Настоящий полковник – из ГРУ
Спецпоезд Маршала Советского Союза Климента Ворошилова стоял на запасных путях под Могилевом. Шел седьмой день войны.
Позавчера за Оршей его поезд завернули обратно. Ворошилов ругался, кричал, но железнодорожник стоял на своем. Это был кряжистый, крепкий мужчина, лет пятидесяти, в черной форменной фуражке, куртке. Как оказалось, в Гражданскую войну он служил в Первой Конной под началом у Ворошилова.
Своего командира узнал сразу – в гимнастерке, с синими кавалерийскими петлицами, Ворошилов точь-в-точь как на предвоенном портрете, который висит у них в красном уголке рядом с портретом Кагановича.
– Товарищ маршал! Климент Ефремович! – увещевал разбушевавшегося Ворошилова железнодорожник. – Как же я вас пропущу? На следующем перегоне немецкие танки. Мне же никто этого не простит. Ехайте обратно в Оршу.
Ворошилов кипел, но поделать ничего не мог. Железнодорожник прав – немецкие танки перерезали железную дорогу на Минск. И он не солоно хлебавши возвратился в Оршу, а потом в Могилев.
Ворошилов сидел за большим столом, установленным посреди вагона, перебирал телеграммы, которые выучил почти наизусть и слушал Шапошникова.
Борис Михайлович бледный, больной лежал здесь же на диване.
22 июня, после немецких ударов, связь со штабом Белорусского особого военного округа была потеряна. Никто толком не мог сказать, что произошло, где находится командующий округом Павлов со своими генералами, что с ними?
К счастью, полковник Хаджи Мамсуров, откомандированный в распоряжение Ворошилова, отыскал маршала Шапошникова. Вместе с ним был и командарм 1 ранга Павлов со своим штабом. Вскоре он приехал доложить обстановку.
Едва дослушав доклад Павлова, Ворошилов взорвался.
– Помнишь, как ты жалобу на меня написал товарищу Сталину? – вопрошал Ворошилов. – Мол, зажимаю твой рост, не даю двигаться молодым. Да тебе не округ, дивизию доверить нельзя.
Павлов, без кровинки в лице, слушал Климента Ефремовича.
– Простите меня, товарищ маршал, – бормотал он, захлебываясь то ли от слез, то ли от волнения. – Простите дурака… Виноват я перед вами.
Никто не вымолвил ни звука. Только Ворошилов крепко выругался и отошел в другой конец вагона.
Настроение, и без того паршивое, было испорчено вконец.
Павлов уехал. Мамсуров вдруг почувствовал, как душно в вагоне. Он вышел на улицу. Вокруг было темно и только на Западе, по самому горизонту, сколько видел глаз, полыхало зарево пожаров.
Хаджи присел прямо на насыпь рядом с вагоном и смотрел на зарево. Страшно ли ему было в тот момент? Пожалуй, нет. Он ведь понимал, что главное его дело – воевать. Беспокоило другое. Он, как и тысячи советских людей, задавал себе тяжкий вопрос: как это могло случиться? И не находил ответа. Больнее всего, что на этот вопрос, судя по всему, не мог ответить не только он, полковник Мамсуров, но даже прославленный маршал Ворошилов, который еще год назад был наркомом обороны, и маршал Шапошников – вчерашний начальник Генштаба. Уж они-то знали ответы на все вопросы, как казалось вчера. Ан нет.
Он уже неделю мотается с Ворошиловым по фронтовым дорогам и видит, как отступают, бегут наши лучшие дивизии. Сам собирал командиров на этих фронтовых дорогах, ставил им задачи от имени маршала Ворошилова не допустить прорыва танков. В его полевой сумке хранится блокнот с расписками командиров частей о полученной боевой задаче по обороне рубежей западнее Орши, Могилева, Рогачева.
И что же? Немцы прут и прут…
Это была уже четвертая война полковника Хаджи Мамсурова. В свои неполные тридцать восемь лет он успел повоевать на гражданской, в Испании, на советско-финском фронте и вот теперь – новая война. Это потом, позже ее назовут Великой Отечественной, напишут песни о том, как «двадцать второго июня ровно в четыре часа…»
А 22 июня он лежал дома с высокой температурой, глотал таблетки, грел шею, которую невозможно было повернуть от боли. Оказалось, война – лучшее лекарство. Видимо, первое потрясение от страшного известия было столь велико, что болезнь отступила.
Утром 24-го начальник Разведуправления генерал Филипп Голиков вызвал Мамсурова к себе. Хаджи-Умар руководил 5-м разведывательно-диверсионным отделом. Признаться, он так и рассчитывал, что разговор пойдет о развертывании партизанской, диверсионной работы в тылу врага.
К разговору Мамсуров был готов, захватив документы, явился по вызову.
Однако начальник военной разведки завел речь совсем о другом. Оказывается, он получил приказ откомандировать Мамсурова в расположение маршала Ворошилова.
Голиков сказал, что это решение считает неверным, и обратился в Центральный комитет партии.
Что мог сказать Мамсуров? ЦК он и есть ЦК, как скажет, так и будет. Он ответил: «Я – солдат и выполню любой приказ партии».
В Центральном комитете подтвердили откомандирование, и Голиков сообщил Мамсурову, что Ворошилов ждет его на Белорусском вокзале. Поезд маршала уже стоял под парами.
До отхода состава оставалось меньше часа. Мамсуров успел забежать домой, захватил с собой пару белья и уже на лестнице столкнулся с женой Линой. Она возвратилась из-под Гродно, где в составе курса академии имени М. В. Фрунзе была на стажировке. Переговорив несколько минут, они распрощались, и Хаджи поспешил на вокзал.
Когда он вошел в вагон Ворошилова и доложил о прибытии, маршал спросил, почему не явился утром. Мамсуров ответил, что ему разрешили уехать из управления всего час назад.
Ворошилов сказал, что едут они в Минск, так как с 22 июня потеряна связь со штабом Белорусского военного округа. Все попытки Генштаба выйти на Павлова до сего часа, 24 июня, ни к чему не привели.
Пока ехали до Орши, откуда поезд Ворошилова повернули обратно, Климент Ефремович не уставал сокрушаться, мол, старую систему укрепрайонов вдоль границы с прибалтийскими странами, Польшей и Румынией разрушили, а новую построить не успели.
Действительно, после того, как наши войска выдвинулись западнее старой границы на 100–300 км, поступила команда разрушить прежние укрепрайоны.
Строительством новых укрепрайонов заниматься было некогда – разгорелись бои на Халхин-Голе, потом на советско-финском фронте… Опомнились уже накануне войны, но поздно.
Мамсурову трудно было судить, в какой мере во всем этом виноват Ворошилов. Ведь до апреля 1940 г. он оставался наркомам обороны. Однако Климент Ефремович упирал на то, что дров наломал сменивший его Семен Тимошенко и новый начальник Генштаба Георгий Жуков.
Правда, жизнь иногда преподносила поучительные уроки. Вот как об одном случае, произошедшем в дороге, вспоминал сам Хаджи Мамсуров: «Вместе с Ворошиловым мы ездили на машине в западном, северо-западном, юго-западном направлениях от Могилева в поисках штаба Белорусского округа.
Во время такой поездки проезжали мимо каких-то авиаремонтных мастерских. Ворошилов остановил машину, вышел. Ему доложили, что час назад мастерские бомбила фашистская авиация. Маршал оглядел развалины и с возмущением спросил: «Какой же дурак разрешил строить здесь мастерские?»
Совершенно не желая его обидеть, я сказал: «Наверное, без вашего ведома их тут бы не построили».
Ворошилов пристально посмотрел на меня и произнес: «Выходит, что я дурак? Старый дурак».
Я смутился. Мне стало его жаль, и в душе я корил себя за бестактность».
Но было ли это бестактностью? Будь вокруг Ворошилова побольше таких Мамсуровых, может, и не гнал бы нас враг «до Можая».
Первые дни войны опрокинули доктрину «воевать малой кровью, на чужой территории». Всем стало ясно – кровь будет большая и территория своя. Тут и воевать. Теперь уже никто не спорил, что нужны диверсанты, партизаны, нужны действенные меры по борьбе с фашистами в тылу врага.
Но по существу, 5-й разведывательно-диверсионный отдел ГРУ полковника Хаджи Мамсурова оказался единственным, кто мог хоть чему-то научить будущих партизан. На большее просто не было времени.
С началом войны в Белорусский особый военный округ выехал не только Хаджи Мамсуров, но и весь его отдел.
Помогая Ворошилову уточнять обстановку, искать маршалов Шапошникова и Кулика, полковник Мамсуров не забывал о своем главном деле – развертывании партизанского движения. Кроме них этого сделать было некому.
Разумеется, руководство Белоруссии: Пономаренко, Эйдинов, Киселев, Мазуров нашли, организовали людей, но их надо было ознакомить с тактикой партизанской войны, установить явки, связи, конспиративные квартиры, тайники, подготовить агентов для деятельности в подполье.
На эту огромную работу было всего двое суток. Практически весь отдел Мамсурова работал в Белоруссии: Гай Туманян, Николай Патрахальцев, Иван Демский, Василий Троян, Сергей Фомин, Валерий Знаменский, Николай Щелоков, Григорий Харитоненков, Петр Герасимов.
Это были опытные разведчики-диверсанты.
Гай Лазаревич Туманян еще в 20-е годы участвовал в ликвидации бандитских формирований в Чечне, после окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе направлен в Отдельную Дальневосточную Армию. Позже несколько лет работал в Китае.
С 1935 года служил в разведывательно-диверсионном отделении ГРУ, участвовал в гражданской войне в Испании.
Василий Абрамович Троян также находился в Испании, потом был направлен на советско-финский фронт.
Под стать им и остальные офицеры отдела.
«Вся наша особая группа, – вспоминал Мамсуров, – в те дни работала по организации специальной сети агентуры в районе Рогачева, Могилева, Орши. Останавливали отходящие части, потерявшие связь с вышестоящим командованием. Именем Маршала Советского Союза Ворошилова направляли их в район Чаусы на сосредоточение и организационное укрепление в тылу.
Я каждый раз докладывал Ворошилову о том, что делала наша особая группа.
В первую же встречу с секретарем ЦК компартии Белоруссии Пономаренко мы обговорили вопросы организации партизанского движения и срочной подготовки специальных разведывательно-диверсионных кадров, набросали план мероприятий».
Известно, что 27 июня специальная группа Мамсурова приступила к подготовке и обучению нескольких сотен партийных и советских работников, предназначенных для деятельности в тылу.
Самому Хаджи-Умар Джиоровичу пришлось срочно выехать в Могилев. Там он провел совещание с руководством области и города. О чем говорил Мамсуров? О том, что необходимо организовать население на строительство противотанковых заграждений, а также о создании противодиверсионных отрядов и подразделений по борьбе с фашистскими десантами.
«Ночью 28 июня я уехал в район подготовки партизанских кадров, – напишет позже Мамсуров, – и до наступления утра проводил занятия по тактике диверсионных действий.
Обучение шло, по сути, днем и ночью. Эту группу утром 29 июня (а их было около 300 человек) мы направили на выполнение боевых задач в тылу противника.
По моей просьбе в район приехали Ворошилов и Пономаренко, чтобы сказать будущим партизанам напутственные слова.
Так зарождалось партизанское движение в Белоруссии».
До 5 июля 1941 г. особая группа Мамсурова продолжала готовить в районе Могилева партизан-диверсантов, руководителей подпольных организаций.
За это время в жизни полковника Хаджи Мамсурова произошло много событий. По приказу Ворошилова ему пришлось арестовывать командующего Белорусским особым военным округом командарма 1 ранга Дмитрия Павлова.
До сих пор по этому поводу много суждений. В одном из фильмов, например, показано, как Павлова берут под арест сотрудники НКВД.
Во многих публикациях, вышедших в последние годы, высказано огромное количество гипотез – кто же сыграл роковую роль в судьбе Павлова? Были намеки, в том числе, и на Ворошилова. Мол, маршал докладывал Сталину о состоянии дел на Западном фронте, он и виновен в гибели Дмитрия Григорьевича. Все это не более чем досужие вымыслы.
Мамсуров точно знал, что Ворошилов здесь ни при чем. Он стал свидетелем разговора между Шапошниковым и Ворошиловым о судьбе командующего Павлова.
Как же все обстояло на самом деле?
27 июня в разговоре с Шапошниковым Ворошилов сказал, что имеет указание отстранить Павлова от командования округом и отправить под охраной в Москву.
Шапошников согласился: Дмитрий Григорьевич командующий никудышный. Однако высказал мысль о том, что арест Павлова был бы ошибкой, которая ничего кроме вреда не принесет.
«Не то теперь время, – повторял он. – Это вызовет тревогу и суматоху в рядах командиров».
Ворошилов надолго задумался, потом взял блокнот и стал писать шифрованную телеграмму на имя Сталина. Написав, прочитал ее Шапошникову. В ней он докладывал обстановку на сегодняшний день на Западном фронте и делал свои выводы и предложения.
Ворошилов просил Сталина не арестовывать Павлова, а просто отстранить от командования округом и назначить командующим танковой группой, сформированной из отходящих частей в районе Гомель – Рогачев.
По данным штаба округа, там находилось около двух танковых дивизий.
Однако Сталин принял другое решение.
29 июня Ворошилов отдал приказ Мамсурову арестовать генералов Павлова, Климовских, Клыча. Уже были готовы машины с охраной.
Мамсуров так будет вспоминать об аресте генералов.
«Первым подошел сам Павлов. Снял ремень с пистолетом и, подав их мне, крепко пожал руку, сказал: «Не поминай лихом, Ксанти, наверное, когда-нибудь в Могилеве встретимся». В отличие от вчерашней ночи он был почти спокоен и мужественен в эту минуту. Павлов первым сел в легковую машину.
Вторым сдал оружие начальник штаба Климовских. Мы с ним раньше никогда не встречались. Он был также спокоен, ничего не сказал и сел в ту же машину.
Третьим подошел ко мне замечательный товарищ, великолепный артиллерист – командующий артиллерией округа Клыч. Мы прекрасно знали друг друга по Испании и всегда общались как хорошие товарищи. Клыч был жизнерадостным человеком.
Он протянул свое оружие, с улыбкой обнял меня и тихо сказал: «Вот как дело обернулось из-за этого фанфарона и самовлюбленного павлина». Он имел в виду, конечно, Павлова.
Через несколько минут небольшая колонна двинулась в путь на Москву».
Мамсуров смотрел вслед удаляющимся машинам и думал о словах генерала Клыча.
«А ведь действительно фанфарон». Вспомнилась их первая встреча в Испании в декабре 1936 года. Тогда весь день Хаджи вместе с переводчицей Линой, шофером Муньосом и мотоциклистом Луисом мотались по фронтовым частям. Несколько раз попадали под бомбежку «юнкерсов» и «капрони», под минометный налет, и к вечеру, едва живые, прибыли в штаб обороны Мадрида.
Мамсуров зашел к главному советнику комбригу Владимиру Гореву, чтобы доложить обстановку. В кабинете он увидел генерала испанской королевской армии. На фоне скромно, по-фронтовому одетых наших командиров – Ратнера, Лукача, Львовича, Помощникова этот испанец гляделся странно – словно он только что прикатил с парада или высокого приема. Но Хаджи прекрасно знал – какие сейчас парады? Уже два месяца идут непрерывные тяжелые бои. Напряжение страшное. И вдруг в этом рабочем, фронтовом кабинете разодетый в парадную форму с золотыми нашивками и аксельбантами генерал. «Просто павлин какой-то», – подумал тогда Хаджи.
Комбриг Владимир Горев представил Мамсурова. И вдруг «павлин» на чистейшем русском языке отрекомендовался: «Генерал Пабло».
Мамсуров с недоумением глядел то на «генерала Пабло», то на Горева. Владимир Ефимович лишь хитро улыбался. Оказалось, этот разодетый генерал вовсе не испанец, а наш Дмитрий Павлов, танкист. Фамилию его Хаджи слышал, но прежде они никогда не встречались. Теперь вот повезло лично пожать руку.
Павлов оказался сильно навеселе, петушился, рисовался, однако Мамсурову было не до него. Хаджи вынул из-за пазухи карту и стал докладывать обстановку, сложившуюся на Мадридском участке.
Потом он прилег на несколько часов, а проснувшись еще затемно, уехал в район университетского городка и, откровенно говоря, забыл о Павлове.
Ему были больше по душе другие танкисты – героический капитан Арман (П. Арман) или полковник Мелле (С. Кривошеин), не вылезавшие из танков сутками.
Однако не знал Хаджи Мамсуров, что теперь судьба будет постоянно сводить с Павловым до того самого мига, когда на его долю выпадет горькая обязанность – арестовать Дмитрия Григорьевича и его штаб.
Вторая их «встреча» произошла там же, в Испании. Хотя и заочно. Мамсуров попал под огонь танковых орудий, которыми командовал… Павлов.
Он находился в 14-й интербригаде. Ею руководил «Вальтер» (К. Сверчевский). В операции под Лас-Роса кроме этой бригады участвовало еще несколько частей и соединений.
Интербригадовцы наступали, и для развития успеха командование ввело в бой бригаду Сверчевского. И вдруг по боевым порядкам, штабу был открыт беглый огонь из танков. Погибло более 60 командиров и бойцов.
Наступление сорвалось, несмотря на исступленные попытки Вальтера поднять батальоны в атаку.
Старший советник комбрига, а фактически начальник штаба бригады Александер (полковник Помощников) пытался добиться связи с вышестоящим штабом, чтобы прекратить огонь по своим. Однако ничего не получалось. Телефон не работал.
В штабе 14-й интербригады всегда были офицеры связи, представлявшие артиллеристов, которые поддерживали своим огнем ввод в бой подразделений. Поэтому всякого рода ошибки исправлялись достаточно быстро. Павлов этого не делал и офицеров связи не присылал. Вот и результат.
А дальше события развивались так. «Когда попытки поднять бригаду в атаку ни к чему не привели, – вспоминал Хаджи Мамсуров, – я поехал в полевой штаб Центрального фронта и застал там командующего – дряхлого испанского генерала Пасаса, а также наших советников – Мерецкова, Кулика, Воронова, пребывающих в благодушном настроении, видимо, в результате успешно начатого наступления.
Но самое удивительное, что в штабе я увидел Павлова. Он был в изрядном подпитии, все в той же петушиной форме испанского генерала, оживленно беседовал с Пасасом.
Я подошел к ним с намерением сообщить Павлову о результатах огневых налетов его танковой бригады и срыве наступления. Но заговорить удалось не сразу. Дмитрий Григорьевич по-русски упорно объяснял ничего не понимающему Пасасу, что он – генерал Павлов, повторяя это в разных вариациях.
Увидев меня, Пасас спросил, что он говорит. Я ответил, что командир танковой бригады представляется ему, как командующему Центральным фронтом.
Пасас наконец понял – разодетый в золото генерал носит имя Пабло. Он улыбнулся и сказал, что его любимый святой – Павел и поэтому ему приятно познакомиться с замечательным генералом Пабло. При этом он не забыл упомянуть, что святой Павел тоже любил вино, явно намекая на подвыпившего Павлова.
Моя попытка обратиться к Дмитрию Григорьевичу не удалась, и я рассказал, что произошло с вводом в бой 14-й интербригады, стоявшему здесь же Кулику. Тот только развел руками.
Наконец Павлов отпустил измученного старика и я поведал эту историю Дмитрию Григорьевичу. Он возмутился и стал все отрицать. Более того, заявил, что сейчас два его танковых батальона ведут бой в населенном пункте Махадаонда. Говорил так убедительно и напористо, что не поверить было нельзя.
Однако каково же было мое удивление после возвращения в бригаду. Передовые подразделения оказались там же, где я их оставил – залегшими под огнем врага у Махадаонда. Танки Павлова стояли где-то в тылу передовых подразделений и вели редкий огонь по селению, в котором к тому времени уже сосредоточились пять батальонов испанских фашистов с итальянскими танками «Ансальдо».
Словом, начавшееся первое контрнаступление республиканцев в районе северо-западнее Мадрида было сорвано Павловым, который, видимо, даже и не понимал всей глупости и преступности действий».
Так завершилась их вторая встреча. Потом будет третья, четвертая… Опять в Испании, в Москве в академии имени М. В. Фрунзе, в Ленинграде во время советско-финской войны. И всюду Павлов оставался самим собой.
Встретив однажды Мамсурова в штабе округа, он с этакой бравадой спросил: не хочет ли Хаджи войти в Хельсинки на его танке? На что Мамсуров, в ту пору командир особого лыжного отряда, ответил вопросом: «А не хотите ли вы прокатиться со мной на лыжах?» На том и расстались.
Маршал Шапошников оказался прав. После ареста командующего Павлова и генералов обстановка в штабе ухудшилась. Возросли нервозность, неуверенность, страх.
3 июля штаб Западного фронта переехал под Смоленск. Ворошилов возвратился в Москву.
Но по его приказу особая группа Мамсурова еще оставалась в районе Могилева, готовила партизан-диверсантов и отправляла их в тыл, на территорию, захваченную противником.
Закончив работу, разведчикам предстояло убыть в штаб Западного фронта. Ворошилов лично отдал приказ наркому внутренних дел Белоруссии Цанаве выделить охрану и машины для переезда особой группы.
Однако после возвращения с задания в установленном месте не оказалось ни охраны, ни машин. Разведчики ждали всю ночь, не веря, что нарком Цанава наплевал на приказ маршала Ворошилова, и их попросту бросили.
Спас положение предусмотрительный Туманян. Он оставил свою машину в другом месте и шофер Лаппо, который оказался порядочнее наркома, вывез разведчиков из-под удара наступавших фашистских войск.
5 июля 1941 года особая группа Разведуправления прибыла в штаб фронта. Обстановка была угрожающей. Мамсуров так и не смог понять, кто теперь командует фронтом. Командовали все, кто находился здесь – Тимошенко, Мехлис, Буденный, Еременко. Это создавало путаницу, неразбериху. Начальники рангом пониже, приехавшие вместе с маршалами, тоже руководили, в основном угрожая направо и налево расстрелами. Однако такие методы только усугубляли ситуацию.
Смоленск сильно бомбила немецкая авиация. Центр города был разрушен, горел. На улицах трупы женщин, детей.
Вечером, когда стих очередной налет фашистов, Мамсуров, Туманян и Троян встретились с Михаилом Мильштейном, который был назначен заместителем начальника разведки Западного фронта. Особая группа «передавала дела» фронтовым разведчикам.
Они говорили, что Смоленск – это последний рубеж отступления. Здесь фашистам уготована смерть.
Вдруг во время разговора неожиданно началась отчаянная стрельба зениток. Оказалось, прилетели два наших самолета. Это было странно, поскольку во время немецкого налета зенитная артиллерия молчала. В штабе фронта поднялась тревога. Из окна штабного барака выпрыгнул известный военачальник, которого хорошо знали разведчики. Он вывихнул ногу, и его под руки увели в санчасть.
На следующий день Мамсуров увидел его с костылями. На груди военачальника появились две ленточки – золотая и красная, обозначавшие тяжелое и легкое ранение. Эти отличия были введены накануне.
С удивлением смотрел Хаджи-Умар на костыли, отглаженную щеголеватую гимнастерку, знаки ранения, полученные при прыжке из окна штаба. Этот военачальник чем-то напоминал ему командарма 1 ранга Павлова. Только, пожалуй, Павлов был честнее и умнее.
Через два дня в штаб фронта из Москвы пришла шифрограмма: Мамсурову, Туманяну, Трояну следовало немедленно убыть в столицу, а оттуда – в Ленинград для организации партизанского движения на Северо-Западе.
Жаль было покидать Западный фронт, где за первые две недели войны столько пережито и где, казалось, решалась судьба Родины.
Впереди был Ленинград. Война разгоралась…
Уже в августе, когда фашисты прорвали наш фронт у Чудово, полковника Мамсурова назначили командиром 311-й стрелковой дивизии. Сказали одно: ни шагу назад. И он держался зубами за тот клочок земли, который отвели его дивизии. Отступать было некуда, дальше – Ленинград.
В конце месяца на переднем крае его ранило в обе ноги и в руку. После госпиталя принял другую дивизию – 114-ю кавалерийскую, потом был 7-й кавкорпус, куда его перевели заместителем командира. Но в августе 1942 года – новое назначение – начальником Южного штаба партизанского движения, через четыре месяца – он уже начальник оперативного отдела – помощник начальника Центрального штаба партизанского движения. В марте 1943 года Хаджи возвращается в Главное Разведуправление.
Но он рвался на фронт. И, наконец, в апреле 1943 года его настойчивым просьбам уступили. Полковник Мамсуров назначен командиром 2-й гвардейской Крымской кавалерийской дивизии Юго-Западного фронта.
Дивизия была знатная, когда-то ею командовал Григорий Котовский. Бойцы не молодые, средний возраст около 50 лет, опытные, обстрелянные, прекрасные кавалеристы. Большинство казаки, были еще и те, кого под знаменами 1-й Конной армии водил в бой сам Семен Буденный.
Хаджи сжился, прикипел сердцем к этой ставшей родной для него дивизии. Ему будут предлагать корпус. Но Хаджи откажется, посчитает, что на дивизии он принесет больше пользы.
5, 6, 7 ноября 1943 года его дивизия освобождала Киев. А дальше?.. Дальше прорвали оборону немцев на реке Ирпень, севернее Киева и стремительным ударом оседлали Киево-Житомирское шоссе, отрезав пути отхода фашистам.
11 ноября дивизия овладела городом Коростышев, а 12-го – Житомиром, продолжая наступать на юго-запад.
Однако на войне случается всякое. Порою так складывается обстановка, что передовые части наступающих войск далеко отрываются от главных сил, их коммуникации растягиваются, фланги становятся уязвимыми для контрударов противника. Так случилось на левом фланге 1-го Украинского фронта в середине ноября 1943 года.
Соединение Мамсурова и другие части оказались в тяжелом положении. Против них немцы бросили танковые и моторизованные войска.
По приказу командующего фронтом полковник Мамсуров возглавил всю группировку наших войск, расположенных у Житомира. Девять дней дивизия обороняла город. Численность противника на некоторых участках была в 10 раз больше наших войск.
В сводках Совинформбюро за 15 и 17 ноября говорилось:
«Войска 1-го Украинского фронта вели тяжелые оборонительные бои с противником, перешедшим в контрнаступление из района западнее Фастова на Брусилов и из района южнее Житомира на Радомышль.
В районе Житомира и Коростышева советские войска вели бои с крупными силами пехоты и танков противника и под его давлением оставили несколько населенных пунктов».
В этих скупых строках сообщений кровь и пот, жизни и смерти бойцов полковника Мамсурова.
Кавалеристы сражались в пешем строю, выкатывали пушки на прямую наводку и били вражеские танки. За неделю тяжелых оборонительных боев немцы потеряли 150 танков и больше тысячи солдат и офицеров. Но численное превосходство было за врагом. 19 ноября по приказу командования Житомир был оставлен. Конники Мамсурова отступили.
За умелое руководство дивизией, отвагу и героизм комдив Хаджи Мамсуров был награжден орденом Суворова II степени и стал генерал-майором.
В декабре дивизия оборонялась на участке города Малин, а в январе – новое наступление в направлении Сарны, Ковель. Условия были тяжелейшие. Местность лесисто-болотистая, да как раз ударила оттепель. Войска двигались по раскисшим лесным дорогам, в ледяной воде, тащили на себе боеприпасы, минометы, оружие.
Здесь действовал крупный отряд бандеровцев «Черный ворон». Пришлось выделить полк для борьбы с бандитами. «Черный ворон» перестал существовать.
Форсировав с боями реку Стырь в районе Руфалувка и северо-западнее кавалеристы вышли на фланги и в тыл крупным Новоград-Волынской и Ровенской группировкам фашистских войск. Соединение Мамсурова имело задачу развивать удар в направлении Маневичи, Ковель и с ходу овладеть городом Ковель.
Но 28 января штаб фронта изменил задачу 2-й кавдивизии и повернул ее на юг, с целью взятия города Луцка. Уже на следующий день кавалеристы вели бои в районе населенного пункта Колки.
Фашистское командование не сразу осознало, что в тыл его группировке выходит крупное кавалерийское соединение. Разобравшись в ситуации, немцы бросили против 2-й кавдивизии авиацию. Правда, к тому времени у дивизии было хорошее авиационное прикрытие.
В район Колки фашисты выдвинули кавалерийскую дивизию, переброшенную из Дании. В ходе упорных боев 29 и 30 января немецкие кавалеристы понесли тяжелые потери под ударами наших войск.
А уже на следующий день дивизия Мамсурова захватила город Рожище и вела бои в районе населенного пункта Киверце.
В оперативной сводке штаба фронта говорилось: «В результате удара частей 2-й гвардейской кавалерийской дивизии 1 февраля 1944 года практически вся группировка фашистских войск в Киверце была уничтожена, в том числе и только что переброшенный из района Ровно батальон пехоты. Особенно большие потери понесли немецко-фашистские части в ходе кавалерийской атаки 2-й дивизии с флангов южнее Киверце».
Теперь перед Мамсуровым встал вопрос – брать Луцк с ходу или дать отдохнуть безмерно уставшему от непрерывных боев личному составу. Он понимал, что оттяжка в наступлении неизбежно повлечет сосредоточение резервов противника и укрепление обороны. И комдив принимает непростое решение – овладеть Луцком с ходу.
1 февраля передовые части дивизии вышли к северной, восточной и юго-восточной окраинам Луцка и к четырем часам утра полностью овладели городом.
Удар был стремителен, и когда конники входили в город, его улицы заполнились фашистскими солдатами и офицерами, которые нередко в одном белье в панике метались по улицам, пытаясь уйти на запад.
Таким образом, линия фронта установилась западнее Луцка.
За этот подвиг 2-я кавдивизия удостоилась ордена Богдана Хмельницкого.
Однако времени для передышки не было. В марте 1944 года в своем донесении в штаб армии комдив Мамсуров сообщал: «15 марта 1944 года прорвал оборону немцев на реке Иква в районе м. Тарговица и ударом в тыл Дубненской группировки немцев обеспечил наступление наших войск с фронта.
19 марта овладел г. Красноармейск, а 20 марта г. Броды и вел бои юго-западнее до подхода 13-й армии».
Умолчал генерал в своем донесении, что 19 марта он получил ранение в лицо, но остался в строю. Надо сказать, и его подчиненные были под стать своему храброму комдиву.
Позже, после войны, генерал Мамсуров часто вспоминал о героических бойцах своей дивизии. Вот лишь один эпизод, рассказанный Хаджи Джиоровичем:
«В Бродах трое суток шли бои. Город мы захватили, но станция была в руках немцев, на южной окраине. До нее примерно полкилометра.
Однако станцию мы никак не могли взять. Фашисты подтянули туда свежие силы 361-й пехотной дивизии, танки. По данным разведки, у противника было 120 танков, а у меня осталось всего 15 машин.
Надеяться нам не на кого. Наши части были еще далеко позади. И тогда, взвесив все «за» и «против», я отдал приказ отходить на восток.
Передвигаясь по городу, увидел командира противотанкового орудия Афанасьева. Его пушка стояла во дворе дома, но обзор впереди лежащей городской площади был хороший.
– Почему не отходите? – спросил я.
– Товарищ генерал, – обратился ко мне Афанасьев, – разрешите мне с артиллеристами и прислугой остаться. На комсомольском собрании слово дал, что подобью 15 немецких танков. Мы уже подожгли три танка.
– Хорошо, – согласился я, – бей побольше.
Мне самому стало интересно. Понимал, что наступают немцы, надо отходить, однако решил остаться.
И вот на площади появился немецкий танк. Афанасьев подпустил фашиста метров на двести и ударил в борт. Танк загорелся.
Вскоре послышался характерный лязг подходящей новой боевой машины. С ним повторилось то же.
– Вот и пятый горит, – сказал Афанасьев.
Потом он приказал поменять позицию. Артиллеристы быстро перекатили орудие на следующий угол дома и подбили еще один танк. Опять поменяли позицию и открыли огонь. Так Кирилл Афанасьев довел свой счет до девяти боевых машин.
Отважный был боец. Позже я отправил его учиться в артилерийское училище».
К рассказу генерала Мамсурова остается только добавить, что кавалеристы 2-й гвардейской дивизии во взаимодействии с танкистами 3-й гвардейской танковой армии окружили в районе города Броды шесть немецко-фашистских дивизий. В этом котле было уничтожено до 30 тысяч солдат и офицеров противника, пленено 17 тысяч, захвачено более 11 тысяч орудий и минометов, 1500 машин, много другой техники и снаряжения.
За эту операцию комдив Хаджи Мамсуров был удостоен ордена Красного Знамени.
Его дивизия пробьется через Карпатские горы, порой поднимаясь почти по отвесным скалам, и ударит по врагу там, где он не ждал… А на пороге уже стоял победный 1945 год.
В январе дивизия, действуя с Сандомирского плацдарма, будет участвовать в Силезской операции 1-го Украинского фронта. К 23 января кавалеристы Мамсурова выйдут в тыл Краковской группировки немецких войск, а уже через неделю форсируют реку Одер, захватят плацдарм и несмотря на превосходство противника в живой силе и технике будут удерживать его до 7 февраля, до подхода основных частей 60-й армии.
Потом будет марш на Бреслау. Далее конногвардейцы форсируют реку Нейсе и громят фашистов в их логове – Дрездене, Берлине, Торгау, переправятся через Эльбу и соединятся с американскими войсками. Победа!
Командование 1-го Украинского фронта, характеризуя действия 2-й гвардейской кавалерийской дивизии и ее командира, отмечало:
«Дивизия в период боев с 15 апреля 1945 г. с честью выполнила поставленные боевые задачи, умело уничтожает противника в его собственной берлоге. Умелыми маневрами по тылам противника дивизия только за 20–24 апреля уничтожила 1230 солдат и офицеров, 3 тяжелых танка, 11 бронетранспортеров и много другого вооружения. Взято в плен 574 солдата и офицера, захвачено 8 паровозов, 250 вагонов, 117 складов с вооружением, боеприпасами и военным имуществом, 40 тракторов и тягачей, 480 автомашин, 1700 лошадей, 350 повозок. Освобождено два лагеря с военнопленными и заключенными количеством 15 650 человек.
Лично Мамсуров в боях по неотступному преследованию противника проявил себя храбрым генералом, неустанно руководя боем частей в сложных условиях обстановки. За прорыв современной оборонительной полосы противника, успешную организацию преследования… за личную храбрость и мужество Х. Д. Мамсуров достоин высшей правительственной награды…».
Весной 1945 г. грудь генерала Мамсурова украсила Золотая Звезда Героя, рядом с которой были три ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, ордена Суворова, Кутузова, Отечественной войны, медали.
После войны генерал Хаджи Мамсуров командовал отдельной гвардейской стрелковой бригадой. В 1948 году окончил Военную академию Генштаба и был назначен командующим механизированной дивизии, потом командиром стрелкового корпуса и командующим армией. В 1957 году его переводят в Москву заместителем начальника Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных Сил СССР. И вот тут разгорится скандал, который долгие годы будет сопровождать имя Хаджи Мамсурова. Сегодня этот случай стал уже легендой, и даже ветераны ГРУ не могут толком объяснить, как и почему такое произошло. Известно только одно – маршала Георгия Жукова обвинили в подготовке государственного переворота и сняли с поста министра обороны.
На пленуме Центрального Комитета партии Никита Хрущев заявил, что Мамсуров оказался настоящим коммунистом, он пришел в ЦК и рассказал о диверсионной школе, которую открыл Жуков без ведома руководства страны.
Откровенно говоря, странно все это. Мамсуров сам от корней волос разведчик-диверсант, осознававший роль и задачи сил специального назначения, и вдруг выступил против, через голову руководства Минобороны прибежал жаловаться в ЦК. Что-то не очень верится…
Сдается, что эту историю наиболее правдоподобно изложил друг Хаджи Мамсурова, тоже военный разведчик генерал Михаил Мильштейн в своей книге «Сквозь годы войн и нищеты».
«Мы были близки с ним, – пишет Мильштейн, – до последнего дня его жизни, и я горжусь этой дружбой.
После войны Мамсуров окончил Академию Генерального штаба, и через некоторое время его приняли на работу заместителем начальника ГРУ. В то время, когда министром обороны был Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, начальником Главного разведывательного управления работал генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко.
Вот что мне в свое время поведал Мамсуров (об этом я еще никому не рассказывал). Незадолго до поездки в Югославию Г. К. Жуков вызвал его к себе и поделился с ним своим решением о формировании бригад специального назначения, исходя из возможного характера будущих военных действий в том регионе. Эти бригады должны были быть сравнительно небольшими (до двух тысяч человек), вооруженные самым современным и мощным легким оружием.
Предполагалось собрать в единый кулак отборный, физически сильный личный состав, обученный приемам ведения ближнего боя, каратэ, десантированию с воздуха и пользованию современными взрывчатыми веществами.
Формирование этих бригад Георгий Константинович возложил на Мамсурова.
У Хаджи-Умар Джиоровича Мамсурова был друг, которого он знал много лет, – генерал Туманян. В то время он занимал должность заместителя начальника Бронетанковой академии по политической части. Туманян приходился дальним родственником Анастасу Ивановичу Микояну. Будучи женатыми на сестрах, они часто встречались и относились друг к другу по-дружески.
Мамсуров рассказал о встрече с Жуковым и его указаниях Туманяну, тот, в свою очередь, решил доложить об услышанном А. И. Микояну.
Микоян, в то время первый заместитель председателя Совета Министров СССР, воспринял рассказ Туманяна очень серьезно. Первый вопрос, который он ему задал, звучал примерно так: «А могут ли эти бригады быть выброшены с воздуха на Кремль?» Туманян ответил утвердительно.
Услышав это, Анастас Иванович поспешил на доклад к Никите Сергеевичу Хрущеву. В воспаленном воображении Микояна, воспитанного на «теориях заговоров», по-видимому, сразу родилась мысль о намерении Жукова подготовить военный переворот с помощью бригад специального назначения. Именно в таком или примерно ключе он, судя по всему, доложил о разговоре Хрущеву. Тот, конечно, согласился с Микояном, испугался…»
Судя по всему Никита Хрущев «испугался» давно, а тут и случай подвернулся. В октябре 1957 года был созван Пленум ЦК КПСС с повесткой дня: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Военно-Морском Флоте».
Откровенно говоря, вопрос о создании бригад специального назначения сыграл свою, далеко не лучшую роль.
Вот что по этому вопросу сказал на пленуме секретарь ЦК КПСС М. Суслов:
«Недавно Президиум ЦК узнал, что тов. Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей. В эту школу предполагалось брать людей со средним образованием, окончивших военную службу. Срок обучения в ней 6–7 лет, тогда как в военных академиях учат 3–4 года. Школа ставилась в особые условия: кроме полного государственного содержания, слушателям школы рядовым солдатам, должны были платить стипендии в размере 700 рублей, а сержантам – 1000 рублей ежемесячно.
Тов. Жуков даже не счел нужным информировать ЦК об этой школе. О ее организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров, как коммунист, счел своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра».
Что, собственно, было незаконного в этом решении министра обороны, Михаил Андреевич Суслов не пояснил. Зато доступно растолковал Никита Сергеевич Хрущев:
«Относительно школы диверсантов. На последнем заседании Президиума ЦК мы спрашивали тов. Жукова об этой школе. Тов. Малиновский и другие объяснили, что в военных округах разведывательные роты и сейчас существуют, а Центральную разведывательную школу начали организовывать дополнительно, и главное без ведома ЦК партии. Надо сказать, что об организации этой школы знали только Жуков и Штеменко. Думаю, не случайно Жуков опять возвратил Штеменко в разведывательное управление. Очевидно, Штеменко ему нужен был для темных дел. Ведь известно, что Штеменко был информатором у Берия. Об этом многие знают, и за это его сняли с работы начальника управления. Возникает вопрос: если у Жукова родилась идея организовать школу, то почему в ЦК не скажешь? Мы бы обсудили и помогли это лучше сделать. Но он решил: нет. Мы сами это сделаем: я – Жуков, Штеменко и Мамсуров.
А Мамсуров оказался не Жуковым и не Штеменко, а настоящим членом партии, он пришел в ЦК и сказал: не понимаю, в чем дело, получаю такое важное назначение и без утверждения ЦК. Непонятно, говорит он, почему об этом назначении должен знать только Министр обороны? Вы знаете что-нибудь об этой школе? Мы ему говорим: мы тоже первый раз от вас слышим. Можете себе представить, какое это впечатление производит на человека».
Действительно, можно только догадываться, какое впечатление произвела «подстава» Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева на Хаджи Мамсурова.
До 1968 года, до дня своей смерти генерал-полковник, Герой Советского Союза Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров служил военной разведке. Еще при жизни он стал легендой этой разведки. Как жаль, что легенды так мало живут и так быстро умирают в тайниках ГРУ.