Военное метро
Станция метро «Новокузнецкая» построена в 1943 году по проекту архитекторов И. Таранова, Н. Быкова, В. Гельфрейх и И. Рожина.
Эта станция относится к так называемой третье очереди московского метро. Ее открыли в ноябре 1943 года. Сам же перегон «Театральная» – «Новокузнецкая» заработал значительно раньше – первый поезд отправился в тот же год, первого января. «Новокузнецкую» же проезжали без остановок – строители запаздывали.
Архитектор И. Таранов говорил в интервью «Архитектурной газете»: «Архитектурное оформление станции «Новокузнецкая» задумано нами с тем расчетом, чтобы осуществить указания Л. М. Кагановича о радостном и легком впечатлении, которое должны производить станции метрополитена… Мы пытались достичь этого следующим образом: прежде всего не маскировать зрительно силу давления свода, передаваемого в землю. Исключив всякие архитравы, якобы несущие свод, и всякую фальсификацию конструкции, мы даем такие своды, которые в сочетании с монументально обработанным низом помещений создают впечатление легкости и радости… Проемы в среднем зале обрамлены порталами из золотистого газганского мрамора и слегка наклонены внутрь. Путевые стены боковых тоннелей станции выложены глазурованными плитками. Цоколь из черного мрамора…
Станция «Новокузнецкая» является первой станцией метро в Замоскворецком радиусе и основным фактором реконструкции Замоскворечья. Это побудило нас посвятить вестибюль станции теме «реконструкция Москвы»».
Станцию создавали в войну – в этом был особый смысл. Таким образом давали понять – и советским гражданам, и вражеской стороне – что никаких сомнений в окончательной победе нет, что речь идет всего лишь о времени, и уже сейчас советские люди готовятся к удобной мирной жизни по окончании боевых действий. Мозаичное панно на потолке сделали по эскизам знаменитого Дейнеки. Выполнял их ленинградский художник А. Фролов. Ленинград был в блокаде, и он умер от голода. А готовые панно вывезли на большую землю уже после его смерти.
Так что «Новокузнецкая» – мемориал Великой Отечественной, притом мемориал не придуманный, не созданный искусственно. Подлинность его – высшего градуса.
Кстати, скамейки этой станции взяли со смотровой площадки взорванного ранее храма Христа Спасителя.
Вадим же Семернин в своей «Метропоэме» свел личность этой станции к ее названию. Глава, посвященная «Новокузнецкой», получилась такая:
Мы – новой кузницей сильны!
Не наш ли молод дух?
Куем мы счастье всей страны —
проверь удар на слух.
Заря – на наковальне дней…
Как деды и отцы,
должны мы тоже стать своей
победы кузнецы!
Эта «Метропоэма» – характернейший памятник советской поэзии позднего брежневизма. А «Новокузнецкая» – просто невероятное скопление параллелей, смыслов и историй, в котором нашлось место даже такому курьезу.
С этой станцией метро связана одна забавная история, описанная уже упомянутым Михаилом Ардовым: «А вот другой визит Ч. (боевого офицера, классического вояки, над которым в доме Ардовых принято было приятельски потешаться. – АМ.). Он говорит:
– Слушай, Виктор… Я сейчас проходил по Пятницкой, там у метро продают ананасы…
Тут отец решил пошутить со своим гостем и говорит:
– Так что же ты нам не купил ананас?..
– Анна Андреевна, – обращается он к сидящей на диване Ахматовой, – вы когда-нибудь слышали, чтобы в приличный дом приходили без ананасов?
– Никогда в жизни, – отзывается Ахматова.
Эффект такого диалога превзошел все ожидания.
Ч. поспешно вышел из-за стола и через двадцать минут вернулся с ананасом».
Этот Ч., кстати, очень гордился знакомством с Ахматовой, которая часто гостила у Ардовых. Бравировал этим знакомством перед приятелями. Те часто интересовались: дескать, как там поэтесса, все ли у нее нормально?
– У нее все в порядке, – отвечал на это Ч. – Я даю ей рекомендацию в партию.
Для него это, ясное дело, было высочайшей похвалой.
* * *
А до 1934 года здесь стояла церковь Параскевы Пятницы на Пятницкой. Она была построена в 1744 году купцами Журавлевыми на месте старой церкви, той же Параскевы Пятницкой, впервые упомянутой в 1564 году. Путеводитель по Москве 1833 года так ее описывал: «И в сей храм невозможно войти, не почувствовав благоговения, внушаемого не одним святым местом, но также величеством архитектуры и внутренним благолепием храма».
Про колокольню там были отдельные строки: «Прелестный вид с оной во все стороны – вот место, откуда советуем художникам снимать красоты столицы нашей».
А Иван Кондратьев, автор фолианта под названием «Седая старина Москвы», писал о ней: «По имени этой церкви и улица, идущая от Водоотводного канала до Серпуховских ворот, называется Пятницкой. Церковь построена в 1739 году купцами Журавлевыми, а колокольня и трапеза пристроены в 1748 году. Архитектура храма величественна. Внутри храм отличается своим благолепием. Иконостас, ризница и утварь храма очень хороши и богаты. Настоящая церковь – во имя Живоначальной Троицы. Приделы: Артемия Веркольского, Великомученицы Параскевы и Пророка Ильи (на колокольне). В храме чудотворная икона Великомученицы Параскевы.
Близ этой церкви в старину существовал Введенский мужской монастырь, именовавшийся «у Новой Проши» (место прощания с отъезжающими), названный так для отличия от Старой Проши, бывшей на левой стороне Москвы-реки, у Каменного моста, где теперь церковь Николая Чудотворца в Башмакове. Монастырь уничтожен давно. Один из переулков, проходящих с Татарской улицы на Пятницкую, по имени монастыря носит название Введенского».
А в 1766 году у этой церкви остановилась страшная процессия. Историк М. Пыляев так ее описывал: «По московским улицам при громадном стечении народа отряд солдат с заряженными ружьями, со священником с крестом провожал босых, скованных мужчину и женщину в саванах, с распущенными волосами, которые падали на глаза; это были Жуковы, убийцы своей матери и сестры.
Они останавливались пред дверьми Успенского собора, перед церквями св. Петра и Павла в Басманной, Параскевы Пятницы на Пятницкой, у Николы Явленного на Арбате и т. д. Там читался им манифест.
Преступники, стоя на коленях, должны были прочесть сочиненную на этот случай молитву и неоднократно повторять перед народом покаяние».
То было время публичности казней.
Кстати, одно время старостой этого храма был известнейший строительный подрядчик Петр Ионович Губонин.
Дочь же одного из настоятелей этого храма, Валентина Неаполитанская, писала о том, что здесь происходило в советское время. О том, как настоятель, отец Сергий Фрязинов взял на сохранение Плащаницу Божьей Матери у монахинь Крестовоздвиженского монастыря: «Папа сам перенес ее в церковь, где она отстояла всенощную и две обедни, а потом вернулся с ней домой. Жили мы в пяти минутах ходьбы от церкви, на Большой Татарской улице, в доме №14. Плащаницу поставили в нишу буфета, между верхним и нижним его отделениями… Время было страшное. В Поволжье начался голод. Распространялся слух, что большевики собираются отбирать у церквей все ценные предметы церковного обихода. Узнав об этих бедах, отец отправился в исполком Замоскворецкого района и подал туда два заявления. Первое о том, что он просит все ценности не отбирать, а оставить церкви священные сосуды, т.е. чаши и ложечки для причастия, взамен чего он обязуется возместить государству их стоимость путем сбора средств у прихожан. В те годы это было реально. Верующих было много, а отец пользовался любовью и уважением. Однако большевики и сборы приняли, и ценности все отобрали, предварительно арестовав отца… Второе заявление было просьбой – разрешить открыть при церкви Параскевы Пятницы приют на шесть ребятишек из голодающих мест. Это – разрешили!
…Около часу ночи у входной двери раздался резкий звонок. Отец сразу встал и молча пошел отпирать дверь. Через несколько минут папа вернулся в сопровождении человека в черной кожаной куртке с наганом у пояса и двух солдат, в руках которых были ружья со штыками. Начался обыск. Солдаты перевертывали мебель. Согнали нас с наших постелей и стали протыкать их штыками. Принесли ключи от буфета, солдаты перерыли все его ящики. Кочергой ворошили пепел в «буржуйке». Вскрыли висящие на стене часы и извлекли оттуда листок отрывного календаря. На обороте его были перечислены подлинные фамилии некоторых членов большевистского правительства. Кто этот листок сунул в часы, одному Богу известно! Это был единственный изъятый «документ»… Обыск кончился около пяти часов утра. Папа получил ничего не значащий акт и получил предписание утром, к девяти часам, прийти самому на Лубянку с вещами. После их ухода мы, измученные и опустошенные, сидели на наших кроватях. И вдруг – сейчас уже не помню, кто из нас, возможно, что и я, бросил взгляд на белевшую на буфете белую простыню с плащаницей и отчаянно ахнул, показывая на нее пальцем. Мы в ужасе оцепенели. Казалось, что вот сейчас они вернутся и будет что-то ужасное! Они не вернулись. Они ее не увидели! Даже сейчас, через многие годы, вспоминая этот удивительный случай, я чувствую, как по моей спине бегут мурашки! Это было подлинное чудо!»
Настоятель скончался в 1925 году: «Останки отца Сергея Фрязинова перевезли в храм Параскевы Пятницы на Пятницкую улицу. Похороны состоялись по всем канонам православной церкви и при большом стечении народа. Улица против выхода из храма была заполнена толпами людей вплоть до противоположного тротуара. Все пятнадцать километров, отделяющие Пятницкую улицу от села Богородского, родня и друзья, и в первую очередь хор Братства и многие из прихожан прошли с нами пешком за катафалком, изредка останавливаясь, чтобы пропеть „Со святыми упокой“ и „Вечную память“».
Последнее время он не служил – подорвал здоровье во время отсидки, его все же не отпустили с Лубянки домой. И подобных гонимых священников были в то время несметные тысячи.
* * *
А в глубине, за станцией метро – здание Государственного комитета по телевидению и радиовещанию. Эта организация определяла маршрут легендарного писателя Юрия Карловича Олеши. Он жил неподалеку, за Ордынкой, в огромном писательском доме. Сюда же ходил по делам. Ну и не только по делам: на углу Пятницкой и Климентовского переулка располагался винный магазин, в котором торговали не только на вынос, но и распивочно. Для Олеши – очень даже притягательный магнит.
Краевед и журналист Яков Белицкий писал о Юрии Карловиче: «Он часто ходил этой дорогой: в магазинчик на углу, в метро, в радиокомитет, который находился за вестибюлем метро, на Пятницкой, 25».
Упоминал этот маршрут и Лев Никулин: «Разговаривал он с самыми разными людьми. Я спрашивал его, о чем он мог говорить с теми, кого встречал на Пятницкой. Он отвечал:
– Очень интересно».
Сам же Олеша как-то раз обмолвился: «Я старожил, и я не помню такого жаркого сентября. Идешь по Пятницкой с такими ощущениями, как будто, приехав в Одессу, впервые спускаешься к морю. Даже пахнет смолой».
Он был частью Пятницкой улицы.
А упомянутый Яков Белицкий начал в том здании за метро «Новокузнецкая» свой путь в радиожурналистике. А посодействовал ему в этом известный Егор Яковлев, и оба тогда были очень даже молоды. Белицкий вспоминал: «Статью (в газете «Ленинское знамя». – АМ.) напечатали, как мне передали, материал похвалили на планерке, а посему, увидев в коридоре заместителя главного редактора Егора Владимировича Яковлева, я умышленно замедлил шаг, чтобы услышать эту похвалу из первых уст. Он действительно произнес какие-то добрые слова, а потом сказал:
– Сейчас из московской редакции радио звонили, работник им нужен, спрашивали, нет ли у меня кого-нибудь на примете. Я сказал, что вряд ли найдется среди газетчиков чудак, который согласится писать, чтобы все потом уходило в воздух.
– Егор, – сказал я, – есть такой чудак, пойди перезвони им. Мне уже давно хочется поработать на радио…
Пожав плечами, он вернулся в кабинет, набрал номер и сказал: «Нашелся все-таки один, завтра подъедет…«».
Виталий Аленин посвятил дому на Пятницкой фельетончик под названием «Говорит Москва»: «Есть в Москве дом, где прессуется время. Да, да, все именно так и обстоит: здесь в один астрономический час впрессовывается триста девяносто минут, в одни сутки – сто пятьдесят пять часов.
Это – Московский Дом радио.
Сто пятьдесят пять часов в сутки слушает страна голос Москвы по всем программам Центрального внутрисоюзного радиовещания. Это не считая передач для зарубежных радиослушателей, которые ведутся на семидесяти языках разных народов мира».
Правда, в эпоху Леонида Ильича массовый юмор был достаточно низкого качества. Утешает, впрочем, то, что он сейчас ничуть не лучше.
Поэт же Алексей Дидуров описывал другую популярную радиопередачу, тоже производившуюся в этих стенах: «Существовала в далекие уже советские застойные времена на Всесоюзном Радио (на бывшей Пятницкой) «Радиостанция «Ровесники». Это было вот что. По вечерам – ранним, само собой, – собирались в студии хорошие мальчики и девочки… в основном отличники и крепкие хорошисты, развитые, начитанные, уже что-то сочиняющие втихомолку, «со взглядом горящим», и обсуждали перед микрофонами почту юных радиослушателей – их горести, их проблемы, их вопросы из разряда срочных или, наоборот, вечных. Аж вот еще где и когда тем мальчикам и девочкам дали попробовать наркотик избранности и мессианства – по всей Империи от Тихого до Атлантического эти дети входили в каждый дом! В нескольких письмах встретилась им просьба побеседовать со мной и чтобы я свои стихи и песни в эфире исполнил – вот они меня и пригласили.
Занятное они представляли из себя сообщество. Сидели они за одним столом одесную и ошую их отца-наставника – был он изумительной внешности: при, скорее всего и судя по одежде, принадлежности к мужскому полу лицо имел он женственно-детское, сочетающее в себе черты подростка-перестарка и нежно-румяную девичью белизну кожи и таковую же выточенность и миниатюрность носика и губ. Голос – соответственный. И показалась эта радиовечеря мне инкубатором по выведению ангелов и архангелов – так они были чисты, романтичны, трепетны и уверены в пользе и гуманности своей радиомиссии, в своей правде «на вырост»… Ну, истинные были ангелочки!»
Даже не верится, что все это когда-то было.