Отец и сын
А у Мартына пропал интерес к работе. Отказ в получении гражданства как будто оборвал важную струну в его жизненном настрое. Он шёл на работу, а ноги не желали идти. Он подходил к воротам мастерских, а в груди свербело, давило, требовало остановиться и повернуть назад. Мартын ожидал последствий от разговора с гепеушником, но пока была тишина.
Все чаще руководители различных служб стали после работы собираться в буфете управления КВжд. Двери запирались, на стол выставлялся коньяк, выкладывалась немудреная закуска и начиналось обсуждение происходящего. Все сходились во мнении, что дорога разваливается. Причину находили в том, что ключевые посты заняли неграмотные, зато, как они про себя говорили, политически подкованные кадры. Это моментально сказалось на экономических показателях: прибыль от эксплуатации дороги упала в пять раз.
Обсуждали царскую администрацию, управлявшую дорогой вплоть до 1924 года. «Да, – говорили про них – воровали. И помногу, сволочи, воровали. Но ведь и нам на очень хорошую зарплату оставляли. А теперь не воруют. И что? Где зарплата?»
Вскоре Мартыну эти однообразно проходящие собрания надоели, и он перестал задерживаться, иногда уходил с работы раньше положенного и стал чаще бывать дома.
До сих пор он воспринимал дом как нечто неотделимое от него и само собой разумеющееся. Но оказалось, что этого можно лишиться, если не примкнуть к какой-либо власти. И Мартын как бы прозрел: он увидел себя стоящим на краю бездны, и жилье, которое прочно держало его, не давая сделать шаг в никуда. Он шел домой, смотрел по сторонам и пытался приучить себя к мысли, что Харбин стал его городом навсегда.
Линейный поселок состоял из восьми кирпичных одноэтажных двухквартирных домов, расположенных вдоль железнодорожных путей. Начиналась улица от Московских казарм и упиралась в паровозное депо. Принадлежали они трем домовладельцам, которые сдавали их в аренду администрации КВжд, а та, в свою очередь, бесплатно выделяла эти дома своим служащим для проживания.
Во второй квартире дома №41 еще в 1919 году поселилась молодая семья пограничника Фокина Мартына Ивановича. Квартира была трехкомнатная: спальня родителей, комната для сына, гостиная и большая кухня.
Столярничать в таежном краю сам Бог велел, поэтому вся мебель в доме была местного производства, но при этом только высокого качества, от признанных мастеров.
В кухне красовалась массивная русская печь, в которой жарили, варили, томили и поддерживали теплой пищу. Готовили в чугунной и глиняной посуде, а стол сервировали китайским фарфором и фаянсом. Изумительная по красоте посуда была в Харбине делом обычным и стоила не так уж дорого.
Позади дома была железная дорога, а перед ним располагался палисадник. Декоративные кустарники, цветники – все это ухожено, прибрано. Занимались растениями два китайца-садовника, нанятые всей улицей вскладчину. Вдоль улицы тянулось ограждение из низкорослой туи. Калитки тоже были у всех одинаковы по форме, только покрашены в разные цвета. Чувствовалось, что народ любил свои жилье и улицу.
К дому примыкали два сарая. Один для дров, печку топить, а во втором стеллажи были заполнены солеными, квашеными, копчеными продуктами и здесь же располагался погреб-ледник.
Тайга давала дичь, как красную, так и пернатую, грибы и ягоды в избытке, полноводная Сунгари кормила рыбой. С приходом русских вокруг города появились свинарники и коровники. Магазины и рынок заполнили колбасы, окорока, молоко и молочные продукты. Все было очень дешевым.
Противоположная сторона улицы уже не имела отношения к Линейному поселку. Это был Сунгарийский городок, в простонародье именуемый Нахаловкой. И расположилась эта Нахаловка между Линейным поселком и Главными механическими мастерскими железной дороги. По ее улицам Мартын шагал на работу. В основном Харбин походил на приличный провинциальный город России, а Нахаловка представляла собой не очень-то уютную деревню. Чтобы понять ее, надо слегка заглянуть в историю.
С разгромом войсками Дальневосточной республики под Волочаевкой сил сопротивления, Белая гвардия и поддерживающая ее часть населения хлынули в эмиграцию. Почти 200 тысяч человек осели в Харбине. Возникла проблема нехватки жилья, но люди выходили из положения.
По китайским законам, если в помещении топилась печь, то это сооружение сносу не подлежало. Офицеры российской армии от прапорщиков и до полковников вопреки сложившемуся мнению не относились к числу высокооплачиваемых, они не могли покупать жилье, но имели головы и руки, чтобы построить.
За одну ночь ставилось сооружение из 4 стен и крыши, складывалась печь, растапливалась, и халупа обретала статус частного дома. Так возникла Нахаловка.
К гражданской жизни офицеры были неприспособленны, поэтому приличной работы не находили, и Сунгарийский городок имел вид обнищавшей деревни, особенно по сравнению с прилегающим районом под названием «Пристань», где поселились промышленники и купцы.
***
На КВжд все текло своим чередом, но о Мартыне вспомнили. Осенью 27-го года зашел к нему партнер по преферансу, инспектор отдела кадров: «Атанда2, Мартын, тебя арестуют. Я слышал разговор чекиста с нашим начальником, он говорит, что ты специально втерся в доверие, чтобы организовать в скором времени диверсию. Утром, перед работой, заскочи ко мне и напиши заявление об уходе. Я все организую. А через неделю приходи и пиши заявление, примем тебя на работу кондуктором. Они постоянно в разъездах, глаза не мозолят и болтают только друг с другом»
Мартын так и сделал. Утром зашел в кадры, а через час, с помощью соседа, уже был уволен с КВжд. В СССР не приняли, с работы выгнали – тоска. До обеда Мартын пошатался по двору, а потом подался в клуб, где компании собирались поиграть в преферанс.
Преферанс Мартын обожал и играл в него, казалось, всю жизнь. Но он не был игроманом, к тому же спокойно относился как к проигрышу, так и к выигрышу. В клуб он ходил потому, что ему нравилась обстановка игры, порядок, публика, которая по каким-то причинам была внутренне ближе ему, чем тесное рабочее окружение. Он играл, а душа в это время отдыхала.
Но в день увольнения случилось невероятное: Мартын как барашка проигрался в пух и прах. Настолько в прах, что оставил на столе все деньги, что получил при увольнении, плюс ползарплаты за месяц, что была у него с собой. И только идя домой, он понял, что сегодня не «пулю расписывал», а пытался отстраниться от трагизма ситуации. Потеря работы приближала к бездне. Идти в кондукторы?
Мартын знал, кто такой кондуктор, но не представлял себе тонкостей его работы, поэтому решил сходить к тестю. Трофим Васильевич, инженер-путеец, должен был разбираться в этом. Выслушав всю историю, Трофим рассказал: «Кондуктор, Мартын, это не приведи Господь работёнка. Врагу не пожелаешь. Но люди работают. Платят неплохо, но это за тяжелые условия труда.
Через каждые 5—6 вагонов в товарном составе есть вагон с так называемой тормозной площадкой. Она потому и площадка, что открыта с двух сторон и с третьей имеет барьер высотой по пояс человеку. На площадке лавка и штурвал ручного тормоза.
Как машинист подаст условный гудок, кондуктор вскакивает и изо всей силы крутит тормоз. А силы там нужны немалые, поэтому работает там крепкий, мускулистый народ.
Еще кондуктор отцепляет и прицепляет вагоны, а еще работает «собачником». Это, когда отцепят твою секцию от состава, надо хватать за верёвку тяжеленный тормозной башмак и волочь его вдоль вагонов, словно собаку на поводке, чтобы подложить под колесо.
Сам понимаешь, что погода никакого значения не имеет. Состав движется и в снег, и в ветер, а кондуктору остается только одеваться по погоде. Работают обычно часов по 12. То есть сопровождают свою секцию до определенной станции, там сдают сменщикам, получают секцию в обратном направлении и двигаются домой. Спать нельзя. Бывали случаи самотцепа вагонов на подъеме, когда кондуктор должен остановить покатившиеся обратно вниз вагоны. Если проспит, то смерть ему и машинисту следующего за ними поезда. Потом положен на двое суток перерыв, но они раньше уходят в рейс. По собственной инициативе, для заработка. Вот такие дела.
Еще нюанс: оружия у них не бывает. Люди они в основном бедные, взять с них нечего, поэтому после нападения хунхузов на состав они обычно остаются живыми. Бывают исключения, но пуля, она ведь дура. Может и кондуктора убить.»
Мартын задумался. сказал: «Спасибо, Трофим Васильевич» и побрел домой. Через 8 дней он отправился в свою первую поездку до Цицикара и обратно.
***
Потянулись однообразные до безобразия дни. Упал заработок и пришлось распрощаться с поваром. Круг приятелей стал значительно уже и теперь их осталось только четверо, включая Мартына. Как-то так получилось, что, расписав за вечер всего одну пульку, они принимались активно обсуждать текущую ситуацию в городе и на железной дороге.
Юрий Аркадьевич Воробьев, самый старый из них, ему сорок минуло еще в прошлом году, садился на своего конька и с азартом начинал втолковывать другим: «Нет, вы посмотрите, вы задумайтесь. В двадцать четвертом, при старом руководстве, дорога приносила доход 50 миллионов золотых рублей. А что сегодня? По итогам прошлого года получили всего 10 миллионов. Это в пять раз ниже. Это что за начальники сидят на железной дороге? Они что, и своей страной так управляют? Разогнали спецов, набрали политически подкованных дилетантов, не смыслящих ни в науке управления, ни в финансовой дисциплине, и чего они хотят? Дорога – механизм инерционный, развалить ее за год не получится, как ни старайся. Но в конце концов они развалят и отдадут китайцам, причем за смешные деньги».
С ним соглашались и переходили к чтению газет. Советские газеты не читались: было скучно. В них либо восхваляли Сталина, поражаясь его гениальностью, либо восторженно писали о доярке, получающей огромный надой с коровы благодаря умным директивам Сталина, либо страстно клеймили врагов, мешающим Сталину проводить в стране правильную политику. Читали французскую и американскую прессу, поскольку Михин Илья Георгиевич знал оба языка и переводил для друзей написанное в газетах.
– Да чушь это, – восклицал Новосельцев на утверждение французского журналиста, что китайцы хотят сделать Харбин китайским и готовят захват власти. – чушь. Не нужен им в Харбине китайский уклад жизни. Им русские нужны, они видят их пользу. Их идея в другом: захватить дорогу, убрать недоумков из управления и поставить прежнее руководство. Ведь они тоже лишились колоссального дохода, которым по договору делилась с ними Россия.
– Ты, Дима, не туда поехал. – Возражал Новосельцеву Мартын. – Нельзя поменять руководство на железной дороге, подчиняющейся другому государству. Захватывать, так уж захватывать совсем и стричь купоны в одиночку, без СССР.
– Я это и имел в виду, – утонил Новосельский.
И как бы там ни обсуждалась эта тема, 22 декабря 1928 года началась операция по захвату КВжд. По иронии судьбы захватчиками выступали войска, которые три года обучал в качестве военного советника никто иной, как Василий Константинович Блюхер, и обучил он их качественно.
В начале следующего года руководство дорогой полностью перешло к китайцам. Две тысячи советских служащих были отправлены в тюрьмы, а четверым из них отрубили головы. Человека без гражданства, Фокина Мартына, китайцы не тронули. Это расценивалось, как большое везение, поскольку образовалась целая армия безработных и борьба за выживание превратилась в норму поведения.
Слабая советская страна далеко не сразу нашла в себе силы противостоять гоминьдану. Война то с участием армий, то на уровне дипломатии велась ровно год, и 22 декабря 1929 года стороны подписали Хабаровский протокол, по которому дорога вновь признавалась совместным советско-китайским предприятием.
Для русских в Харбине год этот сложился крайне плохо. Сотни людей китайцы уволили как неблагонадежных, сотни уволились сами по призыву профсоюзов не работать на Китай, но были и сотни, которые приняли второе гражданство, то есть китайское. Мартын в этой мешанине чувствовал себя неплохо, но это было только снаружи. Внутри у него зрела тревога. Он понимал, что добром сложившаяся ситуация не кончится.
Возвращаясь с работы, он уединялся с Иваном, поскольку их четверка потихоньку распалась, и вел с ним беседы о России, Китае, Японии, железной дороге. Десятилетний мальчик сердцем понял состояние отца и приходил с улицы, где он пропадал все свободное от школы время, к появлению Мартына.
Отец сознавал, что ребенок почти ничего не понимает из его рассуждений, но Мартыну нужен был слушатель. Он пытался говорить с Дуней, но той совершенно не интересны были его рассуждения. Она вроде и слушала, а сама то пыль какую-то протрет, то в кухню зачем-то сбегает. «Да сядь ты в конце концов!» – рявкает Мартын. Дуня виновато присаживается на край стула, а у Мартына пропадает желание говорить.
С сыном было иначе, и потому Мартын рассказывал: «Ты, Ваня не смотри, что китайцы захватили дорогу. Она, конечно, нужна им, но силенок у Чан Кайши маловато. Не справится он. У Сталина тоже не все ладно, иначе бы он еще в начале года ввел бы свою армию в Маньчжурию. Дорога лакомый кусок для многих. Не поверишь, но даже Соединённые Штаты рассчитывают оторвать себе долю. Они заявляют, что Китайская Восточная дорога есть достояние мирового уровня и управляться должна мировым коллективным органом. И плевать им на чьи деньги создавалось это достояние. Но американцы далеко, а японцы близко. Думаешь, напрасно они уже много лет толкутся в Харбине? Япония – маленькая страна, вся на скалистых бесплодных островах. Им нужны плодородные земли. Они уже заселяют своими крестьянами юг Маньчжурии. А тут еще и КВжд. Вот увидишь, Ванюша, пока русские с китайцами грызутся, японцы силенок поднаберут и захватят тут все. И бежать, Ваня, нам будет некуда. Меня в Россию без паспорта и визы не пустят, а доживешь ли ты до совершеннолетия в этой мясорубке, чтобы получить российский паспорт – я не знаю. Пока что считаю, что тебе путь на Родину не закрыт. Ты родился здесь, в Харбине, но корни твои там, в центральной России».
Подобные беседы волновали Ивана, заставляли задумываться и слушать радио. В кругу мальчишек такие разговоры поддерживались, но ребятня, как всегда, была категорична. Они четко придерживались суждений своих родителей, а последствием являлись создания всевозможных детских политических организаций. Иван дружил со всеми, но ни к кому не примыкал в качестве члена организации. Причина была тривиальна: место расположения Линейного поселка. Выйдешь из дома, и 100 метров налево – Московские казармы, там обитали хулиганы и босяки; 100 метров направо – там Пристань и купеческие дети; 20 метров прямо – Нахаловка и дети офицеров; а позади, по ту сторону железной дороги огромный район Новый Город, и дети служащих КВжд.
***
] Для Мартына история его работы на КВжд окончилась на удивление спокойно. Просто в один из январских дней 1930-го года ОГПУ передало в кадры очередной список на увольнение из 263 фамилий. Среди них была фамилия и кондуктора Фокина Мартына Ивановича.
То, что пограничная стража в Харбине канула в вечность, Мартын знал. Поэтому достал свое бессрочное отпускное удостоверение, разгладил его и с болью в душе положил на место. Поиск работы начался с хождения по знакомым. Среди преферансистов было много людей, с которыми он состоял в дружеских отношениях. Каждый из знакомых Мартына где-нибудь что-нибудь да возглавлял и казалось, что есть люди, готовые пойти ему навстречу.
Мартын никак не ожидал, что поиски работы станут такими сложными. Окончание каждого разговора можно свести в одну фразу: «У меня нет работы, которой ты достоин, а предложить тебе что-то, не требующее квалификации, я не могу: окружающие не поймут». «Да ешь твою в медь, эти окружающие – орал про себя Мартын – мне работа нужна, а не их мнение», но силой воли держал «хорошую мину при плохой игре»
Недели тянулись одна за другой, накопления таяли, а результат поиска работы был нулевой. Список лиц, к которым Мартын собирался обратиться за помощью, иссяк. Как известно, Фортуна не любит неудачников, и Мартын понимал, что если он зацепится за любую работу, то поиски примут совершенно иной характер. Бросить в разговоре фразу: «Понимаешь, заработок перестал устраивать. Может, у тебя найдется что подходящее?» – в корне отличается от униженной просьбы взять на любую работу.
Мартын стал чаще бывать дома и ожидать встреч с сыном. А тот носился со сверстниками по улицам: с кем-то дрался, кого-то защищал, о чем-то спорил. А вечером подробно обо всем рассказывал отцу. Мальчику было приятно, что отец интересуется его делами и при этом в отличие от матери не применяет репрессивных мер, если что-то у Ивана пошло не по правилам хорошего тона.
Иван с увлечением обучался игре в преферанс. Магия карт очаровала мальчугана, только что вступившего в свое второе десятилетие. Игра учила думать, считать, предвидеть и рисковать. Мартын перестал посещать клуб, но раз в неделю друзья собирались у него в гостиной, чтобы расписать пулю. Для Ивана эти часы были священными, и он всегда присутствовал на игре.
***
Прогнозы Мартына и его приятелей не оправдались. С захватом дороги и возвращением в руководство русских специалистов, жить в процветающем не так давно Харбине становилось все труднее. При попустительстве Советской России китайцы ужесточали полицейский режим, вводили всевозможные запреты. Процветало взяточничество, разбой. Хунхузы, не встречая должного отпора, уже не боялись совершать налеты на богатые районы Харбина.
Мартын сумел устроиться дворником, заплатив начальнику коммунальной службы Нового города. Работа занимала 4 часа в день, при этом, если и вообще не подмести, то никто ничего не скажет. Харбин умирал.
А горожане, в своей жизни разнообразные по социальному статусу русские люди – беженцы и технические специалисты, старожилы харбинских особняков и вчерашние бездомные белые воины – прекрасно понимали, что ситуация в корне изменилась и возврата к прежнему благоденствию не будет. Технические специалисты еще держались, а безработные офицеры потянулись на юг Китая.
Мартын же четко определил для себя позицию: после достижения восемнадцатилетнего возраста Ваня, возможно, с матерью, уезжает в СССР. И только потом он займется определением собственной судьбы. По первой прикидке, он был нацелен на эмиграцию в Австралию.
***
Но утром 6 февраля 1932 года население Харбина, несмотря на двадцатиградусный мороз, высыпало на улицы города. По ним шли немногочисленные пешие отряды японской армии и с грохотом пролетали мотоциклетки и легкая бронетехника. Горожане ликовали.
Восторженные женщины забрасывали японцев невесть откуда взявшимися букетами, мужчины срывали с головы шапки и размахивая ими кричали «банзай». Всем казалось, что конец китайского засилья пойдет на благо. Япония в понимании русских – это сакура, бесконечные поклоны друг другу, улыбки и беспредельная вежливость. Япония – это цивилизация, и она, долгожданная, вернулась в Харбин.
Побежденные китайские солдаты бежали в неоккупированные зоны, грабя, насилуя и убивая мирное население независимо от национальной принадлежности, и это прибавляло плюсов оккупантам.
Мартын стоял в толпе и с горечью смотрел на ликующих горожан. «Дождались. А чего дождались-то? Чем китайцы не угодили? Ведь дураку понятно, что всем верховодили япошки, это по их приказам все творилось. А теперь им и таиться не надо, теперь они развернутся». Он махнул рукой, задел соседа, извинился и увидел, что шапками машет только первый ряд горожан. Остальные, как и он, стояли молча. «Слава Богу, понимающих хватает, я не самый умный» – Мартын пошел домой.
Случилось так, как и должно было случиться. Вместе с японской армией пришли японские жандармы и сразу заработал репрессивный механизм. Оказалось, что у японцев сильно развита шпионофобия, они видят лазутчика почти в каждом русском. Начались аресты, допросы и пытки. Тотальные слежки за русскими, китайцами и даже друг за другом были нормой поведения новой власти.
Пытки в японских застенках были делом повседневным и обычным. По изощренности их приемы пыток превосходили описанные в «Молоте ведьм». В основном у них все делалось просто, но…
Например, между пальцами ног вкладывали тоненькие прутики и забинтовывали ступню, исключая при этом возможность дотянуться до ног руками. Уже через пару часов начинался дискомфорт, а через 5 часов боль охватывала ноги от пальцев до паха. Через 7 часов человек был готов лезть на стену от боли и в этом состоянии выдавал все тайны. А если он не знал никаких тайн, то придумывал их для того, чтобы скорее вынули эти проклятые прутики.
Японские жандармы знали свое дело и к лету того же года Мартын был вычислен ими как бывший служивый пограничной стражи. В погожее майское утро, когда Мартын заканчивал подметать улицу, рядом с ним остановилась пролетка и сидевший в ней жандарм приглашающе махнул рукой. От таких приглашений не отказываются, поэтому Мартын молча подошел к пролетке и вопросительно посмотрел на седока. Тот, что-то лопоча по-японски, вырвал из рук Мартына метлу, отшвырнул ее в сторону и пальцем указал на сиденье напротив себя.
Через 10 минут Мартын входил в жандармскую управу. Надписи на табличках ему ни о чем не говорили, поэтому он не знал к кому его привели. В кабинете за столом сидел худощавый японец в форме: «Здравствуй, Мартын. Зовут меня Кичиро Тиба. Ты будешь при обращении называть меня Тиба-сан, что по-русски звучит господин Тиба. Я помощник начальника управления и работаю с русскими, потому что знаю русский язык. У нас в Харбине мало солдат и мы принимаем на службу русских. Ты сделаешь присягу императору, получишь винтовку и будешь охранять склад с бензином и спиртом. – Уловив в лице Мартына недоумение и желание отказаться, Кичиро Тиба поднялся из-за стола, сделал жест в сторону двери и продолжил – Отказываться не советую, у нас простые, но очень хорошие способы уговорения».
Еще по дороге в подвал Мартын услышал крики боли и внутри у него все сжалось. Страх пыток вернулся к нему, очень сильно захотелось в туалет. Внизу царил полумрак, но все было видно. Прямо у двери полулежал человек с синим опухшим лицом и издавал стоны, пытаясь что-то сказать. Внимания на него не обращали, а бедолага, похоже, кончался и интереса для мучителей не представлял.
Чуть дальше располагался орущий во все горло абсолютно голый мужчина чуть моложе Мартына, а на выбритый на его темени кружок капля за каплей падала жидкость. «Ничего плохого, просто вода, – уточнил Кичиро Тиба – но она капает уже сутки. Он в своем донесении сделал обман и не говорит почему так поступил. Этот сильный, а тот, который не хотел служить у нас, просидел под каплями только полдня. Потом начал смеяться и петь песни»
Мартын молча кивнул головой, вздохнул и махнул рукой в сторону выхода. Все вернулось на круги своя: в Маньчжурии он со стражи начал, стражей и закончит. А то, что это конец, Мартын почему-то не сомневался.
***
На удивление Мартына, на склад он не попал, а был определен в охрану железной дороги под непосредственное начало Бампо. Бывший подданный короля Италии, ныне гражданин Китая, капитан японской армии, разговаривающий на русском, и, чего Мартын не знал, агент четырех разведок. В настоящее время служил в контрразведке Японии.
Работать Бампо умел, шпионом он был, как говорят, от Бога, японцы это знали, лишнего при нем не говорили, а в контрразведке он вреда не приносил.
При напутствии Кичиро Тиба предупредил, что главная задача Мартына – наблюдать за всем, что делается на дороге и ежедневно давать письменный отчет Бампо-сан. «Растудыть твою в качель, приплыл» – мелькнуло в голове Мартына. Он еще не знал, что ему повезло.
Тысячи харбинцев, вышедших на улицы встречать японских оккупантов, были убеждены в том, что пришла сила, способная помочь им в возврате потерянной Родины. Но Япония в ближайшее время не собиралась нападать на СССР, поскольку совершенно не представляла себе расклад сил. Зато очень боялась, что Россия также изучает их военные возможности, и организовали тотальный контроль за населением Маньчжурии почище, чем ОГПУ.
Основная масса завербованных контрразведкой занималась доносительством на платной основе. Платили мелочь, но за каждое донесение, получалась сдельная оплата труда, стимулирующая доносчиков. Затем шли филеры – «стукачи». Сюда приходили добровольно, решая трудную для себя нравственную задачу: стучать или пухнуть от голода. Не для всех решение было очевидным, но нанимались в филеры из безысходности. В отличие от доносителей, филеры получали конкретное задание проследить за интересующим японцев человеком.
Мартын же занялся известной ему работой: борьба с контрабандой. Первый же случай отличиться произошел через месяц после начала службы.
Нормальный товарный вагон, пришедший ночью на сортировку, был ничем не примечателен. В меру облезлая зеленая краска и четко нанесенные белым стандартные надписи. Слева от раздвижной двери написано «КВжд» под эмблемой дороги и тут же «20т», справа надпись «40 человек или 8 лошадей». Дверь была заперта на большой амбарный замок, а у вагона стояли два гражданских мужика с пистолетами за поясом и ножами в ножнах. Это было нетипично.
– Таможня, ребята. Кто такие, что в вагоне? – Мартын сходу решил, что они понимают русский язык.
– Пошел на … – они не только понимали русский язык, они на нем еще и говорили.
Мартыну стало нехорошо. В голове зашумело, глаза налились кровью, по телу пробежала дрожь. Взятки ему предлагали неоднократно, убить обещали несколько раз, но вот посылали так далеко впервые. Мощный удар в солнечное сплетение вырубил говорившего, а второй, не успев схватиться за рукоятку итальянской беретты, тут же взвыл от боли. Применивший болевой прием к нарушителю Мартын уже вовсю свистел в свою дудку, созывая полицию.
И вдруг из вагона явственно зазвучали женские крики и стук в дверь. В три удара прикладами полицейские сбили замок и застыли: в товарном вагоне оказались 11 девушек в возрасте 15—16 лет, две из которых были мертвы. Увидев людей, девушки заговорили все разом, но в этом гвалте Мартын сумел уловить суть.
Третьего дня в Цицикаре родители сдали девчонок агенту благотворительного фонда для отправки в цивилизованные страны, где им светила работа в качестве гувернанток и горничных в русскоговорящих семьях. Всех явившихся посадили в автобус и отвезли за город, где заперли в неотапливаемом сарае. Вещи отобрали, а ночью было не жарче плюс двух градусов. Девчонки простудились. Вчера их запихали в товарный вагон и продержали в нем сутки, пока не прицепили к паровозу. Из еды давали рисовые лепешки и воду. Две девочки заболели еще в сарае, в вагоне появился сильный жар, а потом они затихли почти одновременно.
– Что это, господин Бампо? Как такое могло случиться? – спросил Мартын у своего начальника, сдавая тому отчет.
– Да ты, Мартын, как вчера родился. Обыкновенная работорговля, существующая тысячелетия. Пришли в Китай беженцы, а с ними пришли нищета и безысходность. Группа твоих соотечественников тут же организовала поставку красивых девушек в бордели. Люди из числа офицеров заводили знакомства со своими бывшими сослуживцами и предлагали безвозмездно помощь. Они обещали переправить их дочерей в Австралию, Канаду, Аргентину, где с большой охотой брали на работу гувернантками русских девушек. Родители отдавали детей в их руки и совали при этом какие-то дешевые ювелирные изделия в качестве оплаты за услугу. Власти всегда боролись с этой напастью, но всякая власть обожала мздоимство. Я сам видел, как расплачивались с крупными чиновниками за свободный транзит. Японцы запретили торговлю людьми и теперь будет расследование и казнь участников данного инцидента.
– Так все кончается? Или японцы тоже возьмут деньги?
– Нет, Мартын, не кончается, хотя и денег не возьмут. Организаторы – хитрые люди и имена их никто не знает, так что выдать не смогут.
– Растудыть твою в качель, да что же, на выродков управы нету?
– Есть, Мартын, есть. Да хотя бы и мы с тобой. Вот спасли 2 души – и хорошо.
– Почему две, а не девять, господин Бампо?
– Да потому, что оставшиеся в живых вернутся в нищету и убожество, а там уже и по собственному желанию придут в дом с красным фонарем. Ты в Харбине такие дома знаешь?
– Да уж давно не мальчик, господин…
– Оставь в покое это слово, не нравится мне оно. Зови уж Бампо-кун. Так японцы обращаются к товарищу по работе одного с ними социального уровня.
– Принято, Бампо-кун. – улыбнулся Мартын.
***
Служба потекла своим чередом. Контрабанда, наркотики, нападение хунхузов – все то, с чем Мартын познакомился еще на рубеже прошлого десятилетия. Японская форма ему не мешала, хотя отношения с прежними товарищами разладились. Ну да Бог им судья, каждый в жизни выживает как может. Мартын чести своей не терял и безнравственных поступков не совершал. Ему ни за какие свои поступки не было стыдно перед сыном.
Учился Ваня хорошо. Ему легко давались точные науки, он любил химию, особенно органическую, но были и проблемы. Ваня много читал. Сначала дома, потом ходил в библиотеку, но вот история Ване просто не давалась. Заучивание дат приводило его в смятение, и шестнадцатилетний Иван искал ответы у отца.
– Папа, ну на фига мне знать в каком году правил Василий Третий? Ну, был такой. Ну, сын у него родился. Иван Грозный.
– Сынок, тебе «Королева Марго» нравится?
– Да, папа
– А «Князь Серебряный»?
– Тоже нравится.
– А ты когда-нибудь задумывался о том, что Дюма и Толстой пишут об одном и том же времени? В то время, когда Генрих Наваррский боролся за выживание в Париже, в России беспредельничал Иван Грозный.
– Да ты что! Как-то я и не подумал. Мне казалось, что времена Грозного – это зачатки цивилизации на Руси, а времена Генриха – это расцвет.
– Ты прав, Ваня. Франция здорово обогнала в развитии Русь. Но ведь для того и знание дат нужно, чтобы понять: за довольно короткий срок Россия сумела догнать французов.
– Ну и черт с ними, папа. Мне история Харбина нужна, а Франция далеко отсюда.
– И что ты знаешь об истории Харбина?
– Да только то, что пацаны на улице говорят. В школе как-то не очень растолковывают нам эту историю.
– Это потому, что нынешняя власть никакого отношения к истории Харбина и КВжд не имеет. Все это делалось до них.
– Ну, расскажи.
Мартын подумал, заказал сыну 2 стакана чаю на двоих, отхлебнул из своего, чинно допил до конца и только потом начал:
«История эта началась давным-давно, лет за 20 до твоего рождения. Ты представляешь себе карту Манчжурии? Мощная река Амур, в которую впадает наша Сунгари, служит границей между Россией и Манчжурией, то есть северо-восточной частью Китая. А почти на самом востоке границей служит Уссури, также впадающая в Амур.
Амур делает огромную дугу, сильно вдаваясь в сторону России, – Мартын широко провел рукой, показывая, насколько большая эта дуга – и прокладывать железную дорогу по его берегу к самой дальней точке страны очень невыгодно. Проще было по прямой от Читы до Владивостока. В 1,5 раза ближе, но по территории Китая.
Не знаю, как, но Россия договорилась с Китаем, и тот отдал на своей земле полосу для строительства дороги. Назвали ее Маньчжурской дорогой, какой она и была до 1917 года. Это потом она стала Китайской Восточной железной дорогой, КВжд по-нашему.
Я еще на Маньчжурскую приехал служить. Начали ее строить в 1987 году, в 1903 закончили, в тринадцатом и меня сюда привезли.
Когда строить начали, неспокойно было в Китае. Для защиты была создана Охранная стража. А когда я приехал, это уже был Заамурский округ отдельного корпуса пограничной стражи. В него меня и определили рядовым. – Мартын вздохнул, как будто сожалея о чем-то, сглотнул и продолжил – Харбин находится практически посередине дороги, плюс к этому здесь дорога разветвляется. Одна ветка идет во Владивосток, другая к бывшему Порт-Артуру. Ну, это ты и без меня знаешь. – Заметив удивленный взгляд сына, Мартын уточнил – Порт-Артур был Российским городом намного южнее Владивостока, но в 1905 году была война с Японией, и японцы порт отняли у нас.
А на месте Харбина был пустырь, на нем и поставили первые домики для строителей и назвали его железнодорожный поселок Сунгари. А уж, когда он разросся до уровня солидного города, его назвали городом Харбин. Такое вообще редко в мире встретишь: на территории чужой страны стоит абсолютно русский город с русскими порядками, традициями и русским управлением.
Это потом появились китайцы, потому что они прекрасно умеют быть обслугой. Поселились вокруг города, и у нас появились рикши, дворники, повара-китайцы, торговцы всем на свете на рынке, опиум и кальян, да и сам видишь, чем они занимаются.
До 17-го года вообще все было прекрасно. Китайцы знали свое место и не совались никуда. Говорят, что город наш похож на Хабаровск. Я был там всего 2 дня, город не помню, но знаю, что это большой серьезный город. А железная дорога была полностью во владении Российской империи.
Сразу после революции начался разброд, и дорога стала особым объектом под надзором Китайской республики. Причем, они все больше и больше наглели, лезли в руководители, и Советская власть не справилась с управлением КВжд. В 24-м году подписали договор о совместном управлении дорогой Китайской республикой и СССР.
А вот город наш расцветал и жилось в нем хорошо до середины двадцатых годов. В 22-м сюда с Дальнего Востока эмигрировало полмиллиона людей. Половина осталась, а половина укатила дальше на юг, в Шанхай. Среди оставшихся было много предпринимателей и промышленников. Они и организовали полностью в русских традициях жизнь в Харбине. Толковые люди, они знали, чего хотели и умели добиться своего.
Но как бы там ни было, и по сегодняшний день на КВжд работают десятки тысяч советских граждан. Я не в счет – Мартын грустно улыбнулся. – Вот такая, сын, если коротенько, история нашего края»
Иван обожал эти вечера общения с отцом и, как губка, впитывал в себя информацию. Но с религией у них никак не получалось. Мартын сам был слабоват в теологии, поэтому чаще всего не находил для Ивана контраргументов. Ваня читал Ветхий Заветъ и ставил в тупик отца вопросами.
– Нет, папа, ты объясни мне: на-кой Богу надо было весь Содом сжечь?
– Они, Ваня, жили неправедно.
– А Лот? Вот ты представь себе: город, в нем тысячи людей, все до единого развратники и развратницы – и тут Лот, весь в белом? А как же «Закон толпы»? Толпа сама должна была растоптать и разорвать Лота на части.
– Ну, характер у него был сильный, а от горожан его Бог оберегал.
– Почему только его? А жена не заслужила?
– Она любила Лота, поступала, как он, а, значит, тоже заслужила.
– А тогда за что же убивать его жену?
– Он не убил ее, а превратил в столб.
– Хрен редьки не слаще. Ну теперь стоит себе столбом тыщщи лет. Зачем причинять горе человеку, который чтит тебя и слушается? Чем Лот-то прогневил Бога?
– Его жена не послушалась Бога и оглянулась.
– Так это же ни в какие ворота не лезет. Это чистый деспотизм. Я не пойму: почему жене нельзя было посмотреть, как Бог наказывает грешников? Он что, стеснялся этого, потому что перегибал палку? Или же это просто каприз всесильного: я сказал, а ты не сделала. Скажи, папа.
Мартын замолкал, не находя ответа, а сын не приставал к нему до следующей двойки по Закону Божию.
А потом опять выяснение: «Папа, вот ты мне скажи: как это мертвые будут хоронить своих мертвых? Ведь они даже не шевелятся. Они же закопать мертвяков не смогут. И за что он мне двойку поставил? Ведь я просто спросил, а он вместо того, чтобы понятно рассказать, вон что вытворяет»
Мартын не был умнее преподавателя Закона Божьего, ответа не знал, поэтому просто вышел из комнаты с видом человека, у которого есть срочные дела.