Пылающий лед. Часть первая. Робинзоны и кладоискатели (В. П. Точинов, 2012)

1. Кто ищет, тот всегда находит

– Беспилотник сбили отсюда, – уверенно заявил Геллуэй, указывая на лежавшее на боку рыболовное судно. – Больше неоткуда.

Олаф Абдельфарид на миг оторвался от бинокля, в который созерцал непонятный предмет, едва торчащий из ила, молча кивнул и вернулся к прерванному занятию. Он не любил зря тратить слова, тем более для подтверждения очевидных фактов.

Рыболовное судно, вопреки названию, рыбной ловлей никогда не занималось – на правой его скуле виднелся здоровенный раструб водозаборника. Охота за поредевшими рыбьими косяками задолго до Катаклизма стала в Северном море делом нерентабельным, и ютландские рыбаки давно перешли на ловлю планктона, криля и прочей едва различимой невооруженным взглядом добычи. Однако упорно именовали себя рыбаками…

Такой же водозаборник наверняка украшал и левую скулу – сейчас не украшает, смятый, раздавленный многотонным корпусом судна. Еще на рыболове имелась автоматизированная производственная линия, превращавшая насыщенную микрофлорой и микрофауной морскую воду в замороженные брикеты из пресловутой флоры-фауны. И много чего еще имелось, что надлежит иметь судну, дабы успешно плавать по морям-океанам. Но системы ПВО среди штатного оборудования не числились…

Однако, как подозревал Геллуэй, не так давно кто-то исправил упущение: вырезал изрядную часть борта и установил внутри зенитно-ракетный комплекс. Название ЗРК Геллуэй не знал, да и какая разница – летать они здесь не собирались, а сбитый беспилотник был у них первым и единственным: маленький, около метра длиной, с небольшим радиусом полета и простенький – видеокамера да металлодетектор.

Разыскивать обломки самолетика Геллуэй не видел смысла, гораздо интереснее другое: запуск ракеты произошел в автоматическом режиме или внутри рыболовного судна засели люди, резко отрицательно относящиеся к авиатехнике, пролетающей над их головами? Если справедлив второй вариант, то, скорее всего, и прибывших посуху гостей здесь встретят крайне неласково.

Геллуэй повернулся к Абдельфариду:

– Ну что?

Двухметровый швед вновь опустил бинокль, помолчал, словно размышляя над увиденным. И выдал авторитетное заключение:

– Пороховой ускоритель, выгоревший. От «Кадета» или «Альджазии». Или от «Кобры-217», модернизированной под новые ракеты. Если вытащим из ила – скажу точно.

Слова Олафа прикончили последнюю крохотную надежду на совпадение, на то, что кому-то вдруг что-то срочно понадобилось с погибшего сейнера – силовая установка, например, или давно протухшие брикеты криля…

Надо было принимать решение, не торчать же вечность здесь, на вершине холма, более-менее сухого и свободного от ила, поджидая, когда засевшие в рыболовном судне люди высунутся наружу. Если их мало, могут и не высунуться. Запросят помощь, и та не задержится, ясно ведь, что никто не станет оборудовать позицию ПВО просто так, лишь ради удовольствия сбить самолет или вертолет, залетевший в эти гиблые места. Должен быть объект защиты…

И объект очень ценный – на этом участке дна Северного моря, неожиданно ставшем сушей с треть Исландии размером, очень много погибших кораблей. Здесь всегда было оживленное судоходство – под слоями ила на бывшем дне ржавеют корпуса древних судов, затонувших давным-давно, и относительно новых, ставших жертвой громадного цунами, устремившегося из Атлантики к европейским берегам. Есть чем поживиться. И любителей поживы хватает – но так далеко в илистые болота они не забираются, незачем, у бывших берегов добычи не меньше… Дальняя экспедиция требует немаленьких вложений, Геллуэй знал об этом не понаслышке. Да и ЗРК – пусть даже устаревший и списанный – тоже не пять юаней стоит. Главный приз должен с лихвой окупить все затраты…

У Геллуэя крепло подозрение: цель их похода – тот же самый приз, за которым охотятся установившие ЗРК люди. Поганый вариант, ой какой поганый… Все расчеты на спокойную и неторопливую работу рушатся. Лишь одно обнадеживает: по всему судя, иметь дело с государством или Анклавом не придется. Конкуренты такие же вольные стрелки, как и команда Геллуэя, иначе не стали бы прилагать столько сил, чтобы остаться необнаруженными.

– Что в эфире? – спросил он у Апача.

«Балалайка» перевела ответ ломщика с крохотным запозданием, словно в плохо дублированном стерео, – губы Апача уже закончили шевелиться, а голос продолжал звучать в голове Геллуэя:

– Ничего подозрительного… Вот тот «шарик» работает, как и ожидалось. Прощупывает небо, но тихо, аккуратно, уже с полусотни километров его не засечь.

Сама по себе тишина в эфире ничего не означала. Группа Геллуэя тоже шла по маршруту в режиме полного радиомолчания. А насчет «шарика» все понятно: шаровидная антенна локатора, новенькая, появившаяся среди тронутых ржавчиной надстроек сейнера явно в то же самое время, что и дыра в борту. Следит, не появится ли в небе железная пташка, по которой можно вмазать ракетой.

Ломщик произнес что-то еще, и после паузы прозвучал перевод:

– И еще SOS какой-то непонятный, чуть в стороне, километрах в трех…

– Что за SOS?! – неприятно удивился Геллуэй.

Ответа тритона в очередной раз пришлось дожидаться секунду-другую. Эти паузы, особенно при быстрых обменах репликами, несказанно раздражали Геллуэя. Вообще-то программа-переводчик стояла у него хорошая, дорогая: тщательно подбирала синонимы, сообразуясь с контекстом, знала множество жаргонизмов и даже, синтезируя речь, старалась воспроизвести интонацию оригинала. Но притормаживала…

– Стандартный автоматический SOS. Каждые пять минут одно и то же сообщение: прошу помощи и координаты.

– Их кто-нибудь слышит?

– Едва ли. Их даже я едва слышу. Сейчас попробую идентифицировать индивидуальный код сигнала.

– Не надо. Какой-нибудь радиобуй с ядерной батареей. Некого там спасать уже. Пошли к «Гепардам».

А воображение отчего-то нарисовало странную картину: люди, изможденные, бледные, несколько лет запертые в железной тюрьме, в наглухо задраенном отсеке, доевшие все запасы, – и последняя их надежда, радиобуй, посылающий сигнал все слабее, слабее, слабее… Ерунда полная, но картинка упорно стояла перед мысленным взором: исхудавшие лица с огромными глазами, устремленными на попискивающий прибор.

Геллуэй выругался и зашагал вниз по склону холма, стараясь думать о приятном. О том, как он поступит с ломщиком, когда все закончится и придет время отправляться в обратный путь. Тритонов он ненавидел давно и люто, всех до единого. Пятнадцать лет неустанных трудов, пятнадцать лет откладывания динара к динару, – все рухнуло в одночасье из-за какого-то урода вроде Апача. А может, и из-за него самого, всякие случаются совпадения. Жуткое было время: деньги исчезали со взломанных банковских счетов, банки лопались как мыльные пузыри, мировая финансовая система билась в конвульсиях…

Гибель других банков Геллуэй как-нибудь бы пережил, а на мировую экономику ему и вовсе было наплевать, но случилось страшное – рухнул банк «Эль-Арабия», монстр, казавшийся несокрушимым. Рухнул, конечно же, вместе со своим маленьким филиалом в Оденсе, где хранились все сбережения Геллуэя. Его счет никто не взламывал, не стоила, наверное, потенциальная добыча тритоньих трудов… Просто у банка вдруг не стало денег, и многотысячные толпы вкладчиков впустую пикетировали филиалы, а затем жгли и громили их, – тоже впустую.

Минувшие с той поры годы не умерили ненависть Геллуэя. Трех ломщиков он уже отправил в огненную бездну Джаханнама, Апач станет четвертым. Но именно он поможет вернуть то, что Геллуэй потерял по вине поганого тритоньего племени, вернуть с избытком.

А сейчас Геллуэю пришла в голову неплохая идея: если ломщик не подведет, если умело выполнит свою часть работы, – может быть, получит шанс… Крохотный, но получит. Геллуэй запрет его в отсеке какого-нибудь из многочисленных кораблей, валяющихся здесь. Наглухо запрет, заварит все двери, люки и иллюминаторы. Воды и пищи он оставит тритону вдосталь и прорежет достаточное количество небольших вентиляционных отверстий… Но ни радиобуя, ни даже «балалайки» у тритона не будет. Ни к чему.

Представляя бледного, изможденного Апача, заживо гниющего в просторном железном гробу, Геллуэй мечтательно улыбался.

Шагавший рядом Олаф Абдельфарид косился неодобрительно. По разумению шведа, поводов для улыбок не было.

2. Облагораживающий труд на свежем воздухе

– …доходы колхозников от общественного хозяйства намечается увеличить за пять лет на двадцать четыре тире двадцать семь процентов. О как! В точку! У нас тут, сталбыть, колхоз? Хозяйство общественное, так? Значит, вырастут доходы, верно говорю!

Дед Матвей поднял палец к небесам, словно призывал в свидетели не то ангелов небесных, не то верхолазов, пережидающих лихие времена в каком-нибудь спейс-отеле. Затем продолжил чтение:

– На развитие легкой и пищевой промышленности, а также сферы бытового обслуживания в десятой пятилетке направляется свыше тридцати мильярдов рублей, на шесть мильярдов больше, чем в предыдущей!

Он дочитал до конца страницы (вернее, до конца половинки страницы), оторвал ее от книги, давненько лишившейся обложки, стал ладить самокрутку. Бумага была древняя, желтая и ломкая, крошилась при неосторожном обращении, но дед привык и справлялся ловко. Закурил и продолжил тему:

– А у нас тут, сталбыть, что? Легкая и пищевая промышленность, точно. Вот нам мильенчик с тех мильярдов и пришлите, в хозяйстве сгодится!

Пищевая-то она, конечно, пищевая, да не такая уж легкая… Есть ли занятие более мерзкое, чем вручную, словно в каменном веке, вскапывать тяжелую глинистую землю? Вскапывать, чтобы зарыть в нее картошку, а осенью, под проливным дождиком, корячиться, выкапывая клубни обратно?

Несколько лет назад Алька, городской мальчик, выросший среди асфальта, бетона и пластиковых газонов, наверняка ответил бы отрицательно на сей риторический вопрос.

Полный бред, сказал бы тогдашний Алька, пытаться что-то вырастить на истощенной почве, из которой люди за века и тысячелетия вытянули все, что смогли. Фабрики искусственной еды работают бесперебойно, и что за беда, если якобы картофельные чипсы делают из не пойми какой водоросли, коли на вкус они такие же, как баснословно дорогие натуральные? Ну ладно, почти такие же…

Но за прошедшие годы городской мальчик превратился в сельского юношу (в юношу – по законам природы, а в сельского отнюдь не своей волей), и теперь у него имелся совсем иной ответ на тот же вопрос: да, бывает кое-что и похуже, чем тяжкий труд с опостылевшей лопатой. Например, обед на исходе зимы – три те самые картофелины, разделенные на четверых едоков. Сваренные в мундире и в мундире же съеденные, чтобы ни крошечки продукта не пропало… Мышцы, конечно, после дня копания-сажания болят о-го-го как, но это все же лучше, чем постоянная голодная резь в желудке.

Примерно так думал Алька, оторвавшись на короткий передых от монотонной работы: воткнуть в землю штык лопаты, перевернуть пласт земли, разбить его несколькими ударами на комки, отбросить в сторону корешки полыни, одуванчиков и прочих сорняков, снова воткнуть, снова перевернуть… Лучше так, чем подыхать от голода, спора нет. Но лишь чуть-чуть лучше.

Дед Матвей, наоборот, работал в охотку. В феврале совсем уж помирать собрался старый, не вставал почти с лежанки, а пригрело солнышко – ожил, снова на ногах, сыпет шутками-прибаутками, строит великие планы: вот уродится картофь, да подрастет коза Машка, да случат её, сталбыть, по осени с козлом, да пойдут козлятки… И заживут они как люди, а не как псы, по свалкам промышляющие.

Алька вздыхал. Псы по пригородным свалкам теперь не промышляли. Их уже самих того… промыслили… Уцелели только те, что подались в леса, подальше от городов, и ведут натуральную волчью жизнь. Зимой слышали вой – вдали, за Плюссой, а собаки там выли или волки, не понять. Да и нет, наверное, никакой разницы для того, кто повстречается в недобрый час с оголодавшей стаей.

Дед не унимался:

– А картофь уродится, сталбыть, лишку на брагу поставим да на сало сменяем. А бражка, сталбыть, доспеет – тут и свадебку можно справить, а, Настена? В город за женихом ехать будешь или тут приглядишь?

Он улыбался во все свои шесть уцелевших зубов, переводя взгляд с Настены на Альку. Последнее время брачная тема весьма занимала деда Матвея. Он даже сам пытался подбивать клинья к немой Анжеле, вроде бы как в шутку, но вроде как и нет. Весна, гормоны торжествуют. Вроде бы какие уж там гормоны у старого, а вот поди ж ты…

Настена молчала, аккуратно резала семенную картошку, отделяя полукругом верхнюю меньшую часть с глазками – ее и сажали, остальное шло на еду, к весне запасы совсем истощились. Работа тонкая, отхватишь лишнего – и не прорастет кормилица, все труды понапрасну.

– Или вот Ибрагиша, чем не жених? – не унимался дед. – Все же наш, русский, хоть и омусульманенный. Считай, холостует мужик, всего две жены, а ему по Корану аж четыре полагаются! Будешь третьей, а четвертой Анжелку засватаю, калыму наберу, заживу, как верхолаз на острове!

Алька искоса наблюдал за девушкой, за ее реакцией на подначки старика. Ну да, ей уже девятнадцать, а ему семнадцать только летом стукнет, но… Но был у Альки план на дальнейшую жизнь, хорошо продуманный бессонными голодными ночами. И Настена занимала в этом плане очень большое место. Правда, сама она о том пока не знала. Однако чуть позже Алька наберется духу и обязательно ей все выложит…

– Ну ладно, внучата, перекурили да и за работу, – сказал Матвей, поднимаясь. – Эти две сотки до вечера, хошь не хошь, добить надо.

В двух коротких фразах дед умудрился соврать трижды. Во-первых, курил только он, зловонную до одури самокрутку, в содержимом которой табачные крошки составляли ничтожное меньшинство.

Во-вторых, внуками Настена и Алька ему не приходились, не говоря уж о немой Анжеле – полтинник на вид тетке, не меньше, хоть разум, будто у восьмилетней. Но времена такие… жизнь прибила друг к другу, живут.

А в-третьих, насчет двух соток дед явно лукавил. Никак не меньше трех с половиной было в новой делянке, которую он затеял дополнительно вскопать и засадить этой весной…

Но делать нечего, надо так надо. Алька снова взялся за свою ископаемую лопату. Ископаемую в прямом смысле слова – откопали ее здесь, расчищая фундамент одного из домов нежилой деревушки, названия которой никто из четверых не знал… Дед отскоблил от ржавчины, насадил на новую рукоять и сказал, что еще послужит, железо на инструмент раньше добротное пускали, не то что нынешние металлопластики – одна видимость, сталбыть, для настоящей работы непригодная.

Но поднапрячься и осилить к вечеру проклятую делянку не довелось. Немая замычала вдруг, заугукала громко-громко, показывая рукой вдаль и вверх.

Километрах в пяти, над вершиной нависшего над Плюссой холма, показались клубы черного дыма. День выдался ветреный, и дым стелился, прижимался к земле, но виден был хорошо: дед в свое время не пожалел трудов и свалил несколько больших деревьев, закрывавших вид на холм, – изрядно пришлось потрудиться, без пилы-то, с одним лишь небольшим плотницким топориком…

Алька хорошо знал, что горит. Покрышки и другие куски ненужной резины, уложенные в старую железную бочку совместно с сухой растопкой. Точно такая же бочка есть и у них – но место здесь низкое, и укрыта та бочка на вершине высоченной старой сосны, а сама сосна обустроена так, что вскарабкаться на нее можно быстро и просто – где петля веревочная с верхнего сука свешена, где зарубка на стволе, ногу поставить, или ступенечка деревянная приколочена…

А эту бочку поджег хромой Ибрагим, что жил с двумя своими женами у реки, в заброшенном, развалившемся и кое-как восстановленном домишке не то бакенщика, не то паромщика… И означал сигнал одно: тревога, чужаки! Не просто чужаки – опасные, вооруженные. Но самое главное – идущие сюда, к давно заросшей лесом деревеньке, не нанесенной на карты. Иначе Ибрагим бочку бы не запалил, просто рассказал бы потом, что шлялись, мол, чужие… К нему изредка забредали самые разные люди – рыбак, поневоле у реки сидит, издалека виден.

От них к Ибрагиму вела тропа. Или от Ибрагима к ним, с какой стороны взглянуть. Малозаметная такая тропка, специально старались не натаптывать, но встав на нее, с пути не собьешься…

Игривость и веселость мгновенно улетучились из голоса деда, когда он произнес:

– Дождались, сталбыть. Сподобились… Ну, внучата, что делать, сами знаете, не раз сговорено. Начинайте, не мешкайте.

3. Атака по всем правилам

Давно, в полузабытом детстве, мать называла его Збышеком, – свое настоящее имя он не забыл, но хранилось оно в дальнем, редко посещаемом уголке памяти.

В его последней – в очередной последней – «балалайке» было прошито фальшивое имя Стефан Карски, совместно со столь же фальшивой биографией. Таких имен и биографий сменилось много, все не упомнить, да он и не старался запоминать сброшенные личины.

Много лет его звали Апачем, и это прозвище он носил с гордостью, потратив немало трудов и времени на то, чтобы им действительно стоило гордиться…

А вот когда его называли тритоном, Апач не любил. Тритоны – воспоминания о них хранились в том же дальнем уголке памяти, где покрывалось пылью имя Збышек, – тритоны это нечто мокрое, мерзкое, земноводное, что ловят марлевым сачком в грязном болотце и помещают в стеклянную банку-тюрьму… Самое подходящее название для обитателей цифрового болота. Для земноводных, возомнивших себя богами. Но не для Апача, не для одинокого воина, идущего своим путем.

Покойный Чайка был гением, спору нет, по крайней мере написанный им в Африке р-вирус мог создать лишь гений. Но тысячи и миллионы последователей?! На них отблеск гениальности не упал…

Когда-то очень давно косматое существо, больше похожее на обезьяну, чем на человека, додумалось привязать камень к палке, и это стало гениальным прорывом. Но многочисленные последователи существа, тут же с энтузиазмом начавшие разбивать друг другу головы с помощью гениального изобретения? Они гениями не стали. Они остались обезьянами. С каменными топорами, но обезьянами.

А тритоны хуже обезьян. Значительно хуже. Отчасти похожи – обезьяны, если очутятся вдруг в вычислительном центре или вырвутся из клеток в лаборатории, тоже разгромят и изгадят всё, до чего дотянутся. Но в джунглях, в своей законной экологической нише, обезьяна сама добывает себе пищу и служит пищей кому-то другому, леопарду или питону, – короче говоря, является необходимым звеном в пищевой цепочке.

Тритоны ничего созидать и добывать неспособны, они могут лишь разрушить и украсть созданное и добытое другими. Паразитизм в чистом виде. Но есть простой биологический закон: суммарная масса паразитов не может превышать массу организма, на котором они паразитируют. Иначе погибнут все – и организм, и его паразиты… Нарушать этот закон никому не дано, даже самозваным пророкам Цифры. Сорок Два попытался нарушить, и что получилось? Где сам «пророк»? Где его клевреты? Если кто и выжил в жесточайших синдиновых ломках, сидят сейчас по укромным углам и пытаются понять: почему же все так плохо закончилось, если все так весело и хорошо начиналось? А некоторые головы не ломают – пошли в услужение к недавним злейшим врагам, танцуют перед ними на задних лапках за порцию синдина… Новое шоу в цирке уродов – дрессированные тритоны, спешите видеть!

В общем, Апач не считал себя тритоном. И р-вирусом не пользовался принципиально.

Синдин… с синдином сложнее. Без него не обойтись. На работе – не обойтись. Но становиться рабом наркотика Апач не собирался. И не стал. Никогда, ни одной дозы он не принял просто так – чтобы расслабиться, чтобы снять стресс, чтобы просто кайфануть, наконец… Возможные последствия перебоев в поставках синдина он оценил одним из первых – и немедленно вложил все свободные деньги, сделал внушительный запас. Этот запас не растрачен до сих пор, Апач не поддался искушению продать его по пятикратной, по десятикратной, а под конец и по двадцатикратной цене.

Когда – и если – нынешняя операция успешно завершится, можно будет бесплатно раздать оставшийся синдин всем желающим. Зарабатывать на жизнь трудом ломщика больше не придется…

При мысли о своей доле в грядущем куше Апач мечтательно улыбнулся.

…Рыболовное судно они атаковали по всем правилам военной науки: артподготовка, дымовая завеса, под ее прикрытием – отвлекающий удар, затем высадка десанта.

Несколько снарядов из безоткатки, выпущенные Абдельфаридом, легли очень удачно – все судно заволокло густыми клубами дыма. Дым был не простой, густо насыщенный микроскопическими и раскаленными полиметаллическими кристалликами, – любые датчики, любые прицелы у неведомого противника должны были на время ослепнуть и оглохнуть. А у каждого, кто рискнул бы без противогаза вдохнуть задымленный воздух, немедленно приключились бы серьезные проблемы со здоровьем. Не летальные – снаряды эти разрабатывались не для военных, для полицейских операций, – но когда из глаз ручьем текут слезы, а все тело сотрясают приступы жесточайшего кашля, много не навоюешь.

Одновременно с газодымовой атакой вперед устремился один из «Гепардов» – пустой, управляемый Апачем в телеметрическом режиме. Несся он фактически по прямой линии, а второй «Гепард» – за его штурвалом сидел сам Геллуэй – приближался к сейнеру тоже на полном ходу, но скрытным зигзагом, максимально используя мертвые зоны, образованные складками местности. В отдалении, на холме, Олаф был готов отработать из безоткатки по любой обнаружившей себя огневой точке – уже боевыми снарядами, естественно.

И все оказалось напрасным.

Никто не стрелял по пустому «Гепарду». И второй тоже завершил свой путь беспрепятственно. Никто не встретил огнем четверку бойцов (два из них – в «саранче»), устремившихся в прорезанное в борту отверстие. И тройка, заходившая с тыла, через выбитые иллюминаторы надстроек, никакого сопротивления не встретила…

Некому оказалось сопротивляться.

Установленный во вскрытом трюме комплекс «Кадет-7М» функционировал в автоматическом режиме и все наземные цели попросту игнорировал.

В общем, получилась тренировка. Отработка взаимодействия в условиях, близких к боевым. Геллуэй остался доволен: весь его маленький отряд по итогам учения заслужил оценку «отлично», все двенадцать человек. Даже тритон, надо признать, выполнил свою задачу четко и грамотно. Что, впрочем, на его судьбе никак не отразится.

Апач, кстати, совсем не походил на стереотипный образ ломщика, который так любят эксплуатировать сценаристы и режиссеры стереосериалов. Экранный ломщик всегда хилый и слабосильный, а то и вовсе калека, передвигающийся на инвалидном кресле. Апачу же отнюдь не приходилось компенсировать в виртуальных баталиях свою немощь в реальной жизни – парень рослый, плечистый, накачанный. И стреляет неплохо, и в рукопашной не подкачает. Клад, а не ломщик…

Даже немного жалко закапывать этот клад здесь, на бывшем дне бывшего моря.

Но придется.

…Подходы к локатору и к огневой позиции комплекса его владельцы заминировать не позаботились. Едва ли причиной была их небрежность и дилетантская самоуверенность. Скорее, неплохое знание реальной обстановки.

Геллуэй себя дилетантом не считал, не задерживались дилетанты в его нынешней профессии – быстро становились или грамотными специалистами, или трупами. Однако и для Геллуэя столкновение с конкурентами здесь, посреди непролазных илистых болот, оказалось полной неожиданностью. Авиаразведка – да, более реальна, и от нее пришельцы застраховались.

Сухопутный путь сюда Геллуэй прокладывал два месяца, неторопливо, осторожно, устраивая замаскированные склады горючего в кораблях, самых неинтересных с точки зрения скаута-кладоискателя, – «Гепарды» идеальное средство для передвижения по илистой топи, но горючее пожирают в баснословных количествах. Вероятность того, что кто-то еще занимается той же самой работой и нацелился на те же места, Геллуэй считал пренебрежимо малой. И в расчет не принимал.

Но даже самая малая вероятность не есть нулевая, подтвердит любой математик, – именно эта взяла да и осуществилась весьма поганым образом. Радовало одно: Геллуэй о неприятном факте уже знал, а неведомые конкуренты – нет.

Изучал «Кадеты» Абдельфарид, как главный специалист по военной технике. Ни слова не говоря, все облазил, ощупал, чуть ли не обнюхал… Долго исследовал металлический пенал, опустевший после пуска ракеты. Отвинтил крышку распределительного щитка, задумчиво рассматривал провода и контакты – опять-таки молча, никак не комментируя свои действия.

Апач откровенно скучал. Работой комплекса в автоматическом режиме управлял примитивнейший процессор, только и умеющий опознавать обнаруженные цели да выдавать команду на запуск ракеты, – у «мозга» кухонного мультикомбайна и то больше функций. Ломщику высокого класса зазорно подключаться к такому агрегату.

– Старые, списанные, – сообщил наконец швед. – Не армия.

– Зачем? – спросил было Геллуэй, увидев, что Олаф прикручивает крышку щитка, аккуратно уложив на место уплотнительную прокладку.

Но тут же сообразил – зачем. ЗРК, как ни парадоксально, работает не только на своих хозяев. На отряд Геллуэя тоже. Страхует от того, что в игру неожиданно вступит третья сила. Прилетит, например, кто-нибудь на боевом вертолете, позарившись на чужую добычу, – а тут для него наготове два оставшихся «Кадета». Разве плохо?

– Месяц, – сказал швед, вытирая руки тряпкой.

– Э-э?? Что – месяц? – переспросил Геллуэй.

– Месяц назад все это установили. Плюс-минус неделя. Скорее плюс.

И швед замолчал, посчитав, что прочие его наблюдения и выводы к делу не относятся. Какая, в самом деле, разница, в каком году и на каком заводе произведен комплекс?

Но время установки комплекса – информация крайне важная. Значит, месяц назад конкурирующая фирма уже по меньшей мере локализовала место работ. А возможно, и приступила к ним… И вполне может статься, что те работы близки к завершению. Геллуэй практически уверил себя в том, что цель у него и у конкурентов одна: «Истанбул».

О том, что конкуренты могли не только начать, но и завершить операцию, Геллуэй не разрешал себе думать. Если его ждет скорлупа от съеденного ореха – опустошенный корпус «Истанбула» – проще всего достать «дыродел», приставить к виску и на практике проверить все теории о загробной жизни. Люди, кредитовавшие его экспедицию, выстрел в голову считают чересчур гуманным методом воздействия на несостоятельных должников… Фантазия у них богатая, и фильмы о последних часах злостных неплательщиков смотреть без содрогания невозможно.

…По корпусу сейнера загрохотали подкованные ботинки. Чересчур быстро загрохотали, по мнению Геллуэя. Кто-то очень спешил сюда, прямо-таки бежал со всех ног… Очередная поганая новость?

Вниз спрыгнул Фигаро – опытный, проверенный в деле боец, но склонный воспринимать происходящие в жизни события чересчур эмоционально.

– Там… Там… – Слов у Фигаро не нашлось, и он широко раскинул руки, изображая нечто большое.

– Что? Что там? Сейф с «Куин Мери»? Говори толком!

– Во-о-о такие! Здоровенные!!

Геллуэю захотелось его пристрелить. Очень сильно захотелось. Но он сдержался.

– Тьфу… Тараканы у тебя в голове здоровенные, придурок… Что нашел-то?!

Окончательно закипеть и если не выстрелить, то хотя бы отвесить подчиненному пару затрещин Геллуэй не успел – подошел Валет, обследовавший вместе с Фигаро окрестности сейнера на «Гепарде», больше для проформы, чем в надежде отыскать что-то интересное.

Этот доложил четко:

– Следы. Чуть в стороне, где ил немного подсохший. Ведут отсюда на запад.

Четко, но ничуть не более понятно…

– Что за следы? Чьи следы? – изумился Геллуэй.

Ни на вездеходе, ни на танке здесь далеко не уедешь, аппараты же на воздушной подушке, вроде их «Гепардов», своей «юбкой» никаких заметных следов не оставляют.

– Две широкие колеи, – сказал Валет. – Никогда таких не видел. Вроде и не от колес, и не от гусениц…

Решение пришло мгновенно. Наплевать, на чем они тут ездят, на каких аппаратах неизвестной конструкции. Гораздо важнее – куда. К «Истанбулу», куда же еще…

Значит, условия задачи меняются: нет нужды вести кропотливые поиски, проверяя, какой из скрытых под слоем ила кораблей окажется искомым. Эту часть работы выполнили другие, и главный козырь теперь быстрота. Более чем вероятно, что здесь, на сейнере, установлен тревожный датчик – и он уже послал короткий условный сигнал, выделить который на фоне помех может лишь специальный фильтр. Тогда хозяева ЗРК уже едут сюда. Причем не слишком быстро – техника, оставляющая следы в болотной топи, слишком быстро передвигаться не может, законы физики не позволяют. А «Гепард» выжимает на форсаже семьдесят пять узлов, если же считать на сухопутный манер, в километрах, цифра получается еще больше… Есть шанс напасть на врага, пока он разделил свои силы, и уничтожить по частям. Алгоритм атаки только что отработан на сейнере – отчего бы не повторить?

– Собирай людей! – приказал Геллуэй шведу. – Все по «Гепардам», броники и «саранчу» не снимать!

4. Мирные люди с пулеметом

Алька ждал, что из леса появятся пешие чужаки. Появятся самое раннее через час после того, как Ибрагим подал сигнал, – и то если идут налегке и быстры на ногу. А кроме как на своих двоих в заброшенную деревеньку не добраться, место для жилья дед выбрал с умом.

Грунтовую дорогу, что некогда сюда вела, от окружающего леса сейчас и не отличить. Шоссе, от которого та дорога отходила, опознать еще можно: насыпь уцелела и асфальт кое-где виден, но никто по тому асфальту уже не поездит, даже на вездеходе, – вздыбленные обросшие мхом плиты, поднявшиеся торчком под напором выросших деревьев.

Водным путем тоже не подобраться, от реки далековато, и местность там труднопроходимая, болотистая топкая низина. Вертолет, конечно, прилететь может, но сесть ему негде: и бывшая деревня, и бывшие поля вокруг нее – сплошной лес. Покружит стальная пташка да и уберется восвояси…

Но оказалось, что всего дед Матвей предусмотреть не смог. Да и Алька тоже. Про один вид транспорта они не то чтобы не знали или позабыли, просто мысль о нем в голову не приходила…

Не через час, много раньше, на ведущей от Ибрагима тропе появились всадники. Один неторопливо выехал из-за деревьев, второй, третий… Всего чужаков оказалось пятеро. Все верхами, все при оружии.

Лошади… Для Альки они обитали в каком-то ином измерении. В стереофильмах, снятых на исторические темы. В компьютерных играх про эльфов и гоблинов. А в жизни… Нет, умом он понимал, что где-то настоящие живые лошади существуют и кто-то на них ездит, богатенькие верхолазы, например. Но понимание сего факта никак не предполагало возможности того, что лошади могут оказаться перед ним – живые, всхрапывающие, какие-то совсем неказистые в сравнении с экранными жеребцами и кобылами: те, в стерео, всегда лоснящиеся, с хвостами и гривами, расчесанными волосок к волоску…

Внезапно Альку посетила очень тревожная мысль, и он торопливо зашарил взглядом по окружающему подлеску… Уф… Отлегло… Собак или хотя бы одну собаку всадники с собой не привели.

Конечно, содержать собаку в наше время накладно, но ведь лошадь-то еще более прожорлива? А хорошо замаскированный в лесу хлев, где обитала коза Машка, а теперь к ней присоединилась и Настена, без собаки в жизни не отыскать, можно пройти в пяти шагах и не заметить. Но это лишь без собаки…

Всадники приблизились. Молча, никак не приветствуя их троицу, остановили коней на краю делянки. Двое спешились, остальные остались в седлах, все опять-таки молча. Кто такие, не понять, даже и гадать не стоит. Одеты кто во что – двое в пятнистых камуфляжных комбинезонах, смахивающих на армейские, остальные в цивильном. Оружие тоже самое разное. Армейский автомат с подствольником, и другой автомат (таких у солдат Алька никогда не видел), карабин с оптическим прицелом, и что-то еще непонятное, но явно стреляющее. У одного из тех, кто остался верхом, поперек седла лежал ручной пулемет.

Дед, Алька и немая сгрудились, неосознанно потянувшись друг к другу, и тоже молчали. Хотя Анжела и без того разговорчивостью не отличалась, но сейчас совсем смолкла, не мычала и не угукала.

Бандиты? Или мирные охотники? Или немирные, охотящиеся на двуногую дичь? Алька перебирал эти возможности, когда заметил, что у всех пятерых на груди, слева, не то пришиты, не то прилеплены одинаковые эмблемы, небольшие, в половину ладони размером. Что на эмблемах написано-нарисовано, отсюда не разглядеть.

Похоже, служивые все же люди… Приятнее знакомство от того не станет. Не армия, наверняка какой-то местный отряд самообороны, расплодились те отряды повсюду и обороной занимаются лишь по названию – нападают тоже за милую душу. На всех, у кого есть чем поживиться. Алька очень надеялся, что в их убогом хозяйстве чужаки ничего не сочтут подходящей поживой.

Пауза затягивалась.

Нарушил ее один из тех незваных гостей, что были в гражданском. Пошагал по делянке, оставляя следы рубчатых подошв на свежевскопанной земле. Пройдя половину расстояния до Матвея и его домочадцев, остановился и произнес:

– Здорово, селяне! Расслабьтесь и принимайте гостей. Мы люди мирные, хоть и вооруженные.

Ну-ну, самое время расслабляться… Может, еще и удовольствие прикажете получать, когда начнете убивать и грабить?

Вооруженный, но мирный человек свой автомат (тот, что не армейский, без подствольника) держал в опущенной руке, дуло смотрело в землю. Но палец лежал рядом со скобой, и огонь чужак мог открыть через долю секунды. Кобура на поясе – застегнутая – не иначе как дополнительно демонстрировала миролюбие своего владельца. Заодно и вооруженность, понятно.

Его сотоварищи тоже расслабляться не спешили: оружие из рук не выпускали, даже тот, что держал в поводу двух коней. Аккуратно рассредоточились, кучей не собирались, – если дело дойдет до пальбы, под пули своих не подвернутся…

– И вам здоровья, – осторожно сказал дед Матвей. Что еще тут скажешь?

– Спасибо тебе, старинушка, на добром слове, пусть и не от души сказанном… Авось да сбудется.

«А ведь он городской и образованный, – подумал Алька. – Хоть и натянул ватник с обрезанными рукавами и сапоги-говнодавы, но городской. Речь выдает».

– Так вот, селяне, – продолжил городской и образованный, – расставим сразу все и всех по местам. Грабить и убивать мы вас не собираемся. Насиловать тоже. И даже объедать не будем, припасы имеются. Мы здесь по казенной надобности, сделаем свое дело и уедем.

Он замолчал, сдвинул предохранитель автомата, закинул оружие за спину. Улыбнулся широко-широко – посмотрите, дескать, какой я и в самом деле мирный…

– Что ж за надобность у казны до нас появилась? – спросил дед. – Или пенсию решили заплатить за семь лет просроченную?

– Фи… За пенсией – это в Питер, к федералам. Портфель справок собери, полгода в очередях поночуй – и получишь компенсацию. Как раз на четвертушку хлеба хватит. Или не хватит, уж как повезет. А мы власть местную представляем. Волостную. Переписчики населения.

– Кто?

– Переписчики. Населения. Тебя перепишем, и тебя, и тебя. И кто тут еще с вами живет, тоже перепишем. Учет и контроль, понятно? Ладно, селяне, откладывайте свой сельхозинвентарь и вон там присядем, пообщаемся.

Он кивнул на самодельный навес, под которым стояли кое-как слаженные из обрубков сосновых стволов подобия мебели. Совсем недавно (но еще в другой жизни, не очень сытной, но хотя бы спокойной) там сидели они вчетвером, и дед балагурил, пыхтя своей зловонной самокруткой… Там же и обедали в теплое время, если было чем обедать.

– Давайте, давайте, селяне, – поторапливал чужак. – Раньше сядем, раньше закончим. Мы люди казенные, нам еще объехать две точки сегодня надо, да и домой засветло возвратиться хочется.

– Как же называть тебя, казенный человек? – спросил дед Матвей.

Похоже, старый несколько успокоился. И в самом деле, когда хотят убить и ограбить людей, заведомо более слабых, политесы с разговорами затевать ни к чему. Но Альке все происходившее решительно не нравилось. Не кончится добром, ох не кончится…

– Зови меня, старинушка, по-простому, по-свойски: ваше благородие. А вопросов мне больше задавать не надо. Если совсем уж невтерпеж, сначала спроси разрешения. Спрашивать здесь буду я, а вы отвечать, правдиво и честно. Потому что уклоняющихся от переписи мы наказываем в административном порядке, согласно предписанию: вешаем на ближайшем дереве. А у вас тут не далекие степи Забайкалья, деревьев хватает, каждому по персональной сосне выделим. Доступно излагаю?

Вот так… Знайте свой шесток и помните: безоружный всегда раб вооруженного. По крайней мере сейчас и в этой стране.

«Благородие» сделал знак своим подручным. Те, что оставались в седлах, спешились, один собрал поводья всех пяти лошадей, повел их куда-то в сторону, за деревья. Другой чужак уже уселся за чурбаком, заменявшим стол, разложив на нем здоровенную книгу с разлинованными страницами. Альке показалось, что переплетена она кустарно, вручную, и страницы тоже разлинованы от руки.

Пулеметчик со своей машинкой отошел, пристроился поодаль на небольшом пригорке, настороженно поглядывал по сторонам. А последний бандит (пардон, переписчик населения) решительно пошагал к хибарке, по-хозяйски распахнул дверь, зашел внутрь.

– Э-э-э… – протестующе протянул дед Матвей и начал было вставать с грубо вытесанной лавки, на которую едва успел присесть.

– Сядь! – рявкнул «благородие». – Досмотр хозяйства! А кто уклоняется… – Он махнул рукой в сторону ближайшей сосны. – …согласно предписанию. Доступно излагаю? – повторил он.

5. «Истанбул», история вопроса

Официально считалось, что легкий ракетный крейсер «Истанбул» – водоизмещение 2270 тонн, длина 102 метра, экипаж 289 человек – находился в День Станции в районе боевого дежурства, в северо-западной части Балтийского моря.

На деле же крейсер двигался в обход Скандинавии, направляясь в Баренцево море – очередное усиление эскадры Исламского Союза. Двигался, естественно, под прикрытием «зонтика», невидимый для радаров и спутников, и соблюдая полное радиомолчание – обнаружить корабль можно было лишь вблизи и лишь визуальными средствами разведки.

А затем случилось то, что случилось, – страшный катаклизм потряс недра планеты, пришла в движение дремавшая в глубинах магма – и на поверхности океаны откликнулись, отозвались гигантскими цунами…

«Истанбул» исчез. К эскадре в Баренцевом море легкий крейсер не присоединился, на Балтику не вернулся, на связь больше не выходил. Поначалу исчезновение боевого корабля прошло почти незамеченным. Правительства – там, где уцелели правительства – подсчитывали потери более крупные: сотни смытых в океан городов и поселков, десятки взорвавшихся АЭС, сотни миллионов погибших людей…

Позже, когда хаос не то чтобы превратился в порядок, но стал более управляемым, про «Истанбул» вспомнили. Восемь пусковых установок, тридцать две тактические ядерные ракеты, способные пролететь пол-Европы, два реактора последнего поколения, основной и резервный… О таком не резон забывать.

Крейсер считался непотопляемым. Конструкторы и строители кораблей часто именно так характеризуют свои детища и всегда что-либо не учитывают. Создатели «Титаника» не учли айсберг, который ну никак не мог дрейфовать в таких низких широтах в такое время года – однако дрейфовал…

Конструкторы «Истанбула» оказались более предусмотрительными. Считалось, что никакая естественная причина не могла отправить легкий крейсер на дно, да и людям, оснащенным самым современным оружием, пришлось бы для этого изрядно потрудиться. Гарантией непотопляемости «Титаника» считались одиннадцать водонепроницаемых отсеков – как выяснилось, лишь относительно водонепроницаемых: переборки между ними не доходили до палубы. На «Истанбуле» счет действительно герметичных отсеков шел уже на сотни. Любой, даже самый малый отсек – боевой, технический, жилой – при тревоге автоматически задраивался (а при отказе автоматики – вручную) и был снабжен автономными системами жизнеобеспечения, позволяющими оказавшимся на дне людям дожидаться спасения в течение месяца. Фактически по этому параметру «Истанбул» можно было назвать подводной лодкой – неспособной, правда, к самостоятельному всплытию.

И все-таки крейсер затонул.

Кораблестроители вновь просчитались, но грех их винить. Никак они не могли предусмотреть гигантскую, невиданную в истории человечества волну, набравшую разбег в Северной Атлантике и втиснувшуюся в акваторию Северного моря, породившую там водовороты непредставимых размеров, швыряющие корабли на скалы. Да и само появление новых скал в районе спокойного мореплавания лишь в кошмарном сне могло привидеться проектировщикам: ну кто мог предположить, что мирно дремавшая Скандинавская платформа вспомнит вдруг свою геологическую юность и сдвинется к юго-западу, вздыбливая литораль Северного моря?

Крейсер искали старательно: оружие, реакторы, компьютеры и оборудование должны были уцелеть в герметичных отсеках и представляли немалую ценность. Вычислили точку наиболее вероятного нахождения корабля в момент катастрофы, начали поиск в постепенно расширявшемся круге… Беда в том, что границы этого круга очень скоро соприкоснулись с новорожденной Шетландской впадиной, на дне которой продолжались активные вулканические процессы. Поиски в других секторах круга результатов не принесли – судя по всему, бурное течение Нового Гольфстрима утянуло корабль в такие бездны, где какие-либо спасательные работы по определению исключались…

Все заинтересованные стороны вздохнули с облегчением. Было их три: командование объединенного ВМФ Исламского Союза, объявивший о независимости Бернийский имамат и Исламская республика Эльскандия, многими признаваемая правопреемницей развалившегося Северного султаната, – и каждая утешалась тем, что лишний ядерный козырь не достался конкурентам.

Геллуэй ни на одну из сторон не работал, он вообще был профессионалом другого профиля – хоть и специализировался по исследованию погибших судов, но лежащих не в морских глубинах, а на новой суше. Однако именно он случайно натолкнулся на аварийную капсулу «Истанбула», некий гибрид спасательный шлюпки и батискафа, способный покинуть не просто тонущее судно – уже затонувшее и лежащее на большой глубине.

Капсула нашлась там, где она, по всем расчетам, не могла найтись, и была заполнена мертвецами – тридцать девять мумифицированных тел в герметичном гробу: страшный удар о скалы титанопластовый корпус капсулы выдержал, люди оказались сделаны из менее прочного материала… Мертвец в роскошном капитанском мундире сжимал в руке водонепроницаемый футляр, а в нем хранился чип с судовым журналом.

Возможно, военные моряки, что как раз в это время вели активные поиски «Истанбула», заплатили бы за чип определенную сумму. Но куда с большей вероятностью попросту конфисковали бы его, все-таки собственность ВМФ… Геллуэй не стал проверять их щедрость, сразу сообразив – вот его шанс. В мечтах тот виделся Геллуэю несколько иначе: как сейф с затонувшей яхты богатенького верхолаза, например. Но и тридцать две ядерные боеголовки – очень неплохой куш в мире, где сила оружия стала куда действеннее, чем сила денег и сила законов…

Конечно же, судовой журнал был зашифрован. Взломавший код машинист по прозвищу Спичка давно кормит червей в земле, а координаты места, где лежит «Истанбул», хранятся лишь в голове Геллуэя. Приблизительные координаты, увы, – аппаратура крейсера, способная определять его положение с точностью до метров, стала бесполезной, потеряв связь с навигационными спутниками, и штурману пришлось воспользоваться дедовскими методами…

Но в любом случае и ВМФ, и Эльскандия, и посланцы имама Берни искали очень далеко от истинного положения крейсера. Секретность, окружавшая последний поход «Истанбула», сыграла свою роль – последние тридцать часов ракетоносец двигался в направлении, почти противоположном предписанному: проблемы с основным реактором заставили командира корабля повернуть на исламскую базу ВМФ в Киль-Кале. Радиомолчание крейсер по-прежнему соблюдал… А когда грянуло, все призывы гибнущего корабля о помощи остались без ответа, командир до самой своей смерти не знал причин отказа связи: спутники, оказавшиеся в непосредственной близости от гигантского энергетического столба, вставшего над планетой, сгорели или попадали, угодившие на дальнюю периферию выплеска энергии – превратились в мертвые куски железа, бесцельно кружащие по орбитам.

Труднее всего оказалось найти покупателя на боеголовки и разработать схему обмена их на деньги, а не на порцию свинца… Геллуэй нашел, Геллуэй разработал, и казалось, что все продумано, просчитано и взвешено, ничто не помешает взять главный приз и закончить свои дни в покое и довольстве, а не сдохнуть в очередном рейде по проклятым болотам…

Так лишь казалось.

В игру вступили новые игроки. Кто именно, не так уж важно, Геллуэй не желал ломать голову над этим вопросом. Может, кому-то удалось найти другую спасательную капсулу «Истанбула»? Командир, как следовало из записей, был уверен, что в его капсуле собрались все уцелевшие, но вдруг? Или Спичка перед смертью как-то исхитрился скопировать судовой журнал? Или покупатели неведомым образом сумели вычислить район предстоящих поисков – и решили сыграть на опережение, выслали свою группу?..

Не важно. Случатся вдруг пленные, можно будет допросить, хотя много ли знают простые исполнители… Брать кого-то в плен Геллуэй не был настроен. Он мчался к «Истанбулу» с одним намерением: убивать. Убивать всех, кто там окажется, кто посмел протянуть свои грязные лапы к его мечте, такой близкой, такой реальной…

…Следы неведомого транспортного средства (действительно не похожие ни на что известное Геллуэю) порой исчезали, на особо топких местах жидкий ил давно восстановил свою нарушенную гладкую поверхность. Но там, где посуше, громадные колеи – почти в человеческий рост глубиной – можно было разглядеть издалека, хоть с километрового расстояния. «Гепарды» со следа не сбивались.

Передовая машина выскочила на гребень очередной гряды, и Геллуэй увидел то, что видел до сих пор лишь на снимках, на изученных до мельчайших деталей схемах и чертежах, а еще чаще в сновидениях, – «Истанбул»…

Крейсер лежал на киле с боковым креном около двадцати градусов. Вернее, так лежала его передняя часть. Оторвавшаяся корма в двадцати метрах, и крен ее значительно сильнее… Примерно такая картина и ожидалась после изучения корабельного журнала.

Но кое-что стало для Геллуэя полной неожиданностью.

6. Учет и контроль как основа феодальной экономики

– Как это нет фамилии? – удивился «благородие». – Мало ли что немая, но грамоте-то обученная? Пусть на бумажке фамилию напишет.

Анжела замычала что-то протестующее. Дед Матвей пояснил:

– Она и сама-то не знает. Под бомбежку баба попала, контузило и всю память отшибло. Имя кое-как вспомнила, и все. Где жила, чем занималась, родня жива ли, – ничего, сталбыть, припомнить не может.

– Нет фамилии – нет и человека! – наставительно сказал «благородие». – Сейчас придумаем…

Думал он недолго, секунды две. И в размышлениях своих не перетрудился. Объявил:

– Будешь отныне Анжелой Беспрозваной! Пиши, Сидор: Анжела Беспрозваная, пятьдесят один год и два месяца, НДР.

Возраст он сочинил так же легко и просто, как и фамилию. Бомбежка не повод для нарушения порядка.

– Беспрозваная – с одним «эн» или с двумя? – спросил Сидор.

– Без разницы. Пиши с одним, бумагу сэкономишь.

Писарь по имени Сидор заводил пером по бумаге. Вернее, не совсем по бумаге и не совсем пером. Книга состояла из листов белого пластика, на котором ни карандаш, ни ручка следов бы не оставили, да и на самокрутки он не годился ввиду полной несгораемости. Чувствителен был материал лишь к свету с определенной длиной волны, и писарь выводил свои записи лазерным стилом.

– Разрешите спросить, ваше благородие, что значит эндээр? – поинтересовался дед.

Под левым глазом у него набухал здоровенный синяк – напоминание о том, кому здесь вообще-то полагается задавать вопросы.

– Спроси, старинушка, спроси. Разрешаю, – глумливо произнес «благородие».

– Э-э-э… м-м… Сталбыть, спрашиваю: что значит эндээр-то?

– То и значит – сколько поле ни засевай, ни черта не вырастет. Неспособная к деторождению.

Алька и старик уже были учтены и переписаны, получив аббревиатуры ГСС и ОГСС соответственно. Годен и ограниченно годен к строевой службе. Дед – поплатившись за вопрос подбитым глазом – изумленно спросил: на какой такой службе его собираются использовать? Танкистом али летчиком? «Благородие» пообещал службу легкую: кашеварить, например. Или по минному полю шагать впереди взвода.

Альку значение дурацких аббревиатур совершенно не занимало. Он напряженно гадал о другом, о главном: рассказал или нет Ибрагим чужакам про Настену? Специально бы говорить не стал, понятно, но мало ли… Вдруг «благородию» и его присным жены Ибрагимовы приглянулись? Староваты, конечно, но вдруг? Ибрагим при таком раскладе вполне мог сказать: есть, мол, тут совсем неподалеку помоложе да посимпатичнее… Своя рубашка ближе к телу.

Тогда «благородие» попросту играет с ними, как сытый кот с мышью. А может, и не играет, может, просто привык над людьми куражиться, а про девушку Ибрагим промолчал?

Пока Алька себя накручивал, писарь закончил выводить последнюю запись, а к навесу подошел тот парень, что шарился в хибарке. Ничего докладывать не стал, лишь пожал демонстративно плечами.

– Ну и ладно, – добродушно проронил «благородие». – Рад, селяне, что отнеслись вы с пониманием, миссии нашей не препятствовали, ничего не утаили… Потому что все утаенное и затем обнаруженное подлежит немедленной конфискации. Поросенка прятать вздумаете – заберем поросенка. Мешок соли утаите – заберем. Бочку керосина припрячете – зимой при лучине сидеть будете. Ну и, понятное дело, людей лишних, не учтенных сразу же забираем. Но у вас-то все чин по чину, правильные селяне, порядок понимаете…

Он говорил совсем уж благодушно, а потом словно взорвался:

– Кто в той халупе живет?! Почему не сказали?! Молчать!!! Ты отвечай! – Он ткнул пальцем в Альку. – Быстро, не задумываясь!

– В какой халупе… – не понял Алька. – Мы тут только…

– Вон в той, парень, вон в той, куда тропочка мимо кустов бузины ведет… Кто живет? Живо!

Отсюда, из-под навеса, ни тропку, ни строение увидеть не было никакой возможности. Значит, «благородие» рассмотрел все еще при подъезде, хоть и с той стороны углядеть что-то сквозь стену подлеска непросто. Глазастый, однако…

– Никто там не живет… – сказал Алька. – Банька там у нас.

– Банька… – презрительно скривил губы «благородие». – Да лучше полгода грязным ходить, чем в таком клоповнике мыться… Ильгис, проверь.

Камуфляжник неторопливо, вразвалочку пошагал к баньке. Алька почувствовал нешуточное облегчение. Ничего, похоже, Ибрагим не сказал, и «благородие» стреляет наугад, в расчете на случайную добычу. Это хорошо, это просто здорово, но все-таки немного обидно, что их хитроумный план, рассчитанный на неприятный поворот событий, не пригодился…

«Благородие» меж тем заговорил иным тоном, деловым, без угроз и подначек:

– Значит, так, селяне. Как я вижу, соток двадцать вы тут под картошку поднимете. Урожай будет мешков пятьдесят, не больше. Паршивая земля, истощенная… Удобрений в этом году не получите, все до грамма расписано. Своими силами обходитесь, золу подсыпайте, дерьмо собственное… Налог с вас будет, как со всех, – пятина. Пятая часть, значит. Как урожай выкопаете, десять мешков к Ибрагимке на себе доставите, а мы оттуда на баркасе до замка довезем. Если вдруг неурожай – лето жаркое, без дождей, или еще что – идите в замок, пишите челобитную его сиятельству, бланк и образец в канцелярии выдадут. Не будет за вами провинностей числиться – скостим за этот год налог, на другой доплатите недоимку с процентами. Кроме того, общественные работы. В июле, по низкой воде, мост будем через Плюссу восстанавливать…

Тут «благородие» узрел изумление на лицах слушателей, осекся, махнул рукой.

– Э-э-э, да вы тут совсем дикие, жизни не знаете, сидите в лесу, как Робинзон на острове… Ладно, спрашивайте без разрешений, только быстро и по делу.

Дед быстро спросил о главном:

– Это с чего ж мы, твое благородие, картофь свою кровную отдавать должны? Ты, сталбыть, лес тут корчевал? Сажал ее, картофь, своим потом поливаючи? Или, может, ты зимой…

«Благородие» перебил, произнося слова негромко, раздельно и отчего-то очень страшно:

– Как ты меня назвал? Повтори.

Он не сделал никакого угрожающего жеста, не потянулся к лежащему под рукой автомату, но Алька понял: сейчас он убьет деда. И они останутся втроем.

– Ваше… ваше благородие… – торопливо поправился дед Матвей, тоже углядевший что-то совсем нехорошее во взгляде собеседника. – Извиняйте, невзначай вырвалось…

– Вот так. И только так. Теперь отвечаю: вы живете на чужой земле. На самовольно захваченной чужой земле. А за все в жизни надо платить. Не только за землю. Защита тоже кое-чего стоит. Его сиятельство давно всем самочинщикам амнистию выписал: живите, землю поднимайте, хозяйство крепите… Ну и налог, конечно, платите, и предписания соблюдайте. А если беспредельщики из-за Плюссы придут? Картошечку заберут, тебя, старинушка, на месте кончат, а парня с бабой – в шахты, сланец рубить. А нынче шахтеры не те, что в старые времена, когда их большими деньгами в шахту заманивали. Нынче у шахтера один путь – вниз, под землю. Под солнышко даже трупом не вернется. Пока норму наверх выдают, им жратву и воду вниз спускают, да теплогенераторы. А не отгрузят – шиш, друг друга жрите. И ведь жрут, по слухам. Что тебе, парень, больше по нраву: картошечкой поделиться с тем, кто тебя охраняет, или в шахтеры пойти? Можешь не отвечать, вопрос риторический. Короче говоря, не нравятся порядки здешние – собирайте манатки и ищите лучшей доли. Его сиятельство никого силком не удерживает.

– А кто это – его сиятельство? И «замок» его где? – торопливо спросил Алька, чувствуя, что время свободных вопросов истекает.

– Его сиятельство – господин барон Гильмановский, глава волостной администрации. Ну а замком мы администрацию зовем… Где ж обитать барону, как не в замке?

– Настоящий барон? – подивился дед. – Из тех, допрежних?

– Не из тех, но самый доподлинный. Удостоен за заслуги перед императорским домом. Бумага из Цюриха, от наследника престола выправлена, на стене висит, в рамке и с золотой печатью. И герб от геральдической комиссии – вот, видал?

Он ткнул себя пальцем в грудь, где была пришита эмблема – баронский герб, как выяснилось. Изображал он вставшего на дыбки медведя, сжимавшего в одной лапе большой циркуль, а в другой автомат «абакан». Над зверем нависала небольшая золотая корона, а вокруг кресты на лазоревом фоне да снизу надпись латиницей, мелкие буквы, не разобрать.

Замки и бароны в представлении Альки ассоциировались с другим миром, пусть жестоким, но ярким: дамы в декольтированных платьях, штандарты над ажурными башнями, роскошные рыцарские турниры… А тут… Репьи в конских хвостах и ватник с обрезанными рукавами. Не то. Подделка.

– Ну ладно, селяне, – сказал «благородие», поднимаясь. – Не буду дольше отвлекать от трудов праведных. Работайте, бога не забывайте.

Неожиданно подмигнул Альке, произнес с улыбкой:

– А ты парень, я гляжу, крепкий, не увечный. Зазорно такому в земле ковыряться. Осенью будет смотр, если приглянешься его сиятельству – к нам в дружину попадешь, может, вместе станем…

Он не договорил. К навесу быстро, чуть ли не трусцой, подошел тот же камуфляжник, Ильяс, кажется, или Ильгис, Алька уже не помнил… Не то Ильяс, не то Ильгис с размаху шлепнул что-то на стол-чурбак. Заявил торжествующе:

– Девку прячут, крысеныши! Или бабу молодую! Гляньте, вашбродие!

«Благородие», явно ничего не понимая, уставился на обмылок, лежавший на столе. И Алька ничего не понял, да и остальные, наверное. Мыло как мыло, сероватое, с дурным запахом, но лучше уж таким мыться, чем…

– А-га-а-а-а… – протянул «благородие», не то сообразив, не то разглядев.

Брезгливо, кончиками пальцев, поднял обмылок, начал отлеплять-разматывать с него волос – длинный, русый, ничего общего не имевший с прическами «селян»: Алька раз в месяц брил голову, у деда вокруг лысины рос венчик седых волос, а шевелюра Анжелы канула в той же бомбежке, что и память.

Волос принадлежал Настене.

Все вроде предусмотрели, все следочки ее здешнего житья попрятали, а на такой малости погорели…

7. Конкурентная борьба с применением артиллерии

Одного взгляда хватило, чтобы понять две вещи, обе до крайности неприятные.

Во-первых, конкурентов оказалось значительно больше, чем он рассчитывал. Численность своего отряда Геллуэй полагал оптимальной для выполнения задачи и надеялся, что чужаков будет примерно столько же: десяток, много полтора. Просчитался… На крейсере и вокруг него находилось, пожалуй, не менее тридцати человек, но едва ли все враги разгуливали на виду, кто-то из них оставался во внутренних помещениях корабля, кто-то – в большом разборном ангаре, установленном неподалеку, кто-то – в незнакомом Геллуэю средстве передвижения, в «грязеходе», как он называл его в мыслях.

Во-вторых, сразу стало ясно – стрелять в сторону крейсера нельзя. В крайнем случае аккуратнейшим образом, из легкого стрелкового…

Неизвестно, к какой цели стремились конкуренты, но явно не к той, что Геллуэй: демонтировать и тайно вывозить боеголовки они не собирались. Пусковые установки не находились под палубой крейсера, как полагается, – незваные гости вытащили их наружу, использовав самодельный подъемный механизм из системы блоков и корабельной лебедки.

Мало того – установки не просто извлекли, но и выровняли, компенсировав крен при помощи импровизированной сварной конструкции, и заново подключили к ним кабеля и шланги.

Мало того – пеналы с ракетами находились на пусковых. Все восемь штук. Не учебные макеты, и не обычные ракеты, не снабженные ядерной боеголовкой, – и то, и другое имелось на «Истанбуле», но ярко-белая окраска пеналов не позволяла Геллуэю усомниться: товар, за которым он шел, готов улететь неведомо куда.

На прежнем «Истанбуле», плававшем по морям, такое не дозволялось даже на маневрах и учениях. Тренировались на макетах, учебные стрельбы проводили осколочно-фугасными и лишь при красной тревоге, при непосредственной подготовке к ядерному удару ракеты в белых пеналах могли оказаться на пусковых…

Геллуэй не мог понять, что тут затевается. Конкуренты вознамерились спровоцировать атомную войну? Кого? С кем? Решились шантажировать какой-нибудь Анклав или государство? Приставив к виску этакий ядерный «дыродел», можно выторговать немало… Или в самом деле собрались кого-то либо что-то уничтожить?

Сейчас чужаки активно работали с антеннами крейсера. Причем большую грибовидную, расположенную на корме корабля, они уже выровняли и, судя по ее вращению, запустили в рабочий режим – «зонтик» вновь прикрывает «Истанбул».

Размышлять над увиденным Геллуэй не стал. Выкрикнул в микрофон:

– Атакуем по плану «В-2»!

Дождался, пока Апач включит связь, и повторил ту же фразу для второго «Гепарда» – план «В-2» соблюдение режима радиомолчания не предусматривал.

Обе машины рванулись вперед – на форсаже, завывая турбодвигателями.

И почти сразу по ним открыли огонь.

…Все, кому доводилось иметь дело с Геллуэем (вернее, те, кто имел дело и остался в живых), единодушно считали: он законченный псих. Пятнадцать лет работал в СБА, причем не на теплом месте где-нибудь в Анклаве – мотался по всему миру, сопровождая геологов, пытающихся разыскать хоть какие-то неразведанные, случайно пропущенные запасы нефти. Поиски проходили в местах самых диких, населенных людьми порой до крайности неприятными и негостеприимными. Собачья была у Геллуэя служба, но оплачивалась хорошо. А потом случилось Черное Лето мировой экономики, банки полопались вместе с надеждами Геллуэя на обеспеченную старость, и крыша у парня поехала… Свою мечту – дожить остаток жизни богатым человеком – он теперь превращает в реальность крайне жестко, убивая даже тогда, когда без этого вполне можно обойтись…

Но профессионализм и умение тщательно готовить и просчитывать операции Геллуэй, при всей своей отмороженности, не потерял. Со стороны могло показаться, что он впал в бешенство при виде чужаков, тянущих лапы к вожделенному сокровищу, что бросился на них как бык на красную тряпку, – очертя голову, без плана и подготовки, практически на верную гибель…

На деле же Геллуэй действовал не наобум: в то, что придется драться за крейсер, не верил – однако же имел план и для такого поворота событий.

«Истанбул» он знал прекрасно, мог с завязанными глазами пройти по крейсеру от камбуза до мостика – пройти любым путем, хоть самым коротким, хоть самым безопасным… Своих соратников Геллуэй заставил изучить внутренности корабля не менее дотошно, причем не только на схемах и планах – на виртуальном макете, закачанном в «балалайки».

Геллуэй и его люди были готовы ко всему. Даже к маловероятной возможности боя во внутренних помещениях крейсера с численно превосходящим противником. Но это на крайний случай – если не сработает план «В-2», главная роль в котором отводилась ломщику Апачу и процессору, снятому со спасательной капсулы «Истанбула».

Процессор ничего особенного из себя не представлял, выполняя простейшие функции навигации, связи и жизнеобеспечения капсулы. Однако с него можно было дистанционно войти в локальную сеть «Истанбула». Пусть ненадолго – сеть быстро разберется, что коды доступа давненько не возобновлялись, и попытается заблокировать канал. Но по меньшей мере два информационных пакета в сеть «Истанбула» уйдут – и тут уж Апачу все карты в руки.

Беда в том, что дистанция доступа ограничивалась прямой видимостью и уже за ближайшей возвышенностью связь прекращалась – спутник, обеспечивающий ее на дальних расстояниях, канул в День Станции. Ломщику приходилось работать с «Гепарда», ведущего бой.

…На стрельбу из полутора десятков стволов Геллуэй почти не обращал внимания – защита кабины и двигателя выдержит и пулю, и легкую гранату из подствольника, а резиноподобный материал «юбки» аппарата обладал свойством сам затягивать небольшие пробоины.

Но 37-миллиметровая скорострельная шестистволка «Истанбула» – это серьезно. Предназначалась она для борьбы со скоростными и слабо бронированными целями, как раз такими, как «Гепард». Едва ли чужаки предполагали, что в гости к ним заявится группа Геллуэя, но пушку предусмотрительно привели в порядок. Повезло, что стрелял из нее – дистанционно, оставаясь в боевой рубке, – не комп, а человек, к тому же не слишком опытный. Похоже, за пультом наводчика оказался тот, кто был к нему ближе в момент начала атаки.

Геллуэй маневрировал, бросая «Гепард» то вправо, то влево, резко тормозил, ускорялся, выписывал немыслимые зигзаги… Пока что маневры помогали разминуться со снарядами, но наводчик явно осваивался, и разрывы ложились все ближе.

Ладно хоть управляемым реактивным снарядом не могли ударить, Геллуэй намеренно держался в мертвой зоне реактивных установок, вернее, в зоне неуправляемого полета снаряда.

Наверху тарахтел пулемет – Фигаро, управляя им дистанционно, стрелял по всему живому, что видел, стараясь лишь не направлять ствол в сторону пусковых установок и антенн крейсера.

– Ну что?! – спросил Геллуэй у ломщика через «балалайку».

Проклятая пауза показалась бесконечной, и он успел подумать, что если попытка не удалась, то придется воспользоваться планом «В-3»: пробиваться внутрь корабля и подключаться напрямую к информационным шлейфам, потерь в таком случае не избежать, ведь драться придется с противником, видящим каждое помещение, контролирующим запорные механизмы всех люков, и тогда…

– Связь зафиксировал. Теперь не мешай… – наконец отозвался Апач.

Он сидел с закрытыми глазами в специальном кресле, компенсирующем толчки и ускорения, тонкие провода змеились вокруг, соединяя «балалайку», процессоры капсулы и «Гепарда», «раллер»… А еще – небольшую черную коробочку, закрепленную на обнаженном предплечье ломщика. Несмотря на скромные размеры, в ней скрывался достаточно совершенный медицинско-диагностический комплекс, фиксирующий малейшие изменения в физическом состоянии и вспрыскивающий в кровь точно отмеренные дозы синдина. Передозировка Апачу не грозила, и в помощи ассистента в процессе взлома он не нуждался.

Геллуэй мысленно пожелал ему удачи.

8. Развилка жизненного пути

– Вы же, селяне, у меня не первые… – грустно произнес «благородие». – Не вторые и даже не третьи, кого переписываю. Нагляделся и все понимаю. Время лихое, приходят люди с оружием – прячь девок, прячь скотину, не то все позабирают… А нам не забирать, нам жизнь хоть как-то наладить задача поставлена. Короче говоря, селяне, перед вами сейчас развилка жизненного пути. Или в дурости своей быстренько мне покаетесь и штраф заплатите, или врать и упорствовать начнете: шла, дескать, дева-странница мимо, а вы ее на ночлег пустили да в баньке попарили. Тогда разговор предстоит болезненный. Для вас, разумеется.

Звучало все разумно. Правдиво звучало… Да только Алька не верил. Они феодализм натуральный возрождать затеяли, с оброками и повинностями… А там среди повинностей вроде и «право первой ночи» числилось. Кто ту повинность в замок отбывать пойдет? Не Анжела немая, надо думать… Да и штраф «благородие» чем брать собирается? Обрезками семенной картошки? А то Алька не видел, как бойцы его Анжелку разглядывали: не сгодится ли, часом, для «деторождения»… Нет, господа феодалы, ищите дураков в другой деревне.

– Не в чем нам каяться, – тяжело вздохнул дед Матвей. – Волосы внучки моей, Настены…

– Где? – коротко спросил «благородие».

– Пойдем, отведу…

Алька отметил, как оживились «дружинники», какими взглядами переглядывались. И понял, что был прав. Может, первая ночь среди повинностей и не числится, но, похоже, у баронской челяди право пользовать приглянувшихся селянок есть. Или без всякого права юбки задирают, и жаловаться на них как бы себе дороже не получилось…

Шагали все ввосьмером: и пришлые, и местные. Дружинники оружие держали в руках и позыркивали на троицу робинзонов отнюдь не дружелюбно. Скольких, интересно, они переписали, а скольких уклонявшихся по деревьям развесили?

Погост был обустроен внутри здоровенного, раза в четыре больше остальных, фундамента. Может, в древние времена стояла тут сельская администрация, или почта, или еще какое-то казенное здание… А сейчас посреди фундамента вымахала высокая сосна, а под ней – одинокий холмик, свежий, с воткнутым колом и приколоченной поперек него табличкой. На табличке значилось: АНАСТАСИЯ ГНЕДЫХ. А чуть ниже две даты, вторая совсем недавняя… Табличку регулярно, раз в три дня подправляла сама Настена, она же перекапывала холмик, шутила: «Сто лет теперь проживу, не меньше…»

– Третьего дня, сталбыть, преставилась… – сказал дед негромко и печально. – Весна… За зиму все подъели, а сейчас супцом из лебеды пробавляемся… Ну и… Слабела день ото дня, иссохла, совсем, сталбыть, как былиночка стала…

Дед всхлипнул. По морщинистой щеке – Алька удивился – поползла настоящая слеза. Сам он не смог прослезиться над фальшивой могилкой… Но постарался изобразить печальное лицо, вздохнул жалостливо.

– Сочувствую, селяне… – сказал «благородие».

Почти даже искренне сказал, и почти даже стал похож не на цепного баронского пса, а на нормального человека. Но затем добавил, все испортив:

– Молодая… Много чего за нее в замке могли получить, селяне…

– Молодая и свежая… Может, откопаем? – предложил пулеметчик и загыгыкал так, что стало ясно: доверять такому дебилу пулемет – дело рискованное.

У Альки все сжалось внутри. Ну как «благородие» и в самом деле заставит их разрыть яму? Для проверки, для полной гарантии?

Не заставил. Вскоре кучка всадников исчезла за деревьями – возвращались назад той же тропкой, что и приехали, дальше конного пути не было: непроходимые леса, буреломные, там и пешему-то надо топором себе дорогу прорубать… И туда, подумал Алька, надо было уходить, когда присматривали место для поселения. Потому что здесь жизни не будет. Повадились приезжать, теперь не отстанут. Может, поначалу и в самом деле не станут налогом давить, дадут хозяйству подняться. Зато потом спуску не жди… Да и Настену один раз уберегли, а в другой гости незваные нагрянут неожиданно – и что? Ибрагим к ним в сторожа не нанимался…

Дед Матвей придерживался того же мнения.

– Сниматься с места надо, – говорил он час спустя, когда Настена вернулась из убежища. – Летом к Нарове дорожку разведаем, плот в укромном месте на берегу сладим. Урожай соберем, продадим, – и ходу на тот берег. А благородиям и сиятельствам, сталбыть, шиш на масле, а не картофь нашу кровную… Ну да ладно, пора и за работу. Хошь не хошь, а делянку заканчивать надо.

Чем больше Алька, уныло ковыряя землю, размышлял над планами деда, тем меньше они ему нравились. Потому что, если уж решил бежать – так беги, все бросай и беги. А земля, тобой обработанная, она ж как липкая паутина: держит, не отпускает. Вот и деду не расстаться со своими делянками, расчищенными и засеянными… Урожай соберут, проще не станет. Продать – легко сказать, картошечка многим нужна, да чем покупатели расплачиваться будут? Деньги федеральные сейчас ничего не стоят, даже на самокрутки не годятся, каждый глава администрации свои боны печатает или кредитные обязательства. Наверняка и здешний барон какие-нибудь дукаты шлепает… Или флорины, с него станется. Хождение местные валюты имеют, конечно, но уже в соседнем районе меняют их по курсу безбожному, грабительскому, а чуть дальше отъедешь, никто и за деньги не посчитает… За юани или динары продать урожай – другое дело, тогда и вправду можно куда угодно переехать и не голодать, на новом месте, все с начала начиная. Беда в том, что не водится у здешнего народа ни юаней, ни динаров, а если у кого вдруг есть немножко – прячут в укромном месте и на картошку ни за что не потратят.

Можно, как крайний вариант, выменять на картошку патроны. Они – валюта самая надежная, нужная всем и везде. Ну тут есть одна тонкость. Патронами между собой расплачиваются люди сильные, вооруженные, кто не боится, что в него тем же патроном и выстрелят… С их припрятанной охотничьей одностволкой – старой, срабатывающей через два раза на третий – лучше на такой торг не соваться.

В общем, деду Алька не верил. Не считал, что тот их специально обманывает, – сам обманывался старый. Сейчас его земля возделанная держит, а осенью к ней урожай добавится, ни продать, ни бросить «кровную картофь» Матвей не сможет… Отложит до весны, а там опять ноги едва волочить будут, и все по кругу… Так и сгниет плот в укромном уголке на берегу Наровы.

У Альки свой план имелся. Думал, позже начинать придется, через год, когда повзрослеет, сил наберется… Но жизнь иначе рассудила, и Алька решил: сейчас. И с Настеной надо поговорить сейчас, не откладывая, пока решимость не угасла, пока сам не начал придумывать десятки предлогов отложить разговор.

Едва дед объявил очередной перекур и достал свою заветную книжку, Алька отозвал Настену в сторонку, за фундамент, заросший диким малинником. Матвей понимающе хмыкнул им в спину.

Для долгих вступлений времени не было, и Алька сразу взял быка за рога:

– Уходить надо, Настя. Не осенью, раньше. Псы баронские до осени сюда еще наведаются и до тебя доберутся.

Уговаривать и убеждать не пришлось. Перспективы здешнего житья-бытья, как выяснилось, Настена оценивала весьма схожим образом.

– Знаю, Аленький… Помогу деду отсеяться, поблагодарю за все доброе – и уйду. Одна. Негоже вам хозяйство бросать из-за меня. А со мной только бед наживете…

Сначала Аленьким цветочком, а затем и просто Аленьким его только Настена называла. Алька не возражал, нравилось… А вот задумка ее не совсем приглянулась. Он примерно то же самое планировал, но чтобы вдвоем с Настеной.

Хотел было сказать, что не сможет она одна, не сумеет, до первого поста на дороге дойдет – и все, солдатам на потеху… Но не сказал. Знал, что еще как сможет и сумеет. Когда Настена к ним прибилась, от мальчишки-беспризорника ничем не отличалась: коротко острижена, грудь прибинтована, да еще лишай фальшивый на всю щеку… Та еще выдумщица, ложную могилку тоже она придумала.

Поэтому сказал Алька другое:

– А куда? По всей России ведь как здесь, а кое-где и похуже…

– В Москву, наверное. Там хоть какой-то порядок сохраняется. Может, пропустят, работу найду…

Никакой уверенности в голосе девушки не слышалось. Про Москву слухи ходили самые разные, но сходились они в одном: в Анклав попасть и раньше было непросто, а теперь и вовсе всем приезжим от ворот поворот дают. Якобы пару раз голодные толпы пытались прорвать периметр со стороны России – останавливали их жестоко, пулеметами.

Алька заговорил быстро – перекуры у деда недолгие, – но уверенно и убедительно:

– Я ведь тоже здесь засиживаться не собираюсь, и так в лесу тоскливо, а без тебя вообще… Только не в Москву надо. На север, к Станции. Я карту смотрел, высчитывал – за месяц дойти можно. Они всех пускают, пусть не сразу, но я согласный хоть месяц, хоть два, хоть три в фильтре ждать…

– Пускают – и что?

– Дорога там, туннель к другой планете… Новый мир, представляешь? Ни радиации, ни голода, все по-другому…

– Слышала я эту сказку, Аленький. Не бывает так. К другим звездам долго лететь надо, а так, чтобы в коридор на одной планете войти, на другой выйти, – не бывает.

– А если бывает? А если так и есть? Недаром вся планета наша на дыбы встала, когда тот коридор пробивали. Да и люди ведь идут туда и идут вдоль магнитки, назад не возвращаются…

– Новый мир… – произнесла Настена мечтательно.

А продолжила совсем иным тоном:

– Только если и вправду не сказка – люди-то туда идут прежние. Озверевшие. Кто-то, как здесь, с нуля начинать будет, зимой с голода пухнуть, а кто-то их обирать тут же пристроится, грабить да насиловать…

– Хуже, чем здесь, не будет, – заявил Алька убежденно. – И так, как здесь, не будет. Если нефти в достатке, если почвы не истощенные – наладится все помаленьку. Не такие люди уж звери из себя, просто жизнь собачья. Даже «благородие» сегодняшний, может быть, человеком бы стал, если б мог иначе на жизнь нормальную заработать…

Он услышал голос деда Матвея, окликавшего их по именам – хватит, дескать, любезничать, пора за работу, – но не обратил внимания, надо было спросить самое главное. И получить ответ.

– Пойдешь со мной на север?

«Со мной» он выделил голосом.

– С тобой?

Настена улыбнулась, помедлила с ответом, у Альки все сжалось внутри, сейчас она скажет, какой он глупый мальчишка, или что-то другое, утешительное, чтоб не так обидно прозвучал отказ. Наверное, надо было спрашивать совсем иначе, надо было что-то сказать про свои чувства к ней, но он не умел, хотел и не получилось, и теперь…

Ответить она не успела. Со стороны делянки послышался крик. Истошный крик, страшный. Кричала Анжела, без слов, вопила на одной ноте.

Алька бросился туда, обогнул угол фундамента – и застыл столбом, чуть не упершись грудью в дуло «дыродела». Настена врезалась на бегу в Алькину спину.

– Ну, с воскрешением тебя, Анастасия Гнедых, – весело произнес «благородие», сделав пару шагов назад. – А ты симпатичная и бойкая, для трехдневной-то покойницы.

Пулеметчик стоял здесь же, держа у пояса свою машинку, готовую к стрельбе. Скалился мерзко и похотливо.

– Не подвело чутье старого пса, не подвело… – продолжал «благородие». – Похлебали ушицы у Ибрагимки, да и вернулись, – а тут ты, молодая и красивая. Придется на лошадке прокатиться с нами, красавица. А потом проезд отработать со всем прилежанием…

Алька бросился на него, метя в глаза растопыренными пальцами. Он не рассчитывал на победу, «благородие» был крупнее и сильнее, и даже без оружия и без помощи пулеметчика имел бы куда больше шансов. Но слишком уж неожиданно все рухнуло и рассыпалось, вся жизнь, все планы, и осталась лишь надежда – крохотная, маленькая, тень и призрак надежды: пока его будут убивать, Настена каким-то чудом успеет ускользнуть, скрыться в лесу…

Выстрел он не услышал. Мир полыхнул багровой вспышкой, раскололся на тысячу огненных кусков и исчез.

9. Мир без названия

Монстр напоминал громадного сухопутного осьминога, но напоминал лишь своим бесформенным студенистым телом и наличием щупальцев. Любое головоногое существо: хоть осьминог, хоть кальмар, да хоть и сам Великий Кракен – вне родной стихии окажется беспомощным, и победит его не враг, а собственный вес и отсутствие скелета.

Эта же буро-зеленая тварь передвигалась по суше очень быстро. Не переставляла ног, которых у нее не было, не ползла, не подтягивала себя щупальцами. Она скользила, наподобие быстро скользящей по стеклу капельки ртути.

Несколько мгновений – и псевдоосьминог оказался около подъемного моста замка. Штурм начался немедленно, без разведки, без предварительного нащупывания слабых мест в обороне. Огромная масса заполнила ров, ударилась о поднятый мост, стоящий вертикально и прикрывающий ворота. Щупальца атаковали разом со всех направлений: упругими живыми таранами били в стены, тянулись к бойницам, нависали над зубцами стен и рушились вниз.

На концах одних щупальцев распахнулись зубастые пасти, остервенело грызущие камень, железо и дерево. Другие истончались, их игольно-острые кончики втыкались, ввинчивались в малейшие трещинки и щелочки, просачивались внутрь замка, словно вода, проходящая через невидимые глазу отверстия в запруде. Часть щупальцев ушла в землю, подобно корням дерева, но и там, в глубине, продолжалась разрушительная работа: земля содрогалась, и дрожь ее передавалась стенам и башням.

Замок отбивался отчаянно. Огненные струи вырывались из бойниц надвратной башни и не просто обжигали – испепеляли, превращали в ничто атакующие щупальца, но тварь мгновенно отращивала новые. Оборону затрудняли последствия другого, недавнего штурма: пробитые в нескольких местах стены были наспех залатаны деревом, две угловые башни – почерневшие и выгоревшие внутри – никак не участвовали в отражении нового приступа.

Одна из двух толстенных цепей, удерживающих подъемный мост, не выдержала и лопнула, – он накренился, перекосился. Чудовище усилило натиск. Казалось, еще несколько титанических усилий, – и мост рухнет, открыв путь к решетке, способной защитить от людей, но никак не от щупальцев, проникающих в любые отверстия.

В этот момент обороняющиеся перешли в контратаку. У подножия надвратной башни распахнулся хорошо замаскированный порт-батард, и наружу хлынул поток стремительных существ – напоминали они гигантских сороконожек или сколопендр, откованных из серебрящейся стали. Гигантами существа казались лишь в сравнении с обычными представителями своего семейства: вытянувшись вертикально, серебристая сколопендра дотянулась бы человеку как раз до горла. На фоне исполинского монстра размеры многоногих тварей выглядели ничтожными, но их количество и неукротимая ярость по меньшей мере уравнивали силы.

Многие сколопендры подвернулись под сокрушительные удары щупальцев и отлетели, искореженные и раздавленные. Многих спалили огненные струи. Но извергаемый замком сверкающий поток не слабел, твари вцеплялись, вгрызались в колоссальную тушу, в щупальца, терзали, отрывали куски плоти. Черная кровь псевдоспрута хлестала из многочисленных ран, но он, ни на что не обращая внимания, делал свое дело.

Лопнула вторая цепь, тяжеленный мост рухнул – не с грохотом, как должен бы рухнуть, но с сырым шлепком, – слишком много плоти, переплетенной в яростной схватке, оказалось на пути падения.

Защитники замка усилили натиск. Огненные струи били теперь без перерыва, сплошным потоком. С вершины донжона ударила в тело монстра ветвистая синяя молния, – и он, похоже, впервые в этой схватке получил удар если на смертельный, то достаточно чувствительный: бесформенная туша скорчилась в конвульсиях, щупальца хаотично заметались в воздухе…

Никто – ни атакующая сторона, ни обороняющаяся – не обратил внимания на одинокого воина в черных вороненых доспехах, подошедшего к замку с другой стороны. Так и было задумано. Между тем главная, смертельная для замка угроза надвигалась именно отсюда… Воин легким движением перепрыгнул ров, сделал несколько быстрых шагов вдоль каменной кладки. Осмотрел свежую заплату, кое-как прикрывавшую брешь в стене, удовлетворенно кивнул головой.

Этим воином был Апач.

…Когда идет виртуальная битва – взлом сложной компьютерной системы или схватка за контроль над ней с другим машинистом, – у ломщика нет времени и возможности разбираться со строчками машинных кодов, вдумчиво изучая противодействующие программы. Да и нужды в том нет: все это лучше и быстрее может сделать вирус. Но программа-агрессор, сколь угодно совершенная, неспособна на импровизации, на неожиданные ходы и решения, кажущиеся нелогичными, но ведущие к победе, короче говоря, неспособна на все то, что отличает человека от машины. В конечном счете виртуальный бой ведет человек, однако «противники» в том бою не выглядят как длинные последовательности цифр, букв и символов, – программа-вирус трансформирует их в нечто знакомое и быстро опознаваемое.

Визуальное воплощение процессов, происходящих в атакуемой сети, целиком зависит от личных вкусов ломщика, написавшего вирус. Апач предпочел вариант с за́мками и магическими чудовищами – скопировал антураж древней игры, любимой в детстве, но почти недоступной: мальчик по имени Збышек рос в небогатой семье и играть приходилось изредка, урывками, на чужих машинах…

…Черная кровь чудовища (мощного вируса, но призванного в основном отвлекать внимание и поглощать ресурсы атакуемой сети) оказалась ядовитой для сколопендр (антивирусных подпрограмм-чистильщиков), серебристые существа не гибли, но прекращали драку, двигались совершенно бессмысленно и хаотично, словно разом ослепли, оглохли и потеряли все прочие органы чувств. Иногда, натолкнувшись на что-то – на стену замка, на бок чудовища или на собственного собрата – пускали в ход жвала, но без прежней ярости, как будто сами не понимали, для чего и зачем это делают.

А вирус-монстр тем временем лишился почти всех своих щупальцев и отбросил их, как отбрасывает хвост ящерица. Отделившись от туши, щупальца не утеряли способность двигаться и атаковать – втянулись сквозь решетку на внутренний двор замка, и схватка закипела там с новой силой.

Два взмаха меча – и в заплате, прикрывающей брешь в стене, открылся вход в виде Л-образной арки. Воин в вороненых доспехах шагнул в замок.

Ломщик Апач, пробившись через защитные программы и системы безопасности периферийных устройств, вошел в операционную систему крейсера «Истанбул».

10. Пираты Северного моря

Задача перед Олафом Абдельфаридом стояла более сложная, чем перед Геллуэем, и в то же время более простая. Он должен был отвлечь внимание от второго «Гепарда», принять на себя главный огонь, однако его действия никак не сковывала необходимость находиться в зоне прямой видимости с крейсера…

И швед выбрал для первой фазы боя среднюю дистанцию. Его «Гепард» маневрировал на полуторакилометровом расстоянии от крейсера, используя как защиту складки местности, время от времени выскакивая на вершины холмов, чтобы выпустить два-три снаряда из безоткатки.

По крейсеру Олаф не стрелял, выполняя приказ Геллуэя. Три первых снаряда подожгли ангар и вдребезги разнесли стоявшую неподалеку водометную установку (наверняка именно с ее помощью с «Истанбула» смыли толстый слой ила, покрывавший крейсер). Сам по себе водомет шведа не интересовал, но позади него укрылись несколько чужаков и азартно палили по второму «Гепарду» из личного стрелкового.

В ангаре, судя по всему, среди прочего хранилось немало топлива для «грязеходов», оно тут же полыхнуло жарко и чадно.

Вторая вылазка, второй залп, – и сами «грязеходы» превратились в металлолом, неспособный к самостоятельному передвижению. Конструкция у них оказалась любопытная: под днищем не колеса, не гусеницы, а два продольных цилиндрических баллона-поплавка с добрую цистерну объемом, – вокруг них спиралью завивался шнек, образуя некое подобие архимедова винта. Поплавки сообщали «грязеходу» положительную плавучесть, не позволяя погрузиться в воду или болотную топь, а вращаясь – заставляли двигаться вперед. В скорости и маневренности такая машина далеко уступала «Гепарду», но мощностью и грузоподъемностью превосходила, да и топлива наверняка сжигала в разы меньше. Абдельфарид расстрелял оригинальные аппараты без малейшего сожаления.

Во время третьей вылазки швед намеревался ударить по оторвавшейся корме крейсера, откуда тоже шла активная стрельба. Но вместо этого сам угодил под залп из реактивной установки. Три снаряда, оставляя за собой хвосты белого дыма, понеслись к «Гепарду», Абдельфарид резко ушел влево, выполнил стандартный противоракетный маневр, подсказанный «балалайкой», и тут же еще один – нестандартный, собственного изобретения, затем отстрелил два пиропатрона, призванные обмануть тепловые датчики УРСов.

Помогло лишь отчасти – один снаряд ударился в склон и взорвался, второй обманулся, сработал на пиропатроне, но третий после промаха вычертил в отдалении дымную петлю и вновь нацелился на «Гепард». Олаф дернул рычажок и над кабиной заработал «ревун». Швед в стрельбе участия не принимал – не дано человеческому глазу целиться в предметы, летящие с околозвуковыми скоростями. Оставалось лишь надеяться на автоматику и скороговоркой пробормотать самую короткую из молитв – вероятность сбить УРС из «ревуна» – приблизительно сорок процентов.

Молитва помогла, или теория вероятности оказалась благосклонна, – неизвестно, но УРС взорвался метрах в восьмидесяти, и хотя пара осколков все же в «Гепард» угодила, серьезных повреждений он не получил.

Уф… швед смахнул холодный пот, выступивший на лбу. Мерзкая штука эти корабельные УРСы – когда направлены на тебя… Небольшие, чуть больше метра длиной, и одинаково хорошо работают по любым мелким и увертливым целям: по наземным, по надводным, по низколетящим воздушным. Лет сто назад на боевых кораблях использовались лишь ПКР, противокорабельные ракеты, предназначенные для борьбы с крупными и хорошо бронированными целями. Но разгул берегового пиратства заставил довооружать крейсера, фрегаты и сторожевики «мухобойками», как прозвали УРСы моряки – тяжелые дальнобойные ракеты оказались бессильными перед легкими и скоростными пиратскими моторками… Однако повезло, что «Гепард» не превратился в прихлопнутую муху…

Бортовой компьютер докладывал о полученных повреждениях – ничего серьезного, можно отложить осмотр и ремонт на потом. А сейчас надо разобраться с расчетом установки, потому что второй раз может и не повезти.

Абдельфарид отстрелил дымовой патрон, на всякий случай решив продемонстрировать, что «Гепард» подбит и загорелся, – если в носовой части УРСа стояла видеокамера, противника этим не обманешь, но встречаются и безкамерные модели…

К «Истанбулу» он двигался по широкой дуге, скрытно, решив подойти под прикрытием кормы почти вплотную и расстрелять из пулемета всех, кто обнаружится на палубе, а затем высадить десант и выковырять тех, кто засел в надстройках, или по крайней мере в боевой рубке…

Высаживать десант не пришлось. И открывать огонь из «ревуна» Абдельфарид не стал. На крейсере и без его участия начались очень интересные события…

На «Истанбуле» взревели сирены. Взревели так, что Олаф испытал крайне болезненный акустический удар – хотя вдобавок к звукоизоляции «Гепарда» его уши прикрывали наушники. В помещениях же крейсера звук был попросту убийственным – в прямом смысле слова, без всяких преувеличений. Швед увидел, как из левого крыла мостика выскочили двое – один рухнул на палубу, скорчился, другой, ни на что вокруг не обращая внимания, сорвал шлем, зажал уши руками… Абдельфарид расстрелял обоих одной короткой очередью «ревуна».

Из отдраенных иллюминаторов спардека повалила пена, она расползалась по палубе неаккуратными сугробами, – внутри явно сработала система пожаротушения. 37-миллиметровая автоматическая пушка, столь досаждавшая Геллуэю, неожиданно развернулась и почти в упор ударила по стрелкам, засевшим на оторванной корме крейсера.

У Апача все получилось! Системы «Истанбула» под его контролем!

11. Высшие сферы

– Господин генерал-полковник, на связи президент Моратти, – доложил адъютант. – Настаивает на срочном личном разговоре.

Генерал Кравцов, глава ОКР России, удивился. Он уже больше года не разговаривал с президентом СБА – не было необходимости. Да и желания не было.

Моратти уже не тот, что несколько лет назад, не всесильный руководитель всесильной спецслужбы. Одни Анклавы перестали существовать после Катаклизма, – например, Сингапур. Другие борются за выживание в изменившемся мире, отстаивая исключительно собственные интересы, и во многих из них службы безопасности признают главенство Моратти лишь номинально – как в давние времена два десятка де-факто независимых государств формально признавали верховную власть британской королевы. Мир стремительно катится под откос, и «Положение об Анклавах» давно превратилось в никчемную бумажку, никого ни к чему не обязывающую.

Конечно, сбрасывать Моратти со счетов рано. Многие серьезные люди сделали на него ставку и продолжают поддерживать даже сейчас. Силы и возможности у президента СБА не те, что раньше, но достаточно велики: служба безопасности Анклава Цюрих и еще нескольких европейских анклавов, мощная сеть осведомителей, агентов влияния и законспирированных боевых групп, раскинутых по всему миру…

– Соединить, – коротко приказал генерал.

– Защита по классу «альфа»? – спросил адъютант.

Таким тоном задают рутинные вопросы, подразумевающие лишь положительный ответ. Но генерал Кравцов, после короткой паузы, сказал:

– Нет, по классу «бета».

Так будет лучше. По уровню защиты от возможного прослушивания оба высших класса конфиденциальности примерно равны, но «альфа» предполагает, что ни один из собеседников не сможет записать разговор и впоследствии как-то использовать запись. Вернее, записать-то недолго, но это будет всего лишь разговор с виртуальной картинкой на экране, говорящей к тому же голосом, не принадлежащим далекому собеседнику, а синтезированным компьютером.

Имеет смысл сразу продемонстрировать Моратти: выслушать-то тебя выслушают, но все, что ты скажешь, может обернуться против тебя.

После обмена приветствиями президент заговорил подчеркнуто официально:

– Господин генерал, из агентурных источников мне стала известна важнейшая информация, поделиться которой с вами я считаю необходимым и безотлагательным.

– Внимательно слушаю, господин президент.

– Группа террористов неустановленной принадлежности захватила бесхозный ядерный арсенал и готовится к пуску ракет, – сказал Моратти, едва заметно выделив голосом два слова: «неустановленной» и «бесхозный». – Ядерный удар будет нанесен в самое ближайшее время, господин генерал. И цель находится на территории России.

Лицо генерала не дрогнуло, по крайней мере он надеялся, что не дрогнуло. Но пальцы лихорадочно забарабанили по клавиатуре, находящейся вне поля зрения собеседника: тревога-ноль, срочный сбор начальников служб и немедленная связь с главкомом ПРО.

– Россия велика, – сказал генерал. – У вас есть конкретные данные об объекте удара?

Обращение «господин президент» Кравцов отбросил, каждая секунда на счету. Куда полетят ракеты? Сеть противоракетной обороны находится в плачевном состоянии, более или менее надежно прикрыта лишь столица… А Россия и в самом деле велика – даже с учетом того, что возникновение мятежной Сибирской республики вдвое уменьшило площадь подконтрольных Петербургу территорий.

– Такие данные есть, господин генерал, – произнес Моратти по-прежнему неторопливо и размеренно. – Но абсолютно непроверенные, как вы понимаете.

«Да говори же скорей, сучий выродок!» – хотелось рявкнуть генералу. Но он сдержался. На боковом экране замигал бесшумный сигнал вызова – связь с ЦКП противоракетчиков установлена, главком на линии. Кравцов потянулся к сенсорной клавише – включить односторонний режим, пусть генерал Стригалов, командующий ПРО России, получит информацию из первых рук.

– Удар нацелен на испытательный полигон номер тринадцать «Науком», – сказал Моратти, и палец генерала замер, не дотянувшись до клавиши. – Проще говоря, на Станцию.

Это меняло многое. Это меняло все, черт побери!

– Откуда полетят ракеты, вам известно? – спросил Кравцов уже без прежнего нетерпения.

– Предполагаемый район пуска – Северное море. Точные координаты сейчас устанавливаются.

– «Ошоси» или «Истанбул»?

Других вариантов не было, лишь эти бесхозные ядерные арсеналы могли обнаружиться в Северном море. Причем «Ошоси» – это очень серьезно. На вооружении стратегического подводного ракетоносца вудуистов числились баллистические ракеты с десятью разделяющимися боеголовками, по пятьдесят мегатонн каждая.

– «Истанбул».

– Тактические ракеты… – протянул генерал. Точные характеристики вооружения исчезнувшего крейсера он не помнил.

– Да. Максимум, чего можно ожидать – залпа восемью ракетами средней дальности по десять килотонн каждая. Времени на подготовку ко второму залпу у террористов уже не будет. Скорее всего, не будет. А вероятность третьего залпа попросту нулевая.

– Вы предупредили Эльскандию? Ракеты полетят через их территорию.

– Конечно. Но остановить их полет скандинавам нечем. Вся надежда на вас, господин генерал. Попытайтесь перехватить ракеты. Я имею представление, в каком состоянии противоракетный щит России на северном направлении. Поэтому говорю: хотя бы попытайтесь их сбить.

«Отчего бы тебе не сказать прямо: всего лишь попытайтесь, но не сбивайте?» – подумал генерал.

– Когда террористы нанесут удар?

Правильнее было бы спросить: когда вы ударите по Станции, господин президент?

– Точный час «Ч» мне неизвестен. Но удар можно ожидать в самое ближайшее время, господин генерал. В самое ближайшее.

Все понятно… Серьезные люди решили попробовать на прочность окруживший Станцию пузырь силового поля непонятной природы. Попытка не рассчитана на использование самого мощного вооружения, способного испепелять многомиллионные города – разведка боем, прощупывание тактическими зарядами. Террористы – миф, прикрытие для истинных организаторов операции, ни к чему нормальным террористам наносить ядерные удары без попытки шантажа, без выдвижения ультиматумов и требований…

Даже если за спиной анонимных террористов стоял не Моратти, а кто-то иной, то наверняка президент СБА контролировал каждый их шаг с помощью внедренной агентуры. И наверняка выступил со своим предупреждением в самый последний момент. Перебрасывать на север мобильные комплексы ПРО смысла нет… Хотя отдать такой приказ придется. У Москвы, когда придет время разбирать причины инцидента, не должно быть поводов для претензий к России.

– Благодарю, господин президент, за ваше предупреждение, – церемонно произнес Кравцов. – Необходимые меры будут приняты незамедлительно.

– Рад, господин генерал, что вы с надлежащей серьезностью отнеслись к моим словам. Но, как вам известно, агентурные сведения не всегда подтверждаются. Вполне вероятно, что не подтвердится и это сообщение.

Еще один посыл почти открытым текстом: особо не старайтесь совершить невозможное.

Собеседники распрощались. Кравцов немедленно соединился с главкомом ПРО, но говорил с ним нарочито неторопливо. Сообщил о полученном предупреждении, сделав акцент на невозможность как-либо проверить источник, затем долго и подробно перечислял необходимые меры…

А в далеком Цюрихе Ник Моратти удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Все, что надо сделать, сделано. Остались мелочи, детали, последние штрихи, которыми занимаются люди, понятия не имеющие, на кого работают в действительности. Один из таких штрихов – информация о появлении новой террористической организации, немногочисленной и дерзкой, объявившей своей главной задачей отомстить «Науком» за последствия Катаклизма. Группа, понятно, останется виртуальной, существующей лишь в виде манифестов и деклараций, размещенных в уцелевших остатках Сети, а все «террористы» погибнут во время накрывшего «Истанбул» сокрушительного удара исламистов.

Час «Ч» президент СБА конечно же знал. Хотя правильнее уже вести обратный отсчет на минуты. Пятьдесят минут – и в воздух поднимутся восемь извергающих дым и пламя подарков для Кауфмана. Бывает и так: стреляя по Станции, Моратти целился в Москву и в своего заклятого врага. Без Станции долго не протянет и Москва, слишком много ресурсов, людских и материальных, Анклав вложил в полигон № 13.

Конечно, не факт, что защиту Станции удастся вскрыть. Но окружающая инфраструктура пострадает серьезно. И многочисленные, переполненные людьми лагеря-фильтры, окружившие зону «Науком». Люди добираются туда всевозможными путями, легальными и нелегальными, не только со всей России – со всей Европы, из государств и даже из Анклавов. Процесс необходимо остановить, Европа и без того не оправилась от вызванных Катаклизмом людских потерь, – и ядерная бойня на Кольском полуострове поубавит прыти у желающих сбежать в мифические обетованные миры…

Просчитаны все последствия, все варианты развития событий, для любой неожиданности спланированы ответные меры… Сделано всё и остается только ждать. Всего лишь сорок восемь минут… Целых сорок восемь…

Моратти просчитал все, но не мог предвидеть, что в игру вмешается отморозок по имени Геллуэй, давно считавший «Истанбул» своей законной добычей.

12. Мир без названия – 2

Воин в вороненых доспехах шагал по двору замка.

Шагал без опаски – битва закончилась, и замок сам теперь добивал своих уцелевших защитников, превратившись для них из убежища в ловушку. Выскакивающие из стен решетки превращали помещения и коридоры в тюремные камеры, но долгое заключение узникам не грозило – на них рушились своды, полы под ногами разверзались бездонными провалами, в стенах открывались секретные ходы, и из них лезли хищные плотоядные твари…

Жив или нет враждебный маг (или, если угодно, враждебный машинист) – совершенно не волновало Апача. Скорее всего, погиб: донжон замка (он же центральный командный пост «Истанбула») заполнен сейчас отнюдь не воздухом – инертным газом. Постаралась система пожаротушения, запущенная Апачем. Но если главный враг все-таки жив, если предусмотрительно запасся автономным дыхательным прибором, то бьется сейчас в бессильной ярости головой о стены: все его заклинания утеряли силу, вся аппаратура превратилась в груды мертвого железа…

На брусчатке двора извивалось странное существо, напоминающее земляного червя, отрастившего себе большую зубастую пасть и вымахавшего до размеров анаконды. Хвост червя-анаконды исчезал в ее пасти, существо заглатывало, пожирало само себя, но не уменьшалось, постоянно отращивая все новые и новые кольцевидные сегменты тела.

Одна из антивирусных программ «Истанбула», понял Апач. Прикончил ее маг, замурованный ныне в ЦКП крейсера, и прикончил довольно оригинальным способом, но изучать его методы нет времени. Покалывание в предплечье становилось все ощутимее – «ежик» отправлял в кровь новые порции синдина. Как только концентрация наркотика в крови приблизится к критическому уровню, придется покинуть виртуальный мир. А здесь необходимо выполнить еще одно очень важное дело. Во дворе все явственнее ощущался запах гари – тянулся откуда-то снизу, из подвальных отдушин. Апач знал, в чем причина: в подземном хранилище огонь подбирается к кладовой огненного зелья, к тридцати двум просмоленным бочонкам с порохом. Иначе говоря, противник, уже теряя контроль над сетью «Истанбула», успел-таки активизировать программу самоуничтожения боеголовок.

Не беда, в реальном времени до взрыва пройдет тридцать минут – огромный срок по меркам виртуального мира. Можно при желании разобрать замок по камушку, а уж на то, чтобы найти и ликвидировать пожар, времени хватит с избытком.

Апач не ошибся и не переоценил свои силы. Круто спускающаяся лестница, коридор с низкими кирпичными сводами – и вот он, зал, заваленный каким-то хламом, теперь весело пылающим. На другом конце помещения дверь – низкая, дубовая, с мощной металлической оковкой. Замочная скважина – судя по ее размерам, чтобы исполнять в замке должность ключника, требовались незаурядные физические данные.

А из скважины торчало нечто вроде толстой веревки – фитиль, надо полагать. Пламя к нему еще не приблизилось, можно не торопясь выбрать наилучший вариант: погасить ли огонь, или воздвигнуть на его пути несгораемую преграду, или пройти сквозь зал, понадеявшись на жаропрочность вороненых доспехов, и выдернуть фитиль из скважины…

Ничего решить Апач не успел.

Страшный удар обрушился на затылок. Замок пошел трещинами, рассыпался на куски, сгинул в непроглядной черноте. Мир исчез. Апача тоже не стало.

13. Пираты Северного моря – 2

Подавить остаточное сопротивление стало задачкой для детского сада. Три или четыре человека продолжали стрелять – скорее от отчаяния, уже понимая, что никакого вреда их пули «Гепардам» не причиняют. Абдельфарид накрыл две огневые точки выстрелами из безоткатки, одну заставил замолчать Геллуэй.

Кто-то попытался сбежать – «грязеходами» здешний парк машин не исчерпывался, у чужаков в придачу к ним имелась двухместная «водомерка»: легкий скоростной аппарат, способный скользить хоть по воде, хоть по льду, хоть по грязи. Малая грузоподъемность позволяла использовать такой аппарат лишь для разведки. Или для бегства… Но далеко «водомерка» на своих тонких лапках не убежала – Олаф подбил ее первой же очередью из «ревуна», а потом всадил еще две в рухнувшую машину. После взрыва аккумуляторов никто из пассажиров «водомерки» не имел ни единого шанса выжить.

Ожила «балалайка» шведа:

– У меня проблемы. – В голосе Геллуэя ощущалась тревога, впрочем, не слишком сильная. – Подъезжай поближе, нужна помощь.

Олаф подъехал. «Гепард» командира двигался медленно, с сильным креном на борт, и швед понял, что из четырех нагнетателей, подающих воздух под «юбку», работают только три.

Не беда, запчастей в достатке, а с матчастью Абдельфарид был на «ты». Он откинул верхний люк, начал вылезать наружу… – и тут же спрыгнул обратно.

Хорошая реакция спасла жизнь Олафу. Очередь из «ревуна» прошла впритирку с макушкой, наполнив металлом и смертью то место, где только что находился торс высунувшегося из люка шведа.

«Совсем спятил, жадный ишак!» – подумал он, бросаясь к креслу водителя.

Мысль относилась к Геллуэю. Олаф подозревал, что когда дело дойдет до дележки, команда может весьма поредеть. Допускал, что и его Геллуэй попытается вычеркнуть из списка претендентов на главный приз, – и принял на сей случай кое-какие меры. Но чтобы так рано начать пальбу по своим… до того, как боеголовки демонтированы и погружены… точно спятил.

В рукав вцепился Валет, что-то прокричал, широко разевая рот. Абдельфарид не услышал – в ушах звенело после грохота очереди, – он оттолкнул Валета, не глядя, ладонью, ударил по клавише пуска и…

Вторая очередь. В упор, по кабине, по десантному отсеку. «Гепарды» стояли рядом, борт к борту, словно боксеры в клинче, и теоретически каждый попадал в мертвую, не простреливаемую зону другого, но Геллуэй недаром накренил свою машину, имитировав неисправность – теперь он мог расстреливать второй «Гепард» безнаказанно, не опасаясь ответного огня. Мог – и расстрелял.

Титанопластовый корпус «Гепарда» неплохо защищал от обычных пуль и небольших осколков, но одиннадцатимиллиметровые пули «ревуна» недаром многие называют снарядами – по кумулятивному действию они и в самом деле не уступают пушечным снарядам двадцатого века. Смерч из раскаленного металла прогулялся внутри обреченной машины – справа налево, потом обратно, потом еще раз, еще… Обшивка стремительно превращалась в дуршлаг. Пули разносили аппаратуру, разрывали на куски людские тела. Бронежилеты не спасали, да и «саранча» не могла защитить на таком расстоянии. Никто из шестерых не успел ничего предпринять. Даже понять, что происходит, никто, кроме Олафа, не успел…

А шведу казалось, что он запустил двигатель, что сейчас отъедет подальше под прикрытием дымовой завесы и поучит жизни жадного ублюдка… Пальцы Абдельфарида цеплялись за рычаг, пытались сдвинуть его на «полный вперед», но лишь бессильно скользили по рубчатой рукояти, оставляя кровавые пятна.

Потом рука упала на пульт, пальцы дернулись последний раз и замерли. Олаф умер.

14. Добро пожаловать в реальный мир

В затылок ему с размаху воткнули заржавленный лом, пару раз провернули и выдернули, а затем для полноты ощущений залили в образовавшееся отверстие расплавленный свинец…

На самом деле все произошло проще – в разгар работы «балалайку» грубо выдрали из разъема, и Апач это прекрасно понимал.

Наноэкраны, имплантированные в сетчатку, погасли, Апач стал слеп. Открывать глаза и познавать мир древним способом, данным не то природой, не то богом, совершенно не хотелось… Хотелось вернуться туда, во двор замка, на поле выигранной битвы, еще раз взглянуть на трупы поверженных врагов и…

Проклятье! Фитиль! Боеголовки!

Апач рывком поднял веки.

– Очухался, земноводное? Добро пожаловать в реальный мир, у нас тут весело.

Ломщик не понял, кто обратился к нему на правильном английском, совершенно не похожем на тот гибрид датского, английского и арабского, что использовался для общения в команде Геллуэя.

Мелькнула мысль, что английские слова вырываются из широко распахнутого рта Фигаро. Но тот уже не был способен к разговорам – трудно говорить, когда во лбу красуется пулевое отверстие, а содержимое черепной коробки огромной мерзкой кляксой расползлось по подголовнику и спинке кресла…

Чужаки подбили «Гепард» и ворвались внутрь машины?

Апач повел взглядом по сторонам. Труп, еще труп… Из десантного отсека торчали ноги в высоких ботинках и камуфляжных брюках, не стоило гадать, жив ли их обладатель… В «Гепарде» остро пахло сгоревшим порохом.

Гораздо больше, чем вид свежезастреленных мертвецов, Апача потряс еще один «труп», лежавший на консоли, – раскуроченный, вдребезги разбитый чем-то тяжелым «раллер». Ломщик смотрел на него, как смотрит отец на тело умершего сына, смотрел, позабыв обо всем…

– Как видишь, у нас незапланированные потери, – глумливо произнес тот же голос. – Только мы с тобой и уцелели.

Апач попытался повернуть голову и не смог. Оттолкнулся от пола ногой, повернулся вместе с вращающимся креслом и увидел – к нему обращался Геллуэй.

Что за ерунда… на нормальном английском этот отморозок не говорил… или скрывал?..

Секунду спустя лингвистическая загадка перестала волновать Апача. Владел Геллуэй английским или нет, стало не важным. Главное, что он владел «дыроделом» изрядного калибра, и ствол был направлен прямиком на ломщика. Чужаки сюда не врывались, понял Апач. Всех убил Геллуэй. Из этой вот самой пушки.

– Ребята умерли быстро, – сказал Геллуэй. – Они заслужили… А ты – нет. В детстве я ловил тритонов, надувал их через соломинку и бросал обратно в пруд. Смешно было смотреть, как барахтаются они, пытаются нырнуть и тут же всплывают обратно, и вид у них глупый-глупый… Такой же, как сейчас у тебя.

Подвижность возвращалась, Апач попробовал повернуть голову, получилось, поглядел на руку – предплечье болело все сильнее. Так и есть, «ежик» сорван со своего места, ранки саднят и кровоточат… Но других повреждений вроде бы нет. А значит, можно сыграть с Геллуэем в свою игру. Выложить на стол самый старший козырь в колоде.

Времени оставалось мало, и ломщик решил обойтись без вводных слов:

– Боеголовки в режиме самоуничтожения. До взрыва меньше получаса. Чтобы остановить процесс отсюда, – Апач кивнул на бортовой процессор «Гепарда», – мне потребуется пять минут. Но сначала предлагаю обсудить проблему гарантий.

– Вот моя гарантия, – помахал «дыроделом» Геллуэй. – Голову тебе разнесет гарантированно.

Не поверил… Принял за блеф…

– Ты не понял, идиот?! Все взорвется к чертям! Твои деньги опять сгорят, а ты, даже если врубишь сейчас полный газ, все равно скоро сдохнешь от лучевки!

– Вот беда… Не шуми так, земноводное. Я все знаю. До взрыва двадцать семь минут и сорок две секунды. Сорок одна… Сорок…

Геллуэй проделал несколько манипуляций с кнопками пульта, и на второй экран стала выводиться та же информация, что он видел на своем, командирском…

Диспетчер задач главного компьютера «Истанбула». Строки быстро мелькали, но поверх них светилась ярко-красная иконка с цифрами обратного отсчета.

Апач ничего не понял. Ровным счетом ничего… Зайти отсюда в диспетчер задач – не самая сложная техническая проблема, но только не для Геллуэя, всегда относившегося и к компьютерам, и к программам с какой-то подчеркнутой, демонстративной брезгливостью…

Или все это было маской? Наряду с незнанием английского?

– Отключить самоуничтожение ты не сможешь, – произнес Апач с уверенностью, хотя не был уже уверен ни в чем. – Надо влезать в машинные коды. Так что предлагаю договориться. А для начала отдай мне свою пушку.

– У меня есть встречное предложение. Вот какое!

«Дыродел» дважды оглушительно грохнул. Апач съежился в кресле, удивляясь, что ему до сих пор не больно. Но пули полетели не в него, обе ударили в процессор, снятый со спасательной капсулы «Истанбула». Внутри изуродованного корпуса проскакивали искры, пахло горелой изоляцией. Оба экрана светились мертвыми синими пятнами. Связь с сетью крейсера утратилась, и никакой технический гений не смог бы восстановить ее за оставшееся до взрыва время…

Геллуэй удовлетворенно оглядел останки процессора и сказал:

– Так вот, предложение… Попробуй добраться до «Истанбула» и там разобраться с машинными кодами. Если повезет, успеешь. Не повезет – будет что рассказать на Страшном суде, не каждому довелось побывать в эпицентре ядерного взрыва.

Геллуэй окончательно спятил – других версий происходящего у ломщика уже не осталось, но и эта казалась весьма шаткой. Больно уж странные симптомы: знание английского и навыки системного машиниста еще полбеды, но полное безразличие к деньгам, к большим деньгам, способным обеспечить на всю жизнь? Это у Геллуэя-то, без сомнений и терзаний убивавшего за лишнюю тысячу динаров? Проще было поверить, что у отморозка имелся тщательно скрываемый брат-близнец, воспитанный совсем в иных принципах. Прятался всю дорогу в грузовом отсеке, а теперь вот выскочил и начал убивать…

Геллуэй, не обращая больше внимания на ломщика, вынул из пульта чип, активизирующий ходовые и боевые системы «Гепарда», засунул его в нагрудный карман, начал вылезать в верхний люк… Апач понял, что добираться до «Истанбула» ему придется на своих двоих. Но всё равно шансы неплохие. Среди вещей ломщика лежал вспомогательный комп – простенький, на одном «поплавке», но если подключить его к какой-нибудь периферийной системе крейсера… Апач начал расстегивать ремни, фиксировавшие его в кресле.

– Совсем забыл, – жизнерадостно сказал Геллуэй, возвращаясь. – Стартовое условие нашей игры – минус пятьдесят к способности передвигаться.

Он быстро вскинул «дыродел», выстрелил и снова полез наверх.

Боль была адская, лишь остававшийся в крови наркотик не позволил Апачу потерять сознание от болевого шока. Нога чуть выше колена превратилась в мешанину из окровавленной плоти, наружу торчали белые обломки костей. Кровь хлынула пару мгновений спустя, хлынула обильно, будто из перерубленного шланга.

Можно было попытаться хоть что-то сделать. Наложить жгут, например, и заживо сгореть во время безнадежной попытки доползти до «Истанбула». Вместо этого Апач с размаху ударился головой о переборку, отделявшую десантный отсек от кабины. Затем еще раз, сильнее. Потерять сознание, уйти из дикого кошмара в реальный мир поверженных чудовищ и пылающих замков…

Тонкая переборка сотрясалась, из разбитой головы ломщика струилась кровь, перед глазами плыли огненные круги… Сознание он потерял лишь десять минут спустя, обессилев от кровопотери.

15. Крестовый поход Робинзона

Голова буквально раскалывалась от боли, и Алька понял, что жив, у мертвых головы не болят… Никакой радости осознание этого факта не доставило.

Он открыл глаза и увидел зеленевшую совсем рядом свежую майскую травку и желтый цветок мать-и-мачехи. Над цветком жужжал крупный шмель, пытался пристроиться на венчике, но тонкий стебелек сгибался под весом насекомого, и ему никак не удавалось удержаться. Алька наблюдал за попытками шмеля самым внимательным образом, словно ничего важнее в мире не осталось. Вспоминать все случившееся совершенно не хотелось. Просто лежать, просто смотреть на траву, на шмеля…

Раздосадованный шмель улетел. Алька машинально проводил его взглядом, чуть повернув голову, и застонал – простейшее движение оказалось крайне болезненным.

Где-то рядом встревоженно заугукала Анжела…

Подняться на ноги Алька смог лишь под вечер. Все тело ломило, ноги подкашивались, голова отзывалась на каждый шаг, на любое движение тягучей болью… Он уже понял, что «благородие» не стал стрелять, приложил чуть выше виска рукоятью «дыродела». Едва ли пожалел, скорее просто не хотел лишать барона рабочих рук, учтенных и переписанных.

Деду Матвею досталось куда сильнее от кулаков и подкованных сапог подчиненных «благородия». Могли и насмерть запинать, войдя во вкус, но вернувшийся начальник прекратил экзекуцию.

Однако деду и без того хватило… Лежал под навесом, встать не мог, надрывно кашлял, прижимая ко рту тряпицу. На тряпице оставались кровавые пятнышки. Ребра сломаны или по меньшей мере треснули… Наверное, дед смог бы отлежаться, поправиться, но Альку поразил его взгляд – потухший, мертвый. С таким взглядом на поправку не идут. Таким взглядом смотрят туда, за край нашей жизни…

Пошатываясь, Алька побрел к тайнику. Вдруг пустой? У «благородия» нюх прямо-таки собачий, ожидать всего можно… Раздвинул кусты у дальнего фундамента, засовывал руку в открывшееся узкое отверстие медленно, осторожно – на тот случай, если норку приглядела для жилья какая-нибудь зверушка с острыми зубами, а то и змея.

Ни зверушка, ни змея на пальцы не покусились, зато ружье оказалось на месте, Алька нащупал ствол сквозь несколько слоев пленки и промасленных тряпок. Доставать не стал, вернулся к деду.

К вечеру похолодало, и Матвей с помощью Анжелы кое-как перебрался в хибарку, на лежанку.

– Дашь ружье? – сказал Алька с порога.

А для себя уже решил: если не даст, взять без разрешения. Но сначала лучше все-таки спросить, а то не по-людски получается, словно у «благородия» и его подручных.

Старик молчал. Дышал тяжело – на выдохе раздавался еле слышный, но неприятный свистящий звук, завершавшийся каким-то побулькиванием.

– Уходишь? – заговорил наконец дед Матвей.

– Да.

– К замку, сталбыть?

– Да.

Он намеренно отвечал коротко, односложно. Ничего объяснять не хотелось. И слушать, как его будут сейчас переубеждать, не хотелось. Алька и без того знал, что затеял дело дурное, глупое. Не просто смертью грозящее… Оно само смерть и есть в самом натуральном виде. Ну так и не отговаривайте! Потому как жить все равно незачем…

Но дед, похоже, очень хорошо все понял. Отговаривать не стал. Долго молчал, посвистывая-побулькивая. Потом заговорил – коротенькими фразами, после которых делал долгие паузы, иначе не получалось, начинал кашлять.

– Иди… И ружье бери… Патронов еще десяток… Кроме тех, что в тайнике… В хлеву, под крышей… Слева, сталбыть… Хорошие, с черным порохом… Не подведут… Анжелке скажи… Чтоб картофь сварила… Семенную, что уж теперь… И сырой возьми… Сколько снесешь… Я ведь эту картофь… Всю жизнь растил… В агрофирме… Для верхолазов сучьих… В ресторанах жрали… С парной телятиной… Настоящей, не соевой… Думал, хоть под конец… Для себя… Не судьба, сталбыть… Но барону подделанному… Растить не буду…

Он замолчал и все-таки раскашлялся, прижал тряпку ко рту. Алька стоял и не знал, что сказать.

– Иди, – махнул рукой дед, прокашлявшись. – Если вдруг… Жить останешься… Анжелку пристрой, не забудь… Сгинет здесь… Иди!

– Прощай… – сказал Алька.

Так говорят покойнику над свежей могилой.

– Прощай и ты… Иди, время дорого.

Час спустя Алька покинул деревушку, название которой узнать так и не довелось. Пошагал тропинкой, ведущей к Ибрагиму. Поклажа не тяготила – ружье, патроны, нож, спички и горстка соли в тряпице… Да еще два десятка семенных картофелин, сырых. Что он успеет их испечь и съесть, Алька сильно сомневался.

16. Последний кладоискатель

Человек, совсем недавно бывший Геллуэем, стоял на вершине холма. В «дыроделе» остались два патрона, но он решил досмотреть спектакль до конца.

Мысли, воспоминания, навыки и умения прежнего Геллуэя никуда не подевались, но многое нынешнему, обновленному Геллуэю казалось смешным и странным. Глупая погоня за деньгами, непонятное желание тащить куда-то боеголовки, которые можно прекраснейшим образом взорвать прямо здесь… Красивое будет зрелище, наверняка красивее, чем на всех кадрах хроники, что доводилось видеть…

Он стоял на скальном обломке, покрытом ракушечником, – расставив ноги, скрестив руки на груди, – словно памятник самому себе, Геллуэю-Разрушителю. Неотрывно смотрел на крейсер, боясь пропустить самый первый момент, самое начало превращения стальной громадины в испепеляющую плазму.

Когда таймер на наноэкране в уголке глаза отсчитывал самые последние секунды, Геллуэй вдруг усомнился: что-то не так, что-то неправильное с ним происходит… А потом крейсер мгновенно превратился в огромную яростную вспышку. Она заполнила весь мир и выжгла глаза Геллуэя. Он, уже слепой, шагнул – или ему показалось, что шагнул – вперед, к огненным воротам, наверняка ведущим в неведомые и чудесные миры…

Испепеляющее пламя сожгло Геллуэя и покатилось дальше…