Пушкинский круг. Легенды и мифы. Глава I. Геометрия круга (Н. А. Синдаловский, 2012)

Благодаря научному пушкиноведению, которое в России, и в первую очередь в Петербурге, стало стремительно формироваться едва ли не сразу после гибели поэта, в общий речевой обиход очень скоро вошли такие, теперь уже ставшие привычными, понятия, как «Пушкинский выпуск», «Пушкинский лицей», «Пушкинский век», «Пушкинская пора», «Пушкинская эпоха», «Пушкинский Петербург» и так далее. Особенное признание широкого читателя эти лексемы получили после того, как одна за другой стали выходить в свет научные и популярные книги, авторы которых использовали их в качестве заголовков. Самым универсальным из них стал «Пушкинский Петербург». Но надо признать, что этот фразеологизм, несмотря на его очевидную и широту, и глубину (как, впрочем, и все остальные), относится к более или менее конкретным событиям и явлениям, строго ограниченным как во времени, так и в пространстве, даже если этим временем была целая эпоха, а пространством – вся Россия.

А поскольку объектом исследования А.С. Пушкин стал только после смерти, поэтому и взгляд на него, пусть даже очень глубокий и пусть даже исключительно научный, был все же в значительной степени взглядом извне, издалека, со стороны, с высоты знаний новых поколений, с уровня понимания этих поколений роли и значения Пушкина во всей истории отечественной культуры. Взгляд этот, каждый раз обогащаясь и углубляясь, корректировался и уточнялся. Вот почему каждое новое поколение читателей имело свой Пушкинский Петербург. В 1930-х годах это был «Пушкинский Петербург» А.Г. Яцевича, в 1950-х – «Пушкинский Петербург» Б.В. Томашевского, в 1980-х – «Пушкинский Петербург» А.М. и М.А. Гординых.

Между тем все перечисленные понятия, включая и «Пушкинский Петербург», имеют позднее, послепушкинское происхождение. Естественно, при жизни поэта ни первый лицейский выпуск, ни сам Лицей пушкинскими не назывались. Многие исследователи сходились в том, что только благодаря позднейшей славе Пушкина известность Царскосельского лицея не померкла в лучах популярности других, не менее знаменитых учебных заведений того времени.

То же самое произошло и с позднейшей репутацией современников поэта. Пушкиным мерили их духовные и моральные качества. Даже его явные враги признавали, что «из воспитанников (лицея – Н. С.) более или менее есть почти всякий Пушкин». Так высказывался в своей верноподданной записке известный общественный деятель того времени, основатель Харьковского университета В.Н. Каразин. О том, что всякий человек, хоть однажды соприкоснувшийся с Пушкиным, становился исторической личностью, писали и доброжелатели поэта. Еще один из ранних пушкиноведов А. Эфрос заметил, что «лицейское солнце обманчиво. Если оно и горит, то лишь отсвечиваясь Пушкиным». Тем более что при жизни поэта таких понятий, как, например, «Пушкинский век», не могло быть по определению. Авторитетнейший историк Н.Я. Эйдельман, говоря о второй четверти XIX века, заметил, что тогдашнее «царствование было николаевское, а эпоха пушкинская». Он отлично понимал, что одновременно с «Пушкинским Петербургом» был, например, и «Светский Петербург», и «Петербург императорский».

Мы хорошо понимаем, что многие современники Пушкина вообще остались в истории лишь исключительно благодаря ему. Одни были его близкими друзьями, другие – приятелями, третьи – случайными знакомыми, четвертые – просто жили в одно время с ним, рядом с ним. Многие из них зачастую вовсе не подозревали о важности своего существования для последующих исследователей жизни и творчества поэта. Вспомним, как писал Жуковский в письме к Бенкендорфу сразу после кончины поэта: «Что нам русским до Геккерна; кто у нас будет знать, что он когда-нибудь существовал». Однако все они так или иначе входили в орбиту существования поэта, и только потому их имена не канули в Лету, а прах их не пророс травой забвения. Кто бы теперь вспомнил, например, имя злейшего литературного врага Пушкина Фаддея Венедиктовича Булгарина, не будь он его современником. Что же касается «Светского Петербурга», то, как об этом говорит в своих комментариях к «Евгению Онегину» Ю.М. Лотман, «тема замены большого света дружеским к р у г о м (разрядка наша – Н. С.) в поэзии Пушкина отражает биографическую реальность».

В фундаментальном справочнике Л.А. Черейского «Пушкин и его окружение» представлены сведения о более чем двух с половиной тысячах современников поэта, с которыми Пушкин так или иначе соприкасался в течение всей своей недолгой жизни. Мы не претендуем на подобный всеохватный рассказ. Тем более что в этой книге речь пойдет, во-первых, только о петербуржцах и, во-вторых, только о тех из них, кто отмечен вниманием городского фольклора.

Кем же они все были при жизни поэта? Каким одним словом можно объединить всех этих людей – лицеистов и писателей, любовниц и дуэлянтов, гвардейцев и актрис, министров и царедворцев, царей и поэтов, родственников и знакомцев, друзей и врагов? Оказывается, такое слово есть. И слово это – круг. Пушкинский круг. Сегодня это понятие встречается довольно редко, да и то, пожалуй, только в лексическом сочетании «Поэты пушкинского круга». Понятно, что этот «круг» довольно узок уже потому, что он строго ограничен цеховой принадлежностью входящих в него персон. Например, в довольно объемный, 600-страничный сборник с упомянутым нами названием «Поэты пушкинского круга», изданный в 1983 году в издательстве «Правда», включены стихи всего лишь одиннадцати поэтов, хотя мы знаем, что в пушкинскую пору поэтов было гораздо больше: от Державина, которого Пушкину удалось увидеть на одном из переводных экзаменов в Лицее, до Лермонтова, познакомиться с ним он просто не успел. Этот конкретный «пушкинский круг» в литературе о Пушкине довольно часто употребляется в значении «литературный». Но при этом невольно снижается значение других «кругов» – великосветских, приятельских, карточных и многих иных, вплоть до недружественных. А это уже, скорее, не круг, а окружение.

Кроме того, при ближайшем рассмотрении оказывается, что многие герои этого круга были, или же впоследствии стали, родственниками. Строгановы, Голицыны, Загряжские, Кочубеи, Гончаровы, Мусины-Пушкины, Полетики состояли друг с другом в родственных, а часто и в кровных отношениях. Они были тетками, племянниками, дядьями, свояками, золовками, братьями и сестрами друг друга. По крови или по обстоятельствам – в данном случае значения не имеет. Виктор Петрович Кочубей – родственник тетки поэта Натальи Николаевны Загряжской, а Наталья Кочубей, первая, по лицейским преданиям, любовь Пушкина в замужестве стала графиней Строгановой. Карамзин был женат на сестре Вяземского Екатерине Андреевне Калывановой. Даже Дантес – дважды родственник Пушкина. Он находился в отдаленном родстве с дворянским родом Мусиных-Пушкиных, а после странной и торопливой женитьбы на сестре Натальи Николаевны Екатерине Гончаровой, что бы мы об этом ни думали и как бы об этом ни говорили, стал близким родственником Пушкина. И хотя во многих благородных французских домах из-за русской дуэльной истории Дантесов не принимали, дочь убийцы Пушкина Жоржа Дантеса боготворила своего великого русского дядю и на этой почве всерьез поссорилась с отцом. Мы еще расскажем об этом.

Пресловутый «голос крови» и соображения традиционной морали по отношению к свойственникам в старом Петербурге взывали к особым отношениям друг с другом. Родственные узы опутывали всех их еще при жизни Пушкина. И чем дальше, тем шире становился этот родственный круг. Внук императора Николая I великий князь Михаил Михайлович женился на внучке Пушкина графине Софье Николаевне Меренберг, и таким образом Пушкины породнились с монаршими Романовыми. Но и это еще не все. Есть обстоятельства, о которых даже Пушкин не мог знать. Позднейшие исследователи выяснили, что Михаил Юрьевич Лермонтов, фактически создавший первый письменный памятник Пушкину, был далеким родственником и Наталье Николаевне, и Александру Сергеевичу. Подробнее об этом мы упомянем в последней главе этой книги.

Так, находясь внутри пушкинского круга, мы постоянно сталкиваемся еще и с близким семейным кругом. А родственные связи в быту пушкинской эпохи, по утверждению Ю.М. Лотмана, имели «исключительное значение». Лотман пишет, что «всякое знакомство начиналось с того, чтобы „счесться родными“, выяснить, если возможно, степень родства. Это влияло на все виды карьерных и должностных продвижений». Мы привели цитату из знаменитого Комментария Лотмана к «Евгению Онегину». Но тема родства в представлении ученого настолько важна, что он еще раз обращается к ней в статье «„Пиковая дама“ и тема карт и карточной игры в русской литературе». Вот цитата из этой работы: «Семейные и родственные связи составляли в жизни русского дворянства XVIII – начала XIX века вполне реальную форму общественной организации, которая открывала перед человеком иные пути и возможности, чем Табель о рангах».

Теперь, когда слово найдено, попробуем понять, когда оно появилось в том смысле, какой мы хотим в нем видеть. Оказывается, впервые в этом контексте слово «круг» употребил сам Пушкин. В 1814 году пятнадцатилетний поэт в стихотворении «К студентам», среди прочих, обращается к своему ближайшему лицейскому другу Антону Дельвигу. (Разрядка в слове «круг» допущена нами и к Пушкину отношения не имеет. В других цитатах мы так же позволим себе эту маленькую вольность).

И это не было ни творческой случайностью, ни оговоркой. Через три года он утверждает то же самое. В 1817 году впервые за всю лицейскую жизнь Пушкину разрешили покинуть лицей на рождественские праздники. Вернувшись после короткой разлуки с товарищами в свою Alma mater, он пишет стихотворение «Элегия», где в первой же строфе вновь возвращается к понятию «круг»:

И, наконец, прощаясь с товарищами по окончании лицея, Пушкин пишет стихотворение «Разлука», в нем он опять упоминает заветный лицейский круг:

Не оставляет Пушкина навязчивый образ дружеского круга и в изгнании. Правда, тогда он окрашивался грустной ноткой обиды на некоторых друзей, по мнению поэта, его предавших. Но в нашем контексте это значения не имеет:

Но и Пушкин был не единственным среди лицеистов, кто воспользовался этим емким словом. В 1826 году по случаю очередной лицейской годовщины Дельвиг написал стихи, которые так и начинаются:

Что такое дружеский круг, особенно хорошо понимал флегматичный и невозмутимый Дельвиг. Он, в отличие от многих своих товарищей, не любил шумные сборища, предпочитая им тишину и одиночество и, пусть редкие, но искренние встречи с истинными друзьями:

На очередной лицейской годовщине со стихами к товарищам обратился и Илличевский:

То, что это не обыкновенный поэтический троп, принятый на вооружение поэтами-однокашниками по лицею, говорит тот факт, что понятие «круг» в предложенном нами контексте мы встречаем не только в стихах лицеистов в пору их романтической юности. Вот цитата из письма лицеиста Федора Матюшкина Михаилу Яковлеву по случаю трагической смерти Пушкина. Еще совсем недавно, 19 октября 1836 года, он виделся с Пушкиным на очередной лицейской годовщине, затем отправился к месту своей службы и в январе 1837 года находился вдали от Петербурга, в Севастополе. «Пушкин убит, – пишет адмирал Матюшкин своему другу, – Яковлев, как ты это допустил – у какого подлеца поднялась на него рука! Яковлев, Яковлев, как ты мог это допустить? Наш к р у г редеет…»

Понятно, что круг, упоминания о котором мы находим в стихах и письмах Пушкина и его друзей, имеет прямое отношение к очень конкретному кругу товарищей, друзей и соучеников поэта по лицею. Но ведь надо признать, что он и в самом деле, в силу возраста самого Пушкина, просто не мог быть в то время более широким. Разве что семья и очень близкие родственники могли тогда входить в это понятие. Но, как мы все хорошо знаем, подлинное значение родственных корней и кровных связей, как правило, получает достойную оценку в более позднем возрасте. В 1827 году, примирившись с отцом после долгой и мучительной размолвки, в одном из писем Пушкин написал: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие». В его поэзии чувство кровного родства будет сформулировано еще позже. Только в тридцатилетием возрасте в 1830-м году Пушкин написал:

В пользу того, что такая яркая и запоминающаяся поэтическая метафора не была результатом минутного искрометного творческого озарения, а стала итогом глубокого раздумья и долгого размышления, говорит не только приведенный нами прозаический отрывок из письма поэта, написанного за три года до появления стихотворения, но и еще один вариант второй строфы того же стихотворения, оставшийся в рукописи:

Но мы несколько отвлеклись. Напомним, что в 1811 году в Александровский царскосельский лицей приняли 30 учеников. Вскоре одного из них «за недостойное поведение» исключили. Таким образом, в круг, обозначенный в поэтическом сознании лицеистов, входило 29 человек. Это были лицеисты первого, или, как мы теперь говорим, пушкинского выпуска. Но уже в лицее круг стал заметно расширяться. В него вошли директора, преподаватели и воспитатели лицея, братья и сестры лицеистов, время от времени посещавшие лицей, гвардейские офицеры, квартировавшие в Царском Селе, и просто царскоселы и их петербургские гости, с которыми познакомились и сдружились лицеисты. Среди них были такие заметные фигуры XIX столетия, как Чаадаев и Карамзин.

Тот факт, что понятие «круг» появилось уже в раннем творчестве юного Пушкина, в контексте нашего повествования важен еще и потому, что он позволяет взглянуть на жизнь поэта в ее эволюции и, что самое главное, одновременно с появлением свидетельств о ней в городском фольклоре. Слухи, легенды, анекдоты о Пушкине следовали буквально по пятам за этим любимцем городского фольклора, а мифологизация его образа началась задолго до всеобщего признания его в качестве «солнца русской поэзии». Конечно, в арсенале городского фольклора есть легенды о Пушкине и его круге более позднего происхождения. Но, как правило, они рождались либо после появления с начала в научном, а потом в общем обороте новых фактов и свидетельств, по природе фольклора требовавших иной, чем ранее, интерпретации, либо в связи с открытием новых памятников поэту, появление которых провоцирует воспоминания и ассоциации.

В строгом научном пушкиноведении опыт последовательного изучения биографии поэта глазами его самого в сочетании со свидетельствами его современников существует уже давно. Достаточно напомнить о работе В.В. Вересаева «Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников» и двухтомнике В.В. Кунина «Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками. Переписка. Воспоминания. Дневники». Право на подобную попытку имеет и фольклор. Тем более что фольклор можно рассматривать как параллель официальной истории.

Известно, что фольклор, как правило, возникает там, где официальная информация либо отсутствует, либо грешит недосказанностью, а то и откровенной ложью. Неудовлетворенность такой информацией в сочетании с острым интересом к объекту фольклора и порождает легенды и мифы. А уж интерес в народе к своему поэту был и остается настолько велик, что количество фольклора о нем, как оказалось, может сравниться разве что с мифологией о великом основателе Петербурга Петре I.

Интерес к фольклорному взгляду на Пушкина подогревается еще и тем немаловажным обстоятельством, что сквозь тщательно отлакированный и канонизированный хрестоматийный глянцевый образ «солнца русской поэзии», созданный государственной системой всеобуча, хочется разглядеть обыкновенного человека, со всеми присущими ему достоинствами и недостатками. В этом смысле, пользуясь терминологией известного пушкиноведа Леонида Гроссмана, использованной, правда, в ином контексте, фольклор позволяет взглянуть на поэта не столько с «житийных», сколько с «житейских» понятий.

Привлекательность понятия «круг» в нашем случае определяется тем, что мы имеем дело исключительно с устным народным творчеством – фольклором. Однако, кроме своего общеизвестного определения как «совокупность людей, объединенных общими интересами и связями», имеет еще одно, сакральное значение. Как утверждают мифологические словари, круг – это «один из наиболее распространенных элементов мифопоэтической символики… выражающий идею единства, бесконечности и законченности, высшего совершенства».

Первая часть цитаты, извлеченной нами из двухтомника «Мифы народов мира», непосредственно связывает круг с темой нашего повествования – с фольклором, вторая – хоть и ассоциативно, но сближает с его объектами – Пушкиным и его окружением. Не случайно один из самых известных авторитетов в области культурологии Юрий Михайлович Лотман, перечисляя графические символы, сопровождающие человечество на всем протяжении его многотысячелетней культуры, на первое место ставит круг. Затем уже идут крест, треугольник, волнистая линия и так далее. Невольно закрадывается мистическое предположение, что Лотману завещал сделать это умозаключение сам Пушкин. Вспомним, что среди многочисленных автопортретов поэта, оставленных нам на полях его рукописей и отдельных листочках, есть один рисунок пером, изображающий светского молодого человека во фраке. Так вот, Пушкин придал этому рисунку форму миниатюры, заключив его в геометрически правильный к р у г.

Круг и в самом деле представляет собой простейшую архаичную универсальную модель мира, в центре которой находится человек, как наиболее удачный образ некой отправной точки, абсолютного совершенства, созданного Природой, окруженный равноудаленной непрерывной линией горизонта. По мере физического, умственного, интеллектуального роста человека его горизонт плавно расширяется. Отсюда этимология самого слова «круг». Согласно Этимологическому словарю Преображенского, она восходит к общему корню для всей огромной индо-европейской языковой семьи: qrengh – огибать.

Что же касается фольклора, то не будем забывать, что именно с него началось научное пушкиноведение. Первый отечественный пушкинист Петр Иванович Бартенев в 1850-м году, еще будучи студентом задумывая ряд встреч со здравствовавшими в то время друзьями и знакомыми Пушкина, говорил о необходимости «собирать предания о незабвенном поэте». Вероятно, он хорошо понимал, что документальные свидетельства появятся сами собой, фольклор же по своей природе летуч и забываем. Его необходимо вовремя услышать и зафиксировать.

Между тем круг является еще и вполне жесткой грамматической конструкцией. Кажущаяся внутренняя комфортность круга обманчива. Абсолютное отсутствие углов и мягкая плавность линии еще ни о чем не говорит. Может быть поэтому, образованная с помощью суффикса уменьшительная форма от слова «круг», став «кружком», как-то сразу начинает редуцироваться, терять свое первоначальное корневое значение и становится расплывчатой. Это уже и не круг, и даже не маленький круг, а нечто совсем другое. Чаще всего слово «кружок» употребляется в значении некой организованной по профессиональным интересам самодеятельной группы людей: литературный кружок, фотокружок, кружок кройки и шитья и т. д. и т. п. Разницу между кругом и кружком хорошо понимал Пушкин. В 1819 году он пишет стихотворение «Веселый пир», в котором, по сути, противопоставляет эти два понятия:

Итак, круг. Пушкинский круг. Точнее – Петербургский пушкинский круг. Еще раз подчеркнем, что речь в этой книге пойдет только о петербургском окружении Пушкина, о людях, так или иначе отмеченных петербургским городским фольклором. Этот круг и сегодня сохраняет тенденцию к расширению. По его периметру то и дело появляются новые объекты всеобщего внимания. Среди них не последнее место занимают памятники поэту – скульптурные, топонимические, мемориальные, письменные или какие-либо другие. О них мы тоже расскажем, но только в последней главе книги.

И наконец, пожалуй, самое главное. Если диаметр построенной нами условной расширяющейся геометрической конструкции постоянно увеличивается, то центр этого круга остается всегда неизменной и постоянной точкой. Заметим, что понятие «т о ч к а» в системе всемирной мифологии опять же имеет прямое отношение к нашей теме, то есть к фольклору. Не имеющая размера точка во всех культурах мира символизирует Высший Принцип, или вечную, неменяющуюся Абсолютную Первооснову, от которой все зависит и без которой нет никакого существования всего существующего. В нашем случае «Первооснова» – кровные, родовые корни, питающие Пушкина.

Отсюда, от этой точки, и начнем наше повествование о поэте Александре Сергеевиче Пушкине, о круге его друзей, приятелей и знакомых, о мифологии, сопутствовавшей всем им при жизни и продолжающей сопутствовать до сих пор.