Пушкин за 30 минут. Отрывок из драмы «Борис Годунов» (И. В. Мельников)

Вот и фонтан; она сюда придет.

Я, кажется, рожден не боязливым;

Перед собой вблизи видал я смерть,

Пред смертию душа не содрогалась.

Мне вечная неволя угрожала,

За мной гнались – я духом не смутился

И дерзостью неволи избежал.

Но что ж теперь теснит мое дыханье?

Что значит сей неодолимый трепет?

Иль это дрожь желаний напряженных?

Нет – это страх. День целый ожидал

Я тайного свидания с Мариной,

Обдумывал все то, что ей скажу,

Как обольщу ее надменный ум,

Как назову московскою царицей, –

Но час настал – и ничего не помню.

Не нахожу затверженных речей;

Любовь мутит мое воображенье…

Но что-то вдруг мелькнуло… шорох… тише…

Нет, это свет обманчивой луны,

И прошумел здесь ветерок.

Царевич!

Она!.. Вся кровь во мне остановилась.

Димитрий! Вы?

Волшебный, сладкий голос!

Ты ль наконец? Тебя ли вижу я,

Одну со мной, под сенью тихой ночи?

Как медленно катился скучный день!

Как медленно заря вечерня гасла!

Как долго ждал во мраке я ночном!

Часы бегут, и дорого мне время –

Я здесь тебе назначила свиданье

Не для того, чтоб слушать нежны речи

Любовника. Слова не нужны. Верю,

Что любишь ты; но слушай: я решилась

С твоей судьбой и бурной и неверной

Соединить судьбу мою; то вправе

Я требовать, Димитрий, одного:

Я требую, чтоб ты души своей

Мне тайные открыл теперь надежды,

Намеренья и даже опасенья;

Чтоб об руку с тобой могла я смело

Пуститься в жизнь – не с детской слепотой,

Не как раба желаний легких мужа,

Наложница безмолвная твоя,

Но как тебя достойная супруга,

Помощница московского царя.

О, дай забыть хоть на единый час

Моей судьбы заботы и тревоги!

Забудь сама, что видишь пред собой

Царевича. Марина! зри во мне

Любовника, избранного тобою,

Счастливого твоим единым взором.

О, выслушай моления любви,

Дан высказать все то, чем сердце полно.

Не время, князь. Ты медлишь – и меж тем

Приверженность твоих клевретов стынет,

Час от часу опасность и труды

Становятся опасней и труднее,

Уж носятся сомнительные слухи,

Уж новизна сменяет новизну;

А Годунов свои приемлет меры…

Что Годунов? во власти ли Бориса

Твоя любовь, одно мое блаженство?

Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно

На трон его, на царственную власть.

Твоя любовь… что без нее мне жизнь,

И славы блеск, и русская держава?

В глухой степи, в землянке бедной – ты,

Ты заменишь мне царскую корону,

Твоя любовь…

Стыдись; не забывай

Высокого, святого назначенья:

Тебе твой сан дороже должен быть

Всех радостей, всех обольщений жизни,

Его ни с чем не можешь ты равнять.

Не юноше кипящему, безумно

Плененному моею красотой,

Знай: отдаю торжественно я руку

Наследнику московского престола,

Царевичу, спасенному судьбой.

Не мучь меня, прелестная Марина,

Не говори, что сан, а не меня

Избрала ты. Марина! ты не знаешь,

Как больно тем ты сердце мне язвишь –

Как! ежели… о страшное сомненье! –

Скажи: когда б не царское рожденье

Назначила слепая мне судьба;

Когда б я был не Иоаннов сын,

Не сей давно забытый миром отрок, –

Тогда б… тогда б любила ль ты меня?..

Димитрий ты и быть иным не можешь;

Другого мне любить нельзя.

Нет! полно:

Я не хочу делиться с мертвецом

Любовницей, ему принадлежащей.

Нет, полно мне притворствовать! скажу

Всю истину; так знай же: твой Димитрий

Давно погиб, зарыт – и не воскреснет;

А хочешь ли ты знать, кто я таков?

Изволь, скажу: я бедный черноризец;

Монашеской неволею скучая,

Под клобуком, свой замысел отважный

Обдумал я, готовил миру чудо –

И наконец из келии бежал

К украинцам, в их буйные курени,

Владеть конем и саблей научился;

Явился к вам; Димитрием назвался

И поляков безмозглых обманул.

Что скажешь ты, надменная Марина?

Довольна ль ты признанием моим?

Что ж ты молчишь?

О стыд! о горе мне!

Куда завлек меня порыв досады!

С таким трудом устроенное счастье

Я, может быть, навеки погубил.

Что сделал я, безумец? –

Вижу, вижу:

Стыдишься ты не княжеской любви.

Так вымолви ж мне роковое слово;

В твоих руках теперь моя судьба,

Реши: я жду

Встань, бедный самозванец.

Не мнишь ли ты коленопреклоненьем,

Как девочки доверчивой и слабой

Тщеславное мне сердце умилить?

Ошибся, друг: у ног своих видала

Я рыцарей и графов благородных;

Но их мольбы я хладно отвергала

Не для того, чтоб беглого монаха…

Не презирай младого самозванца;

В нем доблести таятся, может быть,

Достойные московского престола,

Достойные руки твоей бесценной…

Достойные позорной петли, дерзкий!

Виновен я; гордыней обуянный,

Обманывал я бога и царей,

Я миру лгал; но не тебе, Марина,

Меня казнить; я прав перед тобою.

Нет, я не мог обманывать тебя.

Ты мне была единственной святыней,

Пред ней же я притворствовать не смел.

262

Любовь, любовь ревнивая, слепая,

Одна любовь принудила меня

Все высказать.

Чем хвалится, безумец!

Кто требовал признанья твоего?

Уж если ты, бродяга безымянный,

Мог ослепить чудесно два народа,

Так должен уж по крайней мере ты

Достоин быть успеха своего

И свой обман отважный обеспечить

Упорною, глубокой, вечной тайной.

Могу ль, скажи, предаться я тебе,

Могу ль, забыв свой род и стыд девичий,

Соединить судьбу мою с твоею,

Когда ты сам с такою простотой,

Так ветрено позор свой обличаешь?

Он из любви со мною проболтался!

Дивлюся: как перед моим отцом

Из дружбы ты доселе не открылся,

От радости пред нашим королем

Или еще пред паном Вишневецким

Из верного усердия слуги.

Клянусь тебе, что сердца моего

Ты вымучить одна могла признанье.

Клянусь тебе, что никогда, нигде,

Ни в пиршестве за чашею безумства,

Ни в дружеском, заветном разговоре,

Ни под ножом, ни в муках истязаний

Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.

Клянешься ты! итак, должна я верить –

О, верю я! – но чем, нельзя ль узнать,

Клянешься ты? не именем ли бога,

Как набожный приимыш езуитов?

Иль честию, как витязь благородный,

Иль, может быть, единым царским словом,

Как царский сын? не так ли? говори.

Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла,

Вокруг меня народы возмутила

И в жертву мне Бориса обрекла –

Царевич я. Довольно, стыдно мне

Пред гордою полячкой унижаться. –

Прощай навек. Игра войны кровавой,

Судьбы моей обширные заботы

Тоску любви, надеюсь, заглушат.

О как тебя я стану ненавидеть,

Когда пройдет постыдной страсти жар!

Теперь иду – погибель иль венец

Мою главу в России ожидает,

Найду ли смерть, как воин в битве честной,

Иль как злодей на плахе площадной,

Не будешь ты подругою моею,

Моей судьбы не разделишь со мною;

Но – может быть, ты будешь сожалеть

Об участи, отвергнутой тобою.

А если я твой дерзостный обман

Заранее пред всеми обнаружу?

Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?

Что более поверят польской деве,

Чем русскому царевичу? – Но знай,

Что ни король, ни папа, ни вельможи

Не думают о правде слов моих.

Димитрий я иль нет – что им за дело?

Но я предлог раздоров и войны.

Им это лишь и нужно, и тебя,

Мятежница! поверь, молчать заставят.

Прощай.

Постой, царевич. Наконец

Я слышу речь не мальчика, но мужа.

С тобою, князь, она меня мирит.

Безумный твой порыв я забываю

И вижу вновь Димитрия. Но – слушай:

Пора, пора! проснись, не медли боле;

Веди полки скорее на Москву –

Очисти Кремль, садись на трон московский,

Тогда за мной шли брачного посла;

Но – слышит бог – пока твоя нога

Не оперлась на тронные ступени,

Пока тобой не свержен Годунов,

Любви речей не буду слушать я.

Нет – легче мне сражаться с Годуновым

Или хитрить с придворным езуитом,

Чем с женщиной – черт с ними; мочи нет.

И путает, и вьется, и ползет,

Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.

Змея! змея! – Недаром я дрожал.

Она меня чуть-чуть не погубила.

Но решено: заутра двину рать.

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!

Мороз и солнце; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный –

Пора, красавица, проснись:

Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроры,

Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,

На мутном небе мгла носилась;

Луна, как бледное пятно,

Сквозь тучи мрачные желтела,

И ты печальная сидела –

А нынче… погляди в окно:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском

Озарена. Веселым треском

Трещит затопленная печь.

Приятно думать у лежанки.

Но знаешь: не велеть ли в санки

Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня.

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты,

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Как молодой повеса ждет свиданья

С какой-нибудь развратницей лукавой

Иль дурой, им обманутой, так я

Весь день минуты ждал, когда сойду

В подвал мой тайный, к верным сундукам.

Счастливый день! могу сегодня я

В шестой сундук (в сундук еще неполный)

Горсть золота накопленного всыпать.

Не много, кажется, но понемногу

Сокровища растут. Читал я где-то,

Что царь однажды воинам своим

Велел снести земли по горсти в кучу,

И гордый холм возвысился – и царь

Мог с вышины с весельем озирать

И дол, покрытый белыми шатрами,

И море, где бежали корабли.

Так я, по горсти бедной принося

Привычну дань мою сюда в подвал,

Вознес мой холм – и с высоты его

Могу взирать на все, что мне подвластно.

Что не подвластно мне? как некий демон

Отселе править миром я могу;

Лишь захочу – воздвигнутся чертоги;

В великолепные мои сады

Сбегутся нимфы резвою толпою;

И музы дань свою мне принесут,

И вольный гений мне поработится,

И добродетель и бессонный труд

Смиренно будут ждать моей награды.

Я свистну, и ко мне послушно, робко

Вползет окровавленное злодейство,

И руку будет мне лизать, и в очи

Смотреть, в них знак моей читая воли.

Мне всё послушно, я же – ничему;

Я выше всех желаний; я спокоен;

Я знаю мощь мою: с меня довольно

Сего сознанья…

Кажется, не много,

А скольких человеческих забот,

Обманов, слез, молений и проклятий

Оно тяжеловесный представитель!

Тут есть дублон старинный…. вот он. Нынче

Вдова мне отдала его, но прежде

С тремя детьми полдня перед окном

Она стояла на коленях воя.

Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,

Притворщица не трогалась; я мог бы

Ее прогнать, но что-то мне шептало,

Что мужнин долг она мне принесла

И не захочет завтра быть в тюрьме.

А этот? этот мне принес Тибо –

Где было взять ему, ленивцу, плуту?

Украл, конечно; или, может быть,

Там на большой дороге, ночью, в роще…

Да! если бы все слезы, кровь и пот,

Пролитые за все, что здесь хранится,

Из недр земных все выступили вдруг,

То был бы вновь потоп – я захлебнулся б

В моих подвалах верных. Но пора.

(Хочет отпереть сундук.)

Я каждый раз, когда хочу сундук

Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.

Не страх (о нет! кого бояться мне?

При мне мой меч: за злато отвечает

Честной булат), но сердце мне теснит

Какое-то неведомое чувство…

Нас уверяют медики: есть люди,

В убийстве находящие приятность.

Когда я ключ в замок влагаю, то же

Я чувствую, что чувствовать должны

Они, вонзая в жертву нож: приятно

И страшно вместе.

(Отпирает сундук.)

Вот мое блаженство!

(Всыпает деньги.)

Ступайте, полно вам по свету рыскать,

Служа страстям и нуждам человека.

Усните здесь сном силы и покоя,

Как боги спят в глубоких небесах…

Хочу себе сегодня пир устроить:

Зажгу свечу пред каждым сундуком,

И все их отопру, и стану сам

Средь них глядеть на блещущие груды.

(Зажигает свечи и отпирает сундуки один за другим.)

Я царствую!.. Какой волшебный блеск!

Послушна мне, сильна моя держава;

В ней счастие, в ней честь моя и слава!

Я царствую… но кто вослед за мной

Приимет власть над нею? Мой наследник!

Безумец, расточитель молодой,

Развратников разгульных собеседник!

Едва умру, он, он! сойдет сюда

Под эти мирные, немые своды

С толпой ласкателей, придворных жадных.

Украв ключи у трупа моего,

Он сундуки со смехом отопрет.

И потекут сокровища мои

В атласные дырявые карманы.

Он разобьет священные сосуды,

Он грязь елеем царским напоит –

Он расточит… А по какому праву?

Мне разве даром это все досталось,

Или шутя, как игроку, который

Гремит костьми да груды загребает?

Кто знает, сколько горьких воздержаний,

Обузданных страстей, тяжелых дум,

Дневных забот, ночей бессонных мне

Все это стоило? Иль скажет сын,

Что сердце у меня обросло мохом,

Что я не знал желаний, что меня

И совесть никогда не грызла, совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый, эта ведьма,

От коей меркнет месяц и могилы

Смущаются и мертвых высылают?..

Нет, выстрадай сперва себе богатство,

А там посмотрим, станет ли несчастный

То расточать, что кровью приобрел.

О, если б мог от взоров недостойных

Я скрыть подвал! о, если б из могилы

Прийти я мог, сторожевою тенью

Сидеть на сундуке и от живых

Сокровища мои хранить, как ныне!..