Дальнейшие испытания
Строительство закончилось, страна получила цемент, а большинство заключенных отправили на север, в Кайский район Кировской области, куда еще царица Екатерина II ссылала неблагонадежных на покаяние. Отсюда и название района – «Кайский».
Мне же не в чем было каяться перед человеческой властью. Я оставался верен высшей власти Иеговы Бога и Иисуса Христа.
Объекты, находившиеся в ведении Управления лагерей МВД, были разбросаны вдоль железной дороги на протяжении девяноста километров по лесополосе и болотистой трясине. Именовалось все это «Вятлагом»{2}.
Вдали от Москвы и Главного управления МВД в лагерях процветало полное бесправие и беззаконие.
В мои обязанности входило вывозить срубленный лес на лошади, запряженной в сани, по ледяной дороге на биржу. Биржей называли склад обработанной древесины, вывезенной из леса. Работа была очень тяжелой. Из лагеря выходили в шесть утра, а возвращались ночью. Необходимо было выполнить норму: две ходки из леса на биржу. Хорошо было, если я успевал вернуться в барак к полночи. Приходил голодный, уставший, промокший до нитки. Одежду сдавал в сушилку, но к шести часам утра она не успевала высохнуть, лишь распаривалась. Утром натягивал мокрую одежду и в лес – на мороз и снег.
В связи с голодом часть одежды пришлось выменять на хлеб. Поэтому я надевал на голое тело телогрейку без пуговиц, застегивал ее алюминиевой проволокой, ватные штаны и стоптанные валенки на босу ногу. Так я продержался месяца два. Однажды утром окончательно простывший, с температурой под сорок градусов, я не смог подняться с нар. Зная, чем это может закончиться, думал, что близка моя смерть.
На работу я тогда не вышел. Нарядчик с начальником колонны пришли за мной в барак. Я лежал на верхних нарах, примерно 1,3 метра от пола. Меня, голого и больного, сдернули с нар на пол. Я упал, ударился головой и потерял сознание. В таком состоянии меня и бросили на полу. С меня уже нечего было взять, я не был пригодным для работы материалом. Таких обычно выносили на улицу замерзать. А затем, констатировав смерть, вывозили из зоны на лагерное кладбище. Как их там хоронили, не знаю.
Почему со мной поступили иначе? Кто-то завернул меня в одеяло и отвез в больницу. Там я долгое время лежал без сознания, с лихорадкой, в бреду. Мне чудилось, что я у себя дома, и не мог понять, почему ко мне никто не подходит. В лагере я ни с кем особо не подружился, а братьев здесь не было. В эту больницу по наряду в качестве врача был направлен Василий Гаврилович, с которым мы познакомились в Макеевке. Еще там я ему понравился за то, что совсем молодым был осужден за твердые религиозные убеждения. Позднее он поделился со мной, что его не покидала надежда найти меня. В нарядной он нашел мою фамилию в списке и узнал, что я числюсь в бригаде возчиков и что нахожусь в больнице.
Помню, это было в воскресенье. Я как раз пришел в себя и мечтал: а вдруг я нахожусь дома и сейчас меня обязательно кто-нибудь проведает.
Вдруг я услышал голос санитара: «Он очень болен, без сознания, с высокой температурой. К нему нельзя». И в ответ до боли знакомый баритон: «Дайте пройти, я врач, буду работать в вашей больнице». Я увидел на пороге Василия Гавриловича, радостно ахнул и потерял сознание.
После укола я опять пришел в себя. Василий Гаврилович, сидя на кровати, успокаивал: «Не волнуйся, сынок, все будет хорошо. Кризис миновал. Ты обязательно поправишься». И он действительно помог мне поправиться. Кем я был для него, что он так старался? Кто положил ему на разум искать меня и найти?
После болезни я был очень слаб, и Василий Гаврилович выхлопотал для меня разрешение остаться работать при больнице санитаром. Я ездил на кухню за пищей для больных и проводил ее раздачу.