Руслан и Людмила (1820)
Эта поэма повествует о любви, отваге и мужестве, о предательстве и волшебстве. Разлученные возлюбленные – Руслан и Людмила после долгих испытаний вновь обретают друг друга. Поэма начинается с того, что после свадьбы, прямо с брачного ложа у молодого мужа князя Руслана украдена жена – Людмила. Похититель неизвестен; позже выясняется, что это коварный волшебник Черномор. На поиски красавицы устремляются Руслан и три его соперника – Рогдай, Ратмир и Фарлаф. Князь Владимир, отец Людмилы, обещал отдать спасителю свою дочь в жены (в наказание Руслану, который ее не уберег) и полцарства.
Разлученные Руслан и Людмила идут к воссоединению через испытания. Для Руслана это встреча с головой богатыря, битва с вероломным Рогдаем, который решил, убив соперника, освободить себе путь к сердцу красавицы, схватка с Черномором. Преодолевает Руслан и время, а его со дня разлуки прошло немало – осень, зима… Он преодолевает даже собственную… смерть от руки Фарлафа, наученного колдуньей Наиной! Воскрешенный волшебником-финном, Руслан дает бой печенегам. Последнее препятствие, разделяющее его с любимой, – волшебный сон – Руслан преодолевает с легкостью.
Людмилу также ждут испытания: заточение в замке старого Черномора, его притязания, от которых она спаслась, завладев шапкой-невидимкой, волшебный сон.
Преодолеть все препятствия на пути к счастью героям помогают волшебные герои и волшебные предметы: старец финн (волшебник), меч, способный убить Черномора, живая и мертвая вода, кольцо, шапка-невидимка.
Юный Пушкин начал работать над поэмой «Руслан и Людмила» в Лицее. Согласно программным установкам литературного общества «Арзамас» русская литература должна была создать национальную богатырскую поэму. После публикации поэмы в мае 1820 года разгорелись споры по поводу языка «Руслана и Людмилы». Хранящий следы французских приемов стихосложения (как известно, первые стихотворные опыты Пушкина были именно на французском, который он знал превосходно), язык поэмы содержит и просторечия, и фольклорные обороты, что вызвало критику – юный талантливый поэт снижал высокий канон жанра поэмы!
Отрывки из поэмы «Руслан и Людмила»
Посвящение
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть украдкой,
На песни грешные мои.
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…
Песнь первая. Рассказ старца
Руслан на мягкий мох ложится
Пред умирающим огнем;
Он ищет позабыться сном,
Вздыхает, медленно вертится…
Напрасно! Витязь наконец:
«Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я душою,
И сон не в сон, как тошно жить.
Позволь мне сердце освежить
Твоей беседою святою.
Прости мне дерзостный вопрос.
Откройся: кто ты, благодатный,
Судьбы наперсник непонятный?
В пустыню кто тебя занес?»
Вздохнув с улыбкою печальной,
Старик в ответ: «Любезный сын,
Уж я забыл отчизны дальной
Угрюмый край. Природный финн,
В долинах, нам одним известных,
Гоняя стадо сел окрестных,
В беспечной юности я знал
Одни дремучие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бедности забавы.
Но жить в отрадной тишине
Дано не долго было мне.
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
18
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней – и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.
Умчалась года половина;
Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Но робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
«Пастух, я не люблю тебя!»
И всё мне дико, мрачно стало:
Родная куща, тень дубров,
Веселы игры пастухов –
Ничто тоски не утешало.
В уныньи сердце сохло, вяло.
И наконец задумал я
Оставить финские поля;
Морей неверные пучины
С дружиной братской переплыть
И бранной славой заслужить
Вниманье гордое Наины.
Я вызвал смелых рыбаков
Искать опасностей и злата.
Впервые тихий край отцов
Услышал бранный звук булата
И шум немирных челноков.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой бесстрашных земляков;
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровию врагов.
Молва неслась: цари чужбины
Страшились дерзости моей;
19
Их горделивые дружины
Бежали северных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побежденными садились
За дружелюбные пиры.
Но сердце, полное Наиной,
Под шумом битвы и пиров,
Томилось тайною кручиной,
Искало финских берегов.
Пора домой, сказал я, други!
Повесим праздные кольчуги
Под сенью хижины родной.
Сказал – и весла зашумели;
И, страх оставя за собой,
В залив отчизны дорогой
Мы с гордой радостью влетели.
Сбылись давнишние мечты,
Сбылися пылкие желанья!
Минута сладкого свиданья,
И для меня блеснула ты!
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным;
Но дева скрылась от меня,
Примолвя с видом равнодушным:
«Герой, я не люблю тебя!»
К чему рассказывать, мой сын,
Чего пересказать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.
Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Все слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.
И я, любви искатель жадный,
Решился в грусти безотрадной
Наину чарами привлечь
И в гордом сердце девы хладной
Любовь волшебствами зажечь.
Спешил в объятия свободы,
В уединенный мрак лесов;
И там, в ученье колдунов,
Провел невидимые годы.
Настал давно желанный миг,
И тайну страшную природы
Я светлой мыслию постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.
В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов – и в тьме лесной
Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Земля вздрогнула под ногой…
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье всё еще не верил
И вдруг заплакал, закричал:
«Возможно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Расстался я с душой и с милой?
Давно ли?..» «Ровно сорок лет, –
Был девы роковой ответ, –
Сегодня семьдесят мне било.
Что делать, – мне пищит она, –
Толпою годы пролетели.
Прошла моя, твоя весна –
Мы оба постареть успели.
Но, друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что в старину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!»
И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею.
Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви…
Приди в объятия мои…
О милый, милый! умираю…»
И между тем она, Руслан,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем – я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Она вослед: «О, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И презираешь – вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной…
Изменник, изверг! о позор!
Но трепещи, девичий вор!»
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя поздное любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
На Юге (1820-1824)
Юный Пушкин никогда не боялся проявлять свою гражданскую позицию, за что частенько страдал. Гордо подняв голову после победы над Наполеоном, русское национальное самосознание было наполнено идеями гражданской свободы и политического радикализма. Стихи Пушкина были пронизаны этими настроениями. «Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает» – таково было решение царя Александра I. Благо, у Пушкина было много друзей, которые приняли участие в его судьбе, и в итоге вместо Сибири Пушкина сослали на юг. Официально это был перевод по службе в г. Екатеринославль под начало генерала И.Н. Инзова.
Служебным рвением Пушкин не отличался. С первых дней в Екатеринославле он заскучал, а кроме того – простудился, искупавшись в Днепре. Для излечения и увеселения друзья (семья Раевских) взяли его в путешествие на Кавказские воды.
Почти все лето 1820 г. Пушкин прожил на Кавказе, где начал поэму «Кавказский пленник». Далее с семьей Раевских через Тамань, Керчь, Феодосию Пушкин прибыл морем в Гурзуф и провел там три недели: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом…» (из письма Дельвигу).
Вскоре через Георгиевский монастырь и Бахчисарай Пушкин отправился в Симферополь и далее в Кишинев, ибо туда переехала канцелярия Инзова. Начальник Пушкина, генерал Инзов, относился к нему с отеческой теплотой и не занимал его поручениями. Стиль его «воспитания» был таков: за проступки поэта он сажал того под арест, а потом являлся с бутылкой вина для отеческого увещевания. Живя на квартире у того же Инзова, поэт выезжал оттуда в Киев, с. Каменку, в Одессу, Аккерман, Бендеры, Измаил.
Южные поэмы Пушкина:
• «Кавказский пленник» (1820-1821);
• «Братья – разбойники» (1822);
• «Бахчисарайский фонтан» (1821-1823);
• «Цыганы» (1824).
В Кишиневе же была написана поэма «Гаврилиада», а также начат роман в стихах «Евгений Онегин».
В селе Каменка Пушкин сблизился с членами тайного общества, будущими «декабристами». В Кишиневе был принят в масонскую ложу «Овидий».
В июле 1823 г. Пушкин переехал в Одессу, так как был переведен по службе к наместнику Новороссийского края графу М.С. Воронцову. Пестрое общество и развлечения Одессы очень нравились Пушкину. А вот служебные отношения с Воронцовым складывались плохо, взаимопонимания не было. Воронцов знал, что талантливый поэт послан на юг, удалён из столицы не в наказание, а с «воспитательной» целью. Слишком уж неосмотрительно он вел себя, непочтительно по отношению к властям. Для Воронцова поэт, знавший себе цену и ставящий себя очень высоко, также был возмутителем устоев и нарушителем приличий, хотя Воронцов относился к Пушкину предельно вежливо. В отчетах Воронцов несколько раз высказал мнение, что не видит смысла пребывания Пушкина в Одессе, и сложилось так, что Пушкин вновь был переведен, на сей раз в имение его матери село Михайловское Псковской губернии.
Здесь поэт вновь оказался под надзором властей, да еще и на поруках родителей. Он почувствовал себя связанным по рукам и ногам и даже просил заменить ему псковскую ссылку тьрьмой… но вскоре успокоился, вняв словам друзей. Он осознал и выгоды своего «заключения» вдали от светских развлечений: здесь условия позволили ему закончить роман «Евгений Онегин». Пушкин наблюдал за помещичьей жизнью своих друзей и соседей из села Тригорского, эти впечатления отразились в романе, который считается энциклопедией тогдашней русской жизни.
В псковский период своей жизни Пушкин вновь, как и в детстве, общается с крестьянами, своей няней Ариной Родионовной, наслаждается картинами русской природы, возвращаясь к своим корням.
По признанию самого поэта, в Михайловском изменился его творческий метод. От романтизма первых лет молодости он перешел к «романтизму истинному» (реализм).
В Михайловском созданы:
• деревенские главы романа «Евгений Онегин»;
• трагедия «Борис Годунов»;
• поэма «Граф Нулин»;
• окончание поэмы «Цыганы»;
• стихотворения: «Деревня», «Подражания Корану», «Пророк», «Вакхическая песня», «Я помню чудное мгновенье…», «Вновь я посетил…» и др.
В Михайловском, где жили его предки, Пушкину хорошо творилось. Казалось, родная земля подпитывала его.
Вскоре умер царь Александр I, и в судьбе Пушкина наступили большие перемены. Новый царь Николай I вызвал срочно поэта в Москву, разрешил жить, где он захочет, и взял на себя лично цензуру его произведений. Жесткая цензура увеличивала сроки издания его сочинений, что немало заботило Пушкина, так как гонорары были единственным источником его дохода.
Пушкин по-прежнему лишен свободы передвижения: ему отказано в поездке на Кавказ (в действующую армию), в поездке за границу. До 1831 г. он живет то в Москве, то в Петербурге.
Зимний вечер (1825)
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя: где же кружка?
Сердцу будет веселей.