Глава 3
Наступление
Нагрянув в Сербию, император Мануил совершил стремительный бросок, к Призрену9 и предстал перед изумленным Урохомвластителя Греческой империи. Растерявшийся жупан даже не помышлял о сопротивлении – он принялся уверять императора в своей преданности, однако Мануил был неумолим: он лишил власти мятежника.
Как выяснилось, Урох получил от венгерского короля немало денег, но тратил он их не на борьбу с императором, как обещал Гёзе, а на междоусобную войну с двумя жупанами Рашки10, братьями Тихомиром и Стефаном Неманей. Братья оказались в плену у своего врага, откуда их освободил вовремя подоспевший Мануил. Тихомир и Неманя поклялись в верности своему спасителю, а тот возвел Тихомира на место свергнутого Уроха.
После быстрого наведения порядка в Сербии император направился к венгерским рубежам в надежде застать короля Гёзу врасплох. Стефан Неманя присоединился к императорскому войску, а Тихомир остался править в Призрене.
Путь императорского войска пролегал через Рашку, мимо плодородных полей, травянистых лугов, живописных холмов, прозрачных озер и рек, больших и малых сел. Единственным городом в этих краях был древний Рас, где вокруг нескольких сохранившихся с римских времен зданий и построенных недавно храмов теснились неказистые домишки с соломенными крышами.
Стефан Неманя предложил устроить в Расе продолжительный отдых, но Мануил не откликнулся на это предложение, поскольку опасался, что, если не поторопиться, то Гёза успеет подготовиться к обороне. После стремительного броска императорское войско переправилось через реку Саву и двинулось дальше.
К вечеру того дня, когда была переправа, византийцы добрались до лесистого холма. Место для привала было бы идеальным, если бы не поднимающийся из низины сырой туман, от которого становилось невыносимо холодно. Воины поспешили развести костры.
После ужина люди начали укладываться спать. Борис тоже хотел бы уснуть, но расположившиеся неподалеку от него сербы так шумели, что о сне нечего было и думать.
– Мне это чертовски напоминает константинопольский рынок – проворчал Лупо.
Борис, зябко поведя плечами, приблизился к огню.
– Что холодно? – спросил Лупо. – Не принести ли шкуру?
– Не надо.
С вершины холма послышался громкий голос императора. На Мануила как будто совсем не действовала усталость, и он, казалось, не собирался ложиться спать.
– Я все больше восхищаюсь императором, – сказал Лупо. – Он более рыцарь, чем многие из тех, кто носит серебряные шпоры.
– Да, – согласился Борис, – Мануил – истинный воин.
Сербы, наконец, прекратили галдеть, и наступила тишина.
– Теперь можно ложиться, – заметил Борис.
Но из темноты вдруг появился Стефан Неманя. Тридцативосьмилетний жупан был невысок ростом – всего на полголовы выше Лупо, – но довольно крепок, плотен и широкоплеч. Грубое лицо с лохматыми бровями, бугристым носом и неухоженной бородой могло бы показаться простоватым, если бы на нем не было пронзительных и умных глаз.
Приблизившись к Борису, Неманя сказал на греческом языке, которым он владел ничуть не хуже, чем родным сербским
– Что-то мне не спится. Ты не возражаешь, если я с тобой потолкую?
– Буду только рад, – покривил душой Борис.
Его уже начало клонить в сон, поэтому появление жупана не доставило ему на самом деле никакой радости.
Неманя опустился на кучу собранного Лупо хвороста. Ветки затрещали под грузным телом.
– Правда, что ты ходил с королем франков в Святую землю? – спросил жупан.
– Ходить-то ходил, но добрался только до Антиохии, – ответил Борис.
Неманя завистливо вздохнул:
– Все одно ты хоть побывал рядом со Святой землей, а мне, по всему видать, Всевышний не даст даже такой милости. Эх, жаль! Ну, ладно, буду здесь трудиться и во славу Господа нашего Иисуса искоренять поганое язычество.
– А что у вас много язычников? – заинтересовался Борис.
– Как блох на шерсти паршивого пса, – возмутился жупан. – А некоторые сербы хоть и отрекаются от язычества, но становятся латинянами. Мои родители, да простит их Бог, меня тоже в латинском храме крестили, и мне пришлось принять новое крещение – уже по греческому обряду.
Борис был удивлен. Он знал, что для перехода из одной христианской веры в другую вовсе не требуется новое крещение. Иноземные царевны, становясь женами русских князей, просто меняли имена и начинали чтить иной церковный канон, то же самое происходило и с русскими княжнами, отданными за правителей тех государств, где церковь подчинена Риму.
– Латинство не для нас, сербов, – продолжил Неманя. – Греческая вера христианская самая угодная Господу – в том мне пришлось не единожды убедиться. Господь только тогда мне стал помогать, когда я новое крещение принял.
– Не очень-то вам с братом Бог помог, – возразил Борис.
– А это наказание за грехи наши. Зато Всевышний, хвала ему, не дал нам сгинуть в плену, – уверенно заявил жупан и неожиданно добавил по-сербски, как бы говоря с самим собой: – Би било болье ако jе Бог узео Тихомир11.
«Сербский язык очень схож с русским», – отметил про себя Борис, не подавая вида, что понял последние слова своего собеседника.
«Здесь меж князьями та же грызня, что и на Руси. Брат с братом нынче вместе, а назавтра уже друг с другом бьются».
А Неманя между тем произнес уже по-гречески, но в тему сказанного по-сербски:
– Тихомиру решимости не хватает да и народ его не особо уважает.
– А тебя, значит, сербы уважает больше, чем твоего брата? – спросил Борис.
– Да, – без обиняков ответил Неманя.
«Может, так оно и есть, – подумал Борис. – Вон ратники Стефановы готовы за него и в огонь и в воду идти, хотя он суров с ними. Неманя, кажись, своего не упустит: он ростом мал, зато умом велик».
А жупан, немного помолчав, добавил:
– Народом надо управлять железной рукой, а у Тихомира нрав мягкий. Нас и Урох сумел победить, потому что брат мой заробел, а его люди с поля битвы побежали, смяв моих воинов. Если бы я один выступил, толку было бы больше.
– Однако же Мануил отдал власть твоему брату, – напомнил Борис.
Неманя кивнул.
– Да, отдал, и я против воли василевса не пойду. Но ведь…
Тут он осекся на полуслове и замолчал.
«Но ведь Мануил может и изменить свою волю», – закончил за него Борис про себя, а вслух спросил:
– А ты хочешь власти?
– А ты будто не хочешь? Вон как в короли венгерские рвешься.
Борис кивнул.
– Да, я хочу стать тем, кем должен быть по праву.
– Бог тебе в помощь! Только не бери пример с племянника, короля Гёзы, и не зарься на наши земли.
Жупан протяжно зевнул.
– Пожалуй, пора ложиться.
Он пожелал собеседнику хорошего сна и ушел. Лупо тут же засуетился вокруг костра, ибо тот почти погас, пока Неманя сидел на куче хвороста. Погревшись немного, Борис поднялся.
– Давай спать, Лупошка.
– Сон опять придется отложить, – еле слышно сказал Лупо. – Этой ночью мессир Борис необычайно популярен.
Борис повернулся и увидел Андроника Комнина.
«Вот уж кого я не ждал! Чего ему вдруг от меня понадобилось?»
– Ну, и как себя чувствует угорский король? – спросил неожиданный гость со льстивой улыбкой.
– Не припомню, чтобы меня венчали на королевство, – пробурчал Борис.
– Скоро ты получишь желанный венец.
– А тебе-то что до этого?
Андроник загадочно улыбнулся.
– Сейчас ничего, а потом все может измениться. Бывает, что ненужное вдруг становиться нужным.
Борис посмотрел на него в упор.
– Уж ты-то точно мне никогда не будешь нужен.
– Кто знает? Кто знает? – елейным голосом протянул Андроник и, ухмыльнувшись, пошел прочь.
– Дьявол и преисподняя! – тихо выругался ему вслед Лупо. – Чтоб тебе околеть!
Борис поднялся и устало промолвил:
– Немедля ложимся, Лупошка, спать. Иначе еще кого-нибудь принесет нелегкая.
Он забрался в шатер, устроился поудобнее, но уснуть смог не сразу. Почему-то из головы у него не выходили два ночных гостя. При разности их характеров, внешности и отношения к Борису была у них обоих одна общая – неуемная жажда власти. И Стефан Неманя, и Андроник Комнин более всего хотели править.
«А я сам разве не того же желаю?» – спросил себя Борис и тут же вспомнил, как он едва не отрекся от своей заветной цели, ради любви.
«Стефан нипочем бы не променял власть на любовь, и Андроник тоже, а я вот до сих пор жалею о потере Агнессы».
Борис вздохнул. Агнесса де Тюренн не уходила из его памяти, и ему часто снились ее густые с медным оттенком волосы. Он даже не ни разу не увлекся всерьез ни одной женщиной.
«Она уже давно в святой обители, а я по ней тоскую», – с досадой подумал Борис.
Вскоре его одолел сон.
Поутру лагерь был разбужен известием о приближении венгров. Лучники, греческие катафракты12 и воины императорской гвардии быстро заняли позицию на холме. Мануил в полном боевом снаряжении восседал на белом жеребце. Всем своим видом император показывал, что он уверен в грядущей победе, и эта уверенность передалась всему его окружению.
Борис вглядывался в стелящийся в низине густой белый туман. Постепенно молочная дымка превращалась в некое подобие кружева, и когда она совсем рассеялась, появился ожидаемый неприятель. Император подал рукой сигнал, и в воздухе завизжали стрелы, вызвав в рядах венгров замешательство.
– Где же наши катафракты! – нетерпеливо воскликнул Мануил. – Почему Андроник медлит?
Он вдруг выхватил у одного из знаменосцев стяг и поскакал со склона. Вслед за Мануилом помчались его дорифоры13, за ними поспешила императорская свита, а за ней бросились греческие катафракты и иноземные наемники. Вся мощь византийского войска, состоящего из кельтов14, норманнов, франков, кавказских горцев и греков, обрушилась на оторопевших венгров.
Борис во время сражения старался не терять из вида мелькающий то тут, то там пурпурный плащ императора. Мануил совсем себя не берег и, рубя мечом на скаку, носился по низине так быстро, что дорифоры едва за ним поспевали. Один раз рядом с его головой пролетел дротик, но он не обратил на это никакого внимания.
«Бережет Мануила Бог», – подумал Борис.
Сопротивление венгров было быстро сломлено: многие из них погибли, остальные обратились в бегство. Разгоряченные императорские гвардейцы метались по низине, добивая раненых и беглецов. Когда же в обозримом пространстве не осталось ни одного живого венгра, началось ликование.
Довольный Мануил, улыбаясь, обозревал недавнее поле битвы.
– Теперь пусть Гёза трепещет – сказал он Борису. – С помощью архонта Галича мы сумеем его одолеть.
– Если Владимирко Володарьевич нас не подведет, – пророчески изрек Борис.