Гроза для террористов
Декабрьской вьюжной ночью 1942 года дивизионные разведчики Сталинградского фронта притащили «языка». Немец как немец. Оглушенный прикладом автомата, испуганный, замерзший, он поначалу только невнятно мычал. А начальнику разведки надо было скорее привести плененного гитлеровца в чувство.
Комдив торопил, и его можно понять. Предварительный доклад разведки озадачил: у фашиста оказались документы на имя унтер-офицера 206-й пехотной дивизии.
Начальник разведки не посмел бы потревожить генерала. Тем более, как сообщил порученец комдива, тот только прилег. Но дело не терпело отлагательств. На их фронте появилась новая дивизия. Предположительно, конечно. Иначе, что делает здесь этот унтер из неизвестного им соединения. Неужто фашисты скрытно перебросили под Сталинград новые, свежие части. У разведчика похолодело внутри.
Унтер тем временем приходил в себя, начал отвечать на вопросы. Как поняли разведчики, 206-я пехотная стояла под Калинином, а его послали с поручением доставить какие-то бумаги, документы. Какие, ему неведомо. Он доставил и уже возвращался обратно, как был захвачен разведгруппой.
Объяснения унтера ничего не прояснили. Наоборот, возникли десятки новых вопросов.
Немец, судя по его рассказу, не был фельдъегерем. Тогда почему его послали с документами? Какие это документы? Опять же Сталинград и Калинин – свет не ближний. Почему связь шла напрямую, а не через штаб армий?
Отсюда и выводы. Этот приезд из Калинина под Сталинград мог и действительно быть частной инициативой комдива той же 206-й дивизии. А если все обстояло иначе и немец врет?.. С кем не бывает, лопухнулись разведчики, не углядели, и фашисты скрытно перебросили новые части. А может это далеко идущая дезинформация. Попробуй, отгадай.
О странном унтере из 206-й пехотной дивизии доложили по команде – в штаб армии, откуда в штаб фронта и, наконец, в Москву, в Генеральный штаб.
Командир батальона 186-й стрелковой дивизии старший лейтенант Александр Лазаренко понимал – случилось что-то неладное. В третий раз за неделю на его участке обороны уходили в поиск группы разведки. Он делал проходы в минных полях, провожал группы, принимал их. Но разведчики возвращались ни с чем.
Начальник дивизионной разведки ходил бледный, не выспавшийся и злой. Лазаренко сочувствовал ему, но у него своих забот был полон рот. Тем более сути дела комбат не знал, а разведчики как всегда не любили распространяться о своей работе.
Неудача полковой и дивизионной разведок вынудили штаб армии прислать к ним своего представителя.
Майор приехал в батальон Лазаренко, чтобы своими глазами осмотреть передний край, откуда в тыл врага уходили разведгруппы. Вот тут и пожаловался комбату майор, мол, не можем взять языка, а командующий фронтом вне себя, требует пленного.
– Ему тоже в Генштаб надо докладывать, – вздохнул майор. – А что доложишь, если разведчики каждую ночь ползают, да толку никакого.
И он рассказал Лазаренко о злополучном унтере, которого неведомым ветром занесло под Сталинград, а они теперь пупки надрывают, доказывая, что 206-я дивизия по-прежнему под Калинином.
– Да здесь она, эта 206-я. Куда ей деться? – усмехнулся комбат.
– Это я тоже понимаю. Но ты докажи, – и майор ткнул пальцем вверх, намекая, видимо, на Генштаб.
– А что тут доказывать, у меня своя разведка есть.
Майор с недоверием посмотрел на Лазаренко.
– Какая у тебя разведка в батальоне?
– Да так, – отмахнулся комбат.
Но майор неспроста был из армейской разведки. Он словно нюхом почуял удачу.
– Давай, комбат, выкладывай, дело крайне важное…
Старший лейтенант Лазаренко, разумеется, рисковал, но, как говорят, где наше не пропадало. Так и быть, рассказал он майору, что у него в батальоне, в седьмой роте, есть санинструктор. Ловкий, бедовый мужик. Ночью он снимал мины, делал проход и подбирался к фашистским окопам. Поджидал немца и бил его наповал. Документы, разведданные санинструктора, разумеется, не интересовали. Ему нужен был заветный немецкий ранец, в котором он всегда находил любимый шнапс и закуску.
Лазаренко, приняв батальон, однажды «прищучил» санинструктора, мол, рискуешь, шляешься по немецким окопам, разживаешься шнапсом. На что хитрый санинструктор руками развел:
– Товарищ комбат, шнапс для сугубо медицинских нужд: промывание ран, дезинфекция…
– Смотри мне, дезинфекция…
Майор из разведотдела заинтересовался санинструктором.
– Вызывай-ка его, комбат.
Вызвали, поговорили. Санинструктор согласился пойти в тыл к немцам, дело привычное. Только попросил в помощники еще одного солдата, с которым он уже ходил на дело.
В тот же день майор-разведчик, комбат Лазаренко, санинструктор с помощником выбрали место для прохода на передний край врага, продумали детали рейда, захвата, отхода, прикрытия группы, отработали сигналы.
В полночь группа ушла в сторону немецких окопов.
Лазаренко с майором ждали их на переднем крае, готовые прикрыть, прийти на помощь.
Но помощь не понадобилась. Под утро санинструктор с напарником вышли к линии обороны. Они тащили связанного, с кляпом во рту немецкого ефрейтора.
После допроса ефрейтора майор обнял Лазаренко.
– Спасибо, комбат. Выручил.
И уже на пороге обернулся, показал на грудь.
– Крути дырочку для ордена…
Лазаренко отмахнулся, откровенно говоря, не поверив обещаниям майора.
Проводив разведчика, комбат возвратился к своим обычным делам. Фронтовая жизнь продолжалась. Заканчивался 1942 год.
А в начале 1943-го к комбату прибежал посыльный: прибыть в штаб дивизии к командиру. С собой взять того самого санинструктора и его помощника. Всем троим комдив вручил награды. Санинструктору – орден Ленина, помощнику – орден Красного Знамени, а комбату Лазаренко – орден Красной Звезды.
Видать, ценный оказался «язык».
Тот рейд «доморощенных» разведчиков из седьмой роты имел для комбата далеко идущие последствия. Нежданно-негаданно пришел приказ: назначить старшего лейтенанта Лазаренко Александра Ивановича начальником разведки 186-й стрелковой дивизии.
А исполнилось Александру Ивановичу всего двадцать один год.
С тех пор вся его жизнь будет связана с разведкой – не только с войсковой, но и стратегической, не только с Главным разведывательным управлением, но и с Первым Главным управлением КГБ.
Но это будет потом, через годы, десятилетия. А сейчас он возглавил разведку родной дивизии, в составе которой в сентябре 1941 года принял первый бой, командуя взводом.
Что и говорить, начальник разведки дивизии – должность серьезная. Опыта подобной работы у молодого офицера не было. Фронтовой опыт был. Начинал в 1941-м взводным, дорос до комбата, знавал и победы, и жестокие поражения, но разведка – дело специфическое, тут просто военных, боевых знаний маловато.
Видимо, понимал это не только Лазаренко. Летом 1943 года дивизия вошла в состав 25-го стрелкового корпуса и приняла участие в битве под Курском. В ходе страшных боев от их соединения в 17 тысяч человек осталось 144 офицера и бойца. Среди них – Александр Лазаренко. Вскоре он был направлен на разведкурсы в Москву.
В столице оказался впервые. Москва поразила его размахом проспектов, огромными, красивыми зданиями, мирной жизнью.
Ничего подобного Александр не видел. Он родился в маленьком селе Александровка, в десятке верст от города Спасска, что в Приморском крае. Городок мало кто знал, но его прославила песня: помните, «…боевые ночи Спасска, волочаевские дни».
После окончания Спасского педагогического училища Александр преподавал географию в школе. Часто после уроков подолгу смотрел на карту. Москва казалась далекой, недосягаемой. Но произошло чудо, теперь он учился в столице.
Учиться было интересно. Совсем недавно ему приходилось на практике организовывать ведение разведки в полку, в дивизии, теперь же опытные преподаватели рассказывали, как это надо делать по всем требованиям военной науки.
А способы добывания разведданных и их анализ – это труднейший этап деятельности разведчика, и, осваивая его, пришлось попотеть основательно.
Полюбил Александр и занятия по изучению иностранных армий – состав, боевые порядки, форма одежды, знаки различия.
Много работали слушатели с топографическими картами.
Несмотря на интенсивный курс обучения, у офицера оставалось время, чтобы отдохнуть, посмотреть Москву.
Учился Лазаренко на «отлично», был подтянут, дисциплинирован. Понимал, иначе нельзя: там, на фронте, гибнут его товарищи, чтобы он мог хорошо учиться, осваивать в полной мере военную науку.
Однако, как говорят, бывает и на старуху проруха.
Наши войска освободили Белгород. По этому случаю в Москве по приказу Сталина был организован первый салют.
Слушатели разведывательных курсов тоже отметили праздник. По-своему, конечно. Распили канистру спирта, привезенного кем-то с фронта, а когда начался салют, выбежали на улицу и криками «ура» стали салютовать из личного оружия в московское небо.
Краснознаменные курсы находились тогда на Красной Пресне, как раз по соседству с зоопарком, и жертвой «салюта» разведчиков стала какая-то птица. Директор зоопарка позвонил начальнику курсов и пожаловался на самоуправство офицеров.
Генерал приказал построиться слушателям на плацу, обошел строй и строго спросил: кто открыл вчера стрельбу? Ответом было молчание.
Тогда начальник курсов изменил тактику. Теперь он останавливался у каждого офицера и вновь задавал свой вопрос. Отрицательно ответили первый, второй, третий офицер. Следующим стоял Лазаренко.
– Стреляли, товарищ капитан?
– Так точно, товарищ генерал, стрелял, – неожиданно для всех ответил Александр.
– Десять суток ареста!
И начальник продолжил свой путь вдоль строя. Однако кроме Лазаренко в содеянном больше никто не признался.
После построения генерал вызвал Лазаренко в кабинет.
– Товарищ капитан, гильзы от оружия найдены разные. Значит, стреляли многие. Кто, конкретно?
– Я стрелял, товарищ генерал, кто еще, не знаю.
Начальник внимательно посмотрел на офицера:
– Хорошо. Идите, Лазаренко.
Вскоре Александру сообщили, что генерал отменил свое взыскание и ему не грозит гауптвахта…
Три месяца обучения на разведкурсах пролетели быстро. После выпуска предстояло вернуться на фронт. Куда? Это не имело значения. Он хотел просто возвратиться в войска и продолжать бить фашистов.
Перед распределением Лазаренко вызвал начальник курсов. Ему нравился этот капитан. После «салютной» разборки он внимательно следил за ним, присматривался, и вот теперь принял решение.
– Капитан Лазаренко, будете учиться в Высшей разведшколе Генштаба.
– Но товарищ генерал… Я только что закончил обучение, хочу на фронт.
Начальник курсов грустно улыбнулся и как-то мягко по-отечески сказал:
– Хватит на твою жизнь фронтов, навоюешься, горько будет. А сейчас иди, учись, пока есть такая возможность. Ты нужен разведке.
Капитан Лазаренко вновь сел «за парту». Только теперь это были не трехмесячные курсы, а трехгодичное обучение в элитном учебном заведении Красной Армии.
После окончания Высшей разведшколы его отправили в Аргентину, помощником военного атташе.
Столица Аргентины встретила военного разведчика Александра Лазаренко далеко не с распростертыми объятиями. Советские офицеры аппарата военного атташе находились под неусыпным, жестким контролем местной контрразведки.
У правительства, возглавляемое Перроном, у министра национальной обороны генерала Умберто Соса Молино было достаточно прохладное отношение к Советскому Союзу. Достаточно сказать, что ни на одном крупном приеме, организованном советским посольством не были замечены ни военный министр, ни министр морского флота, ни министр ВВС. Они не присылали даже своих заместителей. Приезжали, как правило, лишь мелкие клерки.
Военный атташе Советского Союза в письме в Центр признавался:
«Лично со своей стороны я делал несколько попыток приблизиться к военному министру, начальнику Генштаба и министру ВВС, но успеха не имел».
Это была своего рода блокада аргентинских контрразведывательных органов.
Один из руководителей резидентуры военной разведки СССР в ту пору сообщал в Москву:
«Общая обстановка в Аргентине и, в частности, в Буэнос-Айресе сложилась пока крайне неблагоприятно для нашей агентурной работы.
Аргентинская военная контрразведка находится при Генеральном штабе и контролирует, главным образом, нашу официальную деятельность, всячески стремится не допускать нашего проникновения в военную среду, как в Генштаб, так и в военное министерство, в гарнизоны.
С этой целью представители военной контрразведки на всех официальных приемах окружают наших людей достаточным количеством своих представителей, которые тщательно организуют слежку за каждым из нас».
И если на этих приемах нашим сотрудникам удается найти какого-либо офицера или генерала (не принадлежащего к военной контрразведке), то всякое общение с ним, знакомство не ускользает от внимания контрразведки. Кроме того, в последнее время аргентинское министерство стремится не приглашать наших людей непосредственно в воинские части и в военно-учебные заведения.
Думаю, по этим фактам ясна та изоляция, в которой мы находимся»
В свою очередь, военный атташе признается, что «зарвавшиеся аргентинские контрразведчики стремятся установить контроль за гостями даже на мероприятиях, организуемых советским посольством» и рассказывает случай, когда он разослал дополнительные приглашения вне протокольного списка своим знакомым генералам и офицерам. «Контрразведчики, узнав об этом, всполошились не на шутку, – констатирует атташе, – и потребовали от нас подробные списки приглашенных. Но приглашения рассылались от имени посла. Пришлось сообщить аргентинцам, что я не считаю удобным требовать отчета от посла. Но если они будут настаивать – сообщу послу. Это отрезвило зарвавшихся контрразведчиков. Однако позже пачками приходили письма от приглашенных, с извинениями, что они не смогут присутствовать на празднике».
Другой представитель резидентуры также подчеркивает в радиограмме в Центр: «На выездах в другие города наблюдение ведется усиленное, открытое и довольно наглое, и наши представители ни на минуту не выпускаются из поля зрения».
В архиве ГРУ сохранилась телеграмма, присланная из Буэнос-Айреса, в которой рассказывается о том, как «советских дипкурьеров Джамая и Прохина задержали на аргентинской таможне на 8 часов, относились к ним по хамски, намереваясь спровоцировать инцидент и завладеть почтой».
Почему же наглеют аргентинские контрразведчики? Ответ на этот вопрос можно найти здесь же, в оперативных делах резидентуры ГРУ.
В телеграмме военного атташе от 2.10.1948 года говорится: «Генерал армии в отставке Писторини, ныне министр общественных работ Аргентины, находясь в США, заявил: Аргентина стойко стоит за США в ее «холодной войне» против России».
И еще один документ в подтверждение.
«Москва. Гурову.
Оперативное письмо.
Приемы и действия контрразведки.
Приходится иметь дело не только с аргентинской контрразведкой, но и с американской, которая за последнее время ведет свою деятельность более активно, чем местная КРО.
Аргентина не желает раздражать здешних представителей США, которые настаивают на изоляции сотрудников СССР и особенно военных представителей».
Вот в такой поистине «блокадной» обстановке и приходилось вести разведывательную работу помощнику военного атташе Александру Лазаренко. Итоги его деятельности до сих пор засекречены, но известна общая оценка – она достаточно высокая.
Однако все, что случилось с ним потом, не укладываются в общепринятые правила. Обычно, успешно отработавшие за рубежом оперативные сотрудники военной разведки продолжают службу в центральном аппарате ГРУ, набираясь опыта и готовясь к следующей командировке.
Но Лазаренко не оставили в центральном аппарате в Москве. Более того, из стратегической разведки он оказался в войсковой и очень далеко от столицы – на Дальнем Востоке, в должности заместителя начальника разведки 37-го воздушно-десантного корпуса.
Что ж, дальневосточника вряд ли напугаешь медвежьими углами, но факт остается фактом. После пяти лет успешной работы в аргентинской резидентуре ГРУ Лазаренко оказался на краю земли, в десанте, в замах у начальника разведки корпуса.
Вскоре этот корпус попал под «хрущевское» сокращение, из трех дивизий оставили одну. А Лазаренко из корпусного штаба попал в дивизионный, начальником оперативного отделения.
Вот такие удары судьбы. Откровенно говоря, не всякому под силу выдержать их. Но Александр Иванович умел держать удар.
Однако вернемся к главной интриге. Ну не просто же так, за здорово живешь, опытного, оперативного офицера, после стольких лет пребывания за границей, в одночасье убрали из стратегической разведки и загнали куда Макар телят не гонял. Разве место ему в начоперах десантной дивизии?
Один из разведчиков, выслушав эту историю, с уверенностью сказал:
– Да, провал у него был или какая-то аморалка, тут и к семи бабкам не ходи.
К семи бабкам-гадалкам я и вправду не пошел, но вернулся к личному делу Лазаренко. Никаких провалов, аморалок, взысканий, только поощрения.
Неудобно было напрямую спрашивать самого Александра Ивановича. Он тогда уже сильно болел. Но иного выхода я не видел.
Позвонил к нему домой, приехал. Жена на входе попросила не волновать его и долго вопросами не мучить. Пообещал, но минут через десяток нарушил данное слово и спросил, как казалось мне, о самом больном.
Но Александр Иванович, на удивление мне, рассмеялся.
– Это отдельная история. Кстати, очень поучительная для вас, молодых.
Он задумался, словно возвращаясь в мыслях на десятилетия назад и продоложил:
– Это произошло во время моей учебы в Высшей разведшколе. Как-то вызывает меня к себе в кабинет начальник школы генерал-лейтенант Кочетков. Явился, доложил по форме. Смотрю – в кабинете, кроме Кочеткова, кадровик сидит, да еще офицер особого отдела. Разволновался, конечно. Такое присутствие не предвещало ничего хорошего. И вправду, начальник школы, покопавшись на столе в бумагах, поднимает голову, смотрит на меня и спрашивает: «Скажите-ка нам, Лазаренко, вы случайно сами себе звание лейтенанта не присвоили?»
Стою, как громом пораженный, и не знаю, что сказать. Что-то пролепетал, мол, как это сам себе?
«Да вот, – отвечает генерал, поглядывая на кадровика, – не можем мы приказа найти о присвоении вам первого офицерского звания».
Меня уже трясет, однако думаю, если сейчас сплоховать, точно подумают, что самовольно лейтенантские погоны одел. Гляжу, а кадровик так плотоядно усмехается: попался, голубчик…
«Товарищ генерал-лейтенант, – рубанул что было сил, – я закончил Омское пехотное училище имени М. Фрунзе в 1941 году. Тогда же и звание офицерское получил. Вполне законно. У меня в дивизии 16 человек из моего училища, можно проверить».
«А ты не дергайся Лазаренко, – угрожающе произнес кадровик, – мы проверим… Еще как проверим».
Вышел я тогда из кабинета начальника как в тумане. Обидно, досадно… Училище, фронт – взводный, ротный, начразведки дивизии, орден Красного Знамени, с сорок первого по сорок третий с передовой не вылезал, и на тебе… почитай преступник, погоны на себя навесил. «Ну и сволочь же этот кадровик, сами приказ видимо потерял, а на меня свалил», – подумал я тогда в сердцах. И как оказалось, недалек был от истины.
Александр Иванович закашлялся, в комнату вбежала жена, стала его успокаивать, мол, Саша, ты не волнуйся, дала лекарство. Было очень неудобно, получилось, что я спровоцировал волнение больного. А ведь меня предупреждали.
Лазаренко заметил мое ерзание на стуле, махнул рукой:
– Не тревожься. Ты тут ни при чем. Хочешь дослушать историю?
Я только развел руками – еще бы!..
– Тогда слушай. На чем мы остановились?
– На сволоче-кадровике, – подсказал я.
– Да уж… – протянул Александр Иванович, – ну, после такого душещипательного разговора, не ожидая их официального подтверждения, сам написал начальнику Омского пехотного училища. Объяснил ситуацию. Вскоре на мое имя пришло письмо. В конверте находилась выписка из приказа Командующего Западно-Сибирским военным округом о присвоении мне звания лейтенанта.
Наверное, надо было отнести выписку в отдел кадров, но я не мог вынести оскорбления и пошел прямо к начальнику школы.
Генерал Кочетков принял меня, прочитал выписку и вызвал кадровика. Это была показательная порка в моем присутствии, он «воспитывал» его долго и яростно, за то, что посмел «заподозрить офицера-фронтовика в подлоге».
Как мне казалось, тогда по молодости, я был полностью отомщен.
Однако когда закрылась тяжелая дверь кабинета начальника школы, позеленевший от показательной порки кадровик злобно прошипел в лицо: «Ты меня еще попомнишь, Лазаренко».
Ну, прошипел и прошипел. Мне ли, офицеру-фронтовику, бояться пустых угроз кадровых крыс. Тем более получил он поделом.
…А вскоре был выпуск из высшей школы военной разведки и командировка в Буэнос-Айрес.
Сколько потом событий произошло за пять лет: Лазаренко вырос в звании, стал опытным оперативным офицером, его работу в Аргентине оценили достаточно высоко. Казалось бы, его ждут самые радужные перспективы. Возможно, именно так и случилось бы, да вот судьба преподнесла нежданный-негаданный «подарок».
После возвращения в Москву Лазаренко, как и положено, явился в отдел кадров ГРУ. Открыл дверь кабинета начальника… В кресле сидел тот самый кадровик. Он тоже времени не терял, вырос в должности, и теперь руководил не кадрами высшей школы, а всего главного управления.
Но делать нечего. Доложил: «Подполковник Лазаренко прибыл из заграничной командировки».
Кадровик словно не расслышал, выставил ухо:
– Как, говоришь, фамилия?
– Подполковник Лазаренко.
– Помнишь меня?
– Так точно…
Ухмыльнулся злорадно:
– Теперь меня всю жизнь помнить будешь.
Так Александр Иванович оказался на Дальнем Востоке.
Служил, как мы уже сказали, заместителем начальника разведки корпуса, потом начальником оперативного отделения дивизии. Служил хорошо, от службы не бегал. Прежде не видя в глаза парашюта, в совершенстве освоил воздушно-десантную подготовку, совершил 118 прыжков.
Командиром 98-й дивизии ВДВ в ту пору был полковник Михаил Сорокин, будущий генерал, командующий округом. Вызывает он однажды к себе начопера Лазаренко и говорит:
– Вот что, Александр Иванович, ты в войну батальоном командовал, а теперь полком командовать будешь.
– Каким, товарищ полковник? – спросил Лазаренко, холодея от собственной страшной догадки.
Дело в том, что в состав дивизии входил 217-й парашютно-десантный полк. «Это не полк, а исчадие ада», – горько шутили в штабе. Командиры там долго не задерживались, нарушения дисциплины сыпались, как из рога изобилия.
Задав свой вопрос, Лазаренко еще надеялся на чудо. Хотелось верить, что из уст комдива он услышит название какого-либо другого полка. Но чуда не произошло.
– Александр Иванович, – укоризненно произнес комдив, – 217-м, конечно.
Лазаренко ответил «есть», развернулся и обреченно зашагал к двери.
– Погоди, – окликнул его Сорокин, встал из-за стола, подошел, протянул руку и мягко, совсем не по-военному сказал, – Ты моя последняя надежда, понимаешь?
Чего же тут непонятного. Лазаренко вернулся к себе в кабинет. Что ни говори, а подумать было о чем. Странную карьеру сделал он в последние годы: корпус – дивизия, теперь вот полк. Нормальные офицеры растут в обратном направлении, а он…
Стало быть, такой он, дикорастущий в обратную сторону.
Однако долго грустить над превратностями судьбы не пришлось. Дело не ждало. И он, засучив рукава, взялся за работу.
Не стану утомлять читателя нудным описанием тяжелой рутинной работы командира полка и его офицеров. Скажу только – полк Лазаренко вытащил.
Два года на проверках 217-й получал круглые двойки, теперь впервые выполз на «удовлетворительно», а потом на «хорошо».
Нельзя сказать, что с приходом Лазаренко в полку не было проблем. Когда в подчинении почти две тысячи человек, проблемы всегда найдутся. Так, однажды комполка и сам едва не угодил под суд. И все потому, что дал слово, а отступить от него не в правилах Лазаренко.
Однажды в части случилось ЧП. Да еще какое: обворовали полковой магазин. Залезли ночью и унесли сотню золотых часов – в ту пору вещей редких и дорогих.
Александр Иванович прикидывал и так, и этак – кто вор? Сначала вычислил роту. Магазин был как раз за столовой. А ночью в столовой дежурил наряд из третьей роты.
Принесли список наряда. Командир думал, взвешивал, вычеркивал фамилии. Осталось всего несколько человек, и среди них прежде судимый рядовой Коломиец. Прямых улик, конечно, не было, но комполка нюхом чуял – это и есть вор.
Наутро Лазаренко выстроил полк, вышел перед строем.
– Товарищи солдаты и сержанты, я знаю того, кто украл часы. Он стоит сейчас в строю. Даю ему трое суток.
Командир выдержал паузу. Полк затаил дыхание.
– Сам придешь, – обратился он к вору, – под суд трибунала не отдам.
Сказать-то сказал, слово дал, а военная прокуратура тут как тут. Подумать только, этакое ЧП. Что им слово командирское, они уголовное дело завели и к Лазаренко с претензиями: вы перед строем говорили, что знаете имя того, кто украл часы? Говорил. Называйте вора. Не назову. Тогда мы привлечем вас к ответственности за укрывательство преступника.
Так закончился первый день. Вор не пришел. Не было его и на второй день, и на третий тоже. А Лазаренко прокуроры чуть не на дыбу поднимают, того и смотри в наручники закуют.
И все-таки солдат пришел, принес часы, признался. Комполка не ошибся – им оказался тот самый Коломиец.
А от прокурорского гнева спас Лазаренко командующий округом генерал-полковник Пеньковский. Он приехал в полк как раз в этот день. Приехал и спрашивает: как дела?
– Да плохи, товарищ командующий.
– Что случилось?
Рассказал Александр Иванович все как на духу. Нахмурился командующий.
– Слово ты, конечно, зря давал… Но уж если дал – командирское слово – кремень. Назад ходу нет.
Пеньковский заулыбался, тряхнул головой.
– Силен ты, однако, Александр Иванович. Ладно, с прокурором договорюсь, а то ведь неудобно как-то получается. Я тебе повышение хочу предложить, генеральскую должность, а у тебя на хвосте прокуратура висит…
Видя, как растерялся командир полка, командующий расхохотался:
– Ну ты даешь, Лазаренко. Как с прокурорами, так ты кремень, а как на генеральскую должность, так дар речи потерял. Пойдешь ко мне начальником разведки округа?
– Пойду, товарищ командующий.
– Вот это другое дело… Четко и ясно. В общем, жди приказа.
На том и расстались.
А вскоре в округ прилетел командующий ВДВ генерал Маргелов. Поднял 217-й полк по тревоге, приказал совершить марш, десантирование.
Полк показал себя лучшим образом. Маргелов остался доволен. А после подведения итогов вызвал к себе Лазаренко.
– Вот что, Александр Иванович, у меня начальник разведки ВДВ увольняется. Пойдешь ко мне в Москву?
Комполка улыбнулся: ну, надо же, не было ни гроша, да вдруг алтын. Сразу два предложения, и какие предложения!..
– Я жду ответа… – сказал Маргелов.
– Согласен, товарищ командующий, только вот генерал-полковник Пеньковский хочет взять меня в округ, на разведку.
– А это уже не твоя забота. Завтра в Москву прилечу, приказ у министра обороны лично подпишу, и дело будет сделано.
Как сказал Маргелов, так и случилось. Через неделю пришла телеграмма: полковника Лазаренко откомандировать в штаб ВДВ в город Москву, в связи с назначением его начальником разведки воздушно-десантных войск.
Два года отслужил в этой должности Лазаренко. Ничто не предвещало резких поворотов в его жизни. Но судьба вновь преподнесла ему сюрприз.
Однажды раздался телефонный звонок: полковника Лазаренко приглашали в Комитет госбезопасности. Что мог в ту пору думать человек, когда его вызывали в КГБ? Все что угодно, но никак не хорошее.
Так и начальник разведки ВДВ терялся в догадках. Перебирал события последних месяцев, что писал, что говорил, куда ездил. Вроде бы все в порядке, а на сердце тревожно.
На Лубянке Александра Ивановича проводили к генерал-полковнику Петру Ивашутину. Позже он станет начальником ГРУ, а тогда еще генерал служил в КГБ. Без долгого вступления Ивашутин сказал, что есть мнение предложить Лазаренко перейти в Комитет госбезопасности.
Конец ознакомительного фрагмента.