Работорговцы. Русь измочаленная. Глава шестая, (Юрий Гаврюченков, 2012)

Глава шестая,

в которой люди гуляют на княжеском пиру и лицезрят безумие бардов

Ватага опоздала к началу. Скопившимся у парадного крыльца нищебродам уже вынесли подачку, однако до объедков, как заметил Щавель, было далеко.

На нижней ступеньке нагло расселся измождённый мужчина лет сорока пяти, с серебристым ёжиком волос, посреди которого топорщился крашенный соплями зеленоватый ирокез. Одет мужчина был в драный шведский свитер и растянутые на коленях портки. Он угрюмо глодал варёную рыбу, сплёвывая кости обратно в шлёнку.

Щавель остановился:

– Здравствуй, Лузга.

Мужчина зыркнул исподлобья, ощерился по-волчьи:

– Щавель? Тебя-то как, старого, занесло?

– Князь пригласил, – с достоинством ответил Щавель. – Ты почто рыбу какую-то жуёшь, словно зимогор на паперти?

– Да я хоть хрен жую, да на воле живу, – огрызнулся Лузга.

– Идём с нами.

– Я жетон свой вчера потерял, а может, пропил. Да чёрт с ним!

– Ерунда, уладим.

– Кто раба пустит?

– Не парься.

– Это уд в гузне парится, а я обедаю.

– Идём, – терпеливо повторил Щавель.

– Хы, – Лузга вытер руки о башку, отставил миску, к которой тут же метнулись нищеброды, и с ленцой поднялся. Двигался он развязно, как на разболтанных шарнирах, привычно ставя в известность окружающих о своей возможности в любую секунду положить на них огромный болт.

Вход по праздничному делу пас усиленный наряд. Щавель предъявил пригласительный жетон, кивнул на спутников:

– Эти трое со мной.

– Пропуск на одного, – процедил ражий детина в красном золотогалунном кафтане.

– Елду сосёшь, губой трясёшь? – немедленно залупился Лузга.

По невидимому сигналу подтянулась четвёрка дюжих молодцов внутреннего поста с дубинками на поясе.

– Шли бы вы подобру-поздорову, – дружинник попёр на дармоедов, затеяв массой выдавить их с крыльца, но натолкнулся на холодный и жёсткий взгляд Щавеля. Рука сама потянулась к дубинке.

– Не вздумай, – Щавель не сдвинулся с места. – Яйца оторву.

Неизвестно, чем закончилось бы, однако из кремлёвского нутра вынырнул Иоанн Прекрасногорский. Молодой чиновник был принаряжен, опрятен и трезв. Должно быть, мудрый князь приставил следить за входящим трафиком.

– Здравствуй, командир Щавель! – мгновенно сориентировался он. – Ты как раз вовремя.

Дружинники расступились, с испугом и недоверием глядя на невзрачного человека с глазами как ледяной меч. Командир – предводитель тысячи воинов, внушал уважение и страх. Всех новгородских командиров кремлёвская охрана знала в лицо, то были бояре и они давно сидели за княжеским столом. Неизвестный командир вызывал тревожные мысли. Кто ведает, чего ждать от незнакомца? Захочет – убьёт, и ничего человеку за убой холопа не будет. Мог и муды оторвать, как обещал. Он если боярин, то стой да терпи, пока рвёт, иначе на кол.

Богатая череда переживаний отразилась на лицах дружинников. Головы поникли, а понты разбились вдребезги.

Иоанн Прекрасногорский вышел на крыльцо.

– Со мной трое, – предупредил Щавель. – Мой сын Жёлудь, Лузга и вот этот ухарь в красном колпаке, Михан.

– Не похож на матроса, – пошутил Иоанн.

– Станет, – обронил Щавель. – Попадёт на галеры… или на рею, ворон кормить.

– Проходите, гости дорогие, – рассмеялся Иоанн. – Рад видеть вас за большим столом. И тебя, уважаемый Лузга, тоже.

– Имал я вас в попу и, наверное, в жопу, – от чистого сердца признался Лузга. – Всю вашу гадскую систему и тупорылую канцелярию!

– Вынужден правилами внутреннего распорядка осведомиться, нет ли у вас при себе оружия?

– Лузга, у тебя есть оружие? – спросил Щавель.

– Нет, – серьёзно ответил Лузга.

– У нас нет оружия, – сказал за всех Щавель. – Веди спокойно, почтенный Иоанн. Кстати, не чрезмерно ли нас набралось?

– Ты, командир Щавель, волен привести кого угодно и сколько угодно, – известил Иоанн, сопровождая ватагу в трапезный зал. – В разумных, естественно, пределах.

– Да базар нанэ, порожняк ты гонишь, – Лузга шкандыбал, засунув руки в карманы. – Базар тебе нужен!

Гул, доносящийся из распахнутых дверей, превратился в оглушительный гомон, когда они вошли в зал.

– Тебе, – вежливо напомнил Иоанн, – среди людей места нет.

– Помню я, с вами хрен забудешь, – насупился Лузга. – Люди… такие козлы!

Запахи… Парни широко раздували ноздри, вертели головой, глаза их засверкали. Ароматы жаркого и печева обрушились на них со всех сторон, и с каждой стороны разные.

Середину трапезного зала занимал огромный общий стол, густо обсаженный людьми. К дальнему его краю примыкал серёдкой стол княжеский, высившийся на особом приступочке. Вдоль стен тянулись столы поплоше. Возле окон пировала мутная шлоебень и молодёжь, возле двери ютились барды, эльфийские евнухи, танцоры, акробаты и шуты, а также вольная, но полезная чернь. К ним сразу же направился Лузга.

– Дозволь проводить, командир Щавель, к ожидающему тебя месту по правую руку от светлейшего князя, – испросил разрешения Иоанн Прекрасногорский.

– А нам куда? – встрял Жёлудь, не бывавший, кроме отеческого дома, ни на одном пиру.

– Твой красный пролетарий уже нашёл свою ударницу труда? – осведомился Иоанн.

– Нет, он дурак, – ответил за сына Щавель. – И этот начинающий греческий пират тоже.

– Тогда вам место с парнями, у окна, – соответственно этикету направил молодцов Иоанн. – Здесь едят мужчины. Тебе, Михан, лучше снять колпак и вовсе не надевать его в городе.

– Размести их, – приказал Щавель и направился к своему столу, невольно зацепившись взглядом за сиявшую по левую руку от князя жемчужину.

Мужи на общаке зыркали на незнакомца в невзрачной одежде и с новой силой затевали разговор. Незнакомец меж тем прошествовал во главу, поклонился князю, приложил руку к сердцу и воздал почести светлейшей княгине. А потом случилось неожиданное: князь Великого Новгорода радушным жестом предложил незнакомцу воссесть одесную, а княгиня поднялась, наполнила золотую чашу и поднесла дорогому гостю. Гвалт сам собою затих от такой небывальщины. Щавель встал.

– За твою вечную красоту, княгиня Улита, – вроде бы негромко, но так, что слышно стало во всех углах трапезной, произнёс Щавель. – Озаряющая своим светом великое княжество, сияй всегда для нас, светлейшая!

Он выпил до дна.

– Слава! Слава! Слава! – дружно и хрипло заорали за столами, гулко заклокотал алкоголь, разом вливаясь в сотню прожжённых спиртягой глоток.

Щавель ничуть не покривил душой. Сорок лет и семеро детей не сумели избыть красы светлейшей княгини. Яркой внешностью Улита приковывала взгляд. Хочешь не хочешь, а глаза сами возвращались к ней, и ничего тут поделать было нельзя. Редкая сука, с детства избалованная мужским вниманием, светлейшая княгиня сознавала свою красоту и умело ею пользовалась. Щавель издавна ведал её гадские качества, но противостоять чарам не мог, а потому исправно сторонился Улиты. Она была аццкая сотона и дщерь погибели.

– Ты, как всегда, вовремя, дорогой друг, – заметил князь. – Мы как раз собирались поднять второй тост.

– Кто-то должен, – сказал Щавель.

Он разместился промеж виденного давеча боярина в медвежьих сапогах и рослого пузатого волгаря с широким костистым лицом. Руки как лопаты и косая сажень в плечах выдавали в нём силу немереную.

– Знакомьтесь, други, с командиром Щавелем, – продолжил князь. – Знакомься, Щавель: воевода Хват, – указал он на боярина. – А это знатный работорговец Карп, он пойдёт с тобой начальником каравана.

Волгарь и Щавель переглянулись с интересом. «Нелегко придётся», – подумал Щавель. Пожали руки. Воевода Хват ручкаться погнушался, кивнул только да засопел в кубок.

– Сотник Литвин, – представил князь справного тридцатилетнего воина, сидевшего по левую руку от княгини. – Пойдёт с полусотней лучших моих дружинников до славного града Великого Мурома. Там губернатор выделит ещё сотню.

– Конных али пеших? – уточнил Щавель.

– Пеших. Откуда у него конные… – пренебрежительно обронил светлейший.

«Чтобы свою долю не упустить, которую мы соберём за их землями», – не сильно обрадовался сборному войску Щавель, но и не огорчился. Хлопотный обратный путь каравана ложился на плечи знатного работорговца Карпа да сотника Литвина, которому предстояло разрешать вопросы единоначалия с муромцами. Заслуженному княжескому товарищу, избавленному от организационных хлопот, предстояло всего лишь сунуть голову в пасть Железной Орды.

Щавель ничего не говорил. Наблюдал. Думал. Взял столовый прибор светлого нержавеющего металла – вилку и нож с закруглённым тупым концом. То были изделия древней работы, о чём свидетельствовали буквы НЕРЖ на клинке. На всех столах были такие ножи, иных в присутствии князя не допускалось. Придвинул блюдо с финской салями. Освежевал колбасу, воткнул в нее вилку, порезал не ахти каким острым лезвием. Закусил. Посмотрел на общак. Примеченный давеча боярин Волокита подманил случившегося поблизости халдея, пробубнил ему в ухо приказ. Халдей умёлся к холопскому столу.

– Лузгу тоже со мной отправляешь? – как бы невзначай поинтересовался Щавель.

– С тобой, – легко разменял князь давнего приспешника. – Тебе ружейный мастер пригодится. Он к тому же края ордынские знает.

– Не страшится снова на промзону угодить?

– Страшится, да кому его забота интересна?

Князь словно усовестился и, призвав к себе виночерпия, отправил за Лузгой. Тот не замедлил явиться, держась возле стола, однако же на почтительном расстоянии, не оскверняя смрадным дыханием чистейших явств.

– Какая птица к нам залетела, – отметил светлейший.

– Чтоб я видел тебя на одной ноге, а ты меня одним глазом! – поприветствовал его Лузга.

Гости заржали. Даже Щавель против своей воли улыбнулся. По знаку светлейшего виночерпий бросил Лузге сочный кус, в который тот жадно вцепился. Тем временем от холопского стола отделились три барда, среди которых Щавель не без удивления приметил Филиппа. Они стали в ряд, дружно ударили по струнам и грянули песню про греческого матроса, приплывшего на Русь дурь показать. Грек не умел ничего и вечно попадал то впросак, то в тухлую яму. Даже спать на русской печи ему не удавалось.

В три глотки барды легко перекрывали трапезный гам, донося до самых дальних ушей истинную правду о заморских мореманах:

– Что за раздоры такие у боярина Волокиты с купцом Попадакисом, что тот ловчит его достать при каждом удобном случае? – осведомился Щавель у неразговорчивого воеводы.

– Развёл, по своему обычаю, мерзость, – неохотно отозвался Хват. – Симпозиумы всякие. Ладно бы с рабами, а то заманивает новгородских парней, поганец. Вот Волокита и хочет его купчество в Новгороде Великом прикрыть.

«И его дело себе забрать, – догадался Щавель. – Однако симпозиумы – это явный перебор. Попадакис, видать, крупный делец, если позволяет такое на чужбине, а Волоките победа не светит, раз их обоих князь на пир пригласил. Светлейший мудр, как всегда. Разделяет, дабы самому властвовать безраздельно».

Он по возможности старался вникать в местные расклады. Город предстояло вскорости покинуть, но знание подоплёки деловой жизни никогда не бывает лишним.

– Двинь к нам Бояна, – распорядился князь.

Когда к первому столу подвели дряхлого барда с трухлявыми гуслями, светлейший даванул косяка на Щавеля и обратился к Бояну:

– Поведай нам, достойный, о хане Беркеме и его басурманском княжестве.

– Хан Беркем огромный как гора, – старец тронул шёлковые струны, гусли отозвались мягким негромким звоном. – Голова его как пивной котёл. Бежит, земля дрожит, упадёт, три дня лежит. Когда говорит, изо рта дым валит, а храпит, аж гром гремит.

«Как с таким справиться? – закручинился Щавель, слушая старый боян старого Бояна. – Действительна ведь народная молва! Народ, он врать не будет. Надо самому на хана посмотреть, пробраться в ставку и глянуть. Хоть краем глаза».

Медовуха незаметно оплела его мозг ядовитой лозой, источающей в кровь сладкий дурман затмения разума. Старец вещал о непобедимом царстве тьмы, огня и железа, утопающем в зловонном тумане, который можно почуять издалека. Захотелось накатить ещё. Щавель совершил неожиданный для самого себя поступок – воздел длань и громко щёлкнул пальцами.

– И то верно! – одобрил воевода.

Виночерпий засуетился, сохраняя видимость напыщенности. Князя окружила заботой самолично супруга.

– Отведай, милый, – проворковала Улита, – елду на меду.

Княгиня налила в княжеский кубок духмяной медовухи, вывалила в глубокую миску притаившуюся на дне кувшина елду, любовно глянула на князя. Светлейший расправил плечи, поднял кубок.

– За нас с вами! – зычно отвесил он.

– За нас с вами! За нас с вами! – подхватили за общим столом, и понеслось по залу до самого дальнего конца, привычно меняясь в дороге: – И чёрт с ними! И чёрт с ними!

Радушные новгородцы и гости выпили.

Князь навернул смачной елды. Ему сразу захорошело.

– Пей, Лузга, – приказал он. – Последний день в Великом Новгороде. Послезавтра в Орду идёшь. Напейся вдрызг!

– А то, светлейший князь! Мы по обычаю жрём: как мёд, так ложкой, как добро, так половником. Дозволь отпить из твоего кубка?

– Вот уж хрен тебе, – рассмеялся князь. – Из крухана помойного тяпнешь.

– Я тяпну, – согласился Лузга, – что я, не русский человек? Всю жизнь так пьём, привыкли.

Он подставил свою запомоенную кружку виночерпию, который с видом величайшего недовольства наполнил её медовухой.

«Третий тост – не чокаясь», – машинально подумал Щавель, но прикинул, что гости активно пили между тостами, и не стал заморачиваться.

Третью, впрочем, опрокинули молча и, не сговариваясь, все разом. Медовуха шла гладко, била сильно.

– Устроим состязание бардов, – заявил светлейший.

– Рано ты сегодня, – заметила Улита, но князь не слушал:

– Желаю, чтобы все!..

– Ты пей, да Бога разумей! – напомнил Лузга.

– Какого из…? – усмехнулся Щавель.

– Какая те разница, поганый язычник? Тебе что солнце, что колесо, лишь бы круглое.

Княжеская воля явила себя пред честным народом в лице статного дружинника посредь зала.

– Неср-равне-е-енная Агузар! – зычно протянул он.

На его место выскочила гибкая смуглянка с узкими хитрыми глазищами. Повела гузкой, топнула ножкой, зазвенели монисты. Ей подали гитару.

«Экое чудо! – оценил Щавель. – Ни фига не понять, а все замерли будто примороженные. Светлейший, как всегда, умеет удивить, знатно подготовился. Теперь его победить будет трудно. С бабой кому тягаться…»

– Пляшет и поёт. Во даёт, колба малафейная! – восхитился Лузга.

Танцовщице похлопали. Выпили. Настал черёд гостей. Минуту выжидали, кто первый ответит на вызов князя. Своих бардов привели немногие. Над общим столом выросла пшеничная копна. Двухметровый швед протянул руку к холопскому столу, указал на кого-то, звонко щёлкнул пальцами.

– Ларс!

Вызванный бард оказался упитанным мужичком в зелёной шляпе с пером. Он сноровисто повесил на грудь лютню, забренчал воровато и предательски:

Ударил, что было дури, по струнам и заблажил истошно:

Ларса проводили аплодисментами, но было заметно, что несравненная Агузар осталась несравненной. Припомнив её песнопения, эльфийский купец подал знак своему барду. Из-за холопского стола поднялся тощий весёлый эльф с греческой кифарой. Его заскорузлые уши украшал длинный венчик светлых волос.

Дружинник, объявляющий претендентов, пошептался с ним, вышел на середину зала.

– Движущийся навстречу судьбе менестрель Йа… Иэ… э… Эльтерриэль, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра! – с трудом закончил детина.

– Надо выпить! – сказал князь.

Эльф тронул струны:

Затяжная баллада эльфа позволила слушателям не торопясь опустошить пару кубков, когда, наконец, переливчатая мелодия стала подводить к завершению:

Глаза Эльтерриэля закатились, пугая фиолетовыми белками, пасть изрыгнула:

– Ph’nglui mglw’nafh Cthulhu R’lyeh wgah’nagl fhtagn!!!

По спине Щавеля пробежал холодок. Хмель как ветром сдуло.

– Затмение эльфов! – крикнул он, вскакивая и загораживая князя. – Всем творить крестное знамение!

Гости повскакали из-за общака. Кого-то толкнули, нездешним голубоватым светом блеснул нож.

– Стража! – проревел воевода. – Мочи! – И ринулся разнимать.

В трапезную ринулась охрана с заготовленными вёдрами. Сверкнула вода. Свалка рассыпалась, оставив недвижно повалившееся на блюда тело. Кому-то крутили руки. Пара дюжих дружинников уволакивала прочь обезумевшего барда, а он корчился и голосил:

– Wgah’nagl fhtagn! Wgah’nagl fhtagn!

Улита сидела, заткнув уши, дабы не оскверняться эльфийской мерзостью. Благость, исходящая от эльфов, была сравнима с податью Отца Небесного, но также и пакость их превосходила человеческую безмерно.

– Вот, – воевода вернулся, бросил на стол окровавленный скин-ду. – Купец дунайский Штефан. Пронёс под мышкой, дурило.

– Кого зарезал? – спросил князь.

– Доктора Пантелея, – сообщил воевода и почему-то виновато посмотрел на караванщика: – Лепилу твоего.