6
У него было сулящее удачу имя – Аурель. Аурель Раду. С молодости он носил длинные волосы, аккуратно зачесанные назад, имел на среднем пальце татуировку в виде перстня – свидетельство какой-то давнишней истории, держал очень прямо спину и ходил абсолютно бесшумно, как охотник или индеец. Все говорили, что он похож на Гойко Митича, героя вестернов его молодости, и ему нравилось это сравнение.
Пятьдесят прожитых лет отметились на его худом, смуглом лице глубокими бороздами, ногти среднего и указательного пальцев правой руки пожелтели от сигарет, в темных волосах поблескивала седина, но ослепительно-голубые, спокойные глаза выдавали живущую в нем душу двадцатилетнего юноши, абсолютное бесстрашие, гордость и волю.
В год десятилетия расстрела четы Чаушеску, Аурель в третий раз ехал на заработки за пределы страны. В первый раз он полгода, с апреля по октябрь, работал в соседней Чехии. Строил дома в деревне Стржешовице под Прагой. Заработал не очень много, что-то потратил на жилье и сигареты и вернулся домой совсем не богатеем. Денег хватило на то, чтобы отремонтировать дом и жить, не очень прижимаясь, до следующей весны.
Сосед, проработавший осень и зиму в Израиле, и вернувшийся в Плоешти в конце марта, теперь собирался строить новый дом для сына. Он рассказывал фантастические истории о вечном лете, забитых разнообразными товарами супермаркетах, пылких южных женщинах и о своих успехах на этом фронте. Соседи-мужчины слушали его с недоверием и завистью, и хвастались своими приключениями. Аурель помалкивал, охраняя покой семьи. Он знал, что деньги и кроличий синдром таинственным образом связаны, что связь эта прямая – чем ты активнее в одном, тем больше тебе дается другого, главное, чтобы не мучила совесть. Но еще он знал, что все может полететь в тартарары, если к инстинктам прибавится что-то более сложноустроенное, любовь, например.
Он не искал любви, потому что она ждала его дома – его жена Клаудия. Работать он умел, и, несмотря на то, что благополучие никогда не давалось ему легко, он знал, что его упорный труд будет вознагражден.
В следующий раз Аурель отправился на заработки в Израиль. Здесь за работу платили в несколько раз больше, чем в Чехии, и в декабре-феврале не нужна была зимняя одежда, потому что даже сильный дождь с ветром при плюс двенадцати – это не зима. В самые холодные дни он обходился короткой кожаной курткой темно-коричневого цвета, одетой поверх тонкой водолазки, голубыми джинсами и удобными мокасинами. Во все остальное время гардероб его составляли футболки с шортами и сандалии. Хорошая экономия.
Помимо финансового, в Израиле у Ауреля был и другой интерес, личного свойства, касающийся его матери, о котором он широко не распространялся, но который был не менее важным для него, чем заработок. Об этом знали только его жена, считавшая намерения мужа бесполезными и даже вредными, и младший брат, с надеждой ожидавший его возвращения
Первая поездка в Израиль получилась тяжелой. Оказалось, что к местной жаре не так-то легко привыкнуть – временами она становилась нестерпимой. Аурель устроился в фирму, занимающуюся ремонтом и строительством дорог. Работать приходилось под палящим солнцем и, бывало, даже привычные к жаре местные арабы, вкалывавшие рядом, теряли сознание.
Аурель загорел дочерна, еще сильнее похудел, и теперь больше, чем когда-либо, был похож на вождя апачей. Иврит давался ему с большим трудом, и до встречи с работягами из Молдовы, которые в один прекрасный день появились в их строительной бригаде, он практически круглые сутки молчал, и временами ему казалось, что скоро он разучится говорит
В ту поездку о матери он ничего не разузнал, да это было и неудивительно с его познаниями в языке. Брат был разочарован, Зато, к радости Клаудии, заработанных денег хватило им на два с лишним года безбедной жизни.
Возможно, хватило бы и на больше, если бы старший сын, которому только-только исполнилось двадцать лет, не решил жениться. В конце лета он привез из Бухареста девушку, совсем девочку, еще моложе, чем он сам – знакомиться. Девушка много улыбалась, мало говорила, и смущалась в присутствии родителей жениха. Когда сын с невестой уехали, Клаудия сказала твердо:
«Для общего спокойствия, счастья и благополучия старикам не следует жить с молодыми. Нужно покупать или строить дом».
Кроме того, требовала решения проблема, связанная с матерью, которая существовала уже много-много лет – этакая душевная заноза или вялотекущая болезнь, присутствие которой особенно ощущается в самые тяжелые минуты.
В конце октября Аурель снова ехал на заработки в Израиль, в эту странную, ни на одну другую не похожую страну, которая умеет приворожить человека или напрочь отвратить от себя того, кого она не захочет принять.
Все получилось удачно, без лишних проволочек. В сентябре Аурель наведался в Бухарест, в уже знакомую ему фирму, которая в прошлый раз подыскала ему работодателя в Израиле, подписал договор о том, что не будет иметь претензий, если что-то пойдет не так, заказал визу и оплатил билеты. В середине октября он еще раз съездил в столицу, забрал готовую визу и направление на работу. В магазине он обновил свой гардероб: купил черно-желтую ковбойку, новые коричневые мокасины и бежевые вельветовые брюки – на зиму.
До отъезда оставалось несколько дней, и он занялся домом, потому что уезжал не на неделю и не на две: что-то подремонтировал, подправил, покрасил. Близкое расставание прибавило зоркости глазу.
Один из вечеров Аурель посвятил своей коллекции курительных трубок, которая насчитывала девяносто два предмета и являлась объектом его гордости. Некоторым экземплярам было по сто с лишним лет. И они стоили немалых денег. Например, под номером три находилась трубка из Франции конца девятнадцатого века, не простая, а с дополнительной чашей. Небывалая редкость. Обе чаши изготовлены из дерева, инкрустированного металлическими вставками, а мундштук – из оленего рога,
Или вот эта – одна из любимых трубок Ауреля – «охотничья» с крышкой. Из России. Тридцатые годы двадцатого века, фарфор с росписью на охотничью тему, металл, деревянная вставка с винтовой нарезкой. Чубук крепился шнурком к мундштуку.
Некоторые трубки были настоящими шедеврами ручной работы. Одна из них под номером двадцать один: дерево, янтарь, резьба. Франция, первая четверть двадцатого века.
Какие-то принадлежали персонажам историческим, как эта, под номером девять – трубка Николае Чаушеску, с которым Аурель был лично знаком.
Все трубки были разложены в матерчатые кармашки черного бархатного «патронташа», рассчитанного на девяносто шесть предметов. Сейчас были заняты девяносто два из них. Четыре кармашка были пусты. Это был его неприкосновенный запас, его «кубышка на черный день», с которой он решился бы расстаться только в самом крайнем случае.
Аурель аккуратно свернул «патронташ» и уложил свое тяжеловесное сокровище в нижний ящик деревянного комода с искусной резьбой вокруг кованых ручек. Он никогда не курил из этих трубок, потому что для каждой из них, чтобы трубка «зазвучала», нужно подобрать один-единственный сорт табака, который соответствовал бы именно этому материалу и этой форме, а для некоторых трубок табак требовался и вообще драгоценный.
Когда наступил день отъезда, он еще раз проверил уложенные в чемодан вещи, взял кожаную куртку – на случай зимних пронзительных ветров с моря, зачесал назад темно-русые волосы, пригладил вислые усы, обнял отца, поцеловал жену, сыновей и уже повернулся было, чтобы уходить, но Клаудия остановила его. Она быстрым шагом поднялась на второй этаж, где находилась их с Аурелем спальня, и через несколько минут спустилась вниз с маленьким кожаным мешочком в руках. Мешочек был стянут кожаной тесемкой, такой длины, чтобы его можно было свободно носить на шее. «От сглаза и от соблазнов, от злых сил, подстерегающих нас в пути. Носи, не снимай», – сказала она, надевая амулет на шею мужу, и глаза ее заблестели.