Пёзский волок. Серия «Мои кольца. Встречь солнца». Книга первая. Часть первая. Вверх по Пёзе и Рочуге! (Василий Киреев)

Нижняя и Средняя Пёза

Итак, 18—30, 26 августа. Старт. Слегка удивлённые бычана машут нам рукой из-под зонтиков – дождь то стихнет, то снова начинает забираться мелкими капельками под капюшон.

Плот привязан к головной «ракете», что в какой-то степени удивительно нам самим. Вообще, эмоции переполняют и нас, и проводников:

«По родным просторам Пёзы

Не во сне, а наяву, —

Слава, слава Тебе, Боже, —

Я на лодочке плыву…

Хорошо!» (Н. Окулов, там же)

Минут пятнадцать требуется нам, чтобы вырулить из старицы и войти во вновь сформированное русло. Минуем паром. Всё. Пока приспосабливаемся – мы с Серёгой и Олегом (давайте, чтоб не путаться, Олег, который Коткин, так и останется Олегом, а Олег, который Кажарский, так и останется Олежкой, ок?) на носу «ракеты», управляемой Федотычем, а Димон с Олежкой на резинке под «Ветерком». Олежка уже начал осваиваться в роли оператора.

Оператор

Первым не выдерживает Серёга – «ну, река же, скорость – что надо для троллинга», – и уходит на резинку со спиннингом.

А резинка начинает отставать. И «ракета» идёт пока на средних оборотах – движок же новый. Тем не менее, пытаемся замерить определяющие параметры – скорость и расход топлива. «Ракета» идёт примерно 6 км в час, добавление оборотов до максимума дает целых семь с половиной – похоже, с графиком я просчитался. Идти на полных 7 с половиной – смысла нет, поскольку такой режим увеличивает расход топлива почти вдвое – не та плата за полтора километра в час выигрыша. От измерений отвлекает вдруг замолкший «Ветерок», поначалу установленный на резинку. Ага, наскочили, то ли на камень, то ли на перекат, и срезали шпонку. 19—30, ремонт. Димон параллельно занят тонкой настройкой двигателя.

Тонкая настройка двигателя

Дождь опять прекращается, чтобы мы могли полюбоваться вечерними сумерками – «сутемёнками».

– Му́соко, – задумчиво произносит Федотыч, – Пора приставать.

Полетевшая шпонка – явное свидетельство того, что в темноте по Пёзе идти не стоит.

Сутемёнки. Мусоко.

Останавливаемся на поляне высокого, по ходу левого (орографически правого) берега, покрытого огромной, в человеческий рост, но примятой лошадьми травой. Сооружением в центре поляны, назначение которого в густых сутемёнках мы не смогли издалека определить, оказывается поленница дров. Вот так делают в Бычье – заготовленные дрова колют прямо на берегу в поленья и складывают в поленницы, чтоб на лодке потом отвезти домой. 21—00. Первая ночь на воде. Потрясающий закат, невозможная тишина. Никого кругом, только поле на берегу, вытоптанное лошадьми из Бычья.

«Была тихая и свежая ночь; небо слегка было подернуто облаками, которыя, безпрестанно изменяя свои формы, медленно неслись над окружающем нас тёмным лесом… Долго еще сидел я на берегу, прислушиваясь к этим звукам природы и в раздумьях смотря на воды, которыя медленно и с тихим, едва слышным журчанием пробивали себе путь чрез непроходимые леса…» *. Нет сомнений, что Шренк писал эти строчки на этом самом месте.

И мы долго сидим у костра и завидуем сами себе.

27 августа. Хотел было посравнивать население Бычья в разные годы, но упёрся в нестыковку. У Шренка в Бычье живет 2 семейства, а по переписи 1839-го (по данным Окладникова) – 130 человек в 17 дворах. Оставлю-ка я численный анализ на потом.

Удивительно хорошо выспались, и в 8—00 мы уже на воде, немножечко хмурой от набежавших, по Шренку же, туч («Накрапывающий дождь разбудил нас рано утром…» *)

Здесь хорошо видно ту самую линию связи, идущую вдоль реки – то, что связывает жителей пёзских деревень с остальным миром.

Линия связи на Пёзе

Пробуем разные комбинации – очень уж нам не нравится «Ветерок» на «резинке». Этот мотор не хочет работать на малых и средних оборотах – только на максимуме, но тогда бензин через него льётся, похоже, в реку напрямую.

В 9—15 проходим приток Нижняя Айпа. (Левый орографически. Чтоб не путаться дальше, я везде левый-правый буду обозначать именно с точки зрения течения реки, а не нашего хода. Поскольку мы идём против течения, то «левый» орографически находится справа от нас, и это сыграет со мной однажды забавную шутку.) Сразу за притоком к берегам вплотную подходят леса, над которыми возвышаются первые в нашем походе лиственницы. Ещё в километре Пёза разделяется на две протоки островом, напротив которого, на левом берегу – изба, которую проводники называют Керосинная.

Нет, ну не может быть. Открываю карту. Изба там есть, без названия. Но болото и озеро за ним – Карасиное. Трансформировалось название, и филологам остаётся лишь гадать, зачем рыбаки приезжают в эту избу – за карасями ли из одноименного озера, аль ещё зачем. Ну-ну. Например, за поиском частей керосиновых «Союзов», а вы что подумали?

Поскольку «керосинная» – первая изба на нашем пути, остановимся. Не в ней, а на ней и на понятии этого удивительного, общесеверного явления «избы». Явление действительно всеобъемлющее, поскольку изб тут относительно много – и по берегам рек, и на озёрах, и вдоль линий электропередач (где они есть) и связи. Везде, где есть необходимость у людей остановиться вне деревень, независимо от причин такой остановки, на Севере есть избы. Как правило, избы носят прикладной характер – изба рыбаков, охотников или обходчиков-связистов. Но основная концентрация таких изб всё же вдоль рек-путей. В такой избе, как правило, есть печь, одна закладка сухих дров внутри и поленница снаружи.

Варило.

Снаружи будет вари́ло – приспособление для подвешивания котелков над костром, или аналог дровяной плиты, а внутри – стол, лежанки или лавки, может даже, прикрытые шкурами или тряпьем, много-много гвоздиков, верёвок или даже специальных перекладинок вокруг печи для просушки одежды и обуви, а также спички. Может быть и соль – сахар – чай, набор круп, консервов. Обычно есть топор. Двери таких изб, как впрочем, и двери изб в деревнях, не запираются – если никого нет, то снаружи приставлена палка – при́став. Ну, а если есть – вы и так увидите. Эти избы – не совсем общественные, у каждой есть хозяин, – тот, кто её поставил. Хозяев каждой избы тут знают, но, тем не менее, любой путник может остановиться в такой избе. В избах есть своя этика. Остановились, сожгли дрова – наутро пополните запас. Всё, что есть в такой избе, может быть использовано, но не забрано. В одной из изб мы обнаружили канистру бензина. Понятно, что кто-то оставил его себе на обратную дорогу. Такие вещи брать не принято. Принято оставлять за собой чистоту и порядок. Ещё принято, что остановиться в избе вы можете в любом случае, занята она или нет, и сколько там уже есть путников – места хватит всем. Да и чаем с вами поделится тот, кто пришёл первым. Мне кажется, такие избы были всегда, когда было постоянное население и движение. Раньше нередко строительство их было казённым делом, но присмотр всегда поручался местным крестьянам. Вот, смотрите у князя Голицына – губернатора Архангельска конца 19 века:

«До Цилемскаго волока построено шесть казенных станционных избушек; в них проезжающие могут отдохнуть, сварить себе пищу (если есть своя провизия), так как во всех этих избах имеются печи и при них заготовлено несколько вязанок дров. Станционныя избы находятся под наблюдением сторожей, называемых здесь кушниками, которых полагается по одному на 2- 3 избы».11

Кстати, очень рекомендую, наряду со Шренком и Максимовым— лучшие произведения по тому краю века 19-го. В этой книге есть и описание Цилемского, или Пёзского – с какой стороны смотреть – волока, сделанное самим Губернатором. Да, были правители на Руси…

За избой – высокий правый берег – ще́лья.

Щелья

Вот, идём мы тут под моторами, периодически замеряем скорость. Шесть километров в час. А рассуждаем о другом. Как шли здесь, отталкиваясь шестами ли, бечевой ли, на ло́дьях те, кто шёл через Волок? В какой они были обуви, если даже обувь 21 века из вспененной резины промокает? Наверное, кожаная, просмоленная, но всё равно всё это протекало, пропускало воду. Пробуем полный газ – 7 километров в час. Оторвалась верёвка плота, вылавливаем.

11—40. Проходим устье речки, которую проводники называют Чеца. На моей карте она Цема – первое расхождение с топографами, но на горизонте уже Лоба́н.

«Хоть и вынесло нас странствие

К деревушечке Лобан».

– это снова из Окулова…

11—55. Подходим к деревне Лобан. У Шренка тут снова два жителя, и в этот раз это совпадает с данными переписи, приведенной Окладниковым. А у нас житель один – Юрий Борисович Яковлев. Его лодка на берегу перед деревней, наверное, в лес ушёл.

– Значит, в деревне никого, – говорит Федотыч.

Лобан – уникальная деревня, единственная на Пёзе, стоящая задом к реке.

Лобан

Удивительно, да? Все дома отвёрнуты от реки, как не бывает на севере, словно кто-то приказал всем избушкам: «А поворотись-ка к лесу передом…». А ещё Лобан очень похожа на мои любимые Кимжу у Мезени и Едому на Пинеге – этакой пасторальной нетронутостью. Пройдемся? Двухэтажные крестьянские дома. Остатки ещё помнящего советскую власть магазина, место сбора деревни. Между прочим, действующее – несмотря на то, что постоянный житель деревни тут один, остальные дома не брошены, хозяева используют их как дачи. Ничего себе дачка – 70 км на авто до Бычья, а потом еще больше 25 водой. Это если из Мезени…

Главная улица.

Ну чем не Кимжа или Едома? Такой вот взвоз забавный на пове́ть. Обратите внимание на правый столб.

Взвоз на поветь.

Ну и конек – охлупень, как же без него?

Охлупень.

Среди травы – тележные колеса. Возвращаемся другой стороной… Но не брошено, нет. На самом берегу, над Пёзой, – обетный крест (оветный, говорят здесь). Идём по берегу обратно. Сразу за крестом – банька по-чёрному, дверь в которую не заперта, как и в дома. Заглянем? Каменка, полок… Всё на месте.

Над селом, на высоком угоре, еще один обетный крест, к которому ведёт отчетливая тропа.

Обетный крест

А от креста открывается чудесный вид на всю реку.

Вид на Пёзу от креста.

Возвращаемся назад, мимо дома Юрия Борисовича. На ручку, на ручку внимание! А она поворачивается – хозяин-то вернулся!

Дверная ручка

Президент Лобана Юрий Борисович Яковлев. В какую-то забавную программу попала эта деревня – тут есть спутниковый таксофон, питающийся энергией от солнечной батареи (ха-ха) и ветряка (вот это да!). Синяя будка с надписью «Архоблэнерго» – дизельная электростанция, снабжающая энергией Лобан в отсутствие солнца или ветра.

Сердце Лобана

А начальник над всем этим – Юрий. Директор всех трёх электростанций и спутниковой почты в одном лице, поскольку других лиц нет. Потому и Президент. За то, что Юрий обеспечивает село и всех его жителей электричеством и связью, государство платит ему зарплату, да. Ну и что, что житель тут один… Впрочем, я не ёрничаю. Я всерьёз считаю, что так оно и должно быть – Юрий один-то условно. А так – вся деревня жилая. Но Президент-то Юрий по необходимости, а по призванию – охотник-промысловик. И в деле изготовления чучел он – вторая во всём Мезенском районе величина. Первой величиной был его отец…

С Федотычем они друзья. Давно, Яковлев – старший ещё живой был, – случился с тем инсульт, и потерял он дар речи. Но не совсем – исчезли из его лексикона все слова, кроме матерных. Так и встречал он гостей, костеря отборным матом, с милой улыбкой на лице, приглашая недоумевающих приезжих жестами в дом. Нетривиальная ситуация – Федотыч даже поэму по этому случаю написал. Мы спускаемся с крутого угора к реке, и пока Димон с Серёгой переставляют мотор на резинке, устанавливая туда маленькую Ямаху, Федотыч нам её читает. Только не окончил он пока «Родимую сторонку».

Ещё рядом с Лобаном есть целебный родник – очень почитаемый источник, как считается, помогающий от болезней глаз. Да… три часа уже.

И в 15—00 мы отходим от этого удивительного Лобана. Серёга с Димоном теперь «рассекают» под Ямахой на резинке.

«Резинка»

Крутые высокие обрывы – щельи, появившиеся впервые перед Лобаном, после него стали выше и чаще, ветер стих, превратив поверхность Пёзы в зеркальную гладь, на которой стало особенно заметно, что колеса прицепа, частично погруженные в воду, сильно её рю́тят, заметно мешая движению.

Зеркало Пёзы.

Договариваемся, что на следующей остановке мы их попробуем убрать. Около 18—00 подходим к очередной избе со странным названием Пёлдус. Здесь, пока идёт заправка бензином, готовим чай и смотрим на избу. Очень чистенько, уютно и гостеприимно.

Изба Пёлдус

Уютно и гостеприимно.

Вообще-то, эта изба связистов, пространство вокруг которой заросло потрясающе душистой малиной.

Ещё через час догоняем идущую зигзагами по реке лодку. Да уж. Ну да, из Москвы ребята. Очень уж на генерала похож старший, а младший, хоть и изрядно нетрезв, но сути происходящего не теряет. На корме – сафоновский житель, но лодка идёт зигзагами, поскольку стакан тоже в руке. Да, это по-генеральски – не обидеть рулевого. В общем, ребята открыли для себя верховья Пёзы и Рочуги…

– А про Волок-то знаете?

– Да. Даже собираемся туда. Но зимой, на снегоходах, летом-то не пройти. А вы?

– А мы туда.

– Сдурели? Потоните же!

– Да нет, мы трезвые пойдем. И ещё всем потом расскажем.

– А вот это зря, зря! – Напускает на себя строгость «генерал», – не надо рассказывать. – Точно генерал. Занял свою территорию и не отдаст теперь ни пяди. Да и Бог с ним. Разговор происходит у избушки Чага, запланированной нами как ночлег. Да ладно, идём дальше.

Ещё через минут сорок – местечко Вазган – посёлок буровиков – геологов, искавших тут на излёте советской власти нефть. Не нашли, побросали и ушли. Фото нет, ибо уже сутемёнки.

Примерно в полдевятого в уже серьёзных сумерках (помните – мусоко! Только когда совсем темно, не просто мусоко, а пора́то му́соко!) разглядываем вышедшие на берег огромные, метров за 30 высотой, лиственницы, среди которых много сухих, высохших на корню деревьев, зовущихся здесь хо́нга. К избе Вирю́га, на месте покинутой ещё в 70-х годах деревни, подходим в 20—30, а разгружаемся уже при свете фонарей.

28 августа. Изба Вирюга – всё, что осталось от бывшей на этом месте деревни.

Изба Вирюга.

Изнутри изба производит такое же впечатление, как и снаружи – всё какое-то сильно обветшавшее. Немного подгнившая лестница ведёт на поветь, где обнаруживаются остатки пахучего сена, на которых мы с Олежкой и Серёгой решили вчера переночевать, оставив другую часть команды в избе. Пожалуй, отношение к ночевкам в избах – чуть ли не единственное разногласие в нашей команде. Но это разногласие носит, скорее, географическую подоснову – замечали, что в северных домах в холода всегда сильно натоплено? И баньку северяне любят погорячей… Я думаю, это оттого, что, зная цену настоящему морозу, они компенсируют свою теплоотдачу на холоде, оказавшись в тепле. Или наоборот, в преддверии холодов, северяне «накапливают» в организме тепло про запас. Да. При любой маломальской возможности северяна-мещана, к коим относятся наши проводники, будут стремиться переночевать в избе, а попав в оную, непременно растопить в ней печь. И даже когда вы, вытирая пот со лба, настоите, чтоб приоткрыли дверь, Олег, улучив момент ослабления вашей бдительности, бросит охапку дров в топку. Мы же, как истинные походники, предпочитаем теплу свежий воздух и душистое сено. Особенно после покупки спальника «Арктик, минус 14». Изба Вирюга предоставила удобства обеим частям экипажа, выспались все отменно, особенно Серёга, обнаруживший в процессе сна, что спит на оленьей шкуре.

Вирюга никогда не была большой деревней – «пик» её расцвета пришелся на 1958-й, когда тут было 6 дворов. В 71-м осталось три, и в конце 70-х – одна и, похоже, именно эта, «жалкая изба»…

«…мы прибыли к местечку Вируге… обитаемому одним семейством; да и всё-то оно состоит из одной жалкой лачужки с пристроенной к ней баней. Какой-то старик-крестьянин живет тут с женою своею, ведет здесь пустынническую жизнь, занимаясь разведением ячменя и стрелянием рябчиков»*

Никуда от Судьбы не уйдешь. А Федотыч, похоже, знает того старика – так и владеет он этой избой, только бывает здесь наездами из Бычья, потому и ячмень больше не разводит. Зато место ячменя заняла вкуснейшая душистая малина вперемешку с шиповником. А рябчиков стрелять приезжает, да.

Выспавшиеся и довольные, в 8—15 мы уже на реке. Безветренно и очень тепло, что даже проснулась мошкара. За Вирюгой лес вплотную подошёл к воде. Берега здесь высокие, лес очень плотный, лиственницы с обеих сторон. Но такой лес годится только на дрова, сетуют проводники. Потому и зовётся он тут у́доровье. В районе выхода зимника, срезающего петлю у Вирюги, стая гусей села на воду. Взлетела и развернулась. Красота.

Пёза у Вирюги.

Кстати, о петле (носе, или кляпе). Это тут срезал 6-километровую излучину реки Шренк, пройдя напрямую через ягельные беломошники-боры пешком. Мы же пока ещё наслаждаемся движением по воде. На реке периодически появляются другие лодки – вот, сафоновские рыбаки везут полную лодку рыбы с верховий вниз, на продажу. Ещё издали примечаем этот высокий угор – щелью, куда, по идее, должен был выйти Шренк пешком. Но никто не рассказал ему эту историю…

Около 10 утра подходим и мы к высокому холму, на котором отчетливо виден крест. Зажёгины Холмы.

Зажёгины Холмы

Пришвартовавшись, начинаем подниматься на 30-ти метровую верхушку, что само по себе оказывается непростой задачей – с холмов стекают многочисленные ручейки, питаемые верхними болотами, превращающие берег, кажущийся песчаным, в топкую засасывающую няшу.

За няшей – полоса кустарника с переплетающимися ветвями, за которым – подъём на крутой холм по осыпающемуся отвесу. Вылезаем наверх и с трудом переводим дыхание. Недаром злодей Зажёга облюбовал себе это место.

Пёза с Зажёгиных Холмов.

Крест на Зажёгиных Холмах.

Злодей – Зажёга. Зажёгины Холмы. Крест. Нестыковка?

– Конечно, нестыковка. Холмы всегда тут звались Зажёгиными, по имени разбойника. По преданию, тут и нагнал его лешуконский крестьянин Пашко, всю ватагу перебил, а самого младшего – отпустил, наказав рассказать всему миру, что произошло. Потому мы и знаем и о Зажёге, и о Пашко, – и Федотыч рассказывает, стоя у креста на высоком холме, эту историю…

История эта известна теперь по произведению «Житие и страдание святого преподобномученика Иова Ущельского, мезенского чудотворца вкупе со сказкою о разбойнике Зажёге», но Федотыч говорит, что слышал её, рассказанную стариками, ещё в детстве.

События происходили в первой трети 17 века, в оправляющейся после Смуты России. Наверное, поэтому основными действующими лицами этой истории являются поляки. Зажёга – разбойник, польский атаман, не ушедший обратно в Речь Посполитую, а организовавший ватагу, грабившую, разорявшую и сжигавшую деревни. Собственно, потому и Зажёга. А Иов Ущельский – Иов Патрикеев Мазовский – тоже оставшийся на Руси поляк, ставший иноком Соловецкого монастыря. И пока Зажёга уходил всё дальше на Север, от преследователей и в поисках наживы, Иов, «неведомо почему оттуда (из Соловецкого монастыря – КВ) изыде»12, основал, тем временем, скит на Мезени, в семи километрах от Усть-Вашки, нынешнего Лешуконского, в местечке Ущелье (на первый слог!)

Зажёгу, говорят, многократно ловили, но он всегда ускользал. В Колмогорах посадили его в темницу, но кто-то сердобольный дал ему уголёк. Нарисовал Зажёга угольком на стене темницы кораблик, сел в него и уплыл. Так и пришёл на Мезень. А к Иову в Ущелье тоже стала стекаться братия – для молитв и дел праведных, что вскоре скит стал монастырьком.

В 1625 (по другим данным 1628) году поляки повстречались. Был Праздник Преображения Господня, Иов был в молитвах, а братия – на покосе, когда в монастырёк пришла ватага, ведомая местным крестьянином, завистником и злохотцем Анфимом, указавшем на Иова, как обладателя золота, Зажёге. Кто-то подслушал начало диалога двух поляков:

«– Пан будет поляк? – усмехнулся атаман.

– Я Иов, чернец.

– Откуда у бедного мниха сия вещица? – показал атаман ладонку.

– Надо ли знать тебе? Хорошо, я скажу. Это наша родовая реликвия, тут написано по-латыни «Да хранит тебя Бог» и наше имя.

– Тут написано – Мозовский.

– Таково было моё мирское имя.

– Так ты шляхтич? – и, вынув саблю, он обрезал путы на ногах и руках пленника. – Скажи, как ты стал монахом в этой варварской стране?

– А как ты, пан, стал разбойником?

– Мне не было иного выхода.

– Мне тоже, пан атаман.»13

В общем, пытали Иова нещадно. А когда тот отдал Богу душу, скинули с высокой щельи вниз. А за ним и Анфима, чтоб неповадно было.

Анфим в этой истории сыграл ещё одну роль – до Зажёги он пытался подговорить против Иова местного крестьянина, богатыря Пашко из деревни Юрома (на Ю!) Но Пашко, придя в Ущелье и увидев, в каких трудах Иов сам среди дремучего леса строит храм, взял топор и стал ему помогать. А потом, узнав, что Иова не стало, бросился за Зажёгой в погоню. Зажёга, говорят, хотел идти на Окладникову Слободу (будущий город Мезень), там грабить, но, то ли испугавшись слободских стрельцов, то ли чувствуя погоню, свернул на Пёзу. Тут, у Зажёгиных Холмов, Пашко его и настиг. Говорят, ватага расположилась на привал, стала кашу есть, когда над Пёзой прогремел страшный клич «Иоооов!!!», и полетели стрелы.

– Конечно, нестыковка, – продолжает Федотыч, – каждый раз, проезжая на лодке эти Зажёгины холмы, под которыми течёт ещё Зажёгин ручей, я думал: «Как же так? Прозвище убийцы и нелюдя память человеческая увековечила, а имя Пашко нигде не запечатлелось. Где справедливость?» И появилась мысль поставить там памятник. А какой у нас, русских, может быть памятник? Православный крест.

Федотыч берёт в руки топор:

– Потемнел за год. В прошлом году мы с батюшкой (отец Алексей – КВ) поставили, белый был. Нать чуть подновить…

Спускаемся медленно, склоны, словно ковром, покрыты ягодой. Тут и брусника, и черника. А вот совсем чёрная – водяника. Проводники называют её сиха и считают лучшим средством для утоления жажды. Действительно, нейтральная на вкус, очень водянистая, и пить после горсти не хочется. Но аккуратнее с ней, особенно в лодке – мочегонный эффект присутствует.

Спускаемся к лодкам. Димон снова ставит на резинку «Ветерок» Вот так и экспериментируем – под «Ямахой» – идёт, но медленно. Под «Ветерком» – топливо жрёт и заводится плохо.

Эксперименты с моторами

10—40 отходим от Зажёгиных Холмов. Сразу за холмами – участок бурелома. Тут похозяйничал шквал. А дальше – огромный камень – Ботвин – посреди реки. К нему нужно подойти, встать на него и, оставив кого-нибудь на Ботвине, идти дальше.

Ботвин

Кстати, на фотографии Ботвиня видно, что Димон таки поднял колеса прицепа из воды. Когда только успел? Но больше они воду не рютят.

А следующая фотография важна. Так, говорят, в этих местах мишки развлекаются. Садятся на попу на высоком берегу и съезжают в воду, как с горки, увлекая за собой все вставшие на пути деревья.

Мишкина горка.

Важна, поскольку шутка эта так и прошла с нами весь поход – про мишек, съезжающих с горок.

Увидев навигационный знак, ребята на резинке рванули вперед. Впереди – Мосеево, центр средней Пёзы. Вот его первые проявления – на реке появляются островки – мели, огороженные этаким частоколом из палок. Это приспособа для ловли сёмги, здесь ставят снасть, некий аналог мерёжи.

Река тут разлилась, став при этом мелкой. У деревень всегда сложен проход меду мелей и песчаных кос – кошек. Или, наоборот, деятельность человека приводит к тому, что река всегда вблизи деревень широко разливается, образуя мели. И лиственницы с берегов ушли куда-то.

Конец ознакомительного фрагмента.