Ради нескольких строчек в газете. Записки о Доме прессы и Доме радио. «Откуда родом я?. Скажу: из Лениздата…» (Анатолий Нутрихин)

(Лениздат в войну)

Во время Великой Отечественной войны издательство и типография не прекращали работу ни на один день. Большинство сотрудников ушло на фронт. Каждый оставшийся трудился за троих.

В условиях блокады в типографии имени Володарского печатались произведения В.И.Ленина, посвященные военной тематике, актуальные брошюры «Всё для фронта, всё для победы», «Съедобные дикорастуще травы». Вышли в свет серии книг о городах-героях и о великих русских полководцах, публиковались инструктивные материалы МПВО.

В наиболее трудном для издательства 1942 году оно выпустило печатную продукцию 65-ти наименований, преимущественно листовки и плакаты. В нем трудились редакторы М.М.Казанский, И.А.Осипов, главный бухгалтер Н.А.Кирова и еще несколько истощенных голодом людей. Когда отсутствовал транспорт, начальник экспедиции Е.В.Крутова отвозила пачки листовок и брошюр в Штаб обороны города на саночках. Кирову и Крутову я знал: они работали в Лениздате и после войны.

Смерть настигала полиграфистов в цехах, на улице и дома. Стереотипер И. М. Бартеньев, уходя из типографии, оставил сменщику записку: «Пошел умирать». Посыльный пришел к Бартеньеву и сказал: «Твой сменщик не придет. Стереотип отливать некому. Газета не выйдет». Мастер вернулся, отлил и отделал полосы «Ленинградской правды», взял в руки свежий номер, сел отдохнуть и уснул навсегда.

Переплетный цех после бомбежки

«Особенно памятна для нас, ветеранов, первая блокадная зима 1941—42 годов, – вспоминала начальник наборного цеха А.А.Семенова. – Зима выдалась на редкость суровой, в цехах стоял лютый мороз. У наборщиков и верстальщиков руки буквально примерзали к металлу. Люди, ослабевшие от голода, едва держались на ногах. Каждый день мы теряли товарищей, близких: умер, убит при артобстреле, погиб в бомбежку. Скончался от дистрофии и мой муж. Но никто не имел права предаваться личному горю. Тем более я, начальник наборного цеха.

Мы набирали и верстали газеты «Ленинградская правда» и «Краснознаменный Балтийский флот». Их ждали труженики блокадного города и воины Ленинградского фронта. И газета выходила даже тогда, когда фашистская бомба угодила рядом с нами, в Фонтанку, и в цехе было повреждено оборудование, вода залила значительную часть помещения. Цех перекочевал в бомбоубежище и продолжал работать».

Здание редакции газеты «Ленинградская правда» и типографии имени Володарского значились на картах противника как объекты, подлежащие уничтожению. Налеты вражеской авиации и артобстрелы происходили почти каждый день. 4 сентября 1941 года одна из бомб пробила верхние этажи здания и взорвалась на втором этаже, причинив разрушения переплетному цеху. 21 января 1942 года при очередном налете загорелась книжная экспедиция. Пожар тушила своя команда местной противовоздушной обороны.

В типографии Лениздата изготовляли продовольственные карточки для населения. «Бывая в типографии, я видел, с каким старанием печатали работницы эти простые листки, и как они радовались, когда в карточках обозначались повышенные нормы выдачи хлеба, – вспоминает в своей книге «События, встречи» бывший главный редактор Лениздата Владимир Борисович Соловьев.

«Мелкие людишки завидовали печатницам: они, мол, всегда сыты, сами печатают себе карточки… Но за всю войну не было случая, чтобы кто-нибудь из этих работниц воспользовался хотя бы одной хлебной карточкой».

Печатались карточки в «особом» цехе, где был установлен строгий контроль. Этот цех закрыли в 1947 году в связи с отменой карточной системы.

Летом 1942 года были приняты меры к восстановлению основательно пострадавших полиграфических предприятий города. Положение заметно улучшилось в 1943 году после прорыва блокады. В Лениздате увеличили штат редакторов. В горкоме партии составили план выпуска литературы, согласно которому была издана книжечка для партизан Ленинградской области. Большими тиражами печатались плакаты, призывающие к обороне города, к уборке улиц, посадке овощей и подготовке к зиме.

После прорыва и снятия блокады в Ленинграде стала восстанавливаться нормальная жизнь. Возвращались эвакуированные жители, город делался многолюднее.

(Леонид Попов)

Леонид Васильевич Попов, седовласый мужчина почти двухметрового роста работал в Лениздате директором с 1955 года. В прошлом он – кадровый военный. До 1941 года руководил в Ленинграде 6-й средней артиллерийской школой. Командные навыки обрел еще во время советско-финской кампании.

Когда началась Великая Отечественная война, опытного артиллериста отправили служить в медсанбат 1-й гвардейской дивизии Народного ополчения: в тот момент орудий было мало, раненых – много. И только позднее понадобились знания Попова-артиллериста. Войну он закончил в должности заместителя командира полка по артиллерийской части. А потом несколько лет был директором Ленинградского книготорга.

В Лениздат Попов привел фронтового товарища – Василия Павловича Слеткова и сделал своим заместителем по хозяйственной части (просто завхозом много лет работал Лев Абрамович Рухманов). Оба были энергичны, просты в обращении. Попов лично знал почти всех подчиненных и при встречах приветствовал их. Мне, молодому «новобранцу», он всегда первым протягивал руку и называл по имени-отчеству.

Когда умер мой отец, директор прислал мне письмо с выражением соболезнования и помог деньгами на похороны.

Кабинет Попова долгое время украшал огромный дореволюционный стол, верх которого был затянут зеленым сукном. По слухам, этот стол когда-то принадлежал министру внутренних дел Петру Аркадьевичу Столыпину. Сидя за ним, директор проводил совещания и летучки. Потом, правда, в кабинете появилась современная мебель.

Сюда Попов изредка приглашал на совещания и сотрудников газеты «Телевидение. Радио», где работал я. Она имела тогда огромный тираж (до миллиона экземпляров) и была для издательства курицей, несущей золотые яйца. На совещании директор делал наставления, говорил общие слова, которые нами забывались, как и сами встречи, похожие одна на другую. Но однажды у меня была личная встреча с Поповым, которая запомнилась.

Леонид Попов

Рабочих и служащих летом посылали на сельскохозяйственные работы на восток Ленинградской области. Они из года в год заготовляли сено, копали картофель в колхозах Ефимовского и Тихвинского районов. Местные жители денег зарабатывали мало. Культура на селе хромала. Мужик, который выпахивал картошку, громко матерился, и наши женщины, подбиравшие ее, смущались. Мы просили пахаря помолчать. Он оправдывался: мол, лошадь без мата с места не стронется…

Нередко мужчинам (в том числе и мне) приходилось носить шестипудовые мешки с семенным зерном – из железнодорожного вагона в грузовик. Непривычный физический труд, вечернее безделье настраивали некоторых приехавших на выпивки и мимолетные романы. По возвращении нашей бригады в город одна из женщин, возможно, обойденная мужским вниманием, пожаловалась в партком: мол, в колхозе мужчины-лениздатовцы предавались пьянству и разврату. Секретарь был в отпуске, и Попову как члену парткома пришлось самому реагировать на сигнал. Он вызвал к себе в кабинет и меня, прямо спросил:

– В деревне пили, развратничали?

– Случалось, после работы выпить, – признался я, – а насчет разврата ни-ни…

– Ну, иди, – миролюбиво разрешил Леонид Васильевич.

Он и сам не враждовал с Бахусом, охотно участвовал в праздничных застольях книжной редакции. Выпив, мог и станцевать. Помню, как он шел в фокстроте с Лорой Орлеанской из сельхозотдела под мелодию песенки:

Веселились обычно в просторном холле на четвертом этаже нового здания издательства. Потом это помещение разгородили на узкие кабинеты.

Попов умел отдыхать и работать, заботился о подчиненных. При нем многие сотрудники улучшили свои жилищные условия. В Рощине был построен детский оздоровительный городок, состоявший из десяти жилых зданий, кинозала, столовой, административных и других помещений.

В создание пионерского лагеря издательство вкладывало свой доход в течение десяти лет, прекратив покупку жилья у города. В перестроечное время этот замечательный центр детского отдыха оказался заброшенным и разрушается.

Помимо пионерлагеря, у Лениздата имелась круглогодичная база отдыха в Зеленогорске. В издательстве действовали буфеты, недорогая типографская столовая и здравпункт, похожий на клинику, в ней работал и стоматолог.

На четвертом этаже, в актовом зале, устраивали не только собрания, но и культурные мероприятия. Здесь проходили встречи с отечественными и зарубежными деятелями искусства. Помню, как на сцене этого зала выступали Василий Павлович Соловьев-Седой и Цецилия Мансурова, Марсель Марсо и Марлен Дитрих…

Иностранцы, которых привозили в Дом прессы, нередко полагали, что тут их атакует толпа журналистов, но встреча протекала как концерт, а зал заполняли, преимущественно, охочие до зрелищ работницы типографии. Разумеется, присутствовали и служащие, и начальство во главе с Поповым.

Правда, с годами директор стал реже появляться на таких мероприятиях, сказывался возраст. Поговаривали, что он начал дремать на совещаниях в горкоме партии: и в верхах ему намекнули: не пора ли на пенсию? Леонид Васильевич уехал в Москву, к сыну, и в декабре 1989 года скончался.

После Попова издательством руководил П. А. Становой, до этого управлявший делами Ленинградского обкома партии. Его назначение в Лениздат было значительным понижением по служебной лестнице. Он болезненно переживал романовскую опалу и через год умер: у него обнаружили раковую опухоль. После него директорствовал Н.И.Ермаков, которого через год перевели в Книготорг, на ту же должность.

Затем десять лет издательство возглавлял В.П.Набирухин. Выпускник восточного факультета Университета, китаист, он преуспел на комсомольской и партийной ниве. Умение работать с людьми, общая культура дали Вадиму Павловичу возможность несколько лет плодотворно управлять Ленинградским отделением издательства «Советский писатель». Положителен оказался и результат его деятельности в Лениздате.

Набирухин умер в ноябре 2005 года после тяжелой и продолжительной болезни.

(Владимир Соловьёв)

Главным редактором в 50-х – 60-х годах был крепкий мужчина среднего роста с суровыми, выразительными чертами лица – Владимир Соловьёв. Друг знаменитого журналиста Михаила Кольцова. Представитель поколения, сформировавшегося в тридцатые годы…

Родился и вырос он в Царицыне в семье рабочего-металлурга. В мартеновском цехе начался и трудовой путь Володи. Заводской парнишка писал стихи и заметки в цеховую стенгазету. Его дар был замечен: юношу взяли на работу в редакцию газеты «Крестьянская правда».

Потом – годы учебы в Москве, в Институте журналистики, и возвращение в город на Волге. Назначение редактором ежедневной многотиражки «Даешь трактор». В Сталинграде тогда рождался первый отечественный крупный тракторный завод. Владимир Соловьёв был послан на завод как корреспондент центрально «Правды», и его информации и репортажи часто появлялись на её страницах. А в конце 30-х годов Соловьёву доверили руководство корреспондентским пунктом «Правды» в Ленинграде. Здесь и застало его начало Великой Отечественной войны.

«Ленинградские газетчики с самого начала войны находились в боевом строю, – вспоминал Соловьёв. – Как только объявили призыв в народное ополчение, в городе стала выходить ежедневная газета „На защиту Ленинграда“. И в каждой ополченческой дивизии были созданы редакции, готовые начать выпуск дивизионных газет… Многие мои товарищи уже находились в действующей армии: Иван Франтишев, Лев Ганичев, Марк Ланской. Призвали в армию и меня…».

Владимир Соловьёв был сначала редактором газеты «Красный Балтийский флот», а затем – «На страже Родины». Его жизнь его не раз подвергалась опасности. Однажды журналисту пришлось под вражеским огнем пройти 25 километров по льду Финского залива в форт Красная Горка. Он брал интервью на батареях защитников Ораниенбаумского плацдарма, ездил под бомбежками по ладожской «Дороге жизни». В мирное время Соловьёв снова – собкор «Правды» по Ленинграду, главный редактор «Вечерки» и Лениздата.

Владимир Соловьев

По работе мне пришлось с ним общаться мало. Близко я познакомился с Владимиром Борисовичем, когда он вышел на пенсию. Случилась беда. Он возвращался домой из гостей от писательницы Веры Пановой, с мужем которой литератором Давидом Даром дружил, и угодил под трамвай. Ему отрезало ногу. Став инвалидом, Соловьёв писал мемуары. Его книга «События, встречи» увидела свет в 1972 году. Я бережно храню ее в своей библиотеке.

Старому правдисту требовалась для работы бумага. Ее приносил ему обычно старый лениздатовский друг Константин Герцфельд, живший неподалеку, на набережной Фонтанки. Владимир Борисович просил принести ему и водки. Они выпивали, беседовали: товарищ скрашивал одиночество старика.

Иногда Костя просил меня о подмене. Секретарь Попова – Валентина Константиновна Остроумова – давала папку с чистыми листами, и я шел в большой серый дом на Бородинской улице, в котором жило много известных в городе людей. Одну из угловых квартир первого этажа занимала семья Соловьёва. Я тоже приносил прежнему шефу «маленькую», которую мы за разговором и опорожняли. Однажды дочь Владимира Борисовича сделала мне замечание за доставку спиртного, а я уверял, что ношу только бумагу и вообще выполняю просьбы ее отца.

После Соловьёва в должности главного редактора Лениздата работал «старый газетный волк», седой, молчаливый Николай Воронов. Он уже плохо слышал и пользовался слуховым аппаратом. Его сменил Владимир Устинов, крупный, полный, любитель поэзии, сам писавший стихи… Занимали кресло главреда и другие деятели.

Особо запомнился Дмитрий Хренков, фронтовик, выпускник Коммунистического института журналистики, где учился вместе с известным журналистом Яковом Сухотиным.

(Дмитрий Хренков)

С 1965 года по 1979-й книжной редакцией руководил Дмитрий Терентьевич Хренков. Мужественный, интеллигентный, энергичный он вызывал уважение многих окружающих.

У главного редактора был ореол фронтовика и друга писателей-фронтовиков. Ко времени его появления в Лениздате тираж газеты «Телевидение. Радио» заметно возрос. С увеличением числа читателей участились и вызовы к главному редактору моего шефа Ефима Салиты. Например, прошло в газете фото Ленина, запечатлевшее, как речь вождя записывают на диктофон. И вот звонит к нам в редакцию пожилая женщина, возмущается:

– Почему артист на снимке держит руку иначе, чем это делал Владимир Ильич?

– Это не артист, – объясняю, – фотография документальная.

– Неправда! – упорствует читательница. – Буду жаловаться в горком партии.

И она звонит в Смольный, оттуда телефонируют главному редактору. Хренков вызывает к себе Салиту. Тот, волнуясь и гадая: зачем зовут, идет. Всё выясняется: Хренков отзванивается в Смольный. Вопрос улажен. Но всё стоит нервов. И такие случаи – повседневность.

До 1965 года Хренков работал директором Академического тетра драмы имени А.С.Пушкина (ныне – вновь Александринского). После Лениздата Смольный направил его в журнал «Нева», где в течение пяти лет Дмитрий Терентьевич был главным редактором. Во всех должностях он оставался порядочным человеком.

Дмитрий Хренков, 90-е годы. Фото Валентина Голубовского

Свой первый орден – «Красного Знамени» – Хренков получил за участие в финской кампании. Потом последовали другие награды: орден «Красная Звезда», орден Отечественной войны II степени, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

«Наше поколение первым приняло удар фашистов, – рассказывал Дмитрий Терентьевич (он родился в 1918 году). – Нам едва исполнилось двадцать, когда на рассвете 22 июня 1941 года содрогнулась земля и сквозь еще не осевший чад разрывов тупорылые фашистские танки, обдав нас смрадом выхлопных газов, перескочили через наши окопы и устремились к маленькому литовскому городку Таураге.

Через несколько минут выстрелы гремели и впереди и сзади. А нам удалось отсечь вражескую пехоту и расстреливать ее эшелон за эшелоном. Никто не покинул места в боевом расчете. Приказа отходить не было!»

Как фронтовой корреспондент Хренков участвовал в десантах на «Невский пятачок» и эстонские острова, в танковом рейде по вражеским тылам на Новгородчине, нес дежурство в окопе вместе с Героем Советского Союза, снайпером Степаном Лоскутовым. Во время войны в газетах появились его заметки и репортажи о снайперах, танкистах и моряках.

В мирное время Хренков написал книги и статьи о писателях-фронтовиках Сергее Орлове, Александре Гитовиче, Виссарионе Саянове, Борисе Лихареве, Михаиле Дудине, о блокадной музе Ленинграда – Ольге Берггольц. Благодаря его усилиям и авторитету увидел свет красивый темно-зеленый томик стихов Анны Ахматовой, изданный после длительного замалчивания творчества выдающейся поэтессы. За книгой развернулась настоящая читательская охота. Я не без труда достал этот сборник, но вскоре его у меня стащили.

В 1984 году Хренков ушел (или его ушли) из «Невы». Иногда он появлялся в Лениздате, заглядывал и в нашу редакцию, держался просто, о себе, по обыкновению, рассказывал мало. Мы знали, что он одинок, дочь вышла замуж и уехала в Японию.

Скончался Дмитрий Терентьевич в 2002 году. По слухам, умер он в ванне, когда в нее хлынула очень горячая вода…

(Владимир Синютин)

С древних времен людей волновали вопросы о смысле и образе их жизни, одни верили в лучшее будущее, другие это отрицали. Проблемами оптимизма и пессимизма занимались Сократ, Аристотель, Эпикур, Г. Гегель, Р. Декарт, Б. Спиноза. Они волновали философов и в позднейшие времена. Ими занимались советские исследователи. Для их решения немало сделал доктор философских наук, профессор Ленинградского государственного университета Владимир Иванович Синютин.

Мне довелось знать этого замечательного человека, дружить и работать рядом с ним. В моей библиотеке хранится его брошюра «Поведение в коллективе», выпущенная Лениздатом в 1962 году. На развороте обложки – автограф: «На память дорогому другу Толе Нутрихину. Необходимую здесь главу о дружбе пусть допишут наши дети». В. Синютин. 23/VI 62».

Я познакомился с Володей Синютиным в августе 1958 года. Тогда меня – после трех месяцев безработицы – взяли в Лениздат младшим редактором отдела общественно-политической литературы. Володя трудился там редактором. Это был молодой шатен богатырского сложения, среднего роста, черты лица – крупные, выразительные, веселый огонек в глазах.

Почему мы стали приятелями, даже друзьями? Возможно, нас сблизил общий интерес к науке. У меня за плечами осталась аспирантура филфака ЛГУ. Володя намеревался поступить в аспирантуру философского факультета. Оба были любителями бокса. Мне нравились в Синютине уверенность в себе, мужественность.

Как сформировался такой характер? Наследственность, школа жизни? Синютин родился в Ленинграде 24 апреля 1931 года (в интернете ошибочно указывают 1932-й). Он рано лишился отца, погибшего во время обороны Севастополя в 1942 году. Отец был комиссаром легендарной 705-й батареи.

Володя жил тогда в эвакуации в Казахстане, потом – у родственников отца и матери на Урале. Шестнадцатилетним юношей поступил в Кронштадтскую школу юнг. По ее окончании служил матросом на тральщике. Балтийское море было густо наполнено немецкими минами. Тральщики их обезвреживали. Это была опасная и тяжелая работа.

Владимир Синютин и редактор Юрий Синяков (слева)

В 1953 году Синютина демобилизовали, и он поступил на философский факультет Ленинградского университета. Пока Владимир служил на флоте, умерла его мать. В их комнату вселились чужие люди. И Синютин стал требовать себе жильё. Проявил характер, дошел до Климента Ворошилова. И ему дали комнату в доме на проспекте Обуховской обороны. В студенческие и аспирантские годы он жил на стипендию, подрабатывая ночным сторожем в военно-морском музее, пожарным, репетитором.

Владимир всегда был поборником справедливости. В Лениздате не побоялся пойти на конфликт с влиятельным директором. В 1960 году он подготовил к печати книгу молодого ученого Ивана Смолянинова – «Прекрасное в человеке» – беседы об искусстве. Рукопись уже отправили в печать, когда директор забраковал одну из иллюстраций, мол, античная богиня Венера слишком обнажена. Синютин доказывал, что это картина великого итальянского живописца Сандро Боттичелли, выступил на партийном собрании издательства, защищая книгу. Это был смелый поступок. Увы, отпечатанную часть тиража пустили под нож. Книга увидела свет только через два года в измененном виде. В выходных данных была указана фамилия другого редактора.

Что касается автора книги И. Ф. Смолянинова, то он проникся уважением к своему первому редактору и подружился с ним. Со временем Иван Федорович стал крупным искусствоведом.

Работать нормально в Лениздате после истории с книгой Смолянинова Владимиру не дали, и он ушел в аспирантуру философского факультета университета. По ее окончании он преподавал историю философии в Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е.Репина. Его избрали парторгом кафедры истории марксизма-ленинизма. Казалось, жизнь налаживается, но впереди честного, принципиального ученого ждал новый бой.

Владимир Синютин

В это время президент Академии художеств, известный живописец В. А. Серов возжелал звание доктора искусствоведения, без написания диссертации: «по совокупности ранее опубликованных работ». Серов думал, что все молча согласятся. Но студенты института, узнав о его поступке, запротестовали. Синютин их поддержал, и его отношения с институтским начальством резко ухудшились.

В середине 1966 года он в очередной раз увольняется и начинает преподавать на философском факультете университета. Здесь Владимир защитил кандидатскую диссертацию на тему «Проблема оптимизма в марксизме» и докторскую – на тему «Концепция пролетарского оптимизма». В них он рассматривал понятия оптимизма и пессимизма не только как психические явления, но и как результат социального развития общества. Я – не философ, и мне трудно вникнуть в суть проблемы. Но мне известно, что у моего товарища появились противники, способные и на нечестную борьбу.

В 1975 году Синютин подвергся критике в докладе первого секретаря обкома партии Г. В. Романова. Мол, лекции в некоторых вузах Ленинграда читаются непрофессионально. В качестве примера были названы Синютин из ЛГУ и преподаватель из Академии художеств.

Университетское начальство всполошилось. Владимиру предложили уволиться из университета, даже подыскали место в Институте комплексных социальных исследований.

Он послал протестное письмо во все министерства, кроме иностранных дел, доказывая, что качество его лекций никто не проверял, и критика их безосновательна. Потом выяснилось, что недоброжелатели Синютина уговорили романовских референтов включить в доклад придуманную ими ложь. В конце концов, Владимир добился возвращения на родной факультет и вскоре возглавил кафедру истории и теории научного социализма.

Заниматься научной деятельностью ему пришлось в обстановке нараставшего огульного охаивания марксизма, непонимания, что проблемы оптимизма и пессимизма имеют и вневременной, общечеловеческий характер. Ему тормозили продвижение по служебной лестнице. Профессором он стал только в 1989 году.

Жил он в Старом Петергофе, я не раз бывал у него дома. Плавали вместе на его катере по Финскому заливу, ныряли с борта. У него завелось немало друзей среди местных рыбаков. При мне они подарили ему большую копчёную рыбу. Мы съели ее в подвальном кабачке под пиво и турецкий марш Моцарта.

Жена Синютина Наталья Федоровна была мужу верным другом и помощником. По ее словам, жизнь Владимира была многотрудной, но он шел по ней целеустремленно, не впадая в отчаянье. Помогал людям, вечно за кого-то хлопотал, очень любил сыновей и постоянно с ними возился. В быту довольствовался малым, не накопил капитала. Был честен, редко шел на компромиссы, фантазер, романтик, по натуре – боец. Всюду руководствовался здравым смыслом, ненавидел мракобесие и преклонялся перед силой честного разума.

«Володя, конечно, был удивительной личностью, его теоретические разработки совпадали с его жизненным кредо, – сказала Наталья Федоровна. – Душа всех компаний, пел, играл на гитаре, любимец женщин, молодых и старушек, имел множество врагов и друзей. И в то же время он был очень ранимым, часто в обыденной жизни – наивный ребенок, конце жизни – мятущийся, живущий в постоянной тревоге. Может, от двух перенесенных инфарктов начал бояться больниц. Володя перенес их дома в 1978 и 1985 годах…».

Замечательного человека и учёного не стало 8 декабря 1990 года. Я – один из немногих, кто помнит его молодым.

(Вадим Пархоменко)

Вадим Пархоменко четверть века проработал в книжной редакции Лениздата. Он принадлежал к тому поколению, чье детство во многом совпало с годами Великой Отечественной войны. В его памяти навсегда сохранились события сурового времени. Не только журналист, но и поэт, Пархоменко рассказывал в стихах о своих юных годах и судьбах сверстников. В его памяти оживали картины незабываемого прошлого:

Вадим Пархоменко

Внешне жизнь Вадима была схожа с жизнью многих юных ленинградцев. Родился он 19 июня 1932 года в Луганске, в тридцать пятом родители переехали в Ленинград. Жил Вадим в тогдашнем Октябрьском районе, учился в школе №35 (потом она стала школой №254). Ему шел десятый год, когда немецко-фашистские войска вплотную подступили к городу на Неве. Начались бомбежки и артобстрелы. Детей из 35-й школы эвакуировали в Курганскую область, в село Бердюжье, где был создан детский дом. В нем Вадим жил четыре года.

Далеко не каждому из обитателей этого детдома удалось дожить до преклонных лет. В стихотворении Пархоменко, посвященном другу, бывшему детдомовцу Анатолию Дысину, говорится о том, как переживания военных лет сказались на здоровье «детей войны»:

Потом – возвращение в родной город, окончание десятилетки. Поездки с дружками в окрестности, на места недавних боев. Ребята искали оружие, но обычно их добычей были патроны и взрывчатка. Некоторые из пацанов сами подрывались на минах.

В школе Вадиму особенно нравились уроки литературы. Любовь к ней привела юношу на филологический факультет Ленинградского университета. Учился он на славянском отделении, в болгарской группе. Одновременно писал стихи, посещал занятия в литературном объединении «Нарвская застава» при Дворце культуры имени М. Горького. Руководил ЛИТО недавний фронтовик Николай Новоселов. Товарищами Вадима по объединению стали молодые поэты: Николай Рубцов, Валентин Горшков, Сергей Давыдов, Александр Морев, Эдуард Шнейдерман, Семен Беленький…

Вадим Пархоменко

с женой Людмилой

В 1960 году Вадим был принят на работу в Лениздат и трудился в нем четверть века. Без отрыва от производства окончил факультет журналистики Высшей партийной школы. Работал старшим редактором отдела общественно-политической литературы, при его участии в свет вышли десятки книг самой разной тематики. Окружающим он запомнился как опытный, умелый редактор. Поэтому Вадима высоко ценил начальник отдела массово-политической литературы – Юрий Капитонович Хрящев, ветеран войны, капитан первого ранга.

Мне Вадим запомнился, как чуткий товарищ и талантливый человек. Мы работали в разных редакциях, но нас влекло друг к другу общее филфаковское прошлое. Помню наши встречи в коридорах Дома прессы, беглый обмен новостями и обстоятельные беседы за стаканом вина дома у Вадима или в забегаловке «У Пяти углов». Незабываемы и совместные автобусные поездки за грибами.

Как творческая личность Пархоменко раскрывался не только в редакторской, но и в литературной деятельности. Его стихи появлялись в газетах «Труд», «Комсомольская правда», «Ленинградская правда», «Вечерний Ленинград», в альманахе «Молодой Ленинград», в сборниках поэзии «Ясные дали» и «Голоса над Невой».

В дальнейшем стихи Пархоменко публиковали в прессе все реже. У автора не имелось влиятельных покровителей. Почти все время поглощал напряженный редакторский труд.

Сборники стихов Вадима были изданы в перестроечные годы стараниями вдовы поэта Людмилы Михайловны Пархоменко. За свой счет она издала три небольших книги мужа: «Паровозные гудки», «Теплоходы с речного вокзала», «Осенние строки». Эта замечательная женщина делает все, что может, для сохранения памяти о любимом супруге.

Пархоменко писал не только стихи, но и прозу. О том, как ленинградские дети жили во время войны в эвакуации, он рассказал в книге «Четыре тревожных года». Художественно-документальная повесть была выпущена Лениздатом в 1976 году. По просьбам юных читателей в 1985 году – под названием «Вдалеке от родного дома» – увидело свет ее второе, несколько измененное издание. Книг на эту тему и ныне очень мало.

В повести Пархоменко в увлекательной форме рассказал о жизни детдомовцев в Сибири, о борьбе педагогов и детей за выживание, о работе в колхозе, том, как перевоспитывали хулиганов, как рождалась прочная ребячья дружба, как не умирала вера в победу над ненавистным врагом.

Пархоменко скончался 20 июля 1985 года и был погребен на Богословском кладбище, где покоятся и мои родственники.

Я иногда прихожу на могилу своего товарища. Он внимательно смотрит на меня с фотографии на гранитном памятнике: у него пытливый взгляд и добрая улыбка. На груди мерцает значок Союза журналистов…

(Ефим Салита)

3 октября 2014 года бывшему главному редактору газеты «Телевидение. Радио» Ефиму Григорьевичу Салите исполнилось 90 лет. Он – участник Великой Отечественной войны, автор нескольких художественно-документальных книг о выдающихся деятелях русской литературы, искусства и культуры.

Более сорока лет Ефим Григорьевич возглавлял популярную в Ленинграде, потом в Петербурге, газету «Телевидение. Радио». Ее тираж одно время достигал миллиона экземпляров. Она играла заметную роль в культурной жизни города и области.

Мне довелось не один десяток лет поработать в этой газете под начальством Ефима Григорьевича. Нас связывали хорошие деловые и внеслужебные отношения. Считаю своим долгом рассказать читателям об этом смелом, талантливом и добром человеке.

Родился он в 1924 году в Новгороде-Северском, районном городке Черниговской области. В конце 20-х годов их семья переехала в Ленинград, но каждое лето мать с тремя сыновьями приезжала отдыхать в родные места. В городке еще сохранились частный извоз, конюшни. Держал лошадей и один из соседей, который доверял знакомым мальчишкам гонять табун в ночное, пасти в лугах. Тогда-то Фима и наловчился ездить верхом, ухаживать за конями.

Летом 1941 года он с матерью по обыкновению отдыхал на Черниговщине, и вдруг началась война. Враг так стремительно приближался к Новгороду-Северскому, что им едва удалось избежать плена. И вот эшелон с беженцами тянется на восток. Задержки на станциях. Бомбежки. Наконец, обосновались на жительство в одном из поселков Убинского района Новосибирской области.

Старшие братья Григорий и Владимир были призваны в армию. А младший, Ефим, учился в школе и работал совхозным конюхом. В 1941 году, когда пришли похоронки на старших братьев, девятиклассник сказал директору совхоза:

– Ухожу на фронт. Оставляю маму на вас…

Два месяца Ефима обучали в пулеметно-минометном училище. Затем курсантов посадили на поезд и отправили под Сталинград. На передовой гвардии младший сержант Салита командовал пулеметным расчетом.

62-я армия генерала Василия Чуйкова, ставшая вскоре 8-й гвардейской, вела ожесточенные сражения с противником. В одном из боев особо отличился младший сержант Ефим Салита. В представлении его к награде говорится:

Ефим Салита – казак корпуса генерала Плиева

«В боях за село Голая Долина 24.07. 1943 года неоднократно отражал контратаки пехотных частей противника. Ведя уничтожающий огонь из своего пулемета по передней цепи врага, стойко и мужественно удерживал занимаемый рубеж. Будучи раненным, тов. Салита не ушел с поля боя и продолжал вести губительный огонь, уничтожил 20 солдат противника и одну огневую точку. Контратака была отбита»

(сайт «Подвиг народа»).

Салита был удостоен высокой солдатской награды – медали «За отвагу». В бою у него оказалась перебита кость правой руки. Это было первое из трех фронтовых ранений. После лечения в госпитале медкомиссия признала Салиту «годным к нестроевой службе». Но он хотел воевать, отомстить за погибших братьев.

В Армавире начальник пересыльного пункта предложил молодому инвалиду демобилизоваться. Салита не захотел. Он встретил в городе офицера-кавалериста. Тот шел в черкеске, на голове – папаха, на боку – клинок. Не воин, а загляденье! Салита бросился к нему, попросил:

– Возьмите меня в свою команду, я с детства умею обращаться с лошадьми…

И повезло: парня зачислили в запасной кавалерийский полк. В первый же день командир части, встретив Салиту на плацу, спросил:

– Почему отдаете честь левой рукой? – и, выслушав ответ, приказал зачислить бойца в комендантский, то есть хозяйственный взвод.

Тогда Салита сел в эшелон, в котором отправлялось на передовую пополнение 40-го казачьего корпуса. На фронте он командовал орудийным расчетом. Дело в том, что в каждом кавалерийском полку имелись две батареи. Одна – 76-миллиметровых пушек (образца 1927 года) и вторая – сорокапяток. 76-миллиметровые орудия тянули шестерки коней, запряженных парами…

Вот как рассказал мне о своих фронтовых буднях Ефим Григорьевич:

«Корневой парой лошадей управлял дядя Миша Ткаченко, красивый высокий человек с Кубани. Средним выносом – учитель в гражданке, фамилию его забыл. Однажды во время авиационного налета на нас обрушился бомбовой удар. Лежу, упершись головой в ноги учителя. Враг отбомбился, улетел. Я поднялся. Вижу: учитель переворачивается на спину, а нога у него в прежнем положении – перебило. Я кинулся к пушке. Осколок бомбы сорвал гайку, стержень откатника вырвался и пробил лошади голову…

В Белоруссии враг нас запер, окружил, думал, что мы будем прорываться назад, на восток. Но Исса Плиев, он командовал нашим корпусом, перехитрил: мы вырвались на запад. Прозвучало: «По коням!». И скачем, скачем…

Плиева хорошо помню, он осетин. Однажды сижу на лафете, дремлю над книгой и вижу белые ноги лошади. У комкора была великолепная лошадь, с желтой волнистой гривой почти до колен, как на картинах Васнецова.

– Что читаете?

– «Божественную комедию» (мне надо было думать о будущем, я в Армавире на толкучке выменял за соль учебники для 9-10-х классов – «Химию» Верховского, «Геометрию» Киселева – и двухтомник Данте).

– Что «Земную жизнь, дойдя до половины…»? Так, кажется, у Данте?

– Так, – кивнул я…

– Ну, тебе далеко до половины. Еще и четверти, пожалуй, не дожил, – сказал генерал и ускакал, сопровождаемый офицерами и охраной.

В Венгрии, опять в рейде, на нас вышла колонна фашистских танков. Побило лошадей, погиб ездовой Бисов. Книги мои оказались прошиты осколками. Всегда после боя настроение тяжелое. Я тащу на себе седло, а снаряды падают впереди, сзади…»

Корпус генерала Плиева воевал в Европе. Обычно артиллерия делала «дырочку» в боевых порядках противника. В этот разрыв и устремлялся казачий гвардейский корпус с приданной ему танковой бригадой, сея панику во вражеских тылах. Казаки Плиева участвовали в освобождении Румынии Венгрии, Чехословакии.

В бою за освобождение города Брно младший сержант гвардии Салита, умело командуя расчетом орудия полковой батареи, содействовал успешному форсированию нашими войсками реки Свратка. Приказом по подразделению от 6 мая 1945 года он был награжден второй медалью «За отвагу».

После окончания войны Салита, уже старший сержант, вернулся в Ленинград. Ему было всего двадцать лет. В декабре 1945 года он демобилизовался, окончил десятый класс вечерней школы и поступил на отделение журналистики филологического факультета Ленинградского университета.

Конец ознакомительного фрагмента.