Глава III. Дилемма Понтия Пилата
Иудейское утро Цезареи вот уже пятнадцатый день улыбалось Пилату во всей своей небесной, дремотной красе. Он сидел лицом к морю, не в силах отвести взгляд от медленно ползущих, монотонно шепчущих волн и теплой голубизны горизонта, пахнущей свежестью слабого ветерка. После многомесячного плавания и тяжелого перехода от Рима до Иудеи такой отдых был настоящей наградой.
Клавдия распорядилась приготовить Пилату жареную змею – редкий и дорогой деликатес там, в Риме, а для нее – сваренные яйца с какими-то экзотическими овощами. Непричесанная, в небрежно накинутой на плечо накидке, она улыбалась, лукаво поглядывая на мужа в ожидании похвалы. Пилат попробовал блюдо и удовлетворенно вздохнул.
– Такое может быть только на небесах, – томно заговорила Клавдия, подперев щеку ладонью. Ее красивые, со следами увядания глаза пытались соблазнить мужа на ленивый разговор. Она сделала широкий жест рукой туда, где море сходилось с горизонтом.
– Тишина и покой вокруг.
– Посмотрим, как будет дальше, – слегка пожал плечами Пилат, отвечая не столько Клавдии, сколько своим собственным мыслям. – Ведь не просто так назначили меня праэтором в эту страну, да еще и с воинским подкреплением.
Внезапно он нахмурил брови, перестал жевать и прислушался. Издалека донесся непонятный гул, который быстро нарастал. Оба переглянулись в недоумении.
– Что это? – тихо спросила Клавдия, облокотившись грудью на стол и уставившись на мужа широко раскрытыми в испуге глазами. Пилат сурово свел брови и пожал плечами.
– Закончим еду и разберемся, – пробурчал он, опустив глаза в тарелку. Но аппетит у него пропадал по мере того, как шум усиливался. Вскоре стал различим анархический топот ног огромной толпы, гул возмущенных мужских басов, выкрики и даже вопли плача.
– Пойду проверю, что там, – сказала Клавдия, поднимаясь.
– Приведи лучше себя в порядок. – Пилат тоже встал. – Сейчас переоденусь и разберусь.
Наполовину утоленный голод перешел в раздражение против неизвестных нарушителей спокойствия. Проходя через просторный зал с колоннадой, он наткнулся на спешащего к нему охранника.
– Что там происходит? – спросил Пилат, остановившись.
– Пришли иудеи в великом множестве, – доложил солдат. Он был, судя по акценту и внешности, из местных греков. Цезарея хоть и входила формально в состав Иудеи, населена была разным людом, в большинстве – греками, арабами и самаритянами. Основная римская военная сила, ответственная за порядок в Иудее, также располагалась в Цезарее и вокруг нее. Были, однако, и здесь иудейские поселки и городки.
– Что им нужно? – спросил Пилат.
– Хотят видеть тебя, праэтор. Их представители, десять старейшин, стоят впереди.
– Не говорят зачем?
– Что-то в Ерушалаиме неладно. Лучше пусть они тебе все сами расскажут.
– Есть среди них кто с оружием?
– Нет.
– Скажи, что я сейчас выйду к ним.
Пилат пересек зал пружинистой походкой бывалого воина, наскоро переоделся в спальне и вышел из дворца. Вид залитой жгучим солнцем площади поразил его. Не менее тысячи человек стояло там; все враз заголосили при его появлении, яростно разевая рты и простирая к нему руки. Властным жестом Пилат восстановил тишину и, прежде чем начать говорить, пригляделся к пришельцам. Все были мужчины в годах, по крайней мере за сорок, темнолицые от солнца, палящего десять месяцев в году. Большинство отрастили длинные бороды и волосы, свисающие до шеи, но были и постриженные коротко, на греческий манер. Все без исключения были в дорогих, хоть и запыленных за долгую дорогу одеждах.
– Кто из вас здесь старший? – спросил Пилат.
– Мы, – ответил один из шеренги, стоявшей вплотную к первой ступени широкой лестницы, ведущей во дворец. Пилат понял, что перед ним – старейшины Иудеи.
– Что привело вас сюда?
– Случилось большое несчастье в Ерушалаиме. – Человек маленького роста, лысоватый, в одеждах более ярких и красивых, чем у остальных, говорил на латыни свободно, но с заметным акцентом. – Множество твоих солдат пришло в наш святой город, и мы не возражаем против этого, ибо мы – народ подвластный и послушный. Но они установили сигну когорты на воротах. – Толпа вздохнула при этих словах, как один многоголовый великан, загудела, забубнила и стихла.
– Что ж тут такого? – спросил Пилат. – Наши солдаты всегда устанавливают свою сигну там, где они располагаются.
– Но это нельзя делать в Ерушалаиме, – терпеливо продолжал говорящий. – У нас строго запрещено выставлять в любом городе, а тем более в Ерушалаиме, изображения людей или животных. Ведь они – творение Бога, а люди не должны подражать Богу. Нарушение этого закона для нас тяжкий грех, и нарушителю грозит смертная казнь. Все твои предшественники, Понтий Пилат, уважали наш закон и не позволяли своим солдатам глумиться над ним. Просим тебя: прикажи своему воинству убрать сигну.
Понтий растерялся на несколько мгновений от такой наглости. Солдаты, разумеется, не знали, что водрузить сигну в Ерушалаиме, тем более вблизи от самого святого для иудеев места – Храма Соломона, где находилась казарма, является тягчайшим глумлением над их верой. Но сейчас, когда сигна уже установлена, он не мог приказать солдатам убрать ее. Удалить изображение императора! И только по прихоти иудеев. Что скажут о нем солдаты? Не прогневается ли император? Ведь Пилат послан сюда, чтобы твердой рукой усмирить этот неспокойный народ. Нет, нельзя им уступить. Это воспримут как слабость, и потом не избежать еще более наглых требований.
– Вы просите меня убрать изображение императора, – осуждающе заговорил Пилат. – Как вы решились на это? Император – ваша высшая власть, а сигна – ее символ. Вы должны подчинятся нашим порядкам, а не мы – вашим. Отправляйтесь назад, в Ерушалаим.
Пилат повернулся и сделал шаг по направлению к дворцу.
– Мы никуда отсюда не уйдем, – твердо проговорил за его спиной иудейский представитель. Толпа заговорила, заохала, застонала.
– Что? – повысил голос Пилат, оглянувшись и перекрикивая шум. – Это бунт?
– Нет, это не бунт, – тоже повысил голос представитель. – Мы мирные люди. Но мы скорее умрем, чем будем жить и видеть, как надругались над нашей верой. Мы умоляем тебя, Понтий Пилат, уберите сигну из святого города. Народ Ерушалаима волнуется, вот-вот начнется мятеж, и тогда не избежать больших бед.
– Кто ты? – спросил его Пилат. – Как тебя зовут?
– Эзра. Я вхожу в совет старейшин синхедрина.
– А где ваш первосвященник, Иосиф Кайфа?
– Он сейчас в Галилее, обсуждает дела с тетрархом Иродом. Там один разбойник и самозванец возмущает народ, нападает на римских воинов и причиняет нам много неприятностей. Мы послали гонца за Иосифом. Как только он получит известие, он прибудет сюда.
– Идите обратно в Ерушалаим, – повторил Пилат. – Скажите Кайфе, чтобы пришел ко мне, я хочу с ним познакомиться и обсудить вашу просьбу. Но сигна останется в Ерушалаиме. Все!
Не обращая внимания на поднявшийся галдеж, Пилат скрылся во дворце.
Сопровождавшему его охраннику он приказал приготовить коня и выделить троих сопровождающих. Пилат намеревался посетить когорту, постоянный лагерь, которой был расположен сразу же за стеной города, и кавалерийское подразделение, казармы которого находились вблизи большой площади, предназначенной для военных тренировок, спортивных соревнований и, с разрешения праэтора, массовых сборищ населения.
Пилат был уверен, что иудеи, простояв несколько часов под безжалостным, горячим солнцем без еды и питья, покинут Цезарею и смирятся с его решением. Возможно, они будут жаловаться императору, ну так что ж, Тиберий только посмеется над таким пустяком.
Однако то, что в действительности последовало, было за пределами здравого смысла римлянина. Иудеи не разошлись: они сели на землю и оставались перед дворцом, молчаливые, угрюмые, изнуренные, вот уже четыре дня подряд, не обращая внимания на угрозы охраны и насмешки местных жителей. Что с ними делать? Ведь не начинать же свое правление с убийства старейшин вверенной ему провинции? Тиберий неизбежно спросит, за что он их убил.
На пятый день утром Пилат сел завтракать, как обычно лицом к морю, но голубизна волн больше не радовала его. Мельком взглянув на принесенное ему блюдо, он скосил глаз на Клавдию и зло прищурился.
– Опять жареная змея, – пробурчал он, оскалив зубы, как раздраженный хищник.
– Ты же любишь это, – тихо, как будто извиняясь, проговорила Клавдия. Здесь, вдалеке от Рима и ее могущественных покровителей, муж был высшей властью. Неожиданно обнаружила она в нем капризный, необузданный темперамент самодержца, перечить которому было опасно.
– Они все еще здесь? – спросил Пилат.
– Да. Не едят, не пьют. Спят прямо на земле. Некоторые теряют сознание, того и гляди кто умрет. Почему ты терпишь это перед своим дворцом, Понтий? Почему не прикажешь убить их? Или оттащить в темницу?
– Вот, нашлась советчица. Где найти столько темниц? Занимайся своими делами. – Помолчав, он продолжал: – Тут вся их знать собралась. Мы правим Иудеей при их помощи. Так наставлял Тиберий. Мы полагаемся на нее, на ее верность нам, на ее знание местных народов. К чему приведет массовое убийство? Не могу я начинать с этого. Нужно как-то убедить их разойтись.
– Как ты убедишь их? Они помешаны на своем Боге. Ох, какие дикари. Ужасный народ. – Клавдия поправила искусственный локон и принялась за еду.
– Где же этот проклятый Иосиф Кайфа? – взорвался Пилат и стукнул ладонью по столу. В арке немедленно появился раб, готовый выполнить любой его приказ. Клавдия прогнала раба раздраженным жестом. Пилат положил кусок в пересохший рот и поперхнулся. – Почему так долго он не появляется? – продолжал наливаться ядом Пилат. – Значит, для него все, что здесь происходит, не имеет значения?
– Какая тебе разница, что он думает? Наверняка такой же дикарь, как эти.
– Валерий Грат хорошо отзывался о нем. Кайфа дал Грату много полезных советов. Перед тем как наказать этих сумасшедших иудеев, важно услышать его мнение.
– Так что теперь? – возмутилась Клавдия. – Ты, правитель Иудеи, наместник императора, будешь терпеть этих наглецов, расположившихся перед твоим дворцом? Вообрази, как смотрят на это местные жители. Проходят мимо и смеются. Не только над ними смеются. Над тобой смеются! Над тем, что ты не в силах ничего с ними сделать, что терпишь их перед своим домом. Это… это… – Клавдия вдруг сглотнула, сомкнула губы и даже рукой их прикрыла, чтобы ни слова больше не произнести. Вовремя остановилась она. Глаза Пилата сверкнули слепящим светом гнева и жестокости. Он встал, поправил тогу и, опрокинув стул, уверенным шагом направился в зал. Охраннику, как из-под земли появившемуся перед ним, Пилат дал четкие указания:
– Приготовить коня. Всем иудеям, что перед дворцом, объявить, чтобы шли к тренировочному полигону. Там я буду говорить с ними последний раз. Если в мое отсутствие появится здесь их первосвященник Кайфа, отправить его немедленно ко мне. Охраны мне не нужно: я сам доберусь до наших войск.
Пилат успел заметить блеск одобрения в глазах охранника. Да, здесь нужна твердая рука. Иначе не будут тебя уважать ни собственные солдаты, ни неспокойные, всегда готовые к восстанию иудеи.
У конюшен ему подали коня. Римские воины, хоть и рекрутировались здесь из местных не иудеев, были приучены к римской дисциплине и выполняли приказы четко и беспрекословно. Рим хорошо платил своим солдатам, и они отвечали преданностью и готовностью переносить все тяготы военной службы.
Пилат сел в седло и погнал коня вскачь. Вскоре он добрался до лагеря пехотинцев и, спешившись, потребовал к себе центуриона. Тот не замедлил появиться, подтянутый, в легкой тунике и с длинным, отличающим его ранг мечом в ножнах, ремни которых были переброшены через плечо. Центурион, как видно, собирался в спешке: в короткой юбке, без нагрудных знаков, шлема и плаща он сошел бы за простого воина, если бы не оружие офицера.
– Возьми с собой двести солдат и иди к ристалищу, – приступил Пилат прямо к делу. – Сейчас там соберутся иудеи, что пришли сюда из Ерушалаима. Когда будете готовы, я дам команду окружить площадь. По моему знаку солдаты должны вытащить мечи из ножен. Никого не убивать без моего разрешения. Понятно?
– Понятно. – Центурион был готов выполнить любой приказ праэтора, при этом без признаков раболепства или желания угодить. Римский солдат должен подчиняться дисциплине, но сохранять достоинство.
Пилат снова вскочил в седло, пустил коня легкой иноходью и стал размышлять. Его воображение, однако, не простиралось далее обнаженных солдатских мечей. Несомненно иудеи испугаются расправы: кто отдаст жизнь ради того, чтобы убрали сигну? Но вдруг найдутся такие фанатики, что не смирятся и предпочтут смерть? Невероятно, конечно, но вдруг? Сдержать слово и убить их? Слишком рискованный шаг. Не убить? Не лучше, ибо тогда победа за ними. Слух о его поражении мгновенно разнесется по Иудее, а может быть, докатится до Рима.
Подъехал он к площади, когда народ уже заполнил ее. Из расположенного невдалеке гимнасиума вынесли ему судейское кресло, но Пилат не сел в него, а направился прямо в здание, чтобы подождать, пока подойдут солдаты. Войдя в пустой спортивный зал, он присел на скамейку и вытер с лица пот краем накидки.
«Ну и жара, как они выносят ее так долго? – подумал он. – В Риме, где лето тоже жаркое, такого пекла не бывает. А ведь сейчас там дело идет к осени». – Он невольно подумал о том, что в Риме у него не было таких проблем.
Из задумчивости Пилата вывел вошедший в зал пехотинец. Он был без щита и шлема, но на поясе его болтался в ножнах короткий меч – гладус, как называли его в Риме.
– Иудеи ждут тебя, – доложил пехотинец. – Войска в сборе, остановились за гимнасиумом. – Солдат замолчал, но уходить не торопился.
– Что-нибудь еще? – поинтересовался Пилат.
– Примчался их первосвященник Кайфа. Просит срочно принять его.
Пилат резко выпрямился.
– Впусти. Центуриону передай: ничего не предпринимать без моей команды.
Солдат круто повернулся и удалился, и в тот же момент в проеме арки появился иудейский первосвященник. Уверенной, полной достоинства походкой он подошел к Пилату и, остановившись перед ним, уважительно наклонил голову. Пилат с любопытством разглядывал пришельца. На нем была яркая, с голубым и красным орнаментом, накидка наподобие той, что носят патриции в Риме. Был он высок для иудея, с гордой осанкой властителя. Борода и волосы подстрижены на греческий манер – коротко и аккуратно. Было очевидно, что Кайфа много перенял от эллинов. Быть может, он какое-то время жил среди них или получил образование от эллинских рабов.
– Я очень спешил к тебе, Понтий, – заговорил он дружелюбно на хорошей латыни, с небольшим акцентом. – Но дороги сейчас опасны. Много разбойников, особенно в Самарии, где на иудеев часто нападают.
– Садись рядом, Иосиф, – пригласил его Пилат, указывая на свободное пространство на скамье рядом с собой. – Ты говорил со своими людьми на площади?
– Да. Мне уже сообщили, что произошло. Я очень огорчен, что твои солдаты так поступили в Ерушалаиме. Для иудеев это тягчайшее оскорбление самого святого, что у них есть.
Пилат усмехнулся, не скрывая презрения.
– Ну вот, ты говоришь так же, как и они. Но дело уже сделано. Ты бы лучше посоветовал мне, как поступить. Мой предшественник Валерий Грат говорил, что ты можешь найти выход из любой ситуации. А ведь он много лет работал с тобой. Что ты на это скажешь?
– Я понимаю тебя, Понтий, – заговорил Кайфа вкрадчиво, садясь рядом. – Тебе гордость не позволяет уступить нашим просителям. Но отойди на шаг и посмотри на это с расстояния. Если ты не уберешь сигну, волнения распространятся по всей стране и будут продолжаться столько, сколько будет оставаться сигна в Ерушалаиме. Тебе придется утопить народ в крови, чтобы он смирился. Не станешь же ты начинать свое правление с кровопролития? Как на это посмотрит Тиберий? Мы знаем, что он против того, чтобы оскорбляли наши обычаи и законы.
– Так ты думаешь, что ваш народ пойдет на смерть из-за такого пустяка, как сигна? – спросил Пилат. – Не достаточно ли усмирить ваших ходаков?
– Они – представители народа, – ответил Кайфа. – И ты их не усмиришь. Они пойдут на смерть, будь в этом уверен. А что будет, если ты их убьешь? Народ восстанет. А подавишь восстание – не с кем будет тебе управлять страной. Но я уверен, что до этого не дойдет. Как только начнутся большие волнения и польется кровь, Вителий вмешается. И тогда тебе придется ему многое объяснять.
Пилат понял, на что намекал Кайфа. Вителий, наместник Сирии, был высшей властью в этом районе. Он мог сместить правителя Иудеи и отослать его в Рим, не согласовывая свое решение с императором.
– Жди меня в моем дворце, Иосиф, – негромко сказал Пилат, не глядя на первосвященника. Кайфа встал, сделал полшага назад и остановился.
– Прошу тебя, будь мудр и справедлив, Понтий. – В голосе Кайфы причудливо смешались ноты мольбы и угрозы. – Тебя здесь ждет чудесная жизнь. Не оскорбляй наш народ, и отплатит он тебе за это благодарностью.
– Иди, Иосиф. Жди меня во дворце. Постарайся уйти незаметно.
Пилат смотрел вслед уходящему первосвященнику, раздираемый лихорадочными мыслями и злобой. Уступить иудеям! И это – в первые дни правления. Кайфа, как видно, прав. Если ничего не подействует, придется уступить. А если так… Тогда держитесь, иудеи. Заплатите вы мне обильной кровью за оплеванную гордость.
Ровный гул за стенами гимнасиума ломался взрывами истерических криков и воем, похожим на стенания по покойнику. Пилат встал и, приняв решение, широкими быстрыми шагами направился к выходу. Остановившись на верхней ступени широченной лестницы, он осмотрел собравшихся, натыкаясь на глаза впереди стоящих вельмож. Вид их был жалок и страшен. Покрытые пылью и грязью, с воспаленными от бессонницы и жары красными веками, потерявшие, казалось, остатки воли и гордости, они с мольбой, а многие со слезами, смотрели на нового праэтора. Их пугающее молчание красноречивее слов говорило об отчаянии, угасающей надежде на справедливость и, казалось, о покорности судьбе. Пилат сел в судейское кресло, выпрямился и сказал на латыни:
– Слушайте меня внимательно, иудеи. Вы живете под властью Рима и обязаны подчиняться его законам. Не мы подчиняемся вашим законам и вашему Богу, а вы подчиняетесь нашим законам. Мы не заставляем вас подчиняться нашим Богам и не требуем, чтобы вы отказались от вашего Бога. Но не вам указывать нам, где ставить сигну, а где нет. По нашим военным правилам когорта обязана ставить свою сигну на месте стоянки. Не вам менять римский закон. А кто посягнет на него, того ждет смерть. Закон суров, но это закон.
Во время его короткой речи не слышно было ни вздоха, ни звука протеста. Слегка удивленный легкой победой Пилат встал с судейского кресла, но не успел сделать и шага, как раздался, как по команде, оглушительный рев возмущения. Сейчас, встречаясь с глазами стоящих как впереди, так и в середине толпы, он видел в них ненависть и отчаяние обреченных. Некоторые, судя по жестам и выражению лиц, выкрикивали ему оскорбления. Пилат замер на мгновение, дав сердцу наполнится ядом до краев, и кивнул центуриону. Из-за гимнасиума, с обоих концов его, стали выбегать солдаты, выхватывая из ножен короткие мечи. Окружив сборище угрожающим кольцом, они замерли, держа оружие наготове. Ошеломленные иудеи вертели головами, внезапно осознав ужас происходящего.
– Последний раз предупреждаю, – разнесся солдатский, заглушающий ропот толпы властный голос праэтора. – Расходитесь по домам. Кто не уйдет немедленно, будет убит на месте. Вот, я поднимаю руку… – Пилат поднял ее вверх и сделал паузу. – Когда я ее опущу, солдаты начнут отрезать вам головы.
У Пилата мелькнула мысль, что неплохо бы солдатам освободить большой проход в дальнем конце ристалища: от страха может произойти сумятица и убегающие от смерти могут затоптать тех, кто упадет на землю. Мысль эту он не успел облечь в ясные формы. Все иудеи, как по команде, бросились на землю, распластали руки и ноги и вытянули шеи. Один Эзра остался стоять. Грязный, покрытый густой пылью, с всклокоченной бородой и торчащими остатками седых волос на голове, он мог бы сойти за бродягу, если бы не гордая осанка и просвечивающее сквозь грязь золото и яркость одежды.
– Мы никуда отсюда не уйдем, праэтор, – заявил Эзра. – Если надо принять смерть ради Господа нашего, мы примем ее. Сейчас на твоих руках будет кровь наша, а завтра на них будет кровь всего народа.
Звучала в его речи сила, гордость и непоколебимость каменистой земли Израиля. Пилат не решался опустить поднятую руку. Вдруг солдаты поймут это как сигнал и начнут расправу? Прав был Кайфа. Нельзя начинать с массового убийства беззащитных верующих. Но ведь это будет их полная победа! Мерзкие, грязные иудеи! Сумасшедшие фанатики, готовые из-за такого пустяка, как изображения орла или императора, умереть. Ужасный народ! Что еще предстоит? Погодите же, иудеи. Прольете вы кровавые слезы за эту победу.
Пилат поднял вверх вторую руку и дал сигнал отбоя. Солдаты нехотя вложили мечи в ножны и, построившись в шеренгу, зашагали к гимнасиуму.
– Как римский всадник я уважаю вашу стойкость, – сказал Пилат хрипло. – Я уберу сигну. Возвращайтесь в Ерушалаим.
Люди повскакали с земли, радостно загалдели и окружили Пилата. Кто-то пал на колени и целовал края его одежды, кто-то плакал, выкрикивая хвалу новому правителю. Пилату стало противно. Победитель, по его понятию, не должен унижаться и благодарить. А они были победителями.
Быстрыми шагами он прошел сквозь суетливо расступившуюся толпу, запрыгнул в седло и помчался во дворец. Быстрая скачка еще больше взвинтила его. У конюшни, поручая охраннику взмыленного коня, он мимоходом спросил:
– Кайфа здесь?
– Да, – ответил охранник. – Клавдия говорит с ним.
Когда Пилат появился на веранде, Кайфа поднялся со скамьи, не то от нетерпения, не то приветствуя праэтора.
– Садись, Иосиф, – сказал Пилат, занимая место напротив. Внезапно он почувствовал усталость.
– Гость твой ничего не ест, – сообщила Пилату Клавдия. – Не знаю, чем его угостить.
– Каково твое решение, Понтий? – сиплым голосом спросил Кайфа. – Там ли еще народ? – Глаза Кайфы, потемневшие от набухших красных прожилок, пытались найти ответ до того, как Пилат заговорит.
– Я прикажу убрать сигну. Послушал я тебя, Иосиф.
– Благода… – Кайфе не удалось высказать слова благодарности. Резким, раздраженным жестом Пилат прервал его:
– Упрямый, бунтарский народ. Так вы встречаете нового правителя Иудеи? Из-за сигны подняли бунт, о котором будет известно во всей Иудее и Сирии. Сумасшедшие люди, и сумасшедший ваш Бог.
Пилат сжал кулаки и потряс ими в воздухе. Кайфа молчал. Он слишком долго был посредником между римлянами и иудеями, чтобы испугаться минутного гнева праэтора. Тишина паузы расползалась по веранде и темному залу.
– Почему вы так преданы своему Богу? – продолжал монолог Пилат. – Кроме зла он вам ничего не делает. Жизнь ваша состоит из его запретов. Зачем вам такой Бог?
– Мне трудно сейчас это объяснить, Понтий, – ответил Кайфа. – У нас еще будет возможность поговорить об этом. Я постараюсь тебе объяснить, как смогу. Но понять нас и в самом деле не просто.
– Странно, – возобновил свою речь Пилат более спокойным тоном, – мало кто из вас, при всем при том, отступает от вашей веры. Еще более странно, что много не иудеев принимает вашу веру. Все идумеи перешли в иудейство. А сколько патрициев в Риме приняли вашу веру! Недаром Сеян против вас настроен. Даже цари, владыки стран, принимают иудейство. Ничего понять не могу. Ваша вера только ограничивает и наказывает и делает жизнь людей невыносимой. Наша – позволяет наслаждаться жизнью без запретов. Что заставляет людей принимать вашу веру и придерживаться ее? Можешь ты мне это объяснить, Иосиф?
– Я могу объяснить, но нужно ли это, Понтий? Объяснения людей различны, и весь вопрос в том, какое из них для тебя будет убедительным. До истины смертным добраться не дано. Она известна только одному Богу. Почему бы вам, правителям от цезаря, не оставить наш народ в покое?
– Потому что вы, как и другие народы мира, принадлежите Риму. А власть, как ты знаешь, дается Богом. Вот и подчинитесь нашим правилам и обычаям, и Богам нашим, а не вашему Богу.
– Не можем мы этого сделать. Мы – Богом избранный народ. Кто понимает это, на всю жизнь остается в иудействе.
Пилат поднял глаза к потолку.
– Император – наместник Бога на земле, а я – исполнитель Его воли здесь. Помни это, Иосиф. А сейчас можешь идти. Увидимся в Ерушалаиме.