Глава четвертая. Четвертое января. Вечер. Римма
«Сидим как на поминках», – подумала она, нехотя ковыряясь в тарелке. Племянница пожарила говяжьи отбивные с картошкой, и еда была, как обычно, вкусная, потому что готовила Регина отменно. Правда, сама говядину есть не стала, у нее в тарелке лежал кусок курицы. Халяль, наверное, как иначе.
«Господи, насколько же все это выматывает!» – подумалось ей. Все эти причуды, эти нелепицы. Один поэт, другая непонятно отчего превратилась в религиозную фанатичку, третья записала себя в неудачницы… Это в двадцать шесть-то лет! Сама Римма в этом возрасте летала как наскипидаренная, чтобы все успеть. Может, конечно, слишком уж суетилась, но ведь и добилась, чего хотела, грех жаловаться.
Римма Ринатовна обычно не страдала от отсутствия аппетита, но давящая атмосфера за столом действовала так, что кусок в горло не лез. Каждый уткнулся в свою тарелку, ушел в свои мысли, будто и нет никого рядом. Обычно худо-бедно общались, пытались быть вежливыми и дружелюбными («Собачье какое-то словечко»!) или хоть подначивали друг друга. Если честно, иронизировала и поддевала родных обычно она сама, хотя и видела, что они с трудом сдерживаются, чтобы не нагрубить в ответ. Ничего, ничего, потерпят. Критика еще никому не вредила.
Однако в последнее время желание тормошить и подзадоривать родственников сошло на нет.
«Эта луна… Разве такое возможно?»
– Мясо не передержала? – спросила Регина, заметив, что она ничего не ест.
Вырастила ее, столько сил вложила, всю жизнь помогала, чем только могла. И сейчас вот – живите сколько хотите, и ты, и Роза. Ни денег никаких с них не берут, на всем готовом…
Но ясно и безошибочно чувствуется, что племяннице неприятно общество тети! Вроде и придраться не к чему – вежливая, улыбается, о здоровье спрашивает, готовит на всех, дом в чистоте держит. Но все как за стеклом. Кажется, случись что, не дозовешься, не докричишься. Минтай свежемороженый, а не женщина. Когда она такой стала? Или, может, всегда была такой, просто Римма Ринатовна внимания не обращала?
Иногда хотелось подойти к племяннице, растормошить, обнять, поговорить о чем-то отвлеченном, не затрагивая болезненных тем. Может, Регина и рассказала бы что-то, от чего на душе у обеих полегчает. Хоть объяснила бы по-человечески, зачем ее теперь нужно звать Румиёй, если всю жизнь прожила Региной. Так нет же, перед фактом поставила: мусульманкой стала, имя сменила, примите и распишитесь.
Откровенного разговора не получалось. В былые годы Римме Ринатовне самой было некогда выслушивать чужие жалобы и вытирать сопли. А теперь времени полно, его даже слишком много, но быть близкими друг другу они уже разучились. Поздно начинать. Вот и лезли с языка привычные колкости. Но не сегодня, конечно, не сегодня…
– Нормальное мясо. Просто есть не хочется, – ответила она.
И снова молчание. Каждый думал о своем, не замечая остальных.
Роберт, в отличие от сестры, в последнее время ест много, но без разбору. Просто запихивает в рот, не думая. Кажется, подсунь ему в тарелку сено – схомячит, не поморщится. А мысли где-то далеко. Скажешь что-нибудь громче обычного – вздрагивает, сжимается весь, как ребенок, которого родители лупят почем зря.
Они с братом были двойняшками, Римма на три минуты младше. При этом отличались так, что их едва можно принять за родственников. В детстве были не похожи, а уж к старости и вовсе. Только рост примерно одинаковый – не слишком высокий. Но и это условное сходство с годами пропало. Римма распрямила плечи и вытянулась, а Роберт съежился, сгорбился и стал казаться ниже сестры.
В последние годы он думал и говорил о себе как о старике, да и выглядел стариком. А вот ее вряд ли у кого язык повернется назвать старухой. Подтянутая – каждый день на беговой дорожке, плюс комплекс упражнений для осанки, плюс пятьдесят приседаний, с безупречным маникюром и прической, она не выходила из комнаты, если не была одета и аккуратно, неброско подкрашена. Никаких халатов, старомодной химической завивки, расшарканных тапочек – боже упаси! Римма Ринатовна гордилась тем, что никто и никогда не мог застать ее врасплох, в неглиже, непричесанной распустехой.
Чувства свои и мысли она тоже держала под контролем, и никто не мог…
«Никто? Не мог?»
Она снова вспомнила прошлую ночь и подумала, что врет себе. За пару-тройку дней это превратилось в привычку.
– А я бы мороженого съела. Есть у нас? – Голос Розы прозвучал резко, как пощечина.
– Мороженое? – с несвойственной ей растерянностью переспросила Римма Ринатовна.
– Да! Ты ведь в курсе, что это?
– Незачем мне грубить. Между прочим…
– Знаю. Мы все находимся в твоем доме и едим твою еду. Осточертели уже и еда, и попреки. Свалила бы из этого склепа, да не получается!
– А ну, хватит! – громко, но вяло, без особого вдохновения произнесла Регина. – Замолчи сейчас же.
«А чего молчать? – пронеслось в голове у Риммы Ринатовны. – Все мы хотим именно этого».
Но спускать дерзости, конечно, нельзя. Она открыла было рот, чтобы дать отповедь противной девчонке, но в этот момент кто-то громко постучал во входную дверь.
Сидящие за столом замерли. Роберт уронил вилку, и она свалилась ему на колени вместе с куском картошки. Брат и не подумал подобрать ее, не обратил внимания, что заляпал подливкой брюки. Регина застыла, вытянувшись в струнку, лицо сделалось творожно-белым, и старый детский шрам возле правой брови вдруг стал заметнее. Казалось, она вот-вот грохнется в обморок.
С Розы слетела вся ее независимость, на лице застыло беспомощное, испуганное выражение. Она была похожа на ребенка, который темной ночью увидел в углу комнаты монстра и замер, не в силах от страха позвать на помощь. Римма Ринатовна позабыла, что собиралась строго отчитать ее.
«Что происходит? Наверное, это просто соседи», – хотела она сказать, но язык не слушался. В горле странно пересохло, и Римме Ринатовне показалось, что если она произнесет что-то, то звук ее голоса будет похож на воронье карканье.
Она всегда гордилась своей целеустремленностью, своим напором и бесстрашием, но сейчас хотелось сидеть тихонько, словно мышка, и пусть бы тот, кто пришел к ним этим вечером, подумал, что никого нет дома. Подумал, постучал еще раз для очистки совести, пожал плечами да и убрался восвояси.
– Жалко, что свет горит!
Эти слова так точно выражали ее собственные мысли, что Римме Ринатовне показалось, будто она сама их произнесла. Однако они принадлежали Розе, которая шепотом продолжила:
– Если бы было темно, он подумал бы, что нас нет, и ушел.
Господи, да сколько можно?! Что за наваждение такое? Обычный вечер праздничной новогодней недели – только телевизор не работает. А так… Люди отдыхают, ходят друг к другу в гости, едят и пьют больше обычного. Наверное, соседи зашли за чем-то, вот и все.
– Бред какой! – откашлявшись, с силой произнесла Римма Ринатовна, главным образом, чтобы придать уверенности самой себе. Убедить себя саму.
Брат зыркнул на нее, еще больше съежился, и она поняла: он ненавидит ее за то, что произнесла эту фразу слишком громко. Настолько громко, что стоящий за дверью может услышать.
Ведь эта луна… Ты не решила еще, как быть с луной?..
Она отшвырнула салфетку, которую, оказывается, комкала в руке, и встала.
– Вы как во время бомбежки! С чего такая паника? Это всего лишь соседи!
Римма Ринатовна поправила платье, вздернула подбородок и решительно двинулась к выходу.
– Римма! Стой! – придушенным голосом окликнул ее брат.
Она оглянулась.
Прошлой ночью ей совсем не спалось. Легла, как обычно, поздно – завела на пенсии такую привычку. Вечерами смотрела телевизор сколько хотела, но чаще, конечно, читала.
А уж перед тем, как уснуть, брала книгу в руки непременно. Так и не привыкла к электронным ридерам, повторяла, что читать с экрана – это как лизать сахар через стекло. Сама придумала или услышала где-то?..
Обычно она читала одновременно три книги. Во-первых, что-то серьезное, то, на что в прежние годы не хватило времени. Чаще из русской классики – нужно тренировать не только тело, но и мозги. Не дай бог впасть в старческое слабоумие! Вторая книга – произведение любимого автора вроде «Унесенных ветром» или рассказов Михаила Зощенко. Это для души, то, что можно перечитывать бесконечно, зная почти наизусть. Книга номер три – новинка, чтобы быть в курсе современных тенденций. Тут попадались интересные вещи, которые не зря оказывались в списках бестселлеров, однако встречалась и откровенная туфта, которую Римма Ринатовна без сожаления отдавала Раечке.
Рая жила в деревне, неподалеку от их коттеджного поселка, и раз в неделю приходила делать генеральную уборку. После Рождества, кстати, должна прийти.
Римма Ринатовна удобно устраивалась в постели, протягивала руку и брала с прикроватной тумбочки одну из трех книг. Мягкий шелест страниц успокаивал, убаюкивал. Частенько бывало, что прочитанное ночью приходилось перечитывать утром. Читала до тех пор, пока глаза не начинали слипаться, а потом быстро проваливалась в сон. И просыпалась около восьми утра. Римма Ринатовна была из тех счастливчиков, что никогда не просыпались среди ночи. Сон ее был крепок и глубок.
Если, конечно, не считать последних ночей.
С тех пор как она отошла от дел, продала бизнес и жила на проценты от выгодно вложенных немалых средств, Римма Ринатовна привыкла именно так заканчивать каждый свой день. Это стало ритуалом, который не нарушали ни болезни, ни проблемы – свои или чужие, ни праздники. Так было всегда, но в наступившем году все изменилось.
В общем-то, в последний раз она нормально спала в новогоднюю ночь. Признаться, Римма Ринатовна не помнила, как ложилась, но уж если проснулась в кровати, одетая в пижаму, то, видимо, легла как обычно. Возможно, слишком устала накануне или выпила лишнего… По молодости такое случалось – довольно редко, но бывало. После пятидесяти она не позволяла себе злоупотреблений, даже курить бросила, хотя дымила с институтских лет по пачке в день.
Ну, похоже, исключений из правил и в самом деле не бывает.
Итак, она перепила и на автопилоте добралась до постели. В этом факте, если оставить в стороне рассуждения о морали, не было ничего такого, что из ряда вон. С кем не бывает. Плохо было то, что она не помнила новогодней ночи. Вообще.
А вот как раз это было крайне необычно. Для кого угодно – и уж тем более для человека, который с десяти лет ведет дневник и записывает туда важные события, четко фиксирует свои доходы и расходы, составляет план дел на месяц вперед.
Она ясно помнила, как надевала свой любимый комплект украшений, как усмехнулась, представив, что появится в гостиной в полном блеске. Римма Ринатовна словно воочию увидела лицо Розы, перекошенное от зависти, которую девчонка пыталась прятать за вежливой улыбкой. Ох, как дико хотелось милой малышке, чтобы свершилась долгожданная справедливость: чтобы противную старуху прямо на пороге поразил гром и она убралась-таки на тот свет, оставив свои деньги, дорогущую машину, недвижимость и, разумеется, украшения тем, кому они нужнее. Кто сумеет найти всему этому лучшее применение…
– Придется потерпеть, детка! – проворковала Римма Ринатовна. – Я никуда не тороплюсь!
Конечно, спроси кто у Розы, любит ли она внучатую бабку, та ответит утвердительно – и в известной степени не покривит душой. И отшатнется от каждого, кто упрекнет ее в желании отправить тетю Римму на тот свет. Просто, видимо, такова жизнь: молодым хочется поскорее заграбастать то, что когда-нибудь останется им в наследство. Пусть старушка живет – на здоровье, – что ж мы, не́люди какие, что ли! Но, бог ты мой, как же хочется заполучить денежки, которые старой вешалке и тратить-то уже некуда!..
Итак, Римма Ринатовна помнила, как одевалась, как причесывалась. Фен в последнее время заедало, и она с досадой потрясла его, подумала, что после праздников надо будет поехать и купить новый. В итоге фен включился, и ей удалось уложить волосы. Она побрызгалась любимыми духами, подкрасила губы – всегда делала это в последний момент, перед тем как выйти из комнаты, и…
И ничего особенного. Прошла по коридору, спустилась по лестнице. На первом этаже витали запахи разносолов, приготовленных Региной. Римма Ринатовна предложила было заказать ужин в каком-нибудь хорошем ресторане – зачем надрываться у плиты? Но племянница отказалась: дескать, это семейный праздник, в еде должны чувствоваться любовь и тепло рук того, кто готовил. Выражение лица у нее при этом было исполнено такой снисходительной мудрости, что захотелось дать ей пинка под зад.
Откуда Регина набралась этой пошлости – уму непостижимо! Весь западный мир питается в ресторанах – всем хватает и любви, и тепла. Главное, чтобы было качественно и вкусно. И потом, это у них-то в семье любовь?!
Но хочет – пусть готовит. Если ей в радость, никто не против.
Римма Ринатовна вошла в гостиную. Там сверкала огнями огромная натуральная елка. Стол, который она по такому случаю решила накрыть здесь, был уже наполовину сервирован. На секунду сердце кольнуло сожаление: как же не хватает настоящего, искреннего веселья, детского смеха, шалостей каких-нибудь, беготни! И пусть бы кто-то из малышей опрокинул стул, разлил лимонад, перепачкался шоколадом…
Как же все чинно, скучно, по расписанию. В последнее время она часто ловила себя на мысли, что жалеет о своем одиночестве. В молодости и потом, в зрелые годы, оно никогда не казалось ей горьким и тягостным. Дел было по горло, забот хватало. И потом, она смотрела, как глупо сложилась жизнь брата, которому семейный очаг не принес счастья, как далеки они с единственной дочерью. Видела, как Регина бьется, поднимая без мужа дочь, и как эта самая дочь с трудом выносит свою мать…
Видела и вздыхала с облегчением: уж лучше одной. А сейчас почему-то пришла уверенность, что она жестоко ошиблась. Сознание непоправимой ошибки жгло душу. У нее ведь все могло сложиться хорошо и правильно – она-то, в отличие от брата и племянницы, имела трезвую голову и всегда умела устраивать свою жизнь. И семейную жизнь смогла бы наладить.
А теперь только и остается любоваться на этих. В злую минуту она мысленно так их и называла, обобщенно, «этими». Вроде бы и по-своему привязана к родным, и любить их привыкла, но недавно поняла, что не лежит ни к кому из них душа. Не хочется спускаться вниз поутру и видеть их скучные лица. Не тянет делиться ничем сокровенным, обсуждать то, что кажется важным. Что они могут понимать? Что знают о ее жизни?
Вероятнее всего, и они относились к ней так же. Не только Роза с тайным нетерпением ждет ее смерти. Роберту и Регине она тоже поперек горла. Желание вышвырнуть их всех, как безродных котят, на улицу на секунду стало таким жгучим, что Римма Ринатовна сама испугалась. Пусть бы катились куда подальше и не попадались на глаза.
Она откашлялась, слегка потрясла головой, чтобы прогнать этот морок, и сделала еще один шаг вперед.
Брат в вельветовом костюме, который она купила ему этой осенью, сидел в кресле и смотрел телевизор: шло одно из новогодних шоу. Они все казались Римме Ринатовне абсолютно одинаковыми: ярко, шумно, многолюдно, но уныло.
Хотя сейчас она согласилась бы и на это. Однако теперь черная плазма – огромное, в полстены, окно в мир – умерла. Перестала работать – кто ее разберет почему. Не было Интернета, ни у кого из них не работали мобильные телефоны – но тут ничего необычного, со связью постоянно перебои. Может, стоило послушать Розу и провести городской телефон… Ладно, после каникул она так и сделает.
Роза и Регина вошли в гостиную чуть позже. Платье на девушке было кроваво-красного цвета и едва прикрывало задницу. Кого она надеялась соблазнить? Несмотря на браваду, вид у Розы был как у брошенной собачонки, и Римме Ринатовне стало жаль беднягу. Пропало даже желание позлорадствовать при виде того, как вспыхнули ее глаза при виде теткиных сапфиров.
Регина напялила мусульманский наряд. Надо признаться, он был куда красивее Розиной безвкусной тряпки, но в груди Риммы Ринатовны заворочалось привычное раздражение. Откуда вдруг все это? Кто ее надоумил?
Женщина бросила взгляд на часы. Восемнадцать ноль четыре.
Все. Именно на этой цифре время остановилось для нее. Дальше она ничего не помнила. Хотя к этому моменту не сделала ни глотка спиртного…
– Римма! – повторил Роберт. – Не ходи. Мало ли кто это? Уже поздно.
Она замерла возле двери. Трое сидящих за столом глядели на нее, как перепуганные двоечники на строгую учительницу.
– Кто там? – отрывисто и требовательно спросила она. – Роберт? Ты знаешь, кто пришел?
Он моргнул и посмотрел на дочь. Регина не ответила на его взгляд.
– Нет, конечно. Откуда? Я просто…
– Тогда прекрати дергаться.
Испугавшись, что может переменить решение, Римма Ринатовна вышла из столовой. Теперь нужно было миновать просторный холл.
Включить свет или не надо?
Может, подкрасться тихонько, на цыпочках, глянуть в глазок? И не открывать двери, если не захочется впускать того, кто на пороге…
Но ведь посетитель мог обойти дом, прежде чем постучать, верно? Если так, то он видел, что в кухне и столовой горит свет. Он мог попытаться заглянуть в окна. Какое счастье, что к вечеру они задергивали плотные шторы на окнах первого этажа!
Мысль, которая вслед за этим пришла в голову, была настолько ошеломительной, что Римме Ринатовне показалось, будто ее сунули головой в ледяную воду. Как она могла не подумать об этом раньше?
А ведь мысль была, в сущности, очень простой. Каким образом кто-то из соседей (А это могли быть только соседи, так ведь? Только они!) сумел постучать в дверь, миновав входные ворота?
Дом был обнесен кирпичным забором высотою в два метра. Ворота – железные, прочные, снабженные надежным запором – летом устанавливала бригада рабочих. Они же провели и звонок, который при нажатии на него взрывался заливистой трелью.
Но тот, кто стоял сейчас за дверью, в нескольких шагах от Риммы Ринатовны, не захотел воспользоваться звонком. Таинственный посетитель сумел каким-то образом перебраться через забор и встал под дверью.
Как он это сделал?
Или лучше следовало бы спросить – зачем?