I Часть
Мздование
Кукушкины яйца
Земная жизнь Церкви как тела Христа повторяет земную жизнь самого Иисуса Христа. Иными словами, Церковь на протяжении всей своей истории движется к смерти.
Март 2656 года.
В Евразии начинается стихийное формирование хлыстовских колхозов для нужд Священной войны. Только в Керженской часовне сегодня не работают. Идет обряд погребения. Маленький гробик стоит на помосте. Умер «христосик»: так называют малышей, прижитых в оргиастических совокуплениях.
Церемония погребения подходит к концу. Похоже, детские гробики закапывают чуть ли не каждый месяц. Задний дворик устлан могилками.
«В погребениях детей есть назидательный смысл», – считает местный духовный узурпатор отец Давид. «Мои ученики хотят стать ангелами. Но нельзя достичь чистоты без памяти о Грехопадении. Мы закапываем в землю зачатки тщеславия».
Глаз Тления следит за миром со дня падения Адама. Теперь он раскрывается на небе во всей красе. Он запекается, тяжелеет и разбухает.
Хлысты одеты в грязные белые одежды, они смотрят в талую воду на дне погребенной ямы. Размокший в лучах Багрового шара, падает мокрый снег. После того, как в Землю попал гамма-луч, снег выпадает в любой сезон, когда хочет.
«Не убоимся, Божия мать, смерти чада Твоего, – читает отец Давид молитву меланхолии, – и крестимся в смерть Его. Чаем животворный источник обрести после смерти. Ныне же на бренной земле обескровленных и очерствевших не покинь наши ветхие умы, чтобы мы Твой образ первородный не потеряли».
– Отец Давид, благословите! – обращается худощавый араб к главе колхоза.
Черноволосый кареглазый игумен насупливается.
– Жаждет душа моя действия, батюшка! Маюсь. Что делать, чтобы стать чистым?
– Не боишься ли ты превратиться в черную овцу? Шаг в сторону – только пуще в дерьме погрязнешь. Поверь.
– Так, может, в том все и дело, святой отец? Не нужно ли, – он напряженно шепчет, – с головой залезть в гниль? Если Бог покинул мир! Грех своих членов телесных в грехе мира растворить! А?!
Отче-еврей вкрадчиво шепчет в ответ.
– А может… плетей сорокет? Ха-ха-ха-ха.
Кириак смущается.
Будучи мусульманским хлыстом, он вступил в Церковь по наитию своей молодой души. Пропаганда Мздования вдохновила Кириака. Он увидел в этой идее желанный союз хлыстов и священства Мертвого Бога и поэтому вступил в Церковь. Вскоре его послали в глухие рощи Керженских лесов спасаться под чутким духовным руководством медиума Давида, адепта Окна Зазвездья.
Процесс расшифровки алхимической тайны Окна Зазвездья, записанной в Евангелии Иуды, затянулся на целые три столетия. Но, несмотря ни на что, он завершился и стал главным средством к достижению власти над массами.
На протяжении пяти веков энергетическая и психологическая мощь Окна Зазвездья подавляла личности беженцев из сгоревшего в ядерном огне гуманистического мира. Оккультный артефакт и его медиумы смешали народы Евразии в единую консистенцию – хлыстовщину.
В последнее время Кириак часто вспоминает свою хлыстовскую общину, царящее там чувство духовного родства и «магомета», его отца. Но все брошено. Обратного пути нет.
Из лесной чащи во двор шатко выходит бледная девушка. Ее глаза опухли от слез, подол платья покрывает грязь. Она видит сборище у часовенки, и в ее горле прорывается нарыв крика.
– Ребеночка!!! Чадушко!!! – она сипло хватает воздух. – Ма-аленький… – вопли странно чередуются с ласково-жалобным завыванием.
– Гляньте, а это не Зекла ли?
– Вернулась? – обращается к ней священник-еврей. – А я думал, ты по чаду, родившемуся от тебя, затосковала. Сторожей послал… – говорит Давид, чувствуя, что не может воздействовать на Зеклу как прежде, одной силой мысли.
– А тебе новые слуги, значит, не нужны?! – на лице Зеклы тут же отражается, как она возвращается в ужас реальности. – За что?!
Безумные глаза девушки вылезают из орбит, зрачки мечутся. Она падает на колени.
– За что? Мое чадо, ненавистное, нежеланное чадо, но так нелепо, жестоко убито… Чадо, зачем ты ворвалось в этот мир?..
Девушка сжимает тонкими пальцами живот. Вследствие побоев у нее случился выкидыш. Батюшка-еврей вдруг перестает жевать бороду и прерывает гулкий бубнеж хлыстов.
– А вот что, Зекла. Мысль у меня: сама ты не без греха. Жаль нам, конечно, чадо твое. Да вот, выходит, слишком ты озабочена плодом своим. А так нельзя. Не говоря уже о том, что этот ребенок прижит тобой в блудной связи вне церкви!
Лицо игумена выражает справедливое негодование.
– Как ты смеешь показывать свою скорбь?! – злоба Давида сдавливает голову Зеклы изнутри. – Разве ты не понимаешь, что это Закон его казнил? Закон говорит слова Катехона: «Он не достоин твоей любви, он мертв. Я, Император и Вседержитель, достоин, я жив». Боюсь, не чтишь ты главного жениха. На память по Отцу усопшему плюешь, закон его Наместника попираешь… попираешь своей блудной ногой!
«Резонно», – думает один из хлыстов.
«Справедливо», – думает другой.
Но они не могут осознать, что эти мысли подсажены в их головы, словно кукушкины яйца, они не принадлежат им. Из-за нервного потрясения в ткани сознания Зеклы образовывается прореха и телепатическое влияние Давида ослабевает, словно чад, вытянутый сквозняком. Внутри нее рушится в этот момент целый мир. Она открывает себя заново, перерождается, и никто не может сказать, чем она станет. Важно лишь одно. Она становится Тем, Что она Есть.
– Кириак, скажи, мы справедливо казнили ублюдка[2] этой дщери?
Кириак не находит, что ответить. Отец Давид расценивает это как бунт.
– Да как ты смеешь, обагрив свои руки в крови младенца, продолжать меня учить?
– Сру-уль! Сру-уль! Позовите Сруля. Она спятила! Кончилась. Сруль!
Двухметровый верзила Сруль уже спасен, ибо полоумен. Но его неполноценного ума хватает для того, чтобы чувствовать волю хозяина.
Только из-за часовни показывается огромный и страшный Сруль, отче Давид переходит в контратаку.
– Я – жрец Усопшего, молитвенник скорби, раб Императора! А ты кто, хлыстовка? Если выше младенца Закон чтишь, значит, мне отдашься!
– Самозванец! – бросает Зекла.
Жадные взгляды «ангелов» сосут душу Зеклы из глазниц.
– Значит… ты хочешь похоронить себя во грехе?
– Ты даже не представляешь, кто отец этого ребеночка… – отвечает Зекла.
Отец Давид снисходительно улыбается.
– Хорошо. Если ты не хочешь сама, мы спасем твою душу без твоей пораженной грехом воли.
В толпе хлыстов блестят сердобольные взгляды.
– И да будет всем вам, ревностно взалкавшим по чистоте в Боге, это уроком…
Но Зекла лишь торжествующе приговаривает:
– Ох, узнаете, скоро узнаете, кто мне сыночка прижил…
Хлысты берут под руки свою сестру и ведут к никогда не разбираемой церковной плахе, стоящей на заднем дворе в назидание. Воля медиума Давида движет хлыстами.
– Эй, жид! Торопись! Ведь они уже близко!
– Да кто они, окаянная?
– Мздователи! Уже едут! Уже близко!
– Мгм. Ты правда думаешь, что элитные боевые части самого Катехона придут сюда из-за твоего гнусного доноса?
– Еще как!
Отец Давид слышит треск моторов, доносящийся из лесной глубины.
Совпадение? В сердце зачинается нехорошее чувство. С лица сходит выражение ерничанья.
– Как это понимать?
– Все просто, Отче! Ты повинен в убийстве ребенка, оказавшегося слишком дорогим своему отцу.
Спустя несколько минут черные нацистские трициклы чертят на размякшей земле свои виражи. Хлысты стоят в оцепенении, а игумена ведут под руки люди, полностью зашитые в кожаные рясы.
– Теперь ты – на плаху! – проговаривает Давиду один из палачей.
Вот они какие, мздователи! Полностью в коже, лица скрыты, на плащах – эзотерические росписи, нанесенные белой краской.
Сруль с криком пытается вырвать своего благодетеля из рук мздователей, но в то же мгновение его тучное тело падает на землю с простреленной головой.
– Сруль!.. Остановитесь! Мы лишь стяжатели… ангелических тел… Это часть обряда, на то есть санкция Церкви. Я не убивал! Как? Как это возможно? – отец Давид знает, что, когда мздователи решают расправиться с тобой, оправдаться нельзя. Время военное и жесткое. Но молчать не может. – Не верьте этой шлюхе! Блудница! Клеветница!.. Кликуша!
Отца Давида отделяет от земли лишь вершок табуретки. Мздователь завязывает петлю на шее. У ног игумена стоит Кириак и сосредоточенно рассуждает.
– А мне-таки, батюшка, кажется, что, когда Бог умер, даже воздух омертвел. И можно с Богом воссоединиться, только самому для мира умерев.
– Смерть ты видишь каждый день, Давид. Что же теперь расхлябался? – торжествует Зекла.
Братья и сестры хлысты сторонятся ее, они растеряны. Гул стяжателей и кряхтенье Давида прерывает сухой уверенный голос.
– Отче! Услышь и прими, – на погонах главы мздователей вышитые черепа Ветхого Адама, на шее висит нагроможденный религиозными символами крест. – Катехон, живой Бог Евразии… не может ошибаться! Ты осужден по прямой директиве нашего Отца.
– Что-о-о?! – восклицает отец Давид, но голос пресекается сдавившей горло веревкой.
Несчастный неистово бултыхается в воздухе и через полминуты падает на землю. Веревка не выдерживает.
Игумен срывается с петли и во второй раз.
Не желая наблюдать за суетой неряшливой казни, Кириак идет в свою келью. Его окликает один из мздователей, снимающий кожаную повязку с лица, чтобы покурить махорку.
– Эй, стяжатель! Твой наставник упразднен, и ты свободен. Вас могут определить в наши ряды, если у вас есть желание…
Но дружественный разговор не завязывается. Кириак не оборачивается. Его ум занят другим.
– Умру, умру для греха… В гноище шагну и грех свой в нем утоплю. В одном только Мертвом Боге жить буду. В гноище шагну…
Сращенные близнецы
Не согрешишь – не покаешься.
«Как странно мне», – думает Зекла сквозь тонкий сон, – «я вновь видела себя во сне. Горе… сделало меня другой. Будто ниспали чары. Но меня неустанно кто-то манит… там, в пустоте».
И вдруг на Зеклу наваливается такая горькая и острая тоска, что она бросается бежать в лес, в чем есть, наугад, желая раствориться в июльской ночи, в ее пульсирующей глубине… Как будто где-то под земляничным кустом в сумерках бьется ее собственное беззащитное сердце… Словно мотылек вспархивает она, чтобы попасть в огонь.
На следующее утро становится известно, что из Керженской секты исчезла не только Зекла. Суматохой воспользовались еще двое: Кириак, заболевший идеей «растворения» греха, и хлыст Николай, задумавший воспротивиться церковной системе через юродство Ничто ради. Оба они направляются в столицу Евразии – Новую Москву.
Парадокс христианского юродства действовал и в благодатные времена. Юродивому, отрекающемуся от людей, все равно нужны зрители, чтобы терпеть от них издевательства и наказания за провокации. Так ведет и Николая его юродский инстинкт.
«Пострадать хочется!»
Из числа керженских стяжателей наибольшее потрясение от истории Зеклы пережил юноша по имени Агат. Он младше Зеклы на пять лет и тайно питает к ней чувства любви. Агат никогда не говорил о своих чувствах, они почти не общались. Но когда он узнал о ее бесчестии, любовь его лишь стала более ясной и личной. Неподобающе личной для хлыста.
Матовый лоб, серо-зеленые глаза. В радужках от зрачка – прозрачные ветви. Взгляд этих глаз поглощает.
Слухи достигают ушей Агата спустя три недели. «Мать была в Оргороде, сказала, что видела ее… что Зекла пала… что скитается и зарабатывает блудом…»
Керженских хлыстов так никуда и не направляют. Но юношу беспокоит не это.
«Клеветники!» – в сердцах кричит он, и слезы брызжут из глаз. Сперва он узнает, что Бог мертв. Потом умирает Любовь…
«Простись… Если она умерла, поцелуй ее в лоб. Простись или… Нет! Не может быть. Любовь не умирает, любовь жива, любовь воскресит нас! Зекла, Зеклушка, я найду тебя, я помогу тебе, потерпи…»
. . . . .
Несколько дней Агат тянет с побегом. Желание увидеть Зеклу овладевает его существом сразу же, как он теряет ее. Наконец Агат дерзает и сбегает из Керженской общины. Он без остановки проходит все восемь часов пути. Добравшись до Оргорода, засыпает в подворотне.
– Здравствуйте, я могу здесь найти девушку по имени Зекла?
– Кусову, што ле? – морщится старая хлыстовка. – Госпожу? А-а, да, да, понимаю… – улыбается старуха, – что-что? Ждет она тебя, голубок. Агат, да? Помятый какой-то…
При входе Агата обдает запах мускатного ореха.
– Ах, здравствуй, мой милый друг! Я ждала тебя.
– Зекла! Я так боялся, что опоздаю… Мне так много нужно сказать тебе!..
Зекла улыбается и обволакивает мальчика руками. Их лица никогда не соприкасались так близко.
– Что это значит? И что ты делаешь здесь? Неужели это…
– О чем ты? Ах, да, чуть не забыла! У меня кое-что для тебя есть. Уверена, ты оценишь.
Зекла выходит из комнаты на пару минут.
Агат осматривается в просторной полусумрачной комнате. Окна завешены багровыми занавесками. Между оконными проемами – мебель из красного дерева. Роскошное ложе приковывает внимание Агата. Над ним висит картина: распятая богиня Иштар окружена хороводом хлыстов. Хлысты в огне…
«Я в блудном доме. Сомнений нет. Но как это произошло?.. Как я мог быть столь слеп?.. Зекла!..»
– Смотри, хочешь? – Зекла показывает бутылку вина, кокетливо прижимая и без уловок заметную грудь.
– Я сейчас не хочу замутнять свое сознание, – юноша сглатывает.
– Глупенький! Этим напитком ты не сможешь помрачить разум!
«Я не видел Зеклу всего лишь три недели, но мне кажется, что она прожила за это время несколько лет».
– Испив это, ты откроешь свое сознание для тех скупых остатков Святого Духа, что еще витают в нашем эфире.
– Неужели это…
– Это кровь Христа!
«Не может быть!» – проносится в уме Агата.
– Откуда?
– Позаимствовала у нашего Давидочки во время театрального представления.
– Подожди, мы не можем просто так…
– Можем!
Зекла открывает пробку и начинает медленно выливать освященную кровь на декольтированную грудь.
– Нет, нет, постой! – не зная, как не допустить проливания крови Христовой на землю, Агат припадает к Зеклиной груди, пытаясь устами собрать освященное вино.
Зекла смеется. Агат не замечает, что его язык уже слизывает вино с обнаженной груди растленной возлюбленной. Кровь мгновенно ударяет в пах. В его душе сращиваются похоть и сакральное, душа и грех.
– Нет, нет! – юноша отстраняется в отчаянии. – Этого не может быть!
Глаза Агата слезятся. Растленная сказка. Он не может сопротивляться, Зекла прижимает его голову к липкой и сладкой груди.
Все его лицо залито кровью Распятого. Его взгляд потерян и отчаян. Нет, Зекла уже не растленная девочка. Хладнокровный питон, сожравший плоды Древа Жизни.
– Невинный мальчик! Теперь ты знаешь, что значит грех, как тесно он сращен с нашим сердцем. Это тебе не книжки читать, поклоны давать. Это падение нашей души! И для того, чтобы стать подобным Христу, это сердце, что до сих пор, я вижу, толкает твою тщедушную кровь в половой член, это сердце нужно вырвать с корнем!
Она встает на колени и нежно обнимает Агата, сироту, от роду не знавшего никакой женской ласки. И говорит на уровне паха.
– Но так было при живом Христе. То есть тридцать три года с начала нашего летоисчисления. А теперь доказали и знают, что Бог мертв.
И для того, чтобы тебе креститься в его смерть… нужно покончить с собой. Да-да, ты не ослышался. Именно покончить – самому, а не умереть в бессмысленной и постыдной дряхлости. Иначе ты не займешь Его место.
– Нет, нет, ты не можешь так… Какое место? Ты мучаешь меня!
– Ах, Агатенок, ты оказался таким трусом, букашкой! Мне даже стыдно за тебя. Но я помогу тебе. Не переживай. Смерть можно обмануть. Главное, не на шутку наслать ее на себя.
А пока, я вижу, ты устал. Я сделаю тебе хорошо. Видишь, как ты напряжен. Бедненький…
Истомный звук вырывается из груди мальчика.
– Положись на меня. Ведь мы любим друг друга… Любим же, да? Это и будет началом твоей смерти.
– Я искал тебя… искал тебя, чтобы любить и воскреснуть.
– Для того чтобы воскреснуть, нужно умереть, – говорит Зекла и целиком проглатывает половой член юноши.
Когда Агат доходит до истечения, его ребра скручивает чувство опустошения, позора и немощи. Лицо искажает плач. Но нет слез, есть вкус желчи во рту и тошнота.
Зекла встает с ложа и одевается.
– Теперь все кончено, уходи.
– Для чего? Для чего ты растлила меня? Ты ведь знала, я люблю тебя, я не могу тебе сопротивляться…
– Лжец! Ты мог мне отказать. Слабак!
– Не надо…
– Теперь ты знаешь, что ты Ничто. Тебе и убивать себя не надо, чтобы умереть. Ибо ты Ничто, а Ничто не сможет занять место Отца, как червь не может занять место человека!
Агат бледнеет. Взгляд его становится болезненным. Он перестает понимать, что говорит Зекла, и в голове его начинают клубиться мысли: как она устроилась в этот блудный дом? Когда успела стать госпожой? И кто внушил ей эти дерзкие, жестокие идеи?
– Нет, это немыслимо! – восклицает Агат, на секунду выйдя из оцепенения.
– Бог мог бы сказать: «Кто следует заповедям Моим, тот достоин Меня». Но нет ничего дотошней и омерзительней для Бога, чем выхолощенное благочестие морализаторства. Даже для Мертвого Бога! Бог никогда не желал видеть нас «моральными».
Бог хотел, чтобы мы стали достойны Его. И нет другого пути, кроме как через грех. Потому что в противном случае «благочестие» – ничто. Оно не заслужено. Но только тогда тебе будет воздаяние и слава благочестивого, когда ты от греха откажешься, оторвешься, будучи к нему приращенным всем сердцем. Это и значит сораспяться и умереть для мира вместе с Христом. Мы родились, чтобы умереть. Совершенно умереть. Неужели ты никогда не думал об этом? У смерти свои гении.
Зекла толкает Агата на ложе и залезает на грудь обессилевшего мальчишки.
– Я же, милый мальчик, стараюсь прелюбодействовать как можно больше, я совершаю преступление против любви. Ты спросишь, зачем?
Пощечина.
– Чтобы как можно меньше людей держались за ветошь морали.
Пощечина.
– И когда эти обрывки вымоет шторм сладострастия, они останутся ни с чем, они завянут, как трава.
Не вздумай убрать ланиту!
Пощечина.
– Земля-хлыстовка, – пощечина, – столько веков ходит без глаз в бездне разложения, в яме, – град пощечин, – богооставленности!!! А-а-ах!..
Зекла снимает с мальчишки бедра и встает на ноги. Она глубоко дышит.
– Я же, Великая блудница, заставлю сполна ощутить настигшее горе. Я заставлю каждого выпить эту чашу до дна. И только сильные смогут. Для них уготован жребий, вдохновляющий гореть духом даже в Последнем веке – война! Священная война…
Ты еще не представляешь, какие судьбы уготованы нам Господом. Падение – часть замысла. Все в руках Божиих.
Скажи, разве без падения и греха мы бы познали сладость Распятия? Разве мы возгоревали бы по тому, что сладость эта растаяла с оттоком благодати? Нет, нам было бы все равно. И мы бы не имели смысла. Смысл безблагодатности в Утрате, в скорби величайшей, скорби безутешной.
Но для тебя у меня особый план. Ты умрешь для людей и Закона. Люди тебя осудят… например, за неуплату. Ведь денег у тебя нет, да?
– Есть около 10 монет.
– Ночь со мной стоит в десять раз больше! В тюрьме ты умрешь, как я и обещала тебе… Если не сгниет там твое тело до какой-нибудь счастливой амнистии, то уж точно душа твоя, такая слабая и хилая, умрет!
Зекла выходит из комнаты, сияя обнаженным телом. Через шесть минут появляются глашатаи порядка, ухмыляясь юношеской наготе. Повсюду разлита освященная кровь.
– Ах, подождите! – говорит Зекла.
Она приближается с ножницами к юноше и отрезает один из его длинных локонов.
Плесень на распутьи
Бирюзово-зеленый свет заливает сырой каземат. Лежа на койке, Агат утонул в рыхлой бессмысленности своего существования, а после смерти превратился в… плесень. Его окоченевшее тело по-прежнему лежит на пропитанной холодным потом койке. Но внутренний человек в Агате захлебнулся горем. Агат превратился в плесень.
Вот он растет. Вот он протягивает свои прозрачные ветви к небу. Его грибковое тело разрастается по черным стенам каземата, впитывая покрывающую их испарину. Становится тесно. Плесень просачивается в решетчатое окно.
Ветер подхватывает и сеет споры плесени по земле. В ночном небе зияет Багровый глаз, он высовывает язык, чтобы слизать Агата. Но уже растет Агат везде: из канав, из лесных чащ, из пустых городов тянет свои серебристые стебли к звездам. Всецело покрывает лице Земли пушистое серо-зеленое тело.
Все покрыл. Все связал. Агат открывает глаза и быстро дышит. Его пот покрывает стены каземата. Он понимает, что вместил в себя целый мир. Он слышит голос Зеклы: «Мы с тобой обручены – до конца, крепче, чем сталь».
Великая блудница посвятила своего жениха в свой Заговор, и незримая нить плесени соединила их сердца.
«Мы с тобой избраны, братец, любовник мой. Багровый гигант повесил на наши головы терновые венцы. Теперь мы с тобой завязаны узлом. Мы избраны на главные роли в трагедии Апокалипсиса».
. . . . .
Утренние сумерки розовеют.
Беглецы приближаются к Новой Москве. Кириаку не хватило скитаний в тайге. Он продолжает идти на Юго-Восток в надежде, что летаргический импульс Мертвого Бога откроет путь. Юродский инстинкт ведет Николая вглубь столицы.
Зекла добирается до Оргорода неделей раньше и сразу же бросается в омут разврата. В ней просыпается новая змея мудрости, она снимает «моральную кожу». Ее личность обретает индивидуальность, внутренний голос крепнет, и он же нашептывает, кто, зачем и для чего ее призывает, не девочку с зелеными глазками, не смазливую хлыстовку, а Зеклу-блудницу…
Посвящение не обходится без осложнений. Зекла попадает в местную больницу с венерической болезнью, успев поднять в городе небольшой шумок. В палате лежат еще шесть хлыстовок.
Во время лечения Зеклу навещает важный господин в сопровождении мздователей. Лицо скрыто маской. Это сновидение видят все хлыстовки в палате. Но многие сомневаются, было ли это все наяву. Ни одна хлыстовка не помнит ни слова, сказанного между Зеклой и господином. Коллективные сны у хлыстов случаются нередко.
Но гость в маске в самом деле навещал Зеклу. Эти свидания происходили как бы в мыльном пузыре, созданном психоэнергетическим полем. В самый раз для влюбленных. Медиумы Окна Зазвездья, создававшие его, были незаурядными…
Обреченная до конца своих дней сидеть на первитиновой игле оргородского сутенера, Зекла выписывается и уверенно высвобождается из когтей предначертания.
В стенах дома буддийских хлыстов, выгнанных за неуплату, Зекла открывает блудный дом и начинает прибыльный бизнес, становясь настоящей госпожой среди хлыстовок, среди обыкновенных проституток Оргорода – Великой блудницей.
Блудилище Зеклы – не элитарное заведение для либеральных князей. Но отличается от других блудных домов роскошным убранством и картинами «высокой культуры», чьи сюжеты вращаются вокруг темы жизни и смерти Христа и Его пророков. Перед совокуплением читаются молитвы скорби, зажигаются свечи для Духа Святаго, а за особенно внушительную плату предлагается «Кровь Распятого».
Напиток, вероятно, бутафория.
Но для Евразии все это выглядит настолько необычно, что не трудно увидеть в этом своеобразный инструмент пропаганды высших классов.
Через несколько лет Зекла будет руководить целой сетью таких блудных домов. И все их нити ведут к таинственному визитеру, отцу «ублюдочка».
Сказочная страна
2655 год, 16 марта.
В памяти вновь и вновь всплывает страшный взрыв, сотрясший космическое безмолвие. Прошло полгода с того проклятого декабря, а в глазах так и стоит эта картина: застывшее огненное марево, затмение, распухание Багрового шара. Солнце-Исток, Солнце-Бог – неуклюжая Жертва, тленный гигант, грузно висящий в небе. Он пресыщен тошнотой. Кровавое сияние делает лучи света жесткими и холодными. Свет обезличивается. Кровь запекается.
Космос, затопленный вязким небытием, резонирует от предсмертного хрипа. В чопорной багровизне, в колыбели смерти – так засыпает Красное Солнце.
И был вечер, и настало багровое утро.
В Евразии самый долгий и раздольный праздник – карнавал. Он отмечается каждый год с марта по май.
В 2655 году карнавал не такой, как все прежние. За всю историю человечества еще никогда не было так очевидно, что жизнь человечества имеет конец.
Круговорот жизни как будто не изменился. Страх, дрожь и отчаяние, вызванные аномалией в небе, уходят вглубь, хлысты улыбаются, растекаются в пьянстве и жаждут зрелищ.
Главные города Евразии встают на голову: в период карнавала первые становятся последними. Нищие, «неприкасаемые», изгои входят в касту господ. Хлысты шутят над своими «христами», «магометами» и «богородицами». Для этого придуманы сотни игр и розыгрышей. Но и сами «будды», «заратустры» и другие главы хлыстовских общин не прочь окунуться в уничижение.
Таковы хлысты.
Они не успели осознать трагичность произошедшего. Никто не объяснил бесхитростным и наивным божиим людям, что Распятое Солнце не вернется в девственное состояние, не воскреснет и не помилует жизнь на Земле.
Хлысты не распознают, что кровоточит не небо – обливается кровью их собственное сердце. В хлыстовских утробах растет кровавый коловрат, и лишь по инерции они плывут в своей старой сомнамбулической жизни. Они и не догадываются, что уже идет к ним Тот, Кто обвалит огненную лавину их сердец в сторону Алтаря Бессмертия.
В столицу Евразии – Новую Москву – на Площадь Откровения приезжает выставка Борова-торговца, чтобы пробыть здесь до конца праздника.
Евразия безнадежно пропитана радиацией и религией и, как следствие, полна уродов и юродивых прорицателей. Так что аккуратный теленок с двумя головами здесь кажется просто банальным.
Минуя клетки с пораженными радиацией телятами, кроликами и псами, способными заинтересовать разве что маленьких оборванцев, можно попасть в палатки с прокаженными.
Прокаженные – это классика уродств всех времен и народов. На периферии эта болезнь также популярна в виду своего сложного воздействия, напоминающего неизбежную Божию кару. Отделенные барьерами, в сумрачных клетках сидят разорванные лики. И некуда им спрятаться, разве что друг за друга.
В следующей палатке находятся «бесы». Так зовут людей, чья бесовская одержимость полностью подчинила себе их сознание. От этого одержимые даже внешне походят на бесов, которые сонмами живут в их телах.
Не стоит недооценивать силу мысли. В Средневековье вера некоторых людей была так сильна, что на руках их открывались стигматы – настолько глубоко было их духовное уподобление Христу и его страданиям.
Зато в наши дни[3] благодаря радиоактивному и психологическому воздействию у некоторых одержимых даже выросли хвосты, представляющие из себя уродливый полупрозрачный кожаный отросток с просвечивающимися кровеносными сосудами. Такой хвост чаще всего разрывают или откусывают другие одержимые. Через всю жизнь одержимые люди проносят сосущую боль в хвосте (если он есть) и до конца мучаются постоянным шизофреническим неврозом из-за бесовских разборок внутри собственной головы.
Саморазрушение, которому подвергаются жертвы бесов и других узурпаторов внутреннего мира, производит на хлыстов впечатление. На выходе из «бесовского загона» хлыстов ждет шабаш магов-фокусников, знахарей и экстрасенсов с широким спектром техник предсказания будущего и работы с проклятиями.
Успешно пройдя профилактику порчи, подготовленный к козням судьбы, хлыст отправляется со своими духовными родственниками в пивную – топить в себе Распухающее Солнце.
Выходя из пивной, в западной части Площади Откровения можно увидеть столп, на нем горит человек, словно свеча, светом летаргического Спасения.
Все давно сбились со счету, когда блаженный Столпник принял свою форму подвижничества. Святой не спускается на землю не меньше декады.
Столпник открывает ясные глаза и видит, как через главные ворота вглубь площади прорезается группа христианских схимников.
– Знаменосцы. Я ждал их… – проговаривает Симеон неслышно.
На изможденных постом руках два схимника несут суровый лик Христа в тяжелой деревянной раме, словно портрет почившего великого своими заслугами коммунистического вождя. Третий схимник несет то ли крест, облепленный всеми известными религиозными символами, то ли тотем, посвященный сразу всем богам мира. Черные рясы исписаны эзотерическими знаками. Впереди знаменосцев идет худой, невротически энергичный старец с лицом раскольника.
– Настало время! Покайтесь! Выходите на суд! – призывает раскольник, зарываясь в толпу.
Оказавшись где-то в середине площади, схимник разводит руками, оглядывая хлыстов. Взгляд его падает на группу панков. Этот вид субкультуры неожиданно расцвел с новой силой. Двигателем панка всегда было хлыстовское радение. Молодые люди сочувственно смотрят на схимника. Они передают друг другу бутылку горького бренди, показывая, что пьют за его здоровье. Для разбавления они используют освященную колу, которую производят в южной Летумбердии.
В девственном небе вновь сочится кровь. За лавкой с мясом причитает старуха. «Не спрятаться, не уйти, не спастись от этого Шара, аа-ахх…»
– Слушайте! Слушайте все! Вы должны узнать, что произошло! Вы должны знать. Настало время! Грядет Суд – мы будем судить!
Карнавальные дрязги
– Вы уже знаете, что время настало! – взгляд прорезает рыхлую толпу хлыстов и «неприкасаемых». – Посмотрите на небо!
Схимник указывает на распухшую звезду и проговаривает какие-то странные слова, похожие на заклинания. Ты можешь быть кем угодно, но, если ты говоришь о Боге, ты должен уметь внушать.
– Это, – трясет он иссушенным пальцем, – наш смертный приговор. Неужели вы еще этого не поняли? Солнце убито. Солнце распято. Мертво, как Бог.
Толпа, одетая в праздничное тряпье, замолкает.
– Братья и сестры, не судите меня. Нужно пару научных слов. «Цивилизация», где люди живут развратом и бредят прогрессом, обезумела. Они запустили все запасы ядерного оружия в светило… Черт знает, как им это удалось и чего они в эти шаттлы замешали… Произошел взрыв. Страшный взрыв! Мы все его видели полгода назад. Никто не забыл то зрелище! Ядерный огонь сжег водород. Солнце задыхается…
В карнавальной толпе слышатся смешки и подтрунивания. Хлысты решили, что перед ними астроном либо карнавальный колдун.
– Погоди-и-и-те… в конце самое смешное! – он вдруг улыбается. – Давление в Солнце растет. Оно распухает…
В толпе кивки, удивленные восклицания, благоговение.
– Но проклятые князьки не сказали вам, к чему это!
В хлыстах прорезается страх.
– Не хули господ!
– Не хули!
– Я глаголю вам. Истинно глаголю! Солнце распухает. Жар будет расти. Иссохнут реки, озера… Силы Солнца иссякнут. Оно не выдержит. Агония. И тогда! И тогда! И тогда его разорвет, понятно?! Разорвет!!! К чертям! Разорвет!!! Взрыв. В тысячи раз больший, чем тот, что вы видели!!! Взрыв Багрового шара выжжет Землю! Сожрет Землю! Растворит в лаве! В нем сгорим мы все! Мы все-е-е! Это сме-е-ерть, наша сме-е-е-ерть в огне! Только. Самое страшное… не это…
– А что?
Толпа волнуется, хлыстам некуда деться. Некуда бежать от Солнца, не скрыться от пророка. Раскольник пробивает их психологическую защиту, сжимает души ужасом и не может отдышаться.
– Схимник, что страшней?
– Открой нам!
– Не молчи, отец!
На лице схимника вновь появляется улыбочка. Он упивается контролем над толпой.
– Самое страшное в том, что, если погибнем мы, погибнет Образ Божий. А за это нас не простит никто. Никто! Мы будем прокляты. В вечности! Мы будем гнить. Бесконечно! Ибо нет больше боженьки, что примет к себе в объятья, не станет мира, где мы могли бы лечь в землю, и будем мы прокляты самим своим существом, изгои мироздания, участь для нас уготована хуже, чем адские огни и вилы бесов. Хуже. Там, по ту сторону, нас будет истязать Ничто. Плети пустоты. Самые цепкие и безжалостные…
Женщины в толпе начинают подвывать. Скорбь разливается в толпе хлыстов.
– Свиньи! Доколе можно сосать молоко из материнской груди?! Эта грудь разорвется в огне. И тогда мы потеряем души. Мы застрянем между этим и потусторонним мирами. Вечная смерть. Вечное тление. Вечный позор свиньям. Но выход есть! Я знаю путь! Мы выберемся. Мы – последние люди последнего века! И мы обречены. Они сожгли наше Солнце. Распяли его, как когда-то нашего Бога! Теперь и нас, детей Божьих, хотят распять. Думают, это сойдет им с рук! Не будет! Они считают, что можно просто убить и умыть руки! Никак! Спрятать свои подлые научные игрушки, оставив в нашей спине нож. Не бывать! Я говорю, Мздование – вот путь. Мздование – вот возмездие.
«Мздование», – как заклинание вырывается слово у десятков хлыстов.
– Все то, чего достигло прогрессивное человечество, принадлежит нам, потому что мы сохранили нечто более ценное, чем все достижения прогресса, вместе взятые, – человеческий образ. Мы должны получить возмездие за ядерный террор наших слабых предков. Они ответят нам за самое страшное экологическое преступление в истории человечества! – Схимник запинается. – Оп-па-а… это я что-то прогрессивненько… Не будет! Многие слышали из вас, что там, – схимник указал в сторону Запада, – в Центре раскрыли секрет вечной жизни. Так вот, говорю я вам, это правда!
Ропот в толпе.
– Я, Илия, видел их. У них бледные лица. Они слабы и безвольны. Прячутся в бренных удовольствиях своего мирка. И даже самовоспроизведение подменили технологией выращивания эмбрионов. Они радуются вечной жизни. Но лица многих из них уже поразила Тошнота! Мы пойдем войной! Мы растопчем их города! Да будет Наместник над их городами. Вот что такое Мздование! Вот путь! Божьи люди захватят бессмертие, которого достойны, а прогрессисты – нет. Ха! После Мздования – мы. Мы. Мы станем хозяевами, да будет Господь так милосерден дать толчок, импульс, слово, чудо. Начнем новую эру человечества. Или так, или Ничто! Что вы стоите? Почему не зовете братьев и сестер? Мздовать Цивилизацию! Знаете ли вы? Как сладко лить кровь. За Творца. За Рай. Возбуждает дух, когда ваш сок смешивается с кровью предателей-безбожников, прожигая ее благодатью и растворяя в себе. О, излюбленные дети Божии, Духовное Царство ждет, объединимся в единый монолит силы. И отныне у нас одно отечество, один путь, одна цель – Третий Рим, Царство Божие в космосе. Оно уже здесь, внутри вас и на этой земле. Только откройте ваши сердца и уверуйте: Третий Рим – неисповедимый путь Господа. Возмездие его! Я спешил предупредить вас. Некоторые из них идут сюда, чтобы искушать вас служить им. Когда их воздушные корабли будут дрейфовать в небытии, им будут нужны рабы человеческие, в которых сохранилось Божие начало и Божий Образ. Ибо они отказались и от Бога. От образа его святого. Но от своей гнилой воли портить и совращать избавиться не могут. Они взяли от мира все низкое и тленное. Теперь хотят бежать от Правосудия! От нас! От Мздования! Но им нужно что-то отрицать, чтобы существовать.
Эй, безбожник! Правду я говорю? – Илия указывает на гостей из Центра.
Свита посланников Цивилизации состоит из трех человек. Все одеты в яркие пурпурные мантии, какие периферийный люд от роду не видал.
Один из посланников включает что-то вроде энергетического приемника, и Илия видит, как испуганные лица хлыстов мгновенно разглаживаются и успокаиваются.
«Черт, все напрасно!», – думает Илия.
– Что сказать, старец? Кажется, ты нас разоблачил! – посланники издевательски смеются.
– Жители Евразии! Разрешите обратиться к вам! Думаю, «пророков» вы и так слышите достаточно часто. Послушайте меня! Я не пророк, не святой и не бог. Но я – бессмертен. Кто из вас не хотел бы быть, как я?
Лицо Илии морщится в приступе отвращения. Хлысты слушают так же жадно.
– Открою вам тайну, – продолжает посланник. – Бессмертие есть, но оно ничего не стоит. Все, что вы должны сделать, – отвернуться от мрака раболепия и пойти к свету прогресса.
Посланник источает легкий аромат апельсинов и молока. На лице играет располагающая к себе улыбка. Его пурпурная мантия сияет изяществом, безнаказанностью и изобилием. Пока один посланник говорит, другой показывает на лазерном экране-проекции изображения роскошного обустройства Цивилизации, третий раздает подарки из тележки: шоколадные батончики, мороженое, открытки, бургеры, бутылки со сладким алкоголем разного цвета. В самый раз для карнавала.
– Когда в мир приходили великие учителя, они говорили: «Отвернись от себя, и ты увидишь свет!» Потому что они приносили вам весть. Теперь и мы, граждане Центра, принесли вам весть, вам, пленникам той секты, в которой вы когда-то родились. Но я открою вам тайну. Вы никому не принадлежите, кроме как себе. Бессмертие есть, но оно ничего не стоит. За него не нужно платить ни искуплением, ни страданием, ни воскурением фимиама, никакой банальщины. Бессмертие нужно просто принять как дар прогрессивного человечества.
– Но зачем вы сожгли наше Солнце? – наивно спрашивает хлыст.
– Это и наше Солнце, друг мой, – участливо отвечает гуманист. – Это действительно сделали мы, и это стало возможным лишь благодаря невероятным достижениям прогресса… Гм. Поймите, мы его «сожгли» не для того, чтобы уничтожить вас! Это символический акт, который нужен для того, чтобы все человечество, и Цивилизация, и периферия, объединились и вместе сделали шаг по лестнице эволюции – в Ковчег Будущего, в виртуальную реальность.
– Не верьте им! Вы нужны Цивилизации лишь для растления! Не верьте им! – кричит Илия.
– Ну что вы, что вы, старый человек. Нравы Цивилизации гораздо гуманнее, чем вы думаете. Абсолютная свобода каждого индивидуума – вот главный приоритет нашей социальной политики.
– Абсолютная свобода ваша – паучья, вампирская. Вам же кровь надо чью-то сосать, вы боитесь, что от малокровия завернетесь…
Но посланник не слушает.
– Тот, кто желает избавиться от страха и стать наконец свободным, пусть сейчас же собирается в путь. Вам лишь нужно получить несколько бумажек в нашем посольстве. Там же вы получите билеты на самолеты, которые переправят вас в рай без начала и конца. Совершенно бесплатно. Потому что если где-то и есть рай, то его построил человек в Северной Америке.
Из толпы выбегает мальчишка, черный от грязи.
– Посланник, а как же это – ничего не стоит? Я бы хотел отправиться с тобой. Но я знаю, что все чего-то стоит. И добро бесценно, тогда как грех бесплатен – бес платит. Добро ли ты предлагаешь?
– Милый мальчик! – Он опускается к нему на колени и обнимает. – Но ведь ты должен знать, что почти все пророки вашей… духовной земли приходили, чтобы дарить. Никто не заслуживал ни самой проповеди, ни того, что с этой проповедью для людей открывалось.
В особенности же Христос, он отдал свою жизнь не только за свой народ, но и за весь мир. Искупил смертный грех человека, чтобы ему открылась новая жизнь. Все Священное Писание христиан построено на неравном обмене… Просто Отец, который жил на небесах, ушел в глубину… глубину вселенной. Но он может нами гордиться. Мы построили Царство, достойное его славы, мы создали справедливое, счастливое общество и обессмертили себя воистину, как боги.
Так кто бы из вас не хотел быть, как я? – посланник приветливо распростирает руки перед толпой и улыбается.
– Мальчик, – говорит другой посланник вкрадчивым шепотом, – ты нам отдашь свою смерть. А мы тебе за это – вечную жизнь.
– Времени мало. Решайтесь! – третий посланник с приемником обращается ко всем, указав на Багровый шар.
– Отойди, сатана! – раздается женский вопль.
Мальчишка рыдает, пальцы матери до треска выкручивают ухо, отрывая его душу от проводника в вечную жизнь.
– Это вы и обрекли нас на уничтожение! – кричит кто-то, кого не пробрала «глушилка» посланников.
– Да, брат! – влезает Илия. – Они, кичащиеся теперь нашими спасителями, сами все это и подстроили. А теперь зовут к себе! В логово тигра… Да-а!.. Да-а… Мы принимаем ваше предложение, либеральные псы! Принимаем! На нашей стороне Третий Рим, Китеж-град, Новый Иерусалим, на нашей стороне Ад и Рай, с нами тьма духов усопших и воинства ангельские! Так что вы стоите, люди божии? Или не видите вы, что это – искушение дьявола? Фарисеи хотят заполучить наших детей и женщин, чтобы насиловать вечно! Это они – псы ада, антихристы, богоубийцы!
Силы внушения Илии не хватает, чтобы пробить «глушилку» посланников. Большинство обольщается простой и осязаемой идеей физического бессмертия, «не требующего ничего взамен». Хлысты окружают посланников и начинают расспрашивать обо всем, касающемся путешествия в Центр.
Когда в небе кишками наружу ползет постаревшее Солнце, хлыст думает лишь о том, как продлить в этом страшном мире свою жизнь. Но так будет лишь до тех пор, пока в сердце хлыста не поселится Идея…