Глава 8
Служба шла своим чередом. Снег растаял, и суровая забайкальская природа вдруг проснулась за одну ночь, осыпав пожухлые склоны сопок ярким фиолетовым цветом. Багульник – всегда неприметный, колючий кустарник – лишь на короткое время преображался, напоминая всему живому о приходе весны. Дни, похожие один на другой, как песчинки в песочных часах, пересыпались из настоящего в прошлое, незаметно увеличивая холмик прошедшей жизни. У каждого из обитателей 23-й площадки был свой отсчёт времени. Для некоторых он внезапно обрывался.
Прапорщик Кучеревский, исполняя обязанности помощника дежурного по части, готовился к сдаче наряда. Оставалось только подогнать к офицерскому дому прицеп для мусора. Тяжёлый «Урал» с натужным рёвом сделал разворот и остановился на склоне напротив второго подъезда. Если бы это был ГАЗ-66, то прицеп встал бы параллельно дому, и беды бы не случилось, но «Урал» – машина большая, и ему не хватило место для полного поворота. Прапорщик выскочил из кабины и пошёл отцеплять телегу. Ему на помощь поспешил дневальный по парку. Вместе они вынули петлю и, чуть повернув в сторону, бросили тяжёлое дышло на землю. В это время прицеп покатился вперёд. Солдат выскочить успел, а прапорщик остался стоять. Он был занят тем, что закрывал фаркоп. На окрик бойца Кучеревский отреагировать не успел. Его расплющило между рамой многотонного прицепа и фаркопом автомобиля. Прапорщик умер мгновенно. Всё это произошло на глазах у всего дома и жены Кучеревского, наблюдавшей с балкона за действиями мужа. Это была первая потеря бригады. Металлический гроб запаивали в котельной. Тогда я впервые узнал, что такое «груз-200», или «двухсотый». Цифра двести обозначала примерный вес погибшего вместе с цинковым гробом, обшитым досками, которая указывалась в сопроводительных накладных.
Не секрет, что Забайкальский военный округ являлся, пожалуй, самым тяжёлым по жизни и бытовым условиям. В борьбе за выживание дисциплина снижалась, и как следствие – большое количество происшествий, катастроф и преступлений. Небоевые потери были очень высоки. Одна только Даурская мотострелковая дивизия потеряла за год около двадцати человек. За это она получила ироническое прозвище «чапаевская», от термина ЧП.
Каждую пятницу на общем офицерском совещании нам зачитывали секретные приказы о преступлениях и происшествиях, связанных с гибелью военнослужащих. В той же Даурской дивизии во время уборки территории несколько бойцов нашли снаряд от ЗСУ «Шилка». Молодые бойцы не придумали ничего лучшего, как бросить его в костёр, чтобы посмотреть, что будет. Результат – семь трупов. Или во время загрузки танков на железнодорожные платформы старослужащие «поручили» это сделать молодому механику-водителю, а сами улеглись здесь же подремать рядком на насыпи. Уж где был при этом офицерский состав, я не знаю, но танк опрокинулся прямиком на спящих солдат.
Особенно мне запомнился случай в одной из частей Читинского гарнизона. Командир взвода, офицер приказал посадить провинившегося бойца в металлическую бочку и бить по ней ломами в течение продолжительного времени. Психика солдатика не выдержала, он сошёл с ума, офицера посадили на несколько лет.
Служба в армии в любом качестве и на любой должности – это постоянное стрессовое состояние, и каждый из нас, конечно же, старался облегчить себе жизнь, что само по себе, естественно, не стыдно. Другое дело, что это не должно было происходить за счёт других. «Каждый умирает в одиночку», гласит спецназовская мудрость, но святая обязанность ближнего – помочь другу выжить. Можно было обладать целым букетом отрицательных качеств, таких как, например, хамство, распутство, пьянство, жадность, жестокость и тому подобное, но если ты был надежным и на тебя можно было положиться в критической ситуации – прощалось всё.
Вторая потеря случилась этим же летом. Заместитель начальника штаба майор Бухер уехал в командировку в Читу и там погиб. Его убили при невыясненных обстоятельствах.
В начале июня, а точнее шестого числа, начались прыжки. В училище в Рязани это происходило размеренно, чётко и, главное, планово. После подъёма в 2.30 ночи бегом мчались на склад для получения и погрузки парашютов, затем завтрак, а после завтрака у главных ворот нас уже ждала колонна машин. Рассвет мы встречали на аэродроме «подскока» в Дягилеве. После обеда курсанты, как правило, уже сидели на самоподготовке.
Здесь, в бригаде, всё происходило несколько иначе. Подъём был также глубокой ночью, и к утру подразделения уже находились либо в долине Алакой – ещё называемой «кузнечик», – либо в гарнизоне Степь на военном аэродроме. В первом случае прыжки совершались с самолёта АН-2, во втором – с военно-транспортного Ан-12. Маленький «кукурузник» взлетал и садился прямо здесь, на поле, поэтому офицеру не представляло труда совершить два парашютных прыжка в день. А вот если взлёт происходил со Степи, это практически сделать было невозможно. Однажды, а именно 16 июля, мне удалось это сделать. Я и сам не помню, как это могло получиться, но запись в книжке учёта прыжков совершенно точно об этом сообщает, даже спустя три десятка лет.
Авиатехника выделялась бригаде на короткий, строго ограниченный срок, а погода в Забайкалье, в смысле подходящих условий для прыжков, не баловала. Частенько, прибыв на аэродром, могли целый день прождать, когда ветер утихнет, и ни с чем возвратиться в часть. Но во сколько бы не заканчивались прыжки, следующим утром подразделения вновь должны были находиться в полной готовности, поэтому сразу после приземления начиналась укладка парашютов. День путался с ночью, спали урывками по 10–30 минут при любой возможности. Долгое ожидание взлёта было счастливым моментом для отдыха. Спали в самолёте до самого момента его покидания, и только рёв сирены подбрасывал с места. В этой круговерти июнь пролетел мгновенно.
Июль мне запомнился тем, что я умудрился отслужить 17 нарядов в должности начальника караула. Однажды в первой половине месяца я в очередной раз заступил на дежурство, а на следующий день в части отрабатывалась учебная тревога, где я по боевому расчёту должен был принять посты под охрану Пришлось сменить самого себя. Около суток бригада занималась отработкой выхода на запасной пункт дислокации. После окончания меня должны были поменять, однако теперь уже по графику нарядов меня, в нарушение всех законов и уставов, вновь ожидала «любимая» должность.
Письмо с войны
Здравствуй, Андрюха.
От тебя что-то давно ничего нет. А туту меня масса новостей. Первая и основная, что меняю место службы в славном городе Кабуле на не менее славное место в Кандагаре. Тут у меня «жучка» за «жучкой» стали умирать, что называется. Вообще-то, это «синдром Пильникова» (Леша Пильников отличался потрясающей невезучестью. – Прим. авт.) Я уже стал из г… вылезать, но без доброжелателей не обошлось, поэтому еду на линейную роту, о чём не жалею. Завтра приедет сменщик Вовка Дядело. Вот такие дела. А вчера замка, прапорщика, убило – подорвался на самодельной мине-ловушке. И хотя все знали, чем занимается, никто не остановил его.
Испытал такое потрясение, как в ЗабВО, когда трёх моих солдат убили в Афганистане. Кажется, можно уже было привыкнуть, но когда подумаешь, что мог бы предотвратить всё это, – ещё хуже становится.
Вот такие дела. Я жив-здоров. У нас весна началась, работать не дают, так что «едим кашу». На новом месте в этом смысле лучше будет. Там Бохан командует. Там же Анвар Хамзин, Сашка «Пушкарь» (Пушкарев. – От авт.) и много наших общих знакомых. Сюда Латаев едет, а замполитом у него бывший из ЗабВО. Говорит, что «квасит» ужас. «Там с ним устал, и тут ещё 2 года буду мучиться». Он будет советником в батальоне Афганском.
Шура Широков дослуживает, осталось где-то 2 месяца. Он уже лёг на дно.
Гилуча «кушают» потихоньку, чувствую, что «съедят». «Кондрат» (к-н Кондратьев. – От авт.) уйдет с НШ на зама в какой-то батальон, послужит пару месяцев и домой. Да, Карнач (м-р Карнач. – От авт.) сюда, в Джелалабад, едет. Гриша Быков завтра-послезавтра приедет; в отпуск, а потом в академию. В мае – Олежка Онищук подъедет на замкомроты в отдельную роту в Кундуз….
…Заканчиваю, пока не пиши, пока адрес не вышлю новый.
Жму руку. Саша.
Началась плановая замена офицеров. Если кто не знает, поясню: в отдаленных местностях офицер служил 5 лет, после чего имел право выбрать дальнейшее место службы. Проводили Женю Сергеева, но не по замене. Он ушёл на повышение в Монголию на должность командира отдельной роты. Больше увидеть его не пришлось.
В очередной раз я вошёл в калитку караульного городка. Возле дверей меня ждал Коля Пархоменко – командир группы первого батальона. Кроме того, он был ещё моим соседом по лестничной площадке. Закончил он Киевское общевойсковое училище, но мы были с ним в приятельских отношениях и всегда, при случае, по-доброму общались.
– Что, опять ты? – ехидно спросил меня Коля.
– Живу я тут, – беззлобно огрызнулся я и добавил: – А менять-то меня будешь ты?
«Пархом» хмыкнул и кивнул головой. Нашу светскую беседу прервал Лёша Усатов, переводчик части. Со штабными командиры групп общались редко. Леша – добрейший и абсолютно невоенный человек, был редким исключением. Усатов поднимался к штабу по дороге, сосредоточенно глядя под ноги.
– Лёха, – позвал Николай своего однокашника и на всякий случай спросил: – Что нового?
– К Фисюку заменщик приехал, – отозвался тот. Начальник штаба подполковник Фисюк, согласно плану замены, должен был уехать в Кировоград.
– Кто? – спросил я.
– Майор Федырко, – ответил он и, не будучи предрасположенным к разговору, двинулся дальше. Я схватился за голову. Дело в том, что пару лет назад я ещё курсантом проходил стажировку в кировоградской бригаде и был наслышан о, тогда ещё капитане, Федырко. Он обладал отвратительным характером. Солдаты от него прятались, офицеры тоже старались избегать. Я никогда не слышал, чтобы Владимир Иванович кричал или даже громко распекал, но своей язвительностью умел унизить подчинённого. Даже в похвале оставался таковым. Меня он похвалил лишь однажды, с пожатием руки и без издевательства, но об этом чуть позже. Всё это можно было бы терпеть, но Федырко редко когда был объективен. Всё зависело от его настроения. В хорошем настроении он проходил молча. Мне казалось, что при виде меня настроение у него резко менялось в худшую сторону. К тому же он терпеть не мог всех выпускников-рязанцев.
Впоследствии выяснилось, что его ненависть распространялась на всё русское. К концу службы Федырко жил в Киеве, где получил звание генерал-майора, став военным комиссаром. Вступил в одну из украинских партий националистического толка, был активным её членом. Умер в 2013 году.
Чуть позже прибыли выпускники КВОКУ, а мы с нетерпением ожидали из Рязани своих, но это должно было произойти не раньше чем через три месяца.