Эх, хороша была дорога!
Существует довольно распространенное заблуждение, что во времена социализма, особенно развитого, самые непотребные разговоры советские люди вели на домашних кухнях. Это не так! Точнее, не совсем так…
Самые откровенные, аполитичные диалоги (да и монологи тоже) звучали в гаражах, то есть в гаражно-строительных кооперативах, как правило, находящихся где-нибудь на городском отшибе. В семидесятые годы ГСК постепенно стали превращаться в некие стихийные мужские сообщества, стремившиеся обрести личную свободу от нудного семейного быта, со стареющими женами, вечно живыми тещами, проблемными детьми и неукротимыми домашними заботами, где мужик всегда неправ, поскольку все делает ни так и ни эдак.
И тогда, как стареющий лев, он уходил из прайда в свое собственное логово, где под видом заботы о породненном навеки «Москвиче» (чуть позже «Жигулями») начинал обустраивать новую жизнь, вольную и свободную от всякого диктата, в том числе и власти.
Особенно в теплые сезоны, когда с устатку, никого не спрашивая, можно завалиться на любимый обмятый топчан, да среди расставленного, развешенного, разложенного и любовно подобранного инструмента, который кто ни попадя не лапает. Вдыхать запах сладко пахнущих канистр, особенно когда смотришь по мутноглазому телевизору ту передачу, что нравится (а не про огородные заботы или тележурнал «Здоровье», любимое занятие тещи, гори она ясным сном!). А по вечерам неторопливо общаться с дружбанами и не слышать понуканий, воплощенных в бессмертном фильме «Покровские ворота» в образе неугомонной Маргариты Павловны: «Савва Игнатьевич, не пора ли, милый друг, в магазин? – или того хуже, – Савва, ты не забыл, сегодня Орловичи должны придти?..» – и прочее в том же духе.
Волком завоешь! Здесь же в гаражной укромности так славно, а главное, покойно! Вечерком, под конец дня, наполненного смыслом, на картонных ящиках из-под хозяйственного мыла, заботливо накрытых свежей газеткой, непременно товарищеское застолье. Огурчики собственного засола, колбаска ветчино-рубленная по рубль девяносто, свеженькая из соседнего гастронома. Булочки городские (по постановлению парторганов почему-то переименованные из «французских», видать, что-то тогда с Францией не поделили), заботливо поломанные на хрустящие кусочки. Здесь же пельмешки горяченькие, только-только с керогаза, в кастрюльке дюралевой мятой. Хоть и фабричные, но со знаком качества (без всяких нынешних дураков и обманок) приготовления Краснодарского мясокомбината. Лучок-чесночок огородные, селедочка бочковая по сорок семь копеек за кило, да под разварную молодую картошечку, посыпанную свежим укропчиком.
Ко всему этому великолепию обязательно пара трехлитровых «стекляшечек» свежего пивка, за которым гоняли аж на Седина, в ларек городского пивзавода. Ну и конечно, по «маленькой», чаще кустарного изготовления. По этой части в подворьях, что обычно окружали городские ГСК, без труда можно было сыскать старушек-мастериц, что из дворовой дармовой алычи добывали сорокапятиградусный напиток такой прозрачности и аромата, что после первой душа начинала петь, а после третьей язык молол черти что. Ну, конечно, и про состояние общества. Все больше в плане дискуссий с телевизором, где в одной единой программе показывали «все о Брежневе и немного о погоде». А «гадостей» набирались из «Голоса Америки», что тайно гундел из-под слесарного верстака, заваленного всяким ненужным хламом.
А вы говорите – на кухне! В гаражах, бывало, звучали такие определения и выводы, что мороз по коже. Причем вся полемика, включая и опасную, велась с применением забористой лексики, чрезвычайно выразительной, поскольку компании были исключительно мужские, и, если кого или что-то не принимали, то в выражениях обычно не стеснялись.
Как ни странно, но дальше этих территорий из сказанного ничего не уходило. Да и время было уже шибко «разговорное». Хрущев-то народ подраспустил, а Брежнев и сам анекдоты про себя любил слушать. И хотя кто такие «диссиденты» публика не шибко ведала, но ни Пастернака, ни Солженицына, которых в газетах полоскали регулярно, тоже не жалели, называя всякими предпоследними словами. Хотя, кто это такие, тоже мало знали. Считалось, что «казачки» засланные. Причем, оттуда…
Народ-то был простой, с мазутными руками, и не потому, что с любовью копался в моторах стареньких авто, заработанных неустанным трудом. Большинство из нашего гаражного кооператива с молодости лопатились рядом, за старым кирпичным забором, где отравлял атмосферу ветшавший на глазах «Саломас», старейшее предприятие города, официально именуемое как Краснодарский масложиркомбинат имени Валериана Владимировича Куйбышева, что умер еще перед войной якобы от переутомления. Хотя, если судить по воспоминаниям современников, пьяница был еще тот! Правда, всех его близких Сталин вскоре репрессировал, а младшего брата, героя Гражданской войны, награжденного аж четырьмя орденами Красного знамени и проявившего неслыханную дерзость во время первого же допроса, застрелил сам Берия.
Надо сказать, что в советской стране пищевым предприятиям вообще старались давать имена революционных ниспровергателей. Если макаронная фабрика, то почему-то Клары Цеткин, кондитерский комбинат обязательно отдадут Розе Люксембург, хлебозавод станет «имени Михаила Калинина», а мясокомбинат непременно презентуют Анастасу Микояну. На этот счет, самый поразительный случай, особенно по уровню идеологического вероломства, произошел в Краснодаре, где в шестидесятые годы с огромным пропагандистским шумом для нужд общественного животноводства сооружался крупнейший в Советском Союзе витаминкомбинат.
Недалеко от города возникло суперсовременное предприятие и удобный поселок, примерно на тысячу жителей. Естественно, что к торжественному открытию хотелось всему этому дать знаковое имя, да позвончее. Отдел пропаганды крайкома партии манипулировал разными вариантами и остановился было на Хрущеве (а кого лучше!), но того вдруг нежданно-негаданно отправили на пенсию, к тому же с «волчьим билетом», и приказали забыть навечно. Как он Сталина…
Пришлось начинать с нуля и мыслили бы долго, да помог случай. Однажды до крайкома дошла от железнодорожников жалоба, что на сортировочной станции уже которую неделю хранится невостребованный груз – огромный ящик с неподъемным содержимым в адрес Краснодарского горисполкома. Поскольку порядки на «железке» оставались, как и в прошлом, строгие, то городу грозили большущие штрафы и выговоры на всех уровнях! Тогда с погрузкой-разгрузкой из вагонов было, ой, как сурово!.. Чуть что, иди на партийное бюро, а то и в прокуратуру, с подачи того же зловещего бюро…
«Город» отнекивался, поскольку ничего и ниоткуда не ждали, но под давлением партийных органов контейнер с платформы таки стащили и для любопытства даже распечатали. Более того, заглянули туда! И, как писали в старинных романах – «о, ужас!» – в ящике находилась огромная металлическая голова, «отрубленная» по самую шею. И только с расстояния (уж больно велика была поклажа), разглядели, что «глава сия» принадлежит Карлу Марксу.
Не скрывая изумления, доложили куда следует, а там приняли решение (да кто позволит такой головушке еще и валяться в замазученном станционном пакгаузе, к тому же бесхозной) срочно присвоить Краснодарскому витаминкомбинату имя Маркса и установить «голову» на самом козырном месте, прямо у входа в предприятие. Сказано – сделано! Через неделю с массивного пьедестала всех входящих и выходящих сурово оглядывал прародитель коммунистических призраков. Выглядело впечатляюще, а главное – многообещающе.
Одна беда, хозяин «головы» нашелся! Оказывается, произошла весьма распространенная ошибка – Красноярск в который раз перепутали с Краснодаром. Сибиряки потребовали вернуть собственность. А как это сделать, если только-только под звуки гимна, на многолюдном городском митинге стягивали с «головы» парусиновое покрывало, да в присутствии всех возможных и невозможных директивных лиц? Произносили речи, тесно связанные с решениями последнего съезда партии. Сейчас уж не помню какого, но обещали производить много чего полезного, а витаминных добавок для коров так тем более. В заключение перед «головой» прошли пионерские отряды, да еще и под барабан…
Конфуз заминали на уровне ЦК. Девочку-несмышленыша, что в Мытищах на монументкомбинате заполняла почтовое отправление, понятно, выгнали с треском. Директору по партийной линии – строгий выговор, комбинат лишили квартальной премии, а «голову», тем не менее, оставили Краснодару.
Потом, говорят, долго судились. Сибиряки требовали хотя бы деньги вернуть. Скорее всего отдали, и Карл Маркс еще много лет «озарял путь» кубанским «витаминоделам» в «светлое будущее». Когда социалистический мираж затух и предприятие развалилось (как, впрочем, и вся индустрия Краснодарского края), то в живых остался только один микрорайон, по привычке называемый «Витаминкомбинатом», где, судя по объявлениям, нынче продают самые дешевые квартиры. В отличие от прошлого, работы-то в округе никакой…
А Маркс? Он по-прежнему на «посту», пугая алюминиевой бородой проезжающие по Ейскому шоссе нескончаемые колонны автомобилистов. Словом, как и положено призракам, по-прежнему бродит окрестностями, вызывая у новых поколений недоуменный вопрос: «Кто это?..»
Даже в самые могущественные советские времена, фонтанирующие изобретательным недовольством, доморощенные диссиденты ничего подобного и предполагать не могли, хотя, перефразируя Алексея Максимовича Горького, в КГБ прекрасно знали «не только сколько у нас солдат в окопе, но и сколько вшей на каждом солдате». То есть, осведомлены были и о болтовне на кухнях, да и в ГСК тоже. Как, впрочем, понимали, что именно эти мужики, если грозный час пробьет, молча встанут в строй и под звуки «Прощания славянки» в который раз, без стона и клятвенных придыханий, пойдут туда, куда Родина прикажет.
26 апреля 1986 года такой час пробил! В никому доселе неизвестном Чернобыле ухнула атомная электростанция. Из нашего ГСК туда сразу отправили четверых. А через два с половиной года ухнуло еще и в Армении, на этот раз страшное жертвенное землетрясение. Туда забрали столько же. Правда, в отличие от чернобыльцев, через пару месяцев вернули всех – потрясенных, подавленных, но относительно нормальных. Я имею в виду здоровье…