«По национальному признаку»
Судьба репрессированных финнов
Валентина Гайдук
Школа № 2, г. Лихославль, Тверская область,
научный руководитель С.В. Зверева
В последнее время к нам в Лихославльский район часто приезжали финские делегации. Мне стало любопытно, что их у нас интересовало, и я постаралась найти ответ. Выяснилось, что семьи граждан финской национальности долгое время проживали на территории Тверской области, причем попадали сюда при разных обстоятельствах. Большинство – вследствие репрессий. Эти люди испытали на своем веку много горя и лишений.
Получить даже эти сведения оказалось не так уж просто, потому что тема почти не изучена, но именно поэтому она меня так увлекла. Посоветовавшись с преподавателем, я решила написать исследовательскую работу, целью которой стало знакомство с судьбами финнов, проживавших на территории Лихославльского района Тверской области.
Компактное проживание финнов в нашей стране – это Ингерманландия, территория современной Ленинградской области, в старину называвшейся Ижорской землей.
В первое время советской власти финны жили в Ленинграде и области в своих деревнях и селах довольно благополучно, семьи были многодетными. В Ленинградской области насчитывалось до 150 000 финнов и ингерманландцев.
После 1934 года финское население Ингерманландии стало рассматриваться как политически неблагонадежное, в 1938 году все очаги финской культуры – финские школы, церкви, печать и т. д. – были упразднены; фактически финская культура оказалась под запретом.
А в 1939 году началась советско-финская война, и тысячи ингерманландских семей, живущих вблизи финской границы, были отправлены в Сибирь. Вторая мировая война разделила всех оставшихся ингерманландцев. Те, кто попал под гитлеровскую оккупацию (около 80 тысяч человек из Кингисеппского, Волосовского, Тосненского и Гатчинского районов), были в 1942 году отправлены в концлагерь Клоога (впоследствии за них заступились финские власти, и они были переправлены в Финляндию, где отданы на принудительные работы хозяевам крупных владений). А те, кто проживал на Карельском перешейке (Всеволожский и Токсовский районы), оказались в блокаде (несколько десятков тысяч человек) и в 1942 году были полностью вывезены по Дороге жизни через Ладожское озеро на поселения в Сибирь и Среднюю Азию. Оказались разделенными семьи, потом до конца жизни многие люди не могли найти своих родственников.
После нападения фашистской Германии на Советский Союз немецкие войска стремительно продвигались к Ленинграду, захватывая его в кольцо. В 1942 году более 30 тысяч человек, имеющих финские корни, как неблагонадежные, были отправлены в другие регионы страны.
Из захваченных немцами территорий Ингерманландии, западнее Ленинграда, в 1943–1944 годах в Финляндию было переправлено по согласию Германского правительства около 63 тысяч инкерифиннов. Дополнительно в Финляндию было перевезено в 1943 году из Германии 2700 ингерманландцев. Причиной эвакуации, кроме вывода финнов из зоны боевых действий, также была нехватка рабочей силы в стране. Трудовой вклад 35 тысяч трудоспособных переселенцев был значительным, хотя некоторые были вынуждены работать за минимальные заработные платы и выполнять работы, не соответствующие их профессиональной подготовке и опыту. Как родственная народность, инкерифинны получили в Финляндии особый статус, и финны отвечали за их содержание.
23 января 1943 года Финляндия и Германия подписали договор об эвакуации ингерманландцев в Финляндию, а 25 февраля 1943 года была организована финская эмиграционная комиссия, имевшая три отделения на местах в Ингерманландии и Эстонии.
В 1943–1944 годах немецкие власти депортировали финнов с оккупированной части Ленинградской области в Финляндию. Так в Ингерманландии не осталось финнов.
После подписания соглашения о перемирии с Финляндией в сентябре 1944 года статус жителей Советского Союза изменился. В соответствии с 10-м пунктом договора Финляндия дала обязательство высшему военному командованию Советского Союза вернуть на Родину всех советских граждан, вывезенных в Финляндию.
На основании этого пункта в Советский Союз вернулись 55 тысяч инкерифиннов. Однако они не имели права вернуться на родные земли, в свои дома. Тех, кто возвращался зимой 1944/45 года, расселили в пяти областях Центральной России: Псковской, Новгородской, Великолукской, Калининской и Ярославской. Запрет финнам на проживание в Ленинградской области действовал до смерти Сталина. Невозможно представить себе, что испытывали эти люди, проезжая мимо родных домов, ведь они до последнего надеялись, что правительство сдержит обещание, они вернутся в родные места и, возможно, встретятся со своими близкими. Но и жизнь тех, кто после смерти Сталина смог вернуться, не стала легче: они практически не имели средств к существованию.
В свои родные деревни вернулись около 30 тысяч ингерманландских финнов, их уже открыто не преследовали, но и заботиться о восстановлении преподавания финского языка в школах или о поддержке финской культуры никто не собирался. В 80-х годах советское чиновничество Ленинграда и области просто знать не хотело, откуда эти финны взялись.
Советские власти считали ингерманландских финнов неблагонадежными элементами, добровольно выехавшими за границу. Их расселили согласно утвержденному плану. Через несколько лет многие стали самостоятельно выезжать в другие районы страны, в том числе в Эстонию и в Карелию. Возвращение в Ингерманландию стало возможным только в 1970-х годах.
Численность ингерманландских финнов, переселенных в Финляндию, составила всего 63 205 человек: из России через Эстонию с 29 марта 1943 по 17 июня 1944 года – 61163 человека; из Германии с 17 июля 1943 по 12 мая 1944 года – 2042 человека.
Возвращено в Советский Союз ингерманландских финнов в 1944–1947 годах– всего 56 869 человек.
Репатриация с 5 декабря 1944 по 15 января 1945 года – 56 030 человек. Репатриация в 1945–1947 годах составила 839 человек.
Возвращение ингерманландских переселенцев из Финляндии в Советский Союз было началом широкомасштабной операции СССР по возвращению своих граждан. В свою очередь, высылка ингерманландцев во внутренние районы страны являлась продолжением предвоенной политики по отношению к национальным меньшинствам.
Удивительно то, что, несмотря на все беды и лишения, люди финской национальности не потеряли чувства любви к родине. Финнам всегда помогала надежда на лучшее.
Только в июле 1993 года вышло Постановление Верховного Совета РСФСР «О реабилитации российских финнов».
В 1990 году финны со всего пространства СССР получили право на репатриацию в Финляндию. Репатриация почти через 40 лет после исхода, может быть, выглядит и странно, но знаменательно, что впервые после 1945 года Финляндия обратила внимание на судьбу соплеменников в Советском Союзе. При этом ее политика была двойной: с одной стороны – предоставление права на репатриацию, с другой – поддержка ингерманландских финнов в районах их компактного проживания как альтернатива этой репатриации.
С 1996 года в архивный отдел города Лихославля стали поступать запросы о предоставлении сведений о проживании депортированных в Тверскую область граждан финской национальности.
Эта работа заняла много времени, и заведующая архивным отделом И.Ю. Пластинина обратилась за помощью к членам научного общества «Исток» средней школы № 2.
Все полученные данные группировались и систематизировались. Затем архивным отделом выдавались справки, если были найдены какие-либо сведения о семье, на которую был прислан запрос. Эти справки подтверждали состав семьи, свидетельствовали о том, в каком году семья выбыла из своего района, также в них указывалось, в какой похозяйственной книге найдены данные и за какой период эта книга велась.
В результате проделанной работы была создана база данных, которая облегчила поиски сведений о депортированных людях, позволила в полном объеме и в кратчайшие сроки дать им всю необходимую информацию.
Так я выяснила, что в Лихославльском районе проживало 40 семей общей численностью 111 человек.
Мне захотелось узнать, как сложилась их судьба.
Отыскав в архиве несколько запросов, я разослала по найденным адресам финнов, проживавших на территории Лихославльского района, пять писем с просьбой откликнуться и рассказать о своей жизни. Через две недели я получила два ответа: от Р.Т. Егоровой и от А.П. Лайдинена. Письма эти были очень интересными.
Люди рассказывали о том, как они жили, сколько всего перенесли: как были высланы, потом разлучены со своими семьями, как возвращались в СССР, как смогли устроить свою жизнь в дальнейшем, выучились, нашли работу. Удивительное совпадение: и Роза Тайвовна и Арви Павлович стали учителями, а Арви Павлович еще и занимался исследовательской работой.
Уже восьмой год в Твери существует региональная общественная организация «Финский национально-культурный центр», объединяющая людей с финскими корнями, потомков переселенцев, помнящих и чтящих свою историческую родину и национальную культуру. Второе ее название «Тверская Ингерманландия».
Мне удалось побеседовать с автором проекта «Тверская Ингерманландия» Ольгой Робертовной Воякиной (Хамеляйнен). Оказалось, что судьба репрессированных финнов не безразлична ей еще и потому, что трагедия репрессий непосредственно коснулась и ее семьи.
Ольга Робертовна написала книгу «Земля, ставшая Родиной», посвященную людям, пострадавшим от репрессий. На презентации этой книги мне недавно удалось побывать.
Я впервые встретилась с Ольгой Робертовной еще задолго до презентации. Она рассказала мне о себе, например, о том, как она впервые задумалась о том, какую национальность ей писать в пятой графе паспорта, и о тех семьях, в чьи судьбы безжалостно вмешивались репрессии.
«Мне было 16 лет, когда я впервые задумалась о пресловутой пятой графе. Пришло время получать паспорт, и моя мама пошла со мной в милицию, чтобы проследить, чтобы мне не вписали национальность отца. У отца, Роберта Хамеляйнена, в паспорте значилось „финн“, и мама боялась, что такая же запись в моем паспорте очень затруднит мне жизнь.
Для опасений были основания: семья отца трижды подвергалась репрессиям исключительно из-за финской фамилии. Ему была закрыта дорога в Ленинград, точнее, ему не позволили жить и работать в этом городе. Хотя он не знал ни одного слова по-фински и всю жизнь был патриотом своей страны – Советского Союза».
Позже, встречаясь с другими людьми, имеющими финские корни, я слышала похожие истории.
Иногда русские называют Финляндию «Россией, которую мы потеряли».
С 1809 года в состав Российской империи входило Великое княжество Финляндское. А когда в декабре 1917 года наша страна признала независимость бывшей северной окраины, каждая из стран пошла по своему пути. Но людские судьбы не так просто разделить.
До революции дед Александра Мухоса ловил рыбу на острове Рыбачий на Кольском полуострове. Богатыми дед Микко с бабушкой Хильдой не были, но жили дружно, трудились и не знали, какие испытания готовит им судьба. После ленинского декрета часть полуострова отошла к Финляндии, часть – к России. Мухосы остались на российской стороне, хотя русского не знали. С большим трудом приспосабливались к новой жизни, а в 30-х годах Микко арестовали по самой «популярной» в те годы статье – по обвинению в шпионаже. Хильда одна поднимала детей. Мать Александра – Сюльви, которую соседи называли по-русски Сима или Серафима, повзрослев, отправилась на заработки в Ленинград. Она, конечно, уже хорошо говорила по-русски, но не забывала и финский.
Семья Кяльвияйнен жила в Выборге и также после раздела осталась на российской стороне, хотя многие соседи тогда переехали на территорию Финляндии. Когда в воздухе запахло репрессиями, глава семьи Семен (Симон) не стал дожидаться ареста, он уехал в Среднюю Азию.
Но большинство русских семей с финскими фамилиями, проживавших на территории Ингерманландии (часть Ленинградской области), в войну попали под фашистскую оккупацию и были отправлены в Эстонию, потом в Финляндию на принудительные работы. Многие стали узниками концлагерей, в том числе лагеря в эстонском городе Клоога. По многим воспоминаниям, русские финны были практически в рабстве, выполняли самую тяжелую работу за скудную пищу. Такой участи подверглись семьи Каттинен, Кирпу, Хирвонен, Хамеляйнен.
С Саймой Кирпу, к примеру (бабушкой Андрея Кирпу), в концлагерь попали семеро детей, двое вскоре умерли. Зато на принудительных работах в Финляндии к изгнанникам отношение было уже лучше. Да еще и судьба преподнесла подарок: муж Анти попал в плен и был отправлен тоже в Финляндию. Семья Кирпу объединилась, а вскоре родилась еще одна дочь. Кстати, именно знание финского спасло Анти Кирпу. Когда он попал в плен, его хотели расстрелять. Но он заговорил по-фински, и его оставили в живых.
С фронта вернулись не все. Андрей Каттинен был ранен и умер в челябинском госпитале, не дожив до победы. Попал под бомбежку Вильгельм Хамеляйнен.
В боях под Малой Вишерой на Ленинградском направлении прострелено легкое у Виктора Азаданова (отца Александра Мухоса), и он был комиссован.
Отец Анатолия Хирвонена (Йюхо – Иван) в финскую войну воевал также на советской стороне. Вспоминал случай, когда советских финнов одели в форму финской армии и провели по улицам, мол, финны сдаются в плен. В Отечественную войну Йюхо не был на фронте, был отправлен вместе с некоторыми другими финнами работать на Урал в трудовую армию. Рассказывал, что содержали их там значительно хуже пленных немцев.
В декабре 1944 года, когда Финляндия вышла из войны, Советский Союз потребовал возвращения пленных. Семью Кирпу под Новый, 1945-й, год вывезли в Калининскую (Тверскую) область. Валентин Кирпу вспоминал, как вагон, где они ехали, отцепили под Вышним Волочком. Три дня бывшие пленники провели в этом вагоне, потом их отправили в деревню Боровно, где они и жили многие годы, а некоторые живут до сих пор.
Терпевшие многие лишения, финны всегда отличались трудолюбием, целеустремленностью. Валентин Кирпу окончил школу на «отлично», хотел поступать в военное училище – не взяли из-за финской фамилии. Поехал в Ленинград в художественное училище, на вокзале проверили документы, а у него красная полоса в паспорте, значит, нельзя жить в Ленинграде. Вернулся обратно.
В Калинине поступил в вагоностроительный техникум, каждый месяц отмечался в НКВД. И тем не менее прикипел к Тверской земле. Окончил машиностроительный институт, был директором строительного техникума. И только в 1996 году, когда перенес операцию на сердце, переехал в Финляндию, но гражданство не сменил.
Несколько финских семей попали в Кимры. Директорам совхозов и колхозов Кимрского района было предложено взять привезенные в Россию семьи на работу, предоставить им жилье.
Бабушка Ольги и Игоря Каттинен, Нина Петровна Голубева, возглавляла совхоз «Шелковка» – передовое хозяйство с яблоневыми и грушевыми садами, ягодными плантациями, фермами, которое кормило не только Калининскую, но и соседнюю Московскую область. Во время войны все мужское население совхоза ушло на фронт, работники были нужны.
Сохранилась семейная легенда, как, приехав на вокзал в Кимры (станция Савелово), Нина Голубева выбрала четыре семьи, где были мужчины и взрослые дети-помощники. И тут она заметила одну семью, которая осталась на вокзале, – никто не хотел брать мать с тремя маленькими детьми. Это и была семья Каттинен. Нине Петровне стало жаль этих людей, и она взяла их с собой. Не знала еще, что шестилетний мальчик Вальдемар, с трудом говоривший по-русски, станет позже ее зятем.
Все финские семьи добросовестно трудились в совхозе. Их уклад жизни отличался от быта местных жителей своей упорядоченностью, аккуратностью. Прошло время, они ассимилировались, выросли дети, заключались смешанные браки. В наше время практически все члены этих семей (в том числе и потомки, родившиеся после войны) выехали на постоянное место жительства в Финляндию.
Дочь директора совхоза Галя и Вальдемар росли вместе, и впоследствии, когда оба получили образование – поженились и прожили вместе 28 лет. Глава семьи с годами стал забывать финский язык, но в памяти иногда совершенно неожиданно всплывали фразы, предложения, песенки, какие-то стишки.
У Каттинен родились двое детей – Ольга и Игорь, а теперь есть еще и двое внуков – Лия и Никита. Все четверо вошли в состав финского культурного центра и в ансамбль «Сатеенкаари».
И что характерно: все четверо похожи на папу-дедушку – финская «порода» оказалась сильней.
Исследователи ингерманландских традиций отмечают две особенности русских финнов, помогавшие им справляться со всеми невзгодами: вера в лучшее будущее и твердая убежденность в том, что рядом с тобой живут хорошие люди.
И это вопреки всему – вопреки долгой «второсортности», ограничениям по территории проживания, выбору профессии.
«Мои родители после войны, поддавшись уговорам вербовщиков, вместе с несколькими семьями финнов переехали в Карелию на заработки в лесной промышленности, – вспоминает Анатолий Хирвонен. – С первых лет жизни мне пришлось учиться разговаривать на разных языках: дома – на финском, на улице – на эстонском, с соседями – на русском. В Карелии начал знакомиться еще и с карельским. В то время дети финнов и карел должны были обязательно учиться в финской школе, я проучился там полтора года. Затем, когда это требование было отменено, перешел в русскую школу. Повзрослев, начал жалеть об этом. Причиной, по которой я ушел из финской школы, было то, что на нас в то время смотрели как на людей второго сорта. Унижали, придумывали оскорбительные прозвища. Но я ни на кого не в обиде – идеология такая была. Ну а то, что в детские годы стал полиглотом поневоле, потом помогло при изучении английского – в школе, в Петрозаводском университете, где я окончил физмат».
Еще Анатолий Хирвонен вспоминает, как был принят в комсомол: 14-летним мальчишкой в осеннюю слякоть на перекладных за 50 километров ездил в райком (автобусы ходили редко) получать комсомольский билет. Тем, кто не испытал гонений, комплекса «второсортности» в раннем детстве, этого не понять.
Переехав в 60-х годах в Калинин, Анатолий Хирвонен 23 года работал в ЦНИИ-2 Министерства обороны, уволился в запас с должности начальника научно-исследовательской лаборатории, потом пошел работать на ТЭЦ-3. Вместе с женой Майей Хирвонен (она тоже активный член финского центра) вырастили дочь Марину и сына Андрея. Помогают растить двух внучек. Невестка Лариса вместе с сыном Андреем тоже интересуются финским языком, они живут в Санкт-Петербурге и посещают там курсы финского.
«Финский язык довольно сложен, – продолжает рассказ Анатолий Хирвонен. – Например, одно и то же слово в западных районах Финляндии переводится как „соленый“, в восточных – как „несоленый, пресный“. Вот и разберись! Даже в учебниках путаница. Так, в одном учебнике я нашел 35 ошибок».
Несбывшееся желание отца поступить в военное училище исполнил Андрей Кирпу. Он окончил Тульское высшее инженерное училище по специальности АСУ (автоматизированная система управления). Служил в Казахстане, в военно-космических силах, занимался управлением космическими аппаратами. Когда часть расформировали, приехал в Тверь, служил в Академии ПВО. Заочно получил юридическое образование, сейчас работает в управлении судебного департамента Тверской области. Настойчивость и целеустремленность, унаследованную от финских предков, в полной мере реализовала Ольга Кяльвияйнен. В Ташкенте окончила экономический факультет сельскохозяйственного института. Потом семья переехала в Комсомольск-на-Амуре, где она преподавала в институте. В Москве, в пединституте имени Ленина закончила аспирантуру экономического факультета, стала кандидатом экономических наук. В Твери работала в администрации области, курировала образование, затем национальные объединения.
Тогда и родилась идея создать в Твери финский национально-культурный центр. Ольга Семеновна объединила всех, кто интересуется финской культурой и традициями, энергично задавая центру импульс к плодотворной деятельности. Причем активистами центра стали не только люди с финскими корнями, но и русские.
Кроме изучения культуры, задача центра – предоставить возможность изучить финский язык. В этом помогает преподаватель ТвГУ Людмила Громова и те, кто лучше знает язык, – Анатолий Хирвонен и Александр Мухос. Александр, кстати, начинал изучать язык самостоятельно, с помощью учебников и радио. Кроме того, он собрал большой военно-исторический архив по русско-финской и Отечественной войнам.
Так я познакомилась с судьбами финнов, проживавших на территории Лихославльского района, и убедилась, что события того времени действительно стали для людей огромной трагедией. Я собираюсь продолжить свою работу и еще глубже познакомиться с судьбами репрессированных финнов.
Жизнь долго не сменяла гнев на милость…
Кермен Бакаева, Галина Менкеева
Школа № 17, г. Элиста, Республика Калмыкия,
научный руководитель О.Н. Манджиева
Я, Галина Менкеева, начала писать эту исследовательскую работу еще в 10-м классе, а потом к работе подключилась Кермен. Ее помощь была мне необходима, так как в связи с подготовкой к поступлению в вуз я уже не могла участвовать во всех «экспедициях».
А началось все с того, что в 2007 году, расспрашивая родственников, я узнала, что дедушка моей двоюродной сестры Кемы Бакаевой – Даган Бараевич Такаев – отсидел в лагере 10 лет. На мои вопросы, за что же он сидел, все пожимали плечами: «Время было такое». Тогда я укрепилась в решении выяснить причину его осуждения. Ведь 10 лет – это такой большой срок, целых 3650 дней в неволе.
Результаты исследования, занявшего более полутора лет, оказались впечатляющими: мы выяснили, что Даган Бараевич Такаев был поэтом-песенником и написал песню «Котуш», которая по сей день считается народной и за которую его осудили по политической статье 58–10 УК РСФСР (антисоветская агитация).
В наших руках оказалась копия «Уголовного дела № 7550 по обвинению Такаева Дагана Бараевича» из архива Красноярского УФСБ. Это «Дело…» – красноречивый материал эпохи террора, несмотря на то что отдельные страницы плохо откопированы из-за слабых оттисков печатной машинки, а копии записей, сделанных в дневнике Дагана Бараевича, подшитом к «Делу…», едва видны. Были пробелы, стилистические ошибки, кое-где приходилось догадываться по контексту. Многое в «Деле…» было для нас непонятным, многое – ошеломляющим, но, главное, мы работали с настоящими историческими документами шестидесятилетней давности.
Историческая часть нашей работы оказалась головоломкой – отрывочные сведения казались разрозненными кусочками, а цельной картинки, помогающей собрать пазл, у нас не было. Описываемые события до сих пор остаются белым пятном, это своего рода новое «сокровенное сказание»1 калмыков. К сожалению, многие исторические документы оказались недоступны, часть их пропала еще в депортацию, например, документация архива Малодербетовского улуса, касающаяся периода раскулачивания и выселения калмыков, другая часть, видимо, еще не рассекречена (архив военкомата Калмыкии), потому что поиск, несмотря на многочисленные запросы, результатов не дал.
Из-за переездов многие документы семейного архива были утеряны, поэтому основу исследования составили воспоминания родственников Дагана Такаева.
Был у нас соблазн написать только о простых и приятных вещах, например, о творчестве Дагана Такаева, и замалчивать более трудные: депортация, репрессии, 58-я статья УК РСФСР. Или не писать о том, что он был целителем. Но мы решили не искажать и не приукрашивать историю жизни нашего героя, а написать все как есть.
Даган Такаев родился на хуторе Батрак Черноярского уезда Астраханской губернии (ныне – Малодербетовский район Калмыкии). Сейчас нет на карте такого населенного пункта, его постигла печальная участь многих сел, исчезнувших с лица земли в результате депортации калмыков.
Он был в семье четвертым ребенком. Мать умерла вскоре после его рождения. В анкетах, подшитых к «Делу № 7550», и в личных документах написано, что он родился в 1921 году. Его дети и родственники знают, что он родился в год Змеи по восточному календарю, а по подсчетам это 1916 год.
Дело в том, что до войны в калмыцкой степи у людей не было паспортов и метрик. В Сибири при постановке депортированных на учет в спецкомендатурах документы заполняли со слов переселенцев. Народ этим воспользовался, и все стали уменьшать свой возраст, скорее всего, чтобы не отправляли на тяжелые работы или на войну. Много позже, когда люди того поколения стали оформляться на пенсию, им пришлось через суд и свидетелей доказывать свой истинный возраст.
Даган Бараевич происходил из рода ламин арен – «десяток» священника. «Десятками» у калмыков называли несколько родственных между собой семей, имеющих общих предков.
Каждый десяток имел легенду о своем происхождении. История древнего субэтноса ламин арен уходила своими корнями к самому началу XVII века. Кто-то в роду был буддийским монахом, учился в тибетской духовной школе. В те далекие времена он добрался в Тибет. От него остались в семье и передаются из поколения в поколение две реликвии: четки и Мирдбурхн – рака со святыми мощами.
Предки Дагана Такаева сумели разбогатеть и владели многочисленными табунами, стадами и отарами – места здесь пастбищные, скотоводческие. У семьи также были сады, поля, маслобойня и небольшая мельница. Чтобы управляться со всем этим, дед, Даван Бара, держал пастухов и работников. За использование батрацкого труда в 1930 году его репрессировали как кулака.
Даван Бара был уже в преклонном возрасте, не знал русского языка и, естественно, пропал где-то в Сибири. К сожалению, имя прадеда по документам никто не помнит, и узнать, где покоится его прах, невозможно. Сын его Така Бараев не был сослан с родителем-кулаком, возможно, его спасло от репрессии то, что он вовремя вступил в колхоз.
Даган Такаевуже смолоду был сильной личностью. Он производил впечатление на окружающих и запоминался людям надолго. Дело в том, что у Дагана еще в детстве проявился дар целительства. Сначала он лечил свою семью, а позже стали приходить соседи и знакомые. И тогда, согласно традиции, его отдали в монастырскую школу, где он изучал тибетский язык, санскрит, буддийскую философию.
Позже он пошел в светскую начальную школу в своем поселке, где обучение велось на калмыцком языке. Дальше продолжить обучение не представлялось возможным, так как нужно было ехать в улусную школу или в Астрахань.
Он был носителем традиции медлгчи, шаманов. Настоящий целитель – это лекарь, костоправ, знаток обрядов и традиций, обладающий множеством знаний. Раньше наш степной народ был в большинстве своем малограмотным, поэтому целитель был всегда в большом почете.
Даган Такаев, как и все, работал в колхозе. Он помогал отцу, был подпаском в гурте – пас колхозных коров. Основу традиционного хозяйства калмыков всегда составляло кочевое скотоводство. Скот круглогодично содержался на пастбище, за ним требовался соответствующий уход и пастьба.
В 1939 году набирали на курсы трактористов молодых людей – из тех, кто знал грамоту. Без сомнения, Даган был одним из самых грамотных людей в хотоне. Так он попал в поселок Зурган. После окончания курсов он стал работать в своем колхозе имени Куйбышева трактористом.
Песня «Котуш», которая считается народной, была написана им в период с 1939 по 1940 год. Героиня этой песни Котуш Шорваева вспоминает, что в это время Даган ездил вместе с другими юношами и девушками по животноводческим стоянкам и полевым бригадам с концертами. Это называлось агитбригадой. Он отлично танцевал, декламировал стихи и пел песни собственного сочинения. Помимо стихотворного дара он обладал и музыкальными способностями.
В Зургане во время учебы на курсах трактористов Даган познакомился с Булгаш – Булгун Очировной Санджиевой, 1921 года рождения. Она умерла вскоре после его осуждения, в 1947 году. Даган осмелился противостоять общепринятому: он, наперекор традициям, посмел полюбить, добился взаимности, более того, добился, чтобы за него засватали Булгун. Брак по любви по тем временам был редким исключением. Тогда еще строго соблюдался калмыцкий обычай, согласно которому только старшие в роду имели право выбирать невесту для молодого человека. Мнение жениха и невесты, как правило, в расчет не брали.
Но пожениться им не пришлось. В апреле 1941 года Дагана Бараевича мобилизовали в РККА – Красную армию. Надо отметить, что на тот момент он практически не знал русского языка.
Война
Полк, где служил Даган Бараевич, с первых недель войны принял участие в оборонительных боях в районе села Койсуг (сейчас оно слилось с городом Батайск Ростовской области). Он воевал в пулеметной роте 526-го отдельного стрелкового батальона в составе 12-й армии Юго-Западного фронта.
Булгун Дагановна, старшая дочь Дагана Бараевича, вспоминает: «В 1965 году мы с отцом поехали в село Садовое, районный центр. Пошли там в магазин. К отцу из толпы кинулся мужчина с распростертыми объятиями и буквально потащил нас к себе домой. Очень был рад, что встретил отца. Хозяин на радостях открыл бутылку водки. Отец не пил, а тот мужчина на радостях выпивал. Я маленькая была, но помню, он сказал: „Если бы не твой отец… Он спас меня на войне“. А что и как, не сказал. И я не спросила после у отца, кто это был, как он его спас…»
В полку было огромное количество убитых. Стояла жара. Погибших хоронили в братских могилах, а тогда – попросту в больших общих ямах. В дневнике Дагана Бараевича есть запись: «Из семисот человек в живых после боя осталось сорок».
30 июля 1941 года Даган Бараевич был ранен в левую руку, разрывная пуля попала прямо в локоть. Его оттащили назад под начавшимся артобстрелом. В полевом госпитале извлекли осколки, но рука не действовала – пуля разорвала нервы. Начались скитания по фронтовым госпиталям. Наконец он попал в специализированный клинический госпиталь в Кисловодске, где проводились операции на нервах. В справке, выданной госпиталем, написано: «Травматическое повреждение левого лучевого и серединного нервов в стадии регенерации после сквозного огнестрельного ранения пулей левого предплечья. Ранение связано с пребыванием на фронте на Юго-Западном направлении». Эту руку врачи все же спасли, но восстановилась она не полностью. Булгун Дагановна рассказывает: «Левая рука у отца была не очень, фронтовое ранение сказывалось. Яйца в корзине несет этой рукой, бывало, рука напряжения не выдерживала – яйца вдребезги».
Дагана Бараевича с не залеченными до конца ранами в начале 1942 года снова отправили на фронт – правая рука здоровая, винтовку может держать, значит, сможет воевать. Красноармейцы, призванные в армию в ходе войны, не имели времени на подготовку, поэтому бывших трактористов направляли в танковые войска. Так Даган Бараевич попал механиком-водителем в танковую дивизию, которую впоследствии назвали гвардейской Кантемировской. Дети Дагана Бараевича вспоминают, что он любил песню «Три танкиста, три веселых друга» и гордился своей службой в Кантемировской дивизии.
8 марта 1942 года Даган Бараевич был ранен во второй раз, и куда более серьезно, – его танк подорвался в бою на мине. Несмотря на строгий запрет, танк шел в атаку с открытым люком, иначе вряд ли Даган Бараевич смог бы самостоятельно выбраться из горящего танка. Он просто чудом остался жив, получив сильнейшую контузию и ожоги, кроме этого осколки окалины и внутренней брони разворотили левый бок и пробили левое легкое. Он помнил только пронзительный звон в голове, кровь, хлынувшую из ушей, подступившую тошноту, потом в глазах потемнело, и он потерял сознание.
Шесть месяцев Даган Бараевич скитался по госпиталям, сначала в полевом госпитале, потом в гарнизонном, затем его переправили в глубокий тыл – в Алма-Ату, где он «находился на излечении в ЭГ-1280 с 28 апреля 1942 года по 11 июля 1942 года и признан врачебной комиссией по ст. 9-А гр. 1 „Расписания болезней“ НКО СССР № 184 1940 года негоден с переосвидетельствованием через шесть месяцев» – так говорится в выданной ему справке.
Потянулись долгие унылые месяцы на госпитальной койке. В палатах лежали по 10–12 человек, многие солдаты, обожженные, изуродованные, без руки ног, проходили здесь лечение и реабилитацию.
Бессонными ночами, когда физические страдания не давали уснуть, Даган Бараевич писал стихи. В «Деле…» имеется поэма, написанная им в госпитале, с подстрочным переводом, сделанным для следствия. Многие строфы плохо видны (бумага обветшала, чернила расплылись), но даже сохранившийся текст передает душевное состояние, чувства и основные мысли автора.
Из 700 человек осталось только 40.
Во многих боях участвовал.
Стал как хворостинка, исхудал.
Снаряд тяжелой пушки опять поранил меня.
… < снаряды? > как град сыпались.
В марте 8-го дня меня поранило.
… Будет ли конец этому мучению.
Обо всем этом думаешь, все внутри ноет.
Мои очи наполняются слезою.
Люди, раненные железом,
Стонут, дергаются они.
Их стон разносится по всей комнате…
Перевод поэмы очень плох – никто не старался придать тексту подобие художественной формы.
В июле 1942 года Дагана Бараевича «комиссовали» – он был признан негодным к дальнейшему несению воинской службы и демобилизован из армии как инвалид II группы.
Формально война для него закончилась, но еще долгие годы, вплоть до самой смерти, она не отпускала его, постоянно напоминая о себе. Ранения особенно сказались в пожилом возрасте. Ему поставили диагноз «посттравматическая эпилепсия», все чаще стали случаться припадки, сильно беспокоила израненная рука, к этому добавилось постоянное бронхитное состояние – последствия ранения легкого, мокрота клокотала при дыхании, не было сил, чтобы выкашляться.
Память устает хранить в себе события, которые тяготят человеческую душу, и в житейских заботах Даган Бараевич забывал о том, что ему приходилось на войне стрелять в людей, нарушая при этом буддийские заповеди – не вредить живым существам, не лишать их жизни.
Конец ознакомительного фрагмента.