Глава 3
В садике и в школе, он всегда держался в стороне от других ребят. Да и, судя по всему, играть с ним, или сидеть за одной партой, особого желания никто не испытывал. Медленные, неуклюжие движения. Рябое, в угрях лицо. Вечно сопящий нос. Засаленные немытые неделями светлые волосы, и серая землистая шея. На руках цыпки. Грязные ногти обгрызены. И запах. Не поддающийся описанию запах немытого тела, долго нестиранного белья и водочного перегара пьющих родителей.
Учитель литературы и классная дама Клара Степановна, называла его «Рвотный порошок» и не зря.
Однажды, вначале учебного года, в класс пришла новенькая и по незнанию села рядом с ним. Девочку вырвало прямо на парту, на форму и на пол. Потом она упала в обморок. Через пару минут её вынесла из класса на руках школьный медик тётя Ира.
После этого случая, его усаживали на самый последний ряд, за самую последнюю парту.
Его не били только потому, что одна мысль о прикосновении к нему вызывала омерзение даже у мальчишек. В школьном журнале, напротив его фамилии стояли одни двойки. Уроков он не учил. Ходил в школу, в основном для того, что бы спрятаться на перемене в чулан, где технички хранили свои вёдра и швабры, и наблюдать.
Чулан располагался под лестничным пролётом. Закрыв за собой дверь, он вынимал из сколоченной из досок стены сучок. Приникнув к отверстию, он замирал. Сердце начинало стучать сильнее. Его рот приоткрывался, обнажая нечищеные зубы. Сиплое дыхание учащалось. Правая рука медленно опускалась за пояс брюк и ниже, в смердящую промежность. Грязные пальцы обхватывали торчащий пенис и судорожно дёргали его, пока тёплая липкая жидкость не начинала толчками стекать по руке и дальше, на вздрагивающие и подгибающие коленки. Его как магнитом притягивали трусики. Разноцветные, маленькие девчачьи трусики с котятами, мишками, цветочками и пупсиками, мелькавшие по лестнице над ним, из-под юбок и платьев. Взрослые женщины его не интересовали. Как-то, он попробовал подсмотреть в бане, в окно женского отделения. Но когда он увидел раздевавшуюся женщину – его вырвало.
Спустя какое-то врем его, по настоянию классной дамы и родительского комитета, перевели в школу для детей, отстающих в развитии. Отец заявил, что его сыну незачем учиться с дурачками, и лучше ему тогда работать дома. Но отца обязали направить его на обучение и, благодаря этому, он был обучен, хоть как-то контактировать с окружающим миром и жить в нём.
Дома его ожидали огород, куры, свиньи, бочки с водой, дрова, всегда пьяный и злой отец и мать, плачущая от побоев, но каждый день пьющая с отцом вонючий самогон. Иногда она украдкой, совала ему в грязную ладонь кусок рафинада или печенюшку, не переставая лить слёзы. Закончив дела по дому, он уходил в сарай. Там, в углу за поленьями дров он прятал коробку, полную девчёночьих трусов. Он воровал их с бельевых верёвок, во дворах многоэтажек.
Иногда он ловил кошку и долго издевался над ней. Замучив до смерти, он уносил её в конец огорода и хоронил там, изображая при этом похоронную музыку гортанным грудным стоном.
Ровно в девять часов вечера, он прятался в заросли малины, которые густо росли вдоль забора, отделяющего их двор, от соседнего. Летом, на крыльцо соседнего дома выставляли большую белую ванну и в ней, перед сном купалась девочка. Ей было от силы шесть или семь лет, и на её теле ещё не росли волоски. Быстро раздевшись, она забиралась в пенную ванну и плюхалась там минут пять. Потом приходила мать, мыла и уносила её на руках, завернув в большое розовое полотенце. А он, весь трясущийся от возбуждения бежал в свой сарай, хватал в одну руку первые попавшиеся трусы из коробки, а другую засовывал в штаны.
В армию его не взяли из-за отставания в умственном развитии и плоскостопия. Однажды, когда ему исполнилось восемнадцать, отец взял, и привёл его в ЖКХ фабрики, где сам работал дворником при общежитии. Его взяли на работу. Сначала тоже дворником, но ему не понравилось, и он прибился к сантехникам.
Его влекли подвалы в многоэтажках. Сырые, грязные и тёмные. Окна в них располагались так, что стоя в полный рост, можно было увидеть из них только ноги прохожих. Если встать вплотную к окну, то получался такой же вид, что и в школе, из чулана техничек. Забравшись после работы в подвал, он часами простаивал там, в ожидании. Девочки прыгали в классики или на скакалках, а он не отрываясь, жадно всматривался под юбочки, сжимая в штанах пенис грязной рукой.
Однажды, в каком-то из дворов, его заметили, и отец одной из девочек так отделал его ногами, что около недели болели все мышцы. Обладая большой физической силой, он никак не мог успеть за избивающим его мужчиной. Он мычал и мотал головой после каждого удара, неуклюже взмахивал руками, стараясь схватить обидчика, но всё было тщетно. Замедленная реакция – результат отставания в развитии. Воя от злости и обиды он просто убежал. С тех пор, у него развился рефлекс. Он стал осторожней и начал с боязнью, относится к взрослым мужчинам.
Он не раз видел на работе, как сантехники делали себе ножи в мастерской, обтачивая полоску металла на наждачном круге. Он взял, и пока никого не было, тоже обточил, как смог, обломок плоского напильника. А вместо ручки намотал побольше синей изоленты. Получился короткий острый ножик, который он всегда теперь носил с собой.
Всё изменилось после того, как отравившись самодельной водкой, умерли отец и мать. Он остался один. Особой нужды он не испытывал, так как с детства привык работать по хозяйству, возделывать огород, ухаживать за животными. Он не пил и не курил. Но исчезли, постоянный страх получить затрещину от отца за малейший промах, и слёзы матери, вызывавшие в нём чувство вины и вынуждавшие отдавать деньги ей, на опохмелку.
Он стал теперь сам по себе.
Через некоторое время ему понравилось так жить. Его никто теперь не наказывал. У него скопились деньги, потому, что их перестали отбирать, а куда их тратить он не знал. Погреб и ледник то же ломились от продуктов, потому, что он ничего не пропивал. Ему очень нравилось, что соседи здоровались с ним. Но настоящее удовольствие он получал, когда приходили морозы, и наставало время рубить курам головы и резать свиней. Он видел, как это делал отец. Будучи очень сильным, он всегда удерживал свинью, пока отец забивал её ножом.
Перед тем, как отрубить дёргающейся и орущей курице голову, он каждый раз выдерживал паузу и сдавливал тёплое тельце сильной рукой. Ему нравилось это ощущение, когда беспомощное существо полностью находится в его власти. Но когда он в одиночку, после непродолжительной борьбы, первый раз сам зарезал свинью, у него возбудился пенис, и пришлось бежать в сарай. Там, над коробкой с трусиками он испытал небывалый по остроте оргазм. Такого с ним ещё не было. Тогда он не стал сразу резать вторую свинью, а взялся за неё только через неделю. В течение всех семи дней, он заходил в свинарник и подолгу смотрел на свою будущую жертву.