скудоумии», когда говорят о его «глубине» или «поверхностности», оценивают именно Индивидуальную Реальность, а не инаковость данного человека, не ту его ипостась, которая делает возможными индивидуальные отношения.

Рис. 6. Система человека
(онтологический и гносеологический вектора, вектор личности)


Оценка интеллекта, функции мышления, памяти, внимания и т. п. предполагает содержательность, а значит, о сущности человека речи не идет, о ней вообще не может быть речи, она или ощущается, или нет. Хотя именно Индивидуальная Реальность может или блокировать эту сущность, или позволяет ей открываться для индивидуальных отношений. Здесь уместна аналогия с солнцем, которое существует вне зависимости от того, видим мы его или нет, день или ночь, пасмурно или светло. Индивидуальная Реальность в таком сопоставлении является небом, которое или открывает нам солнце, или прячет его в своих облаках, но всегда его «содержит» в какой-то своей части. Причем даже открывая нам солнце, оно искажает его, преломляет в своей атмосфере, и степень этого искажения варьирует.

Продолжим эту аналогию: если небо будет настолько чистым, настолько «пустым» и несущественным, что искажение солнечного света будет совсем незначительным, то мы увидим солнце таковым, каково оно есть, это неискаженное солнце из нашей аналогии и будет той индивидуальностью (инаковостью), которая открывается нам в индивидуальных отношениях. Вместе с тем Солнце будет выглядеть по-разному, если смотреть на него с Земли, Луны, Урана или Юпитера, все дело в «атмосферах», простирающихся между зрителем, расположенным на той или иной планете, и Солнцем. Такое же отличие имеет для разных людей и сущность другого (какого-то одного) человека, а эти «атмосферы», создающие содержательное искажение, не что иное, как Индивидуальные Реальности каждого из этих «зрителей», на которые, так же искажая, накладывается еще и Индивидуальная Реальность этого «человека-солнца». Если представить, что Индивидуальная Реальность истончилась до полного своего исчезновения, то содержательные отличия также исчезли бы, а мы стали бы участниками индивидуальных отношений.

Впрочем, следовало бы сделать еще одно уточнение. Две человеческие сущности разделены не только Индивидуальными Реальностями, но и Реальностью, то есть средним контуром, я-отождествленными ролями. Однако структура среднего контура также не однородна, поскольку я-отождествленное поведение может быть как «усвоенным» в процессе социализации, так и детерминированным биологически, и если первая указанная нами группа я-отождествленных ролей сравнительно искусственна, то вторая, опять же сравнительно, более естественна. И если первая служит значительным препятствием к индивидуальным отношениям, то вторая в меньшей степени им препятствует, и она – та, с искажениями которой нам все-таки придется смириться. Иными словами, мы в определенной степени ограничены в возможности вступить в «чистые» индивидуальные отношения. Это нужно знать, чтобы избежать бессмысленных идеализаций и не принимать иллюзию за истину.

Впрочем, для индивидуальных отношений не так важна «чистота», сколь симметричность, поскольку иллюзии плодятся в том зазоре между соприкасающимися поверхностями, который возникает при отсутствии полной комплементарности. К сожалению, нам, как правило, недостает именно комплементарности, а отсутствие соответствия есть признак неадекватности, которая и ответственна за рождающихся монстров, которые тоже любовно зовутся нами «чувствами» – этими эмоциями, распятыми на конструктах представлений (данные представления составляют основной массив Индивидуальной Реальности). Иными словами, если мы и имеем противников, злопыхателей, которые не допускают нас к индивидуальным отношениям друг с другом, то искать их нужно в первую очередь в Индивидуальной Реальности, в я-неотождествленных ролях, которые, и это надо признать, иногда столь милы и желанны, что мы готовы принять их за нечто чрезвычайно существенное, нечто абсолютно реальное, эманацию самой реальности. Тогда как это лишь один из ликов нашей Индивидуальной Реальности, наши я-неотождествленные роли, наши «я», которыми мы хотели бы быть.

Конец ознакомительного фрагмента.