Глава третья
Мать улыбалась ему. Эта выцветшая, некрасивая мать, которую ему никогда не хотелось нарисовать, потому что, каким бы хорошим ни вышел рисунок, она все равно не поймет его, не оценит. Никто не поймет, даже младшая сестра. А ведь они – малани! Они должны быть более глубокими, более мудрыми, открытыми чувствам. Особенно здесь, в подводном городе. Среди плесени и деградации. Среди ржавых конструкций и распада. Пилс не знал, почему ему хочется рисовать именно это, но целые дни тратил на то, чтобы отыскать грязь своего родного города, о которой знали все, но никто не хотел об этом говорить, никто не хотел смотреть на это, как бы талантливо он ни изображал реальность. И Пилс не мог этого понять. Не мог принять всех этих отрицавших действительность людей, включая младшую сестру, так сильно напоминавшую мать – женщину, которая выцвела и увяла, принеся себя в жертву своим детям. И дети приняли от нее эту жертву.
Пилс не знал, понимает ли это Габу, но он понимал и думал, что когда-нибудь сестра вырастит, родит детей и повторит судьбу своей матери. А он… Ему останется найти такую женщину, как мать и повторить судьбу своего отца – сбежать при первой трудности, растаять в толпе, предать. Стать тем, кого он ненавидит. Или притвориться, что стал… Для мальчика, недавно научившегося писать, все это было очень сложно. И не оставалось ничего, кроме увлекавших его рисунков, которые никто не любил кроме него. И эти рисунки стали для него его детьми – такими же, как были они с Габу для его матери. Детьми, ради которых можно умереть, отдав всего себя ради их будущего и славы, потому что без славы рисунки мертвы. Они питаются признанием и нуждаются в понимании. Они также слабы и беспомощны, как новорожденные дети. И многие из них обречены на смерть. Самые слабые, самые неудачные – ошибки. Поэтому Пилс старался не совершать ошибок, старался не давать жизнь тем, кто умрет спустя пару дней, кого никогда не признают. Нет. Он не желал смотреть на их страдания и агонию. Габу так и не смогла понять, почему брат предал огню все свои ранние картины, которые нравились ей, потому что на них был дом, знакомый мир, который все признают, но не желают на него смотреть.
– Твоим картинам не хватает солнца, – сказала пожилая женщина, готовая купить несколько работ Пилса. Она же предложила покинуть с ней подводный город. Женщина, которая была старше его матери. – Ради картин, – сказала она, когда увидела сомнения в глазах Пилса.
– Ради картин, – сказал он, когда Габу начала упрекать его в бегстве.
– Ради картин? – сначала нахмурился, а затем рассмеялся Юругу много лет спустя.
Они сидели с Пилсом в одном из баров Андеры, и это был первый день их знакомства – недолгого, но плодотворного.
– И что, разве ты никогда не думал о себе, о своей собственной жизни без картин?
– Думал, но в этом еще меньше смысла, чем в картинах.
– И о чем же ты думал, если не секрет?
– О многом.
– Но ты уже забыл, о чем конкретно?
– Кажется, да.
– Ты был ребенком.
– Сестра думает, что я до сих пор ребенок.
– Твоя сестра все еще живет в подводном городе, и ты – ее единственный шанс убраться оттуда.
– Сомневаюсь, что она хочет убраться оттуда.
– Еще как хочет, только не говорит об этом, не признается. Помнишь, как было с твоими картинами в детстве? Все они были такими настоящими, что никто не хотел смотреть на них.
– Откуда ты знаешь?
– Я многое знаю.
– Вот как? – Пилс вспомнил женщину, которая помогла ему убраться из подводного города.
– Она здесь ни при чем, – сказал Юругу.
– Кто ни при чем? – растерялся Пилс, потому что вслух ничего не говорил.
– Женщина, о которой ты думал, – Юругу наградил его широкой улыбкой.
– Но…
– Да, я умею читать мысли. И да, я могу сделать для тебя намного больше, чем сделала та старуха, с которой ты жил здесь.
– Я с ней уже не живу.
– Но твои картины мертвы.
– Они не мертвы.
– Но уже в агонии.
– Хватит!
– А то что? – Юругу добродушно улыбнулся. Улыбнулся лицом, но не глазами, которые остались холодными и безучастными, но способными вместить в себя целый мир.
– Кто ты, черт возьми? – спросил Пилс, чувствуя, как трезвеет.
– Я тот, кто исполнит все твои мечты, художник! – улыбка Юругу стала шире. – И нет, малани! Не переоценивай себя! Я не хочу, чтобы за это ты жил со мной, как жил с той старой девой.
– Тогда какова плата?
– Твоя сестра.
– Что? На кой черт тебе моя сестра?
– Она – малани.
– Есть и другие древние.
– Мне подходит Габу.
– Найди себе другую куклу.
– Найду, если ты откажешься.
– Ты еще ничего не предложил кроме туманных обещаний.
– Как тебе предложение войти в историю?
– Снова туман.
– Или же страх, что тебя обманут, собьют с толку. Не бойся, я слишком стар, чтобы обманывать.
– Не очень-то старым ты выглядишь, – Пилс потянулся за рюмкой, решив, что лучше будет напиться и забыть утром обо всем, что случилось в эту ночь.
– Не все в этом мире является тем, чем кажется, – сказал Юругу. Или же не сказал, а подумал?
На мгновение Пилсу показалось, что он каким-то странным образом смог услышать его мысли. Он осторожно поднял глаза, посмотрел на своего нового знакомого. Юругу сидел напротив него, не двигался, почти не дышал.
– Если бы ты сейчас рисовал мой портрет, то что бы родилось на твоем холсте, художник? – спросил он Пилса чужим голосом, проникшим в голову.
– Как такое возможно? – прошептал Пилс. – Это что, какой-то трюк?
– Можно и так сказать, – произнес голос в его голове. Голос, принадлежавший кому угодно, кроме Юругу. Красавец малани был лишь оболочкой, которой управлял кто-то более сильный, более древний.
– Все верно, художник, – услышал Пилс безмолвное согласие.
– Кто ты такой, черт возьми?
– Ты знаешь.
– Нет, – Пилс затряс головой, увидел, как вздрогнула рука Юругу. Вернее, не рука – воздух вокруг нее, едва заметно преломив свет. Страх парализовал тело Пилса. Или же не страх? Он пытался пошевелиться, но не мог – сил хватало лишь смотреть, как к нему приближается нечто, покинув тело Юругу.
– Очень сложно найти сильное тело, – говорил голос в его голове. – Еще сложнее найти слабый разум в сильном теле. Особенно если это малани.
– Почему малани? – Пилс поборол немоту, отшатнулся назад, вжался в спинку стула.
– Малани не так молоды, как все остальные.
– Молоды? – Пилсу начало казаться, что пока он говорит, с ним ничего плохого не случится. – Как они могут быть молоды, если они самая древняя раса?
– Не самая.
– Это невозможно.
– Ты так думаешь? – спросило Пилса застывшее перед ним нечто, которое невозможно было видеть, лишь чувствовать, знать, слышать в своей голове.
«Не молчать! Не молчать! Не молчать!» – говорил себе Пилс, все еще веря, что слова могут спасти. Но спасти от чего? Кто перед ним? Призрак? Дух? Очередная новая технология, способная свести с ума? Обман или реальность? Вымысел или неизбежность жизни? История или древняя фальсификация… древнее малани…
– Ты не можешь быть перворожденным, – сказал Пилс. – Это легенда, вымысел.
– Тогда что ты видишь сейчас?
– Не знаю. Безумие, подделку. Может быть, я пил слишком много и сошел с ума.
– Или легенды просто вдруг оказались правдой.
– Нет! – Пилс сильно вспотел, но не заметил этого. – Ты просто смеешься надо мной!
– Как старший над ребенком?
– Ты не можешь быть Номмо. Не можешь быть перворожденным!
– Боишься утратить свою исключительность, малани?
– Даже если перворожденные и существовали, то они умерли давным-давно.
– Они просто перешли на новый уровень. Без времени и пространства. Они…
– Они? – зацепился за услышанное слово Пилс. – Ты сказал: они? Они – не мы! – ему захотелось рассмеяться. – Выходит, ты не один из них. Выходит…
– Они просто не взяли меня с собой.
– Не взяли? – Пилс обмяк, сдался. – Но…
– Так решили наши первопредки.
– Кто?
– Те, кто был до нас и дал жизнь нам, как мы дали жизнь вам – малани, – дух вернулся в тело красавца Юругу. – Ты знаешь, что такое вселенский хаос, художник? – спросил он Пилса голосом Юругу. – Знаешь, что в этом хаосе скрыто порядка во много раз больше, чем ты можешь себе представить? – он потянулся за стопкой, выпил. – Вся наша вселенная – это одна большая дорога. А у каждой дороги есть начало и конец, художник. У каждого мира есть свой расцвет и свое падение. Свое добро и свое зло. Свой свет и своя тьма. Своя половина… – он закрыл глаза, замолчал.
– Половина? – растерянно спросил Пилс. – Женщина? Так все дело в женщине? Даже у Номмо? Тебя не взяли, потому что ты не смог найти себе пару?
– У меня была пара до тех пор, пока совет не решил, что молодому народу малани нужен посланник, нужен свет, за которым они смогут идти, – Юругу посмотрел на Пилса. – Вы тогда убивали друг друга, ненавидели, находились на грани краха, гибели, поэтому…
– Поэтому нашим спасителем стала твоя девушка, твоя половина? – Пилс потянулся за своей стопкой, но решил не пить.
В памяти оживали древние легенды, в которые уже никто не верил. Они стирались, становились пылью. Легенды о спасителе, пророке…
– Для меня это всего лишь моя половина, – тихо сказал Юругу. Пилс бросил на него короткий взгляд, боясь смотреть слишком долго. – Она спасла вас. Вы убили ее.
– Мне жаль.
– Не извиняйся. Она знала, что все будет именно так… – Юругу снова выпил, замолчал, предаваясь воспоминаниям.
– Поэтому ты остался? – спросил Пилс, выждав пару минут.
– Поэтому они оставили меня здесь, когда настало время покидать вас. Оставили, потому что вселенский хаос стремится к порядку, к парности…
– Вот как… – Пилс снова подумал, что было бы неплохо выпить. – И ты все это время… был здесь? Среди нас? Один? – Юругу не ответил, но Пилс знал ответ. – Так много лет.
– Время ничего не значит для меня. Куда страшнее видеть, как умирает память. Вы забываете своего спасителя, и вместе с вами, кажется, я начинаю забывать свою половину.
– Представляю, как ты ненавидишь тех, кто заставил тебя тогда расстаться с ней.
– Тогда в этом был смысл. Сейчас – только пепел.
– Из-за нас?
– Вы – малани. Вы слишком молоды, чтобы понимать это. Но вот первопредки…
– Так ты зол на них за то, что они не сказали тебе, как все будет спустя тысячи лет?
– Сомневаюсь, что их заботило это. Лишь порядок вселенского хаоса. Словно краски, вылитые наудачу на холст в надежде, что случайность создаст идеальную картину, художник.
– Такого не бывает.
– А если для попыток у тебя есть целая вечность?
– Это глупо.
– Это наше начало. Хотя я думаю, что было и что-то прежде. И будет. Ведь для тех, у кого нет времени, будущее может начаться в прошлом, а прошлое в будущем. Кто знает, на какой уровень они перейдут дальше? И кто даст гарантию, что в итоге все это не вернется к своим истокам, продолжив древний путь в молодой расе, которой только предстоит родиться, – Юругу прервался.
Вокруг кипела жизнь, но Пилсу начало казаться, что все это происходит где-то извне, не в его мире, не в его жизни. Белый холст вставлен в мольберт, кисть в одной руке, в другой палитра, но рисунок никогда не родится, не родится желание рисунка, потребность в рисунке, если только рисунком не станет черный непроглядный цвет, которым можно закрасить холст. Все остальное обман, фальшивка. По крайней мере для него – для Пилса. Как цели матери или сестры. В них есть смысл, но они не применимы к нему. Он может лишь рисовать, делать наброски, разбрызгивать краску, надеясь, что рано или поздно родится шедевр. Но у него нет вечности для этого.
– Можно выбрать другой путь, художник, – сказал Юругу голосом внутри головы. – Я могу показать тебе другой путь. Твой собственный путь… – Юругу закрыл глаза, запрокинул голову и начал насвистывать мелодию песни, которую пела Пилсу и его сестре мать, когда он был ребенком. В далеком прошлом, которое когда-нибудь станет будущим. Много лет спустя. В комнате для допросов. За столом. Из уст безумца и убийцы. Из уст брата сестре…
– Не смей, слышишь! – зашипела на него Габу. – Ты не имеешь права вспоминать мать. Не сейчас!
– Почему нет? – спросил Пилс, не открывая глаз, но воспоминания уже померкли, отступили. – Чем плоха ее песня?
– Не из твоих уст!
– Почему?
– Потому что… – Габу бросила взгляд на пожилого следователя, притворявшегося безучастным свидетелем. – Потому что ты – убийца! – сказала она брату, окончательно отбросив сомнения.
– Убийца? – тонкие губы Пилса растянулись в улыбке. – О нет, Габу. Я не убийца. Я элемент сложной мозаики, замысла… Впрочем, как и ты.
– Какого еще к черту замысла? И… при чем тут я? – Габу невольно вспомнила проведенную с Юругу на пляже ночь, снова бросила косой взгляд на старого следователя.
– Система уже запущена, сестра, и ты не сможешь ничего остановить, – и снова улыбка тронула тонкие губы. – Скажи, в ту ночь, что ты провела с красавцем малани… вы ведь не просто гуляли, верно?
– При чем тут это?
– Ответь ему, – попросил Габу следователь. – Это может быть интересно.
– Интересно для кого? Для вас? – она наградила следователя гневным взглядом. – Если хотите что-то понять, то найдите этого малани. Он был с моим братом достаточно долго, чтобы знать о его… о его…
– Картинах? – помог ей Пилс.
Габу вспомнила фотографии рисунков, оставленных на стенах в квартирах убитых женщин, невольно вздрогнула, повернулась к следователю.
– Этот малани и есть тот самый агент брата, о котором я вам говорила.
– Юругу, кажется? – спросил следователь. Габу кивнула. – И у вас с ним была интимная связь? Я правильно понял?
– Да, но…
– И он помог вам уехать из подводного города?
– Да…
– Так, выходит, вы были с ним знакомы и прежде?
– Нет.
– Тогда зачем он оплатил переезд?
– Я не знаю! – Габу устремила к брату молящий взгляд. – Пожалуйста, расскажи им о том, как все было на самом деле!
Пилс улыбнулся в ответ, снова закрыл глаза и начал насвистывать песню, которую пела им с сестрой мать когда-то очень давно. Песню, которую Габу теперь начинала ненавидеть. Песню, вгрызавшуюся в сознание, принося боль. Даже когда увели брата, и мелодия уползла из комнаты для допросов следом за ним, даже когда пришел штатный толстяк-художник, чтобы Габу помогла ему нарисовать портрет Юругу…
Конец ознакомительного фрагмента.