7. Береславский
Москва
Спалось в эту ночь Ефиму неважно. Сначала долго не мог заснуть, распираемый громадьем планов. А к утру какие-то дикие люди во дворе начали долбать по чему-то железному и общаться истошными голосами.
Неудивительно, что встал Береславский явно не с той ноги. Впрочем, утро для него никогда не бывало добрым, поэтому Наталья в предложенный малый скандальчик вступать благоразумно не стала, а быстренько приготовила любимому горячее какао с молоком. Ефим и сам знал, что путь от его желудка к его же сердцу очень короток. Стоило отхлебнуть желанного сладкого напитка и заесть добрым куском городской булки с настоящим деревенским сливочным маслом (снабдили бочонком коллеги из Вологды), как жизнь сразу показалась более привлекательной. К концу второй большой чашки Береславский и вовсе расслабился.
– Натуль, а кто так орал за окнами? – поинтересовался он у супруги, споро собиравшей Лариску в школу.
– Не знаю, но милиция приезжала, – ответила Наталья. – Ты во сколько приедешь? Не забыл, что мы сегодня идем в театр?
Ефим чуть не подавился последним глотком живительного напитка. В отличие от подавляющего большинства русскоязычной интеллигенции театр он не любил. Более того, он открыто в этом признавался, навлекая на себя презрение натуральных интеллигентов. В спектаклях ему постоянно не хватало динамики, и он ловил себя на том, что мысленно жмет кнопку ускоренной перемотки. Он и телевизор-то не мог смотреть спокойно: постоянно щелкал пультом, одновременно вникая в содержание трех, а то и четырех фильмов.
– Может, без меня, а? – взмолился он. Но Наталья была неумолима:
– Как тебе не совестно? Считаешь себя литератором! Творческим человеком! А когда ты прочитал последнюю книгу?
– Чукча не читатель… – беззлобно огрызнулся Ефим.
– Ты скоро, кроме рекламы, вообще ничего смотреть не будешь.
– Я и рекламу не смотрю, – успокоил ее супруг. – Мы свой кокаин не нюхаем.
– Короче, дома будь не позже шести. Иначе опоздаем.
– А куда хоть идем? – сломался Береславский.
– В оперетту.
– Какую?
– Можно подумать, для тебя это имеет значение.
– Ну, хоть петь будут не очень громко?
Наташка вздохнула. Любимых надо принимать такими, какие они есть. Ефим Аркадьевич Береславский и в самом деле мог заснуть непосредственно во время спектакля, а лучшим местом считал кресло за колонной: сцену, конечно, не видно, но до чего ж приятно вздремнуть под монотонное бормотание актеров!
Ладно, в театр так в театр! Ефим застегнул теплую куртку и вышел во двор, к своей слегка устаревшей, но серьезно «заряженной» красавице. «Ауди» привычно радовала взор мощными, хищноватыми формами. Новые каплевидные «аудюхи» почему-то казались ему менее впечатляющими.
Береславский достал брелок, дистанционно открывающий двери, нажал на кнопку. Машина пискнула и дважды мигнула фарами. Блокираторы замков с характерным щелчком поднялись.
– Здравствуй, дорогая! – привычно поздоровался с тачкой Ефим. И осекся: весь салон был полон мелких белых осколков. Особенно много их было на переднем правом сиденье.
– Сволочи! – яростно выругался Береславский. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы воссоздать события прошлой ночи. Какие-то ублюдки варварски вскрыли стоявшие во дворе машины, вытащив из них все, что попало под вороватую руку. Из «аудюхи» даже вырвали магнитолу, несмотря на то что съемную панель Ефим после последней кражи всегда носил с собой.
– Суки! Подонки! – бушевал Ефим. Это были наиболее приличные выражения из употребленных им. Чувство бессильной ярости переполняло его. – Надо было помповик купить!
Теперь понятно, почему утром так орали: жильцы не могли выйти из подъездов. Железные двери парадных злоумышленники подперли снаружи бревнами – вон они валяются на асфальте! Понятно, почему приезжала милиция (и, кстати, почему не стала общаться с пострадавшими: нет заявлений – нет дел, да еще таких бесперспективных). И еще понятно, что с происходящим ничего сделать нельзя: шайка придурков, наверняка обдолбанных. Не стали бы профессионалы выдирать древнюю магнитолу, да еще без съемной панели. Ну за сколько ее можно продать барыгам?
А самое обидное, что Ефим, сейчас готовый порвать гадов на части, прекрасно понимал: случись такое на его глазах и наблюдай он все это со своего третьего этажа с помповиком в руках, все равно бы палить не стал. Пусть бы даже захлебывался от злости. Потому что прекрасно помнил, как ощущает себя нормальный человек, только что стрелявший в другого, пусть даже очень плохого человека. Лучше уж остаться без бокового стекла и магнитолы.
Злость под воздействием подобных мыслей потихоньку сдулась. Ефим сел в машину и двинулся на работу. По дороге, движимый гражданским долгом, заскочил в территориальный ОВД, подал заявление. Пять минут простоял у окошка дежурного и больше часа – перед кабинетом следователя, сопливой девчонки, которая все время куда-то выходила, а на попытки опять взбешенного Ефима обратить на себя ее внимание ледяным тоном говорила «Подождите!».
Он бы и два часа там простоял, если б мимо не проходил старый приятель, полковник Кунгуренко, с которым когда-то молодой репортер Береславский ходил искать натуру для уголовных репортажей. Да и после судьба их сводила, иногда – плотно. Ефим обрадовался:
– Привет, товарищ полковник!
– О, Ефим! Сто лет тебя не видел. Что в печали?
– Если бы некоторые хорошо работали, я был бы веселее.
– Мента обидеть всякий может, – меланхолично заметил Владимир Степанович. Ефим сразу мысленно пожалел того «всякого», кто пожелает обидеть здоровенного мента Кунгуренко. – Чего там у тебя стряслось?
– Магнитолу стрясли с «Ауди». Разбили стекло и вынули.
– И всего-то делов? А адресок твой какой?
Ефим назвал адрес.
– Ничего не проходило, – сказал Кунгуренко.
– И не пройдет. Жильцов не опрашивали. Покрутились и свалили.
Кунгуренко слегка смутился:
– Не обижайся, Фим. Если б что серьезное – ты ж знаешь, все бы бросил. Но у нас третье убийство за неделю. Штабы на штабах. Понаехали из округа, из МУРа. И всем дай людей. Так что пока злодеев не поймаем…
– Ладно, – печально вздохнул Береславский. – А ты хоть можешь злоупотребить положением, чтобы твоя пигалица меня отпустила?
– Это легко, – улыбнулся полковник.
– Ну и?…
– Уже отпустила. Беги, раз торопишься. И заходи ко мне через недельку, как полегче станет. Хоть поболтаем, старое помянем.
– Знаешь, что бывает с теми, кто старое помянет?
– Я ж говорю – литератор! – заржал Кунгуренко. – Приезжай обязательно! – И, невзирая на комплекцию, стремительно умотал по своим ментовским делам.
Ефим вздохнул и пошел к своей обесчещенной «Ауди».
В «Беор» он попал уже ближе к обеду. Агентство жило своей жизнью: сновали в разных направлениях менеджеры, звонко кричала в трубку секретарь («С Владивостоком, наверное», – машинально подумал Береславский), мрачно курил в углу системщик-компьютерщик, практически никогда не вылезавший из своих мало кому понятных размышлений. Это он напугал Ефима, в первый же день работы сообщив ему дословно: «Ваша мать скорее повесится, чем обеспечит вам нормальное питание».
– Чья мать? – переспросил слегка обалдевший Ефим. – Моя? Она отлично меня кормит!
– Да нет, не ваша, – поражаясь его тупости, с тоской объяснил компьютерщик. – То есть ваша, но… Короче, ваш процессор сосет как слон, а мама слабая.
Только минут через пять Береславскому удалось понять, что собеседник Ефима критикует сборщиков, свинтивших Ефиму компьютер с мощным процессором и слабой материнской платой. Ефима с тех пор не покидало чувство, что компьютерщик, убедившись в полном отсутствии умственных способностей шефа, его втайне жалеет. И в самом деле чего тут не понять? Процессор сосет как слон, а мать собирается вешаться…
– Наконец-то, – встретил его как всегда озабоченный делами Орлов. – Кстати, можешь себя поздравить, проверка закончена, НДС нам вернули.
– Поздравляю, – согласился Ефим. – А кто нас проверял?
– О господи! – застонал Орлов. – Ты что, не помнишь, я тебе рассказывал? Мы пролетали на семь штук баксов!
– Помню. – Ефим и в самом деле вспомнил. Он тогда здорово распереживался – семь тысяч долларов невозвращенного налога на добавленную стоимость (они потихоньку начали заниматься импортом-экспортом) для «Беора» были серьезным ударом. Береславский хотел даже звонить старому другу, высокому чину из Министерства по налогам и сборам, но отвлекся: знакомый фотограф пришел похвастаться новой «Лейкой» мини-люкс.
У Ефима аж слюни потекли: узкий 35-миллиметровый аппарат, умещавшийся в кармане пиджака, обладал столь совершенной оптикой, что позволял вытягивать снятые со штатива кадры до формата ватманского листа. Плюс ресурс на миллион срабатываний затвора. Плюс титановое, с кожаной отделкой, изящество, греющее сердце каждого понимающего фотографа. Какие уж там налоги!
– Виноват, исправлюсь, – извинился Береславский. – Да потом, тебе подсказывать – только мешать. Кто из нас лучший в мире бухгалтер?
– Ты, блин, кончай бисер метать, – смущенно улыбнулся бух. – Ты деньги давай.
– А от Ольховского разве не пришло?
– И пришло, и ушло уже за аренду офиса. Ты что, не знаешь наших расходов?
– А позавчерашние молочники? Я вчера вечером договорился с их шефом, весь дизайн упаковки – наш. А если удачно протендерим печать, то и она наша.
– Дизайн – это хорошо. Тут я спокоен. Но с чего ты взял, что мы выиграем тендер на флексографию? Мы же посредники!
– Помнишь, я тебе рассказывал о новой машине в Обнинске? Восьмикраске? С ультрафиолетовой сушкой и всеми послепечатными «приблудами»? Так вот, на той неделе ее официально запустили.
– Помню. А нам-то что? За державу порадоваться?
– Видишь ли, Саша, – вкрадчиво начал Береславский. – Мы – официальные дистрибьюторы этой типографии. Оп-па! – Ефим жестом фокусника достал из большого портфеля довольно объемистый договор. – Эксклюзивные, я бы сказал, дистрибьюторы. Договорчик-то почитай!
– Супер! – восхищенно выпалил Орлов. – Как тебе удалось?
– Тропинки надо знать, – скромно потупил взор Береславский.
– Да-а, – только и вымолвил Александр Иванович. Несмотря на всю свою несерьезность, а иногда и просто безответственность, директор «Беора» порой совершал на ниве бизнеса удивительные подвиги.
Правда, в данном случае все случилось само собой: хозяина типографии, Леху Тимофеева, Ефим в свое время лично ввел в этот бизнес. Причем тот не хотел, упирался даже, а Ефим, как змей перед Евой, цветисто расписывал перспективы рекламной полиграфии вообще и флексопечати в частности.
Ефиму в финансовом плане ничего тогда было не надо, просто проявилась особенность характера: если что-то нравилось и казалось перспективным, хотелось срочно убедить в этом всех окружающих. А нюх на новое и умение рождать бизнес-идеи у Береславского, несомненно, присутствовали. Не хватало лишь желания их реализовывать. Точнее, реализовывать с полной самоотдачей: ему хотелось отдаваться сразу многим увлечениям, и он добросовестно старался ни в чем себе не отказывать.
В итоге многие его официальные и неофициальные ученики, жестко и конкретно специализировавшиеся в каком-то одном выбранном направлении, добивались недюжинных успехов, давно опередив своего бывшего учителя.
Он не расстраивался. Наоборот, гордился. И даже на этом зарабатывал.
Взять хотя бы новый контракт. На печати флексы позавчерашним молочникам – пусть у них и небольшой заводик – тысячи три-четыре чистой прибыли в месяц, безусловно, будет. В зеленых. А курочка, как известно, клюет по зернышку.
– А потянем эксклюзив? – вдруг посуровел Орлов. – Это ж какие объемы?
– Конечно, не потянем! – с оптимизмом подтвердил Береславский.
– И что?
– Да ничего! Возьмет Леха еще дистрибьюторов. Но наши спеццены останутся. Знаешь, сколько мы с ним выпили за последние пятнадцать лет?
– Это и есть советский бизнес! – укорил друга Орлов. – Все на личных взаимоотношениях.
– Вся наша жизнь – личные взаимоотношения, – уже совершенно серьезно ответил Береславский.
Спокойно посидеть в кабинете – Ефим хотел разобраться с коллекцией своих слайдов – так и не дали: ворвалась разъяренная Марина Ивановна. Береславский поежился: особым авторитетом у своей бывшей старосты он не пользовался никогда.
– Ты знаешь, что сегодня у Елены Сергеевны случилось со стулом? – с порога завелась она.
– Мы с Еленой Сергеевной не настолько близки, – попытался закосить под дурачка Ефим.
– Шутник! – язвительно уничтожила она Ефима. – Стул развалился прямо под Никипеловым!
Береславский не выдержал и захохотал. Никипелов, старый заказчик «Беора», был хозяином магазина «Толстяк», в котором продавалась одежда больших размеров. И сам покупал одежду только в своем магазине.
– Что ты ржешь? – не успокаивалась Марина Ивановна. – Ну что ты ржешь? Директор! Месяца не проходит, чтобы мы им чего-нибудь не напечатали! А он у тебя со стульев падает!
– Я ножки не подпиливал, – со всей искренностью сообщил Ефим.
– А их и подпиливать не надо. Их надо все выкинуть. Сколько лет стульям?
– Мебель с годами только дорожает. Слышала слово такое – антиквариат?
– А ты слышал слово «бизнес»? Так вот, это – не про нас! – подытожила Марина Ивановна. И добавила: – Сам ты антиквариат!
– Это точно, – ничуть не обиделся Береславский. И залез в ящик стола. Достав оттуда шоколадку с доперестроечным брендом «Аленка», он протянул ее Марине Ивановне: – Держи, подруга дней моих суровых! Умерь гнев, взгляни на окружающие красоты.
О том, что Марина Ивановна неравнодушна к шоколаду, знали, пожалуй, все сотрудники «Беора». Но лишь его директор использовал эту маленькую слабость столь прямо и бесстыдно.
– Заткнул рот, да? – спросила Марина Ивановна, аккуратно снимая обертку.
– Типа того, – честно сознался Ефим. В беседах с Мариной Ивановной всегда лучше честно сознаваться. Выждать приступ гнева и честно сознаться. Староста и в давние времена была незлопамятна.
– Так что со стульями? И калькуляторов в менеджерской не хватает.
– Едят они их, что ли? – удивился Ефим.
– Работают! – снова начала заводиться Марина Ивановна. – В отличие от некоторых.
– Ты ешь, ешь, – «перевел стрелки» Береславский.
– А стулья?
– Зайди к Орлову, у него голова большая. Я просто спешу, – соврал Ефим.
– Куда?
– В дизайнерскую, к нашим. У них что-то со слоганами не вытанцовывается.
– Тогда ладно, – немного подобрела Марина Ивановна.
У дизайнеров дым стоял коромыслом, и каждый был при деле. Трое из пяти собравшихся яростно курили. Один, похоже, спал. Тон задавали арт-директор Бушлатов и главный дизайнер Тригубов, человек с печальными глазами и ярой ненавистью к компьютерам (что, впрочем, не мешало ему иметь дома очень неплохую графическую станцию).
– Молодой человек, – мягко выговаривал он Андрюхе Бушлатову, действительно молодому дизайнеру, недавнему выпускнику Строгановки, – все, что вы тут вербально придумали, – полная х… Изобразить это адекватно – невозможно.
– Если бы вы, Сеня, не выделывались, – вежливо отвечал арт-директор, – а сели за компьютер лично, все бы уже было готово.
– Компьютер – исчадие полиграфического ада, – начал раздражаться Тригубов. – Идея должна рождаться в голове, а не в компьютере. Вы, видимо, еще слишком молоды, чтобы это понять.
«Плохо дело, – подумал Ефим. – Если они уже на «вы», как бы не кончилось мордобоем».
– Народ, давайте конструктивно, – предложил он.
– Ефим Аркадьич, помните итальянский заказ? – начал Бушлатов.
– Да, конечно. – Итальянцев привел лично Ефим после очередной крутой тусовки. – Соленые орешки, соус чили, майонез. Первый вброс – из Италии, далее – с завода в Калуге, так, по-моему?
– Точно. Заказ фактически выполнен. – Андрей показал на разложенные по всему большому столу десять листов формата А3 с промграфикой: фирменный стиль, оригинал-макеты рекламных материалов и, главное, упаковки.
– Зонтиком что пойдет? – спросил Береславский.
– Зонтичным брендом[4] предложен «Энский уезд».
– Неплохо, – оценил Ефим. – Они сразу требовали национальной локализации.
– Вот описание, – подсунул листок Бушлатов. – Вот заключение по фокус-группе[5].
Береславский читать не стал. И так все ясно. Выражение типично русское, фонетически совершенное. Провинциальный отблеск в данном случае только положителен: чистый воздух – чистая еда. Жить все хотят в городах, а масло кушать – деревенское. Дизайн тоже очень приличный: яркий, с четко выраженным визуальным центром. Детали не разбросаны.
– Так в чем дело?
– По договору мы должны сдать два варианта, на выбор.
– «Сольви», – сказал Ефим.
– Что – «Сольви»?
– Я предлагаю второй вариант. Полностью выдуманное слово. С патентной защитой, думаю, проблем не будет. Фонетически – классно. Мягко, сочно. Смысл положительный. Орешки соленые ведь?
– Соленые.
– «Соль» – это «солнце», – вдруг проснулся тот, что спал.
– А разве это плохо, Петь? – спросил Береславский. – Томаты солнце любят, орехи – тоже. И еще плюсик: похоже на «Кальве». Но не настолько, чтобы придрались патентоведы. У наших итальянцев кампания планируется крошечная, так что можно немножко спаразитировать на «Кальве».
– А пожалуй, действительно неплохо, – подумав, сказал Бушлатов. – Сень, изобразишь идею?
– Попробую, – буркнул Тригубов.
Потом они еще долго базарили, пытаясь родить пару идей в запас. Однако процесс что-то не пошел. Ефим понял, что пора закругляться, но боялся упустить суперидею и тянул с закрытием прений.
Копирайтер Петя уже снова нагло спал. И ничего не попишешь: творческий контингент, черт бы его побрал. Ефим вдруг с некоторым смущением подумал, что Орлову с ним, Береславским, тоже может быть не всегда сладко.
– Все, мужики! – прервал он дискуссию. – Последний заход. Одно предложение. Слоган к соусу чили. Кто «покупает»?
– Я, – некстати проснулся Петя.
– Говори.
– О чем? – спросил копирайтер и икнул. Ефим поморщился: запаха дешевого коньяка он не любил. Остальные заржали.
– Мы ждем слоган про соус чили, уважаемый Петр Игнатьевич! – разозлился Береславский.
Чтобы дети не дрочили,
Покупайте соус чили!
– бодро продекламировал копирайтер.
– Дас ист фантастик! – оценил Береславский под общее ржание. – По домам.
На улице уже давно стемнело.
«Еще день прошел…» – подумал Ефим, уютно устраиваясь в «аудюхе». Левое боковое стекло было грязное, а правое – абсолютно прозрачное, как новенькое.
«Оно и есть новое», – сообразил вдруг Ефим. Володя, водитель «Беора», съездил в сервис, вставил. Вот и записка его на правом сиденье лежит: «Стекло только что приклеено. Не открывать!» А салон-то какой чистый! Значит, там же, в сервисе, пропылесосили и вымыли! До чего ж классно!
Теперь лишь дырка из-под магнитолы напоминала об утреннем расстройстве. Ну и черт с ней! Радио только отвлекает.
Ефим включил мотор и, так и не вспомнив, что сорвал любезной супруге Наталье Сергеевне вечернее посещение театра, в хорошем настроении покатил к дому.