Пьющие чудо. Глава 2, часть первая (Кирилл Князев, 2013)

Глава 2, часть первая

Предсмертная конвульсия – фантомная, иллюзорная, но такая реальная, заставляет выгнуться дугой. До боли сжать челюсти. Я со стоном переворачиваюсь, падаю на пол. Лежу на ковре, пытаясь отдышаться, прийти в себя.

Спину пронзили стрелы, они до сих пор торчат из плоти, я чувствую.

Но это кажется. Кажется…

С каждым витком мысли убеждаю себя в этом, выравниваю дыхание. Переворачиваюсь. Через шторы пробивается свет фонарей. Светлыми дорожками ложится на потолок.

Всё хорошо. Я на Земле. Тут нет фриков, нет луков, несущих смерть. Пещеры не было, и быть не могло – это сон, иллюзия, другая жизнь.

Становится заметно легче. Поднимаюсь. Открываю дверь. Стараясь не шуметь, бреду, держась за стену, к ванной. С кухни доносятся весёлые голоса, звуки гитары. Незнакомые ребята отдыхают. Пора и мне на отдых.

Кафель ванной приятно холодит ступни. До сих пор чудится, что ноги гудят, устали после долгого похода. Сбрасываю на пол одежду. Рука нащупывает ручку смесителя. Впрыгиваю в душевую кабину, под ледяные струи. Морок, навеянный Канвой, снимает окончательно.

Зубы отбивают дробь, включаю горячую воду. От контраста бросает в дрожь. Стою, запрокинув голову, наслаждаюсь благами цивилизации. Нежусь, наверное, долго. Вода стекает по телу, смывая несуществующую грязь, пот, усталость. Уносит её в зев слива.

Как хорошо чувствовать себя живым!

За шумом хлещущих струй не слышу – чувствую, как открывается дверь. Обнажённой спины касается холодок сквозняка.

– Занято, – говорю, проводя ладонью по лицу.

– Я вижу, – раздаётся ироничный Женин голос.

Поворачиваюсь. И только сейчас замечаю, что забыл задёрнуть шторку. Душ старый, у кабинки нет дверцы. Теперь, по моей неосмотрительности, брызги летят на пол.

– Всё вытру, – заверяю я. – Позже…

– Это ерунда, – говорит девушка. – Я по другому поводу. Телефон у тебя на всю квартиру звонит.

Я отчётливо помню, что выключал мобильник. Значит, торчу здесь долго. Подруга догадалась включить телефон.

– Давай, – говорю я. Не оборачиваясь, протягиваю руку.

В ладонь ложится пластиковая трубка. Воду приходится выключить.

– Да?

– Всё нормально? – раздаётся из динамика голос Данила.

– Как обычно, – отвечаю. Молчим. Не решаюсь спросить, успел ли друг протащить хоть немного добычи.

– Не успел. Не смог выйти.

Я его не виню. Мало кто бы смог.

– Пусть, – вздыхаю. – К чёрту. Как сам? Как ребята, на связь не выходили?

Мне они контактов не давали. Хотя… я и не спрашивал. Рассчитывал на разовый поход. К чему лишний раз светиться?

– Сам нормально. Звонил Ане… сидят, пьют кофе.

Сил удивляться нет. Ну что ж, Дан – человек коммуникабельный. У кого хочешь вытянет номер.

– Новички предлагают встретиться… завтра. Где обычно. Придёшь?

– Так они земляки, – тупо, в пространство изрекаю.

– Угу. Ну как?

– Приду, – говорю обречённо. – Будем думать. А сейчас – отдыхать.

– Добро. Приходи к одиннадцати часам. Утра.

Возвращаю Жене мобильник. Только сейчас, повернувшись, соображаю, что стою совершенно голый. Машинально прикрываюсь цветастой шторкой.

– Поздно спохватился, – мстительно говорит подруга. – Покажи спину. Живо.

Делать нечего. Показываю. Девушка удивлённо цокает языком.

– Господи, сплошной синяк! И красные полосы. Чем тебя так… убили?

– Стрелами, – говорю. – Меткие попались. Паразиты.

Нахлынувший стыд берет верх над остатками шока. Ну не могу я голышом разгуливать перед людьми, не могу! Какой-нибудь доморощенный психолог наверняка скажет о «застарелом комплексе». Но что делать? Такой уж я есть.

– Ты не могла бы отвернуться, – прошу.

– Не-а, – улыбается девушка. – Дверь, красна девица, закрывать за собой надо.

Натыкаюсь на её взгляд. Ах, вот оно что. Всё понятно. Подруга «подшофе». Ну, а каким ещё может быть человек на тихой гулянке?

Перебарывая стыд, одеваюсь. Выхожу в коридор.

– Там ребята тобой интересуются, – говорит мне в спину Женя. – Посидишь с нами?

Повожу плечом. Как будто выбор есть. Всё одно спать не могу. Не сидеть же в комнате, пока другие веселятся? С другой стороны, портить людям встречу кислой рожей не хочется.

– Посижу.

Опасался я зря. Компания подобралась не очень-то тесная. С ходу понятно, что ребята знакомы мало. Держатся группками по два человека. Но уже сейчас, под ударами алкоголя, барьеры начинают падать.

Мальчики, девочки. Кто-то старше меня, кто-то младше. По одежде, темам беседы видно – студенты. Человек двенадцать. С трудом помещаются на небольшой кухне. Но ничего, терпят.

Со мной здороваются, знакомятся. Поток имён проходит мимо ушей. К чему запоминать ненужное? Один хек – к утру забуду, как кого зовут.

Попадается мне на глаза и Женин ухажёр. Ничего так, симпатичный. Высокий, смуглый. Но после вялого рукопожатия теряю всякий интерес. Такой человек не про меня. Старательно напяливаю мину дружелюбия, чтобы ненароком не обидеть подругу.

– Как сам?

– Ничего, – говорю. – Живём помаленьку.

– А мы вот о субкультурах говорим. Не подключишься?

Улыбаюсь:

– Оратор из меня так себе. А вот слушатель – самое то.

Дискуссия ведётся уже давно. Тощий патлатый блондин, в модных очках с тяжёлой оправой доказывает, что выбранная тема – ерунда. Что это лишь «мгновение в становлении личности, и разговор об этом ничего не стоит».

– Как это? – возражает Женин ухажёр. – Здесь мы наблюдаем обычаи, общность интересов. Атрибутику, в конце концов…

– Ребята, – пытается примирить оппонентов подруга. – Вы говорите не о субкультурах, а о микросоциумах. Такое постоянно, на каждом шагу. У слесарей, мотогонщиков…

– Так это же синонимы!

– …геймерах…

– О! А чем тебе не субкультура?

Патлатый надменно вскидывает бровь.

– Какая тут культура? Ей и не пахнет!

– …иллюзорщиках…

Гомон утихает. Ребята удивлённо смотрят на девушку.

– Давай о мифах не будем, – просит ухажёр.

– Миф – это субкультуры. Всё, о чём говорим, не более чем клуб по интересам. Советские юннаты – субкультура? Нет? То-то же. А существование иллюзорщиков – доказанный факт.

Смуглый прыскает в кулак. Картинно утирает слёзы, что должны выступить от смеха.

– Кем доказанный? Магистрами белой магии?

– Реальными людьми. Живыми, полноценными личностями. Не «увлеченцами», не «хоббистами». Первооткрывателями других миров, для науки пока недостижимых.

Неожиданно проникаюсь симпатией к патлатому. Закрыть глаза на излишнюю, юношескую агрессию – дело говорит. Хотя нам выгодней оставаться мифом.

– Виктор, – просит подруга, – скажи хоть ты что-нибудь.

Вздыхаю:

– Каждый человек хочет быть особенным. Кто-то носит для этого яркий мейк-ап, кто-то надевает шмотки, уродующие силуэт. Это для тех, кто боится жечь мосты. Находятся горячие головы. Возьмём, например, обычную девочку. Симпатичная, да, но, как ей кажется, нету в ней ничего яркого. Тогда она идёт в тату-салон, выкладывает пачку денег, забивается чернилами. И становится вдруг необыкновенной, особенной.

– Это на всю жизнь.

– Да. Но девушка готова заплатить такую цену за необыкновенность. В глазах узкого круга людей она действительно не такая, как все. Была курица курицей, и вдруг преобразилась. Умнее не стала, красивее… вряд ли. Но узкий круг искренне полагает её «иной», может, лучше, чем остальные жители Земли. Этот круг-то, по-моему и называют субкультурой.

– Сплошной негатив… – говорит Женин ухажёр.

– Не может быть позитива в отношении общества, где люди делятся не на хороших или плохих, правых или виноватых. А на своих и чужих. Знаю, что так было всегда, но уж извини, парень, такова моя правда.

– А иллюзорщи…

– Сказки, – обрываю его на полуслове.

Некрасиво, конечно. Но лучше на эту тему не говорить.

– Мальчики, что-то душно здесь, – устало говорит Женя. Сама не рада, что брякнула лишнего. – Идёте в зал?

На кухне и правда нечем дышать. Дым стоит коромыслом. Так, что даже я, курильщик, не решаюсь достать из пачки сигарету.

Народ удаляется в гостиную. Становится чуть просторнее. Кое-кто успевает прихватить непочатые бутылки с шампанским, коробки дешёвого вина.

– Будешь? – спрашивает Женя, подсовывая мне картонную упаковку с заманчивым изображением: наполненный алым бокал.

– Нет уж, спасибо, – вздыхаю.

Тянусь к заветному холодильнику. Из-за банок с газировкой вытаскиваю оставленную на такой случай початую бутыль водки. Этикетка старательно сорвана. Ненавижу лейблы. Не спасают они от суррогата. Знаю, что конкретно в этой таре – качественный продукт. Проверено.

Когда кончится – будем дегустировать новое.

Подруга качает головой, но ничего не говорит.

В гостиной действительно лучше. Дальновидно занимаю мягкое кресло, подвигаю к себе журнальный столик. На столешнице – шахматная клетка. Фигуры ожидают своего часа в плену деревянных створок. Рядом со мной, на диване, устраивается Женя с новым другом, две девушки и незнакомый парень.

Эти хотя бы молчат. Одна радость.

Разливают по пластиковым стаканам вино, чокаются. Общение перетекает на новый виток: кто-то сидит в обнимку, кто-то негромко беседует. Женин ухажёр, явно рисуясь, приобнимает подругу за талию.

Импонирующий мне патлатый включает музыку. Играет что-то из «Blackmore Nights». Какой умница! Сам разрядил обстановку.

Кошусь на увлечённую Евгению. Свинчиваю металлическую пробку с горлышка. Бог в помощь, что называется. Всем хорошо. И мне неплохо.

– От бед и горьких побед, – говорю ставший родным тост. Других не признаю.

Краем стаканчика чокаюсь с бутылкой. По горлу льётся маслянистый огонь. Внутри медленно раскрывается тёплый цветок. Не к ночи помянутые беды отступают, оставляя лишь чуточку осадка. Сколько такой копоти на душе – не отскрести.

Зачем нужны были все старания? За что погибла та четвёрка фриков? Ради того, чтобы Данил вместе с награбленным золотом сгинул во тьме пропасти? Бред… люди гибнут за метал. И ведь гибнут взаправду. Не то, что мы.

Плескаю водки в стакан. Задумчиво смотрю на прозрачный напиток. Что-то я тороплюсь. Вроде некуда…

Замечаю на себе пристальный взгляд. Делаю непростительную глупость – поворачиваю голову. На меня внимательно смотрит одна из девушек. Поспешно встаёт, уходит на кухню. Через минуту возвращается с тарелкой. С одной стороны выложено тонко нарезанное сало, с другой – ржаной хлеб. На столешницу вслед закуске опускается банка с корнишонами.

Студентка подкатывает к столику компьютерное кресло – парни, возящиеся у древнего стационарного компьютера Жени послушно отодвигаются. Их спор становится слышен и мне.

– …семерину сюда? Тупень.

– А я тебе говорю, попробовать можно. Железо-то потянет.

– Ты на параметры глазами смотрел, или чем? Тока инсталлер оно потянет…

Незнакомка в свете торшера кажется симпатичной. Зелёные глаза, длинные русые волосы. Пренебрегает модными стрижками – гуманитарий, наверное. Ничего, наверстает.

Она молча берёт бутылку, наливает себе.

– Почему водка? – спрашивает. Голос у неё приятный. С лёгкой хрипотцой. – Шампунем и Беллой брезгуешь?

– Водка для души, – объясняю.

Стаканчики сталкиваются под мелодичный фолк.

– Душа болит? – спрашивает девушка, отставляя пустой стакан. Даже не поморщилась. «Добро» – как говорит Дан.

Киваю:

– Болит.

– Смыслишь, – изрекает собутыльница. – Ира. Пусть на завтра только голова будет больной.

– Фокс, – машинально отвечаю. Хмель ударил в голову. Не мудрено – после такой-то прогулки.

Ира удивлённо вскидывает брови:

– О как! Имя оттуда, откуда и тост?

Старательно делаю вид, что не понимаю, о чём она говорит.

– Это ведь иллюзорщиков присказка, – говорит она. Тянется куда-то за спину, достаёт ещё один стаканчик. Вместе с ним – пачку «Pall Mall». Чиркает зажигалкой, закуривает. Даёт прикурить и мне. Выпускаем дым в потолок, пепел стряхиваем на пластиковое донышко стаканчика.

Мне сегодня не хочется врать. Не хочется юлить, изворачиваться. Может быть, сказывается усталость. Или алкоголь. В конце концов, кто она такая? Не знает меня, я не знаю её. Почти инкогнито.

– Пусть тост, вместе со мной, будет частью мифологии.

Смеёмся.

– Что ж, герой сказаний. Полагаю, танцевать ты не станешь?

– Уволь.

– Я вернусь.

Задумчиво смотрю на танцующих. В голове – приятная пустота. Красивые движения понемногу оборачиваются мельтешением. Безумным цветным узором, какой, наверное, видят лишь стихийники.

Если крепко выпить, можно ненадолго уснуть. Некоторые этим пользуются, погружаясь в пучину хаоса. И этот путь, из множества других, не мой.

Но только не сегодня.

Ира выполняет обещание. Возвращается ко мне. Довольно улыбаясь, расстёгивает молнию толстовки. Ехидно щурясь, бросает кофточку на диван, к влюблённым. С внутренним удовлетворением отмечаю, что фигурой Бог девушку не обидел. Не худая, и полноты не видно. Так обычно бывает в двадцать лет. Счастливое время. Моё время.

– Убили? – спрашивает она.

– Самую малость.

– Интересная у вас жизнь. Как у агентов. Двойная.

Смеюсь. Да уж, верно подмечено. И кончаем, как они – плохо. Но, если посмотреть с другой стороны, Канва того стоит.

– А я гляжу – красивый вроде парень сидит. Романтично-грустный такой. Дай, думаю, подойду, познакомлюсь…

– Но вот незадача, объект интереса оказался иллюзорщиком, – заканчиваю за неё.

Ира качает головой:

– Разве ж это плохо?

– Это – не для каждого.

Зелёные глаза смеются. Серьёзно, по-взрослому. Мол, разве я похожа на тех, кто выбирает лёгкие пути? В хмельном уме рождается мысль: обычники так не смотрят. Пытаюсь найти в её правильном лице отметинку, хотя бы тень от Канвы. Не нахожу. Снова расслабляюсь.

– Не похожа, – вздыхаю.

– Мысли читаешь? – улыбается Ира. – Или скажешь, что витает в воздухе что-то такое… скажешь, как вот они.

Кивок в сторону развлекающихся ребят.

Пожимаю плечами: думай что хочешь, девочка. Только зря ты сейчас абстрагируешь себя от общества. На Земле мы все в одной лодке. Все равные.

Ты очень умная девушка, Ира. Наверняка талантливая. Сейчас надеваешь маску заражённого Канвой человека. Больного человека. Ради подвернувшегося случая примеряешь наши лохмотья. Только, к счастью, от иллюзорщика в тебе лишь паузы меж реплик.

Расслабленно откидываюсь на спинку кресла. До утра не почувствую давящую тяжесть жизни без сна. И сейчас думать в рамках персонажа с трагической судьбой не стану. Иди ты к чёрту, мир иллюзорный. Провались в ад, откуда выполз.

До утра.

– Давай считать, что это… как его, единение душ, – говорю. – Сплетение судеб и все дела.

– А давай! Я за тем и пришла…

Канва – не игрушка. Не развлечение для уставших мозгов. Это жизнь. Короткая, мимолётная. Но счастливая. Как иначе: занимаешься любимым делом, тебе за это платят деньги. Что ни день, то риск, новые впечатления. Сказка!

Канва не даёт выбора. Только его иллюзию. Она заманивает, предоставляет массу возможностей. С ходу заявляет: я – не Земля. У меня свои законы. Вот смотри, здесь и здесь мы отличаемся. Тут похожи. За тобой решение, остаться, или… сойти с ума. Не бывает нормальной жизни на два мира. Просто не может быть! Либо повредится рассудок, либо, если ты очень стойкий, в конце концов переманит к себе.

Итог один. Ты станешь фриком, абсолютником. Канва осуществит подмену. Одна жизнь на другую. Никакого бессмертия, потеря человеческого облика (ещё одна ирония Вселенной – нет человеку земному места в мире плетёном). Наша задача этот размен отсрочить.

Я знаю, что будущего у меня нет. Дома – точно. Там – может быть и есть что-то.

Поэтому живу одним днём, беру от жизни всё возможное. В разумных пределах. И голова от этого не болит.

Сейчас она раскалывается по иному поводу.

Открываю глаза. На лицо из окна падают лучи утреннего солнца. Обычная история, ничего нового. День мне, что ли, мстит за нелюбовь?

На груди посапывает Ира. Обвила руками шею. Замерла в позе «никуда не отпущу».

Хочешь не хочешь, а придётся. Скидываю одеяло, бережно перекладываю голову спящей на подушку. Пусть отдыхает. Пользуется бесценным даром – быть нормальным человеком. Бреду в ванную. Умываюсь холодной водой, привожу себя в порядок. Становится чуть легче.

Вожусь долго. На кухне уже гремят посудой, вкусно пахнет свежесваренным кофе.

Удивительное дело: из «ранних пташек» только Женя да Ира. Разбудил я её всё-таки. А, может, и не спала вовсе, прикидывалась? Нет, бред. Не может быть она иллюзорщиком. Просто талантливая актриса.

– Доброе утро, – говорят мне с порога.

– Утро добрым не бывает, – улыбаюсь в ответ.

– От кофе – бывает. Садись.

Опускаюсь на табурет. Кухня выглядит как после ордынского набега. Ничего, гости проснутся, Женя вооружит их тряпками и мётлами. Что-что, а мотивировать к труду у неё получается на славу.

– Дай угадаю, – спрашивает подруга. – Намылился куда-то?

– Не без этого, – соглашаюсь. Смотрю на часы. Полдесятого. В принципе, успеваю. В университет сегодня не пойду. Если уж Данил решил увидеться в столь ранний час – тому есть объективные причины. – Важная встреча.

Делаю таинственную мину. Девушки смеются.

– А я-то думала, ты нам поможешь, – вздыхает Женя.

– Потом сочтёмся, – отвечаю. – У тебя нынче целая рота помощников. Я сегодня буду ментально с вами. Моральная поддержка – это же ого-го!

Подруга поворачивается к Ире.

– И так всегда, – говорит. – Ментально – в квартире. Физически только дрыхнет!

Не замечаю, как чашка пустеет.

– Иногда мою посуду, – говорю, поднимаясь. Подруга хитро щурит глаза, предвидя едкий комментарий, добавляю: – Иногда! А сейчас, милые дамы, меня зовёт долг.

– Саянара, – с усмешкой бросает Ира. – Ещё встретимся.

Сердца касается игла тревоги. Странная она всё-таки. Или я становлюсь мнительным?

Конура – место во всех отношениях приятное. Подобные заведения есть по всей стране. Декорированные в стиле нарочито-простом. Стены обиты досками, на них висят старые жестянки. Здесь же, выстроившись на полочках рядком, стоят пузырёчки разноцветного стекла. Сюда, как магнитом, тянет всех иллюзорщиков. От простых огородников до мастеров плетения.

В какой бы город ты ни приехал, обязательно заглянешь в Конуру.

Кухня у них, кстати, так себе. Зато напитки – закачаешься.

Ребята ждут меня у дальнего столика. Полумрак, царящий в помещении, рассеивает мягкий свет ламп, накрытых допотопными пыльными торшерами.

– Итак, – спрашиваю, – что за беда собрала нас?

Подходит миловидная официантка. Заказываю фруктовый чай.

Хома и Аня – точно такие же, как в Канве. Один в один. Разве что девушка одета поприличнее. Хомяк же старательно подбирает гардероб так, чтобы стать похожим на себя иллюзорного.

– Да вот, – говорит Дан, потирая переносицу. – Позвонил я вчера… напарникам. Аня сказала, мол, дело есть. Можно ещё раз сходить кое-куда, всем вместе.

Сдерживаю вздох, полный вселенской грусти. Опять новички, опять поход с ними? Я-то вчера думал, что больше малышей не увижу. Сколько нервов убито. И тут – опять двадцать пять.

– Мы не добыли ни крупинки золотой, – напоминает Данил.

– Серьёзно? А я уже и забыл. Думал, наше с тобой парное подражание мигрирующим леммингам – часть плана.

– Не ёрничай. Послушай лучше Аню…

Внимательно слушаю. Девушка рассказывает о том, что ей, по знакомству, на днях скинут координаты места силы. Не такого крупного, как до этого. Но возле таких и фриков поменьше. Или может статься, что их там нет вообще.

– Насколько источник надёжен? – спрашиваю. – Ты в курсе, что новичков, неспособных отличить пряху от обычника, через раз кидают ушлые ребята?

– Не бурли, – просит Дан. – Мы об этом уже говорили.

– Не грех поговорить ещё раз, – парирую.

Господи, да что с ним такое? Носится с ней, как с писаной торбой. Раньше новичков жёстче меня отшивал.

– Она моя подруга, – примирительно говорит Аня. – Очень близкая. Куда уж надёжнее? Вместе за партой сидели, понимаешь? В Горький наша семья переехала совсем недавно. До этого жили в Геленджике. Саша раньше меня стала иллюзорщиком, освоилась. А ещё нет. Вот и помогает.

– Ладно, снимаю вопрос. Тогда что с картой, координатами?

Аня улыбается:

– Их мы получим на заранее обговорённом месте. Где – знаю только я и Хома. Так ведь правильней, да, Фокс?

Молча показываю девушке большой палец. Молодец. Уела!

– Что у вас с посмертием? – спрашивает Данил. – Когда сможете осуществить заход?

– Я – хоть сейчас, – пожимает плечами Анна.

– И я, – говорит Хомяк. – Уже ничего не болит, не чешется! Прямо рвусь в бой!

– Заходим как обычно?

– Угу.

Приносят чай, четыре чашки. Разливаю ароматный напиток.

– Что ж, удача с нами!

– А когда было иначе?..

В университет всё-таки успеваю заглянуть. Послушно сижу на парах, записываю лекции за преподавателем. В перерыве общаюсь с однокурсниками. Всё как всегда, как обычно. На лице – маска доброжелательности, хотя сердце гложет нехорошее предчувствие.

Нюх у меня на неприятности.

А может, я и правда излишне мнителен. То в Ире вижу иллюзорщика, то в Аниной подруге – кидалу.

Пытаюсь обвинить в нарастающей тревоге эффект посмертия. Не слишком удачно. Что я, ни разу не умирал? Такого не было. Зато случалось похожее, когда на группу устроили засаду, там я и лишился двух зубов. И ещё раз, когда лёгкая прогулка возле западного нагорья обернулась кровавой баней – откуда ж нам знать, что местное племя абсолютников решило устроить праздник, а мы, неудачники, подвернёмся под руку?

В общем, беда.

На учёбу стараюсь ходить, по возможности, исправно. Это моя зацепка, наряду с родителями. Крючок, что держит на Земле. Пока есть хотя бы видимость нормальной жизни, пока знаю, что нужен и ждут – хочется вернуться. Пусть я трижды успешен в Канве, пусть нужен и там, по-своему. Здесь, дома, у меня долг. По мере возможностей буду его выполнять.

Палец, обтянутый кожаной перчаткой, жмёт кнопку дверного звонка. Минуту жду. Затем слышу шаги с той стороны. Лязгает замок, дверь отворяется, пропуская меня внутрь.

Заспанная Женя широко зевает.

– Нагулялся, – говорит, – блудный сын.

– Так точно.

По традиции идём на кухню. Здесь за чашкой чая рассказываю про ребят, Анну. Про то, как бесславно погибли, потеряли золото, недели, убитые на поход. Девушка огорчённо качает головой.

– Вить, может, это был знак свыше? – спрашивает она. – Может быть, стоит задуматься…

– О чём? О том, что не следует держать лопухов в команде?

– Нет. О том, что со всем этим тебе пора завязывать.

Ухмыляюсь:

– Да? Околачиваться по лесам, отстреливая мало-мальски крупную живность? Плавали – знаем. Дохода считай что никакого. Данил этим заниматься не станет, придётся в одиночку.

– Не об этом я. Ведь есть же у вас там… люди, что… не рискуют. Положим, рукодельник из тебя не очень, а вот фермер…

– Фермер! – смеюсь. – Издеваешься? Какой из меня земледелец? Я старатель, Женя. Старатель! Мне житья не дадут. Иллюзорщики нас не любят. Это во-первых. Во-вторых, денег с земли – чуть. И в-третьих, ты знаешь, я сорвусь.

Молчу, глядя на подругу.

– Или мне заходить в Канву ради сна?

– Или так. Что плохого? Ты парень здоровый. Здесь стоишь крепко. Раз в неделю будешь туда заходить, отдыхать. Зато сможешь совместить учёбу с работой, это же сколько времени…

– Прорва времени, – холодным тоном говорю. – Целая вечность без… неё. Жить, понимая, что мог бы сейчас заниматься любимым делом, а не торчать… тут, среди пробок, машин, среди каменных коробок…

Подруга вздрагивает:

– Говоришь, как абсолютник. Меня это пугает, Виктор.

– Я ещё не устал жить на два мира, Евгения. Сейчас я счастлив. Отними у меня мой талант, и я превращусь в тень.

– В обычника, – подливает масла в огонь Женя. – Вы нас так называете, о избранные? Что ты вчера говорил, вспомни? Мол, избранность – это иллюзия.

– Иллюзия – это верить в то, что можно переделать человека.

Девушка кладёт ладонь поверх моей, заглядывает в глаза:

– Тебя не надо переделывать. Ты хороший человек. Просто заблудился. Ты не думал о том, что болен? Что Канва для тебя всё, а родной мир – перевалочный пункт? Я ведь чувствую, ты врёшь себе. Каждый день. О том, что должен быть здесь. Ты сам говорил мне, что нет хуже участи, чем быть абсолютником. Ты в него неотвратимо превращаешься.

Я молчу. Подобный разговор у нас не первый. Каждый раз я сопротивляюсь, каждый раз слышу её правду. Беда, что мою правду она принимать не хочет.

Да, может быть я и болен. Да, от старательства одни беды. Я неплохо зарабатываю, но с тем же успехом можно трудиться вахтово, где-нибудь в тундре. Долго не проживёшь, зато весело.

– Женя, – говорю севшим голосом. – Я не хочу, чтобы мне промывали мозги. Особенно ты. Давай так: пусть жизнь у меня будет короткая, но весёлая. И без непонимания. Хочешь, я расскажу в сотый раз о людях, что не доживают до тридцати? О тех, что в Канве лишь спят? Ты можешь в сотый же раз начать спорить, но ничего не добьёшься. Потому что я был там. А ты – нет. Потому что ты нормальный человек, а я – обречённый. Не мешай мне погибать.

Она смотрит на меня. Полные губы дрожат. Господи, только слёз не хватало…

– До сорока, – шепчет она. – Не тридцати. Я уверена, ещё немного, и наука продвинется вперёд. Эту… болезнь можно вылечить, я уверена.

Взяла себя в руки. Какая умничка…

– Я устала смотреть, как рядом со мной загибается близкий человек.

Мне хочется сказать, что если так будет продолжаться, лучше найти другое место для ночёвок. Чтобы не мозолить глаза. Но знаю, что этим её смертельно обижу. Убью. Растопчу. Нельзя такого предлагать, даже в гневе.

Крепко сжимаю её ладонь.

– Прости меня, дорогой друг, – говорю. – Я сделал свой выбор. Ты ничего изменить не сможешь. Давай… хотя бы не ссориться.

Она грустно улыбается:

– Давай. Ты… сейчас уходишь?

– Да. Меня ждут. Я же рассказывал. К тому же Кышу обещался помочь. Слово надо держать. А нам с тобой жить на что-то.

Женя аккуратно убирает руку. Лицо у неё вдруг делается сдержанным, серьёзным – поразительный контраст.

– Ты меня извини, – говорит. – Сама не своя. Завтра с утра на работу… давай, спокойной ночи, что ли?

– Спокойной ночи.

Остаюсь на кухне один. Тупо смотрю, как за окном, в свете фонарей, падает снег.

Послать бы тебя к чёрту, мир иллюзорный. Вызвать такси, доехать до родителей. Ночь скоротать возле монитора, днём – пообщаться. Но нет. Ты оплела меня тенетами, затягиваешь, если не через увлечение, то через друзей.

И не отпустишь.

Никогда.

Уж я-то знаю.