Глава 4
Студёные морозы, приправленные постоянными ветрами, давно уже вступили в полную силу. Офицеры перешли на зимнюю форму одежды, а именно: шинели, шапки, меховые рукавицы-шубенки, на ногах либо унты, либо валенки. Погодные условия заставляли смириться с подобным извращением даже сурового комбрига подполковника Иванова. Температура в казармах в первые две зимы редко превышала пятнадцать градусов. Я не помню, чтобы мы снимали шинели, начиная с конца октября и по апрель включительно. Разве что дома, где восемнадцать градусов считалось максимальным комфортом, и то лишь для короткого отдыха.
Первый командир 24-й бригады полковник Иванов
В один из ноябрьских вечеров мы, командиры взводов, сидели в каптёрке и, уткнувшись лбами в стол, спали в ожидании командира роты. Капитан Егоров, вероятно, делая то же самое, находился в канцелярии батальона. В бригаде была особая методика проведения совещаний. Проводились они почти каждый день. В восемнадцать часов начинался сбор у командира бригады, по его окончании, а длился он порой часа три, комбат собирал ротных командиров у себя канцелярии. Слава богу, это мероприятие занимало не больше одного часа, но так или иначе совещание ротных офицеров начиналось уже после отбоя, то есть не раньше двадцати двух часов. Как правило, разумный Петрович, побарабанив пальцами по столу и дождавшись, когда комбат покинет казарму, изрекал: «По домам, скрытно. Остальное завтра расскажу». Назавтра выяснялось, что рассказывать было нечего.
Проснувшись от команды дневального «отбой!», продрогшие, мы, подняли головы. За все годы службы на 23-й площадке помню лишь два ощущения. Это постоянный холод и дикое желание выспаться. Минут через тридцать после нашей побудки вошёл Егоров, по обыкновению побарабанил пальцами по столу, затем изрёк:
– Лейтенант Максимов, сейчас берешь свою группу и вместе со старшиной выдвигаешься на вещевой склад для получения зимнего прыжкового обмундирования. Завтра в 10.00 строевой смотр.
Боб взвыл и тут же умолк под строгим взглядом ротного, остальные облегчённо выдохнули. Топать по морозу на «старт» никому не хотелось. «Стартом» называлось место в полутора километрах от части, где ранее располагались три стартовые шахты баллистических ракет. Там же находились полуподземные хранилища. Если шахты были взорваны, то склады по-прежнему исполняли своё предназначение.
Все встали, и только Боря Максимов продолжал сидеть. Ротный, обращаясь к нему, внятно произнес:
– Боря, кому сидим? Рви быстрей туда очередь занимай, там сейчас вся бригада получать будет – утром только вернёшься.
Борю дважды просить не пришлось. Проявив не свойственную ему ловкость, Макс вернулся менее чем через полтора часа, чем подарил нам дополнительное время для сна.
Зимние прыжки. Вертолет МИ-б
Следующим утром ничего не предвещало неприятностей. В 9.45 вся бригада стояла на плацу, облачённая в поношенную зимнюю прыжковую форму одежды. Над ровными рядами личного состава поднимался едва заметный парок от дыхания. Бойцы прятали носы в воротники, испытывая удовольствие от уютного тепла «мабуты». Так в части называли меховой костюм стального цвета, состоящий из куртки с капюшоном и штанов со множеством карманов. Мабута идеально подходила для парашютных прыжков, но была неудобна на учениях. Через несколько километров энергичной ходьбы пробивал пот, и при первой же остановке становилось холодно.
По команде начальника штаба подполковника Фисюка строй замер. Появился комбриг подполковник Иванов. Приняв доклад, он взобрался на трибуну и оглядел подчинённый ему личный состав. Эдуард Михайлович и в добром настроении выглядел свирепо, а уж когда злился, внушал неподдельный страх даже старшим офицерам, не то что нам, юным лейтенантам. Бойцов он редко удостаивал внимания, разве только для того, чтобы выяснить фамилию его командира. Стоит ли объяснять, что по отношению к подчинённым был очень жёстким, если не сказать жестоким? Говорил всегда сквозь зубы, но не кричал и не оскорблял, однако при этом умел находить слова, от которых становилось тревожно на душе.
– Эге-ге, – сквозь зубы процедил капитан Егоров и, побарабанив пальцами по бедру, добавил: – Кажется, мы крупно влипли.
Наблюдательный ротный оказался прав. Он первым заметил, что на плечах подполковника Иванова были нашиты погоны, чего наставлением по воздушно-десантной подготовке не предполагалось. Лишние крючочки, а в данном случае – звёздочки – могли представлять опасность при раскрытии парашюта. Кроме того, предполагалось, что именно в этой форме разведчики должны выполнять боевую задачу в тылу противника, а там не должно было быть ничего, определяющего принадлежность не то что к роду войск, но и к армии государства в целом.
Однако у комбрига было своё мнение на этот счёт. Неразборчивый, но внушительный рык подтвердил догадку Егорова. Более того, стало ясно, что все мы сейчас будем приводить себя в надлежащий вид – пришивать погоны – не сходя с места, прямо здесь, на плацу в тридцатиградусный мороз. Дав на всё два часа времени, Иванов удалился с непроницаемым и свирепым выражением лица.
– Долбанные «каменюки», – вполголоса проговорил Егоров. Обзывать при всех комбрига было не с руки, поэтому он выразился именно так. «Каменюки» было одним из названий места, где располагалась наша воинская часть. Дело в том, что бригада находилась на опушке леса, в распадке между сопками, склоны которых были каменистыми, едва прикрытыми жиденькой травой. Это было большое счастье, что наша тактико-специальная подготовка не предполагала рытья различного рода фортификационных сооружений.
– Мужики, – произнёс он уже спокойным голосом, обращаясь к нам, молодым офицерам: – вы не представляете, как вам повезло, что службу начали именно здесь, в гадючьем месте.
После паузы, предполагая последующий вопрос, уточнил:
– Сравнивать не с чем. Да и по молодости легче терпеть такие унижения и скотство.
Сергей Петрович был прав, а сам он прибыл из группы советских войск в Германии. Не дожидаясь распоряжения командира батальона, обернулся к старшине роты и уточнил:
– У нас погоны есть? Любые.
– Так точно, – тут же отозвался сержант: – с подменки оторвём.
– Давай, каптёра скрытно в расположение и мигом обратно, – поставил задачу Егоров.
Особой скрытности не требовалось. Оставшийся за старшего, подполковник Фисюк понимал ситуацию и не обращал внимания на снующих в казармы и обратно бойцов.
«Швейные принадлежности» – нитки и иголки – были в шапке у каждого бойца, и через двадцать минут работа началась. Снимать на плацу, под пронизывающим ветром меховые куртки было нежелательно, поэтому находчивые бойцы стали пришивать погоны друг другу В основном молодые – старослужащим. Работа двигалась медленно. Время от времени солдаты запихивали ладони в себе в штаны, пытаясь в паху согреть потерявшие на морозе чувствительность пальцы.
Если у бойцов вопрос с погонами был решён, то для офицеров это оставалось проблемой. Капитан Егоров решительно стащил с себя куртку и, подставив мне плечо, скомандовал: «Рви». Это был единственный вариант: оторвать погоны с кителя и приторочить на куртку. То, на что у меня в нормальной обстановке уходило не более трёх минут, здесь, на плацу, могло занять очень много времени. Пальцы не гнулись, ткань была плотной и грубой, иголки ломались. В отведённые два часа мы не уложились.
Незаметно появился комбриг. Он взобрался на трибуну и грозно оглядел копошащийся личный состав. Выдвинутая вперёд челюсть говорила о наивысшей точке свирепости подполковника.
– Что… вашу… мать, времени не хватило? – зарычал он, и над подобием строя воцарилась гробовая тишина.
– Газы!!! – взревел Иванов.
Все молча, побросав швейное занятие, принялись натягивать противогазы. Комбриг внимательно смотрел на автовзвод и затем сквозь зубы процедил:
– Почему боец без противогаза?
– У него чирей, – вяло отозвался командир взвода.
– А что, во время войны он тоже так будет? – зловеще уточнил Иванов.
Вместо ответа раздался вой солдата, который попытался выполнить команду комбрига. Не получилось. Ему тут же заломили руки, а взводный надел резиновую маску прямо на созревший нарыв. Иванов, очевидно сообразив, что перегнул палку, спустился с трибуны и ушёл в солдатскую столовую, которая располагалась тут же. Бойца тем временем увели в санчасть, а все остальные продолжили пришивать знаки различия, но только в противогазах. Пальцы замерзали, пот заливал глаза, и работа почти остановилась. Неизвестно, как долго это могло продолжаться, пока подполковник Фисюк негромко, но отчётливо произнёс:
– Отбой газам, командиры подразделений ко мне, личный состав – на обед.
Дикая эпопея была закончена. К слову сказать, что в дальнейшем погон на «мабуте» ни у комбрига, ни у личного состава не было.
1987 год, Афганистан, г. Шинданд
Майор медицинской службы, начальник хирургического отделения Тимофеев поздним вечером сидел в небольшом кабинете хирургического отделения военного госпиталя и заполнял документы. Сергей Степанович всегда откладывал это канцелярское занятие на конец рабочего дня, хотя его окончание можно было считать вполне условным. За окном мерно стрекотал дизель-генератор, исправно вырабатывая электроэнергию. Внимательно вслушиваясь в тарахтенье ненадёжного двигателя, Тимофеев недовольно крякнул и бросил ручку на лежавшую перед ним на столе раскрытую медицинскую книжку. Майор откинулся на спинку стула и принялся вспоминать события трудного дня.
Всё началось с того, что недавно прибывший молодой лейтенант заболел гепатитом и, вместо того чтобы усилить коллектив отделения, поменял хирургический модуль на инфекционный. Это притом, что «заменщик» лейтенанта успел улететь в Союз. При той нагрузке, что испытывал госпиталь, потеря каждого специалиста была ощутимой.
Едва Тимофеев успел провести утренний обход, как сломался дизель-генератор, и свет погас во всём отделении. Благо, что плановые операции ещё не начались. Пришлось, спешно отложив часть из них и поменяв план работы, лично контролировать ремонт источника электричества. Запасной сломался чуть раньше, и Сергей Степанович отдал распоряжение ремонтировать и второй тоже. Как оказалось впоследствии, это решение оказалось самым своевременным и правильным за всю службу Тимофеева.
Очнувшись от воспоминаний, Сергей Степанович принялся заполнять медицинскую книжку «покойника». «Покойниками» майор мысленно называл тех, у кого не было – или почти не было – шансов выжить. Ход лечения и хирургические вмешательства таковых майор описывал лично и с особой тщательностью, по вполне понятным причинам. Называть так живых ещё парней было достаточно цинично, но, во-первых, соответствовало суровой правде жизни, а во-вторых, этого слова – покойник – майор ни разу не произнёс вслух. Исписав более трёх листов, Тимофеев вновь бросил ручку и закурил, мысленно проверяя, всё ли он сделал правильно.
Основные события начались с обеда. Тимофеев едва успел поглотить первое, как стрекот вертолёта прервал его трапезу. Сергей Степанович вскочил и бегом помчался в сторону операционной, на ходу раздавая никому не нужные распоряжения. Весь медицинский персонал понимал, что прилёт «вертушки» во внеурочное время мог означать только одно – на его борту находится тяжелораненый, нуждающийся в срочной операции. Готовясь к работе, Тимофеев наблюдал в окно, ожидая доставки бойца в отделение. Когда майор в очередной раз глянул на улицу, то увидел бегущую к модулю группу людей вокруг носилок, на которых лежало беспомощное тело мужчины в афганской военной форме. Всё было абсолютно целым, но плечи и голова были залиты кровью. В какой-то момент Тимофееву показалось, что её – головы – и вовсе нет.
– Голову держи, голову, оторвётся ведь!!! – орал за окном прапорщик, повыше подняв капельницу над безжизненным телом. Благодаря истошному воплю майор убедился, что там всё таки что-то есть.
Первичный осмотр показал, что ранение было нанесено стабилизаторами реактивной гранаты, касательно задевшей шею раненого, но и этого с лихвой хватило, чтобы отсечь голову почти полностью. Каким-то чудом остался неповреждённым позвоночник, часть мышц с левой стороны и две из четырёх артерий, в том числе и внутренняя.
Работа в операционной началась. Время остановилось. В тот момент, когда появился шанс «дотянуть» раненого хотя бы до конца операции, произошло то, что уже однажды случилось в начале этого дрянного дня. Сначала Тимофеев не понял, что произошло. Потом в его голову вползла мысль, что он не слышит тарахтенья дизель-генератора, и тут же сверкнуло молнией: «аппараты!» Действительно, аппараты искусственного дыхания и кровообращения остановились. Человек на операционном столе умер.
Вся медицинская бригада, как один человек, приступила к реанимационным мероприятиям. Искусственное дыхание «рот в рот» делать было невозможно, и реаниматолог принялся вдувать воздух прямо в рассечённую трахею. В голове Тимофеева – мысленно – заработал метроном, отсчитывающий время клинической смерти раненого. Также неожиданно вновь заработал генератор, и почти одновременно с ним все приборы жизнеобеспечения. Сердце по-прежнему не билось. Вдруг метроном смолк. Сергей Степанович в отчаянии бросил взгляд на монитор. Там, зелёным по черному, вновь дергались систолы. Майор пытался что-то сообразить, а руки тем временем заработали, делая то, что было необходимо в этот момент.
Морг открывать не пришлось. Офицера увезли в реанимационную палату, но оптимизма это не прибавляло. Уж очень тяжелы были повреждения. Они были несовместимыми с жизнью, но душа, Божьей волею, не желала оставлять тело…
Тимофеев докурил сигарету и выбросил её в форточку, обнаружив себя стоящим возле окна. Сергей Степанович вспомнил, что даже не знает имени «покойника». Он вернулся к столу, закрыл медицинскую книжку и на обложке прочитал: «майор Егоров Сергей Петрович».
– Н-да, тёзка, шансов-то у тебя нет, – подумал майор Тимофеев, прежде чем погасить свет и выйти из кабинета.
Майор Егоров выжил. Дальнейшая жизнь его сложилась довольно драматично. Он дважды был в Афганистане в качестве советника. Его жена Валентина разделила с ним тяготы войны и, получив сильнейший солнечный ожог, через несколько лет спровоцировавший рак, умерла.