Группа Агомес или Гермит
10 июня. Уже на другое утро (по отплытии с о. Тауи) перед нами открылся архипелаг Агомес. Но при слабом ветре, обогнув с юга группу и войдя с западной стороны за риф, мы только к 4 часам пополудни бросили якорь у южной оконечности главного острова. Группа состоит из трех или четырех островов посредине и многих плоских возвышенных частей окружающего их рифа. Группа довольно обширна, но я, будучи занят другими вопросами, при кратковременной стоянке, не успел составить себе понятия о расположении островов и убедиться в числе их. Главный высокий остров называется туземцами Луб; он тянется узкою полосой с юга на север. Он, как и другие, покрыт растительностью от линии высокого прилива до вершины холмов, которые несколькими группами расположены вдоль острова, приблизительно на 400–500 футах высоты.
Проезжая близко мимо группы и между островами, я заметил, что они мало населены; не было видно деревень и даже отдельных хижин, и за весь день я не заметил ни одной туземной пироги. На следующее утро я нашел на всей группе всего лишь две деревни и, судя по числу хижин, пирог и туземцев, не думаю, чтобы теперешнее население архипелага было более ста душ, включая женщин и детей.
Шкипер шхуны, который был месяцев семь или восемь тому назад и даже по случаю ловли и приготовления трепанга жил на одном из островов, знал хорошо фарватер, почему мы бросили якорь около места, где стояла прежде его хижина. Когда уже стемнело, я услыхал из моей каюты шумное приближение туземных пирог и в полутемноте рассмотрел несколько папуасских фигур, взобравшихся на палубу нашей шхуны; они громко говорили между собою и бесцеремонно расхаживали по шхуне. Несколько папуасов засело в соседней с моею каюте шкипера, с которым они обходились, как со старым знакомым. Из нахальства их требований и шумных возгласов можно было заключить, что туземцы здесь привыкли видеть белых, причем, имея дело с весьма низким разбором людей этой расы, уже успели потерять уважение к европейцам, или, вернее, никогда не имели случая проникнуться им. В этот же вечер я имел случай познакомиться с образчиком взаимных отношений белых и черных друзей. Один из туземцев, которого шкипер назвал «king», во все горло требовал «brandy». A один из полупьяных европейских тредоров спрашивал у него женщину на эту же ночь.
11 июня. Встав по обыкновению на рассвете, я отправился в своей небольшой шлюпке осматривать группу. Моя главная цель была отыскать деревню и познакомиться с туземцами. Вдоль берега росли кокосовые пальмы, которые, будучи, вероятно, посажены некогда более многочисленным населением острова, размножились сами[90]. Я был удивлен малою величиною орехов; воды в них было не более чашки, между тем как обыкновенно в кокосовых орехах средней величины находится воды от двух до трех стаканов, в больших же иногда более четырех. Я указываю на это множество кокосовых пальм на о-вах Агомес (которые, однако же, не образуют сплошного пояса вдоль побережья всех островов) как на доказательство того, что некогда население было здесь более значительно. Но об этом я буду говорить ниже.
Проехав значительное пространство вдоль берега двух островов и не найдя ни признаков жилья, ни туземцев, я направился к пироге, которая пересекала лагуну, отчалив от одного из низких островов у рифа. Небольшая пирога с выносом на одной стороне была очень плохой работы, но, несмотря на это, доски, образующие ее высокие борта[91], оказались разрисованными черными и красными иероглифическими фигурами, которых смысл я не мог понять, но которые положительно нельзя было считать простым орнаментом. Между туземцами в пироге находился Бокчо, молодой туземец о. Агомес, который прослужил 7 или 8 месяцев в качестве матроса или юнги на шхуне и теперь счастливо вернулся на родину. Взятый на шхуну, он получил от шкипера кличку «Бокчо». Настоящего его имени я не мог разузнать, вероятно, вследствие того, что по обычаю, общему туземцам Новой Гвинеи и многих островов Тихого океана, имя туземца можно узнать только от кого-либо постороннего. Зная не больше десятка английских слов и не понимаемый товарищами, которые весьма дурно с ним обращались, Бокчо имел на шхуне очень запуганный и глупый вид, на вопросы он отвечал обыкновенно глупым смехом или постоянным «yes». Проведя ночь на берегу между своими, он совершенно изменился и скоро понял меня, когда я ему объяснил (по-английски), чтобы он перешел в мою шлюпку, показал мне свою деревню и был бы переводчиком. Туземцы Агомес, спутники Бокчо, которых я вчера в полутемноте не мог раз глядеть, имели общий папуасский тип (только не папуасский тип г-на Уоллэса), не отличались значительно от жителей о. Тауи, но не имели щеголеватого вида последних: кроме отсутствия украшений, волосы на голове и бороде были небрежно растрепаны. Мы направились к низкому острову, откуда шла пирога; папуасы, высадив Бокчо в мою шлюпку, продолжали свой путь к шхуне. Завидя приближение шлюпки и услыхав возгласы Бокчо на берегу, где находилось несколько хижин, собралась небольшая толпа, которая помогла втащить шлюпку на отлогий берег. Бокчо, играющий в своей деревне первую роль, как прибывший из дальнего путешествия, достал для меня кокосов и повел в самую большую хижину, которая стояла ближе к берегу.
Это была общественная хижина для мужчин, но сегодня, по экстренному случаю – приезда белого или, может быть, вследствие других причин, некоторые женщины последовали за нами и даже протиснулись вперед. Хотя эти женщины были не стары и несмотря на то, что я уже привык к папуасским лицам, они показались мне здесь особенно некрасивыми, уже не говоря о том, что вследствие elephantiasis у двух из них ноги были двойного объема против обыкновенного. Их костюм показался мне довольно замечательным. Он состоял из небольшого фартука из листьев, закрывавшего нижнюю часть живота; стебли этих листьев и тонкие ветки, продернутые под поясом, который держал костюм, и оплетенные шнурком, образовывали спереди род корзины, которая была наполнена разными предметами ежедневного употребления. Между последними находились и зеленые бананы и обгрызанные куски кокосовых орехов. Когда эти дамы стояли или ходили, корзины вследствие тяжести содержимого оттопыривались вперед; когда же они садились, это плетение представляло род корсета, закрывавшего грудь и доходившего почти до подбородка. Сзади за пояс были заткнуты два или три длинных, но узких листа, которые хвостообразно болтались между ногами. Костюм этот, вероятно, сменяется или дополняется каждые два или три дня, по крайней мере у виденных мною женщин листья переднего фартука были свежие или полусвежие, хвост же сзади, как я предполагаю, прицепляется только в особенных случаях, так как у всех женщин листья, его составляющие, казалось, были сорваны за несколько минут до моего приезда. Почти у всех женщин на руках выше локтя, у некоторых же на внешней стороне ляжек, я заметил татуированный, довольно красивый, у всех однообразный орнамент. Способ татуировки, состоящей из длинных тонких надрезов, сделанных, вероятно, осколками стекла, так же как и рисунки, был очень отличен от виденного мною на о. Тауи. Я подошел к одной женщине, у которой были большие зубы, надеясь с помощью Бокчо уговорить ее показать мне их. Но эта помощь оказалась лишнею. Дама эта, видя, что я интересуюсь ее зубами, с заметным удовольствием, даже с некоторою гордостью поспешила показать мне их; открыв чрезмерно рот, она даже дозволила мне сделать эскиз ее зубов. Все ее передние зубы оказались увеличенными, хотя в различной степени, но два, соответствующие, dentеs incisores (оба средних левой стороны), в обеих челюстях были особенно велики. Кроме того, в нижней челюсти за увеличенными резцами правой стороны росло сзади по лишнему зубу. Это была первая и единственная женщина, у которой я здесь мог свободно рассмотреть гипертрофированные зубы; другие две так же жеманились, как и женщины Тауи.
Женщины так теснились вперед, что мужчины нашли это неприличным и, громко что-то говоря, предложили им, как я предполагаю, выйти из хижины, причем один из туземцев замахнулся на них; женщины также возвысили голос и не хотели выйти. Чтобы отделаться от громкой перебранки, я роздал обеим партиям несколько кусков привезенного табаку и перешел к осмотру хижины. Она была довольно объемиста, футов 40–50 длины и 25–30 ширины, освещалась через четыре небольшие двери, по две в переднем и в заднем фасадах. Боковых стен почти что не было, так как крыша спускалась по сторонам до земли. Материалом для нее служили саговые листья. Два средних столба, подпиравших конек, и другие сваи и перекладины доказывали, что на островах нет недостатка в хорошем лесе. По сторонам было устроено несколько высоких нар, на которых туземцы едят и спят; в разных местах висели горизонтально привешенные копья, между которыми некоторые были очень значительной длины (3.5–4 м) и тяжести и казались мало соответствующими росту и силе туземцев. Подобные же чересчур длинные и тяжелые копья я заметил в бай-баях на о. Вуап. Там мне объяснили, что их не берут в походы, а употребляют только для защиты самих бай в случае нападения, следовательно, копья представляют там род крепостного оружия.
Далее, две пироги очень солидной и тщательной работы, разукрашенные привешенными в разных местах группами белых раковин, обратили на себя мое внимание. Я спросил, кто их строил, и получил ответ, что эти пироги не с архипелага Агомес, а с архипелага Каниес, причем мне указали человек на пять туземцев, как на жителей последней группы. Эти люди положительно ничем не отличались от туземцев Агомес. Таким образом, я одновременно получил несколько интересных сведений: что физически туземцы групп Агомес и Каниес принадлежат одному племени, что жители последней строят хорошие пироги и что жители обоих архипелагов находятся в сношениях между собою. Я убедился также, что Каниес есть туземное название группы, обозначенной на картах под именем Анахорет и находящейся милях в 30 на север от Агомес. Бокчо сообщил мне, что туземцы Каниес, выехав с вечера, к полудню уже вытаскивают свои пироги на берег у селений о-вов Агомес. Расспрашивая о положении Каниес, я воспользовался также случаем, чтобы удостовериться в знакомстве туземцев с положением и названиями других групп, именно Тауи и Ниниго, и получил удовлетворительные ответы касательно обеих, с прибавлением (в переводе Бокчо): «men Ninigo no good men, steal cocoanut». Рассказчики присоединяли к своим словам о Ниниго жесты метания копий, представляя происходившее при экспедициях островитян Ниниго на группу Агомес.
Окончив осмотр большой хижины, я пошел взглянуть на деревню. Шесть или семь хижин стояли между кокосовыми пальмами и несколькими банановыми деревьями. Хижины были невелики, четырехугольны, не стояли на сваях, и крыша их по сторонам доходила почти до земли. Передний и задний фасады были сделаны из стеблей листьев саговой пальмы, а листья этой пальмы, перемешанные с листьями кокосовой, служили для крыши. Спереди крыша немного выступала, и под ее навесом находились у дверей высокие нары. Внутри царствовал полумрак. Несмотря на яркий солнечный свет утра, я с трудом мог разглядеть, что нары (две или три) внутри хижины были отделены перегородками из саговых листьев, так что хижина представлялась разделенною на несколько каморок. Общего пола не было, и очаг помещался между нарами на земле. Хижины, как и их жители, которых тело было обезображено, кроме elephantiasis, также разными нарывами и ранами, были грязны и непривлекательны. Хотя почти все женщины были или казались беременными, детей, за исключением двух или трех грудных, не было.
Между утварью, состоявшей из нескольких деревянных блюд и чаш, выскобленных из скорлуп кокосовых орехов, калебас для хранения извести, необходимой при жевании пинанга, я заметил воткнутые в отверстие последних узкие ложки с весьма красивыми резными плоскими и широкими ручками. Резьба была a jour и представляла интересные образцы папуасского искусства и вкуса. Интересуясь этими первыми ступенями развития искусства и собирая при случае образчики его, я поспешил приобрести несколько экземпляров этих ложек. Сравнивая их орнаменты между собою, я нашел их весьма сходными по характеру, хотя каждый экземпляр был не копией, а самостоятельным вариантом основного рисунка. Я заметил также, что рисунок был одинаков с орнаментом татуировки рук и ляжек женщин, хотя и сложнее. Резьба была, по-видимому, сделана с помощью железного орудия, и Бокчо подтвердил, что она сделана ножом.
Был уже полдень, и становилось очень жарко, почему мне не удалось взглянуть на плантацию, которая находилась на соседнем низком острове. Кроме таро, саговая пальма которая, кажется, растет здесь в изобилии, главным образом, доставляет туземцам пищу.
Вернувшись на шхуну, я узнал, что тредор, который оставался здесь, избрал место для своей хижины на развалинах прошлогодней хижины шкипера; постройка шла успешно, и шхуна была готова сняться уже завтра к вечеру. Я, со своей стороны, решил не задерживать отплытия и, не теряя времени, отправиться на поиски другой деревни, которая должна была находиться где-то на главном острове архипелага – Луб. Проезжая вдоль его западного берега, я заметил здесь на склоне холма, на значительной высоте, группу кокосовых пальм. Нет сомнения, что они могли попасть туда единственно при помощи человека и остались как памятник прежнего селения.
После приблизительно часового плавания, направляясь к северу, я заметил на низком месте между двумя холмами, среди кокосовых пальм и низкого кустарника, несколько крыш и направился к берегу. Была низкая вода, и в этом месте большой коралловый риф мешал причалить у деревни. Чтобы попасть на берег, надо было перескакивать с одного камня на другой и во многих местах, где каналы между коралловыми рифами были слишком широки, входить по колено в воду. Имея несколько ранок на ногах, не заживавших со времени стоянки в Пелау, я не хотел раздражать их ванной морской воды; перебраться же на берег на спинах туземцев, при значительном расстоянии от берега, было во многих отношениях неудобно, в особенности имея одного гребца (моего слугу, туземца Пелау) и множество мелких вещей в шлюпке, которые мне могли понадобиться на берегу. Поручить переноску этих вещей туземцам было также рискованно, так как я уже был предупрежден прежде здесь жившим европейским тредором, что туземцы здесь весьма склонны к воровству.
Видя, что я не выхожу из шлюпки, вся толпа мужчин, собравшаяся на берегу, направилась к шлюпке, и скоро объекты наблюдения обступили меня в значительном числе. Я сперва попробовал поочередно мерить их головы и рассматривать их зубы, показывая на куски табаку, до которого они очень падки. Однако же процедура измерения, казалось, их очень озадачивала, и они, приняв серьезный вид, сжимая и закусывая губы, далеко не все решались подчиниться ей. Я, как бы не замечая этого настроения духа, продолжал мерить и записывать или, раздвигая одной рукой более послушным губы, чертить эскизы зубов. Мне удалось сделать при этом важное приобретение; видя, что я измеряю и рисую у некоторых большие зубы, один из туземцев вынул из мешка, висевшего у него на левом плече и содержавшего разные мелочи[92], тщательно завернутые два кусочка большого зуба и показал их, но не давал мне в руки. Я сейчас же вылил из своей фляги холодный чай – питье, которое я обыкновенно беру с собою при экскурсиях, и в свою очередь показал ее туземцу, который сейчас же передал мне куски зуба, вероятно, своего родственника, так как собственные его зубы не были гипертрофированы. Я был очень обрадован этим приобретением, которое даст мне возможность гистологически познакомиться с аномалией зубов[93]. Мое удовольствие отразилось даже на туземцах; вообще дикие часто бывают хорошими наблюдателями и очень удачно приноравливаются к расположению духа белых, с которыми имеют дело; они стали болтать и смеяться. И здесь, как на о-вах Тауи, мне случилось заметить довольно курьезное обыкновение, которого настоящее значение осталось, однако, неясным. Когда я говорил или приказывал, обращаясь к своему слуге, один из туземцев подхватывал одно из моих слов (чаще последнее) и, как только я кончал свою фразу, повторял его, подражая даже интонации моего голоса, обыкновенно очень хорошо выговаривая. При этом он поглядывал на меня, как бы желая сказать: «вишь какой я хитрый, умею говорить по-твоему». Не было и тени того, чтобы туземцы имели намерение передразнивать меня.
Между обступившими шлюпку туземцами был один юноша, который внешностью резко отличался от прочих. У него были вьющиеся, но не курчавые волосы, как у папуасов, и цвет его кожи был немного светлее кожи туземцев Агомес. Его невозможно было смешать с меланезийским населением архипелага.
Зная, что европейские шкиперы и тредоры уже много лет привозят сюда туземцев Микронезии для ловли и приготовления трепанга, я спросил, указывая на этого человека: «Вуап?» «Яп?» «Пелау?» Меня сейчас же поняли и отвечали: «Ниниго! Ниниго!» Затем последовала пантомима метания копий, которую дополнил житель Агомеса, стоявший рядом с туземцем Ниниго, схватив последнего за обе руки. Было ясно, что это был военнопленный, взятый во время одной из экспедиций туземцев Ниниго, о которых я уже слышал утром от Бокчо. Осматривая в бинокль деревню, которой имя я не мог узнать, потому что туземцы не поняли моих вопросов, я заметил, что почти все хижины были вновь выстроены, и стволы многих деревьев и кокосовых пальм были опалены. Несомненно, это были следы пожара. Я припомнил при этом слышанный на о-вах Яп и Пелау рассказ о подвигах, совершенных белыми на о-вах Агомес и, вернувшись вечером на шхуну, убедился из рассказов Бокчо и одного из тредоров, знавшего дело, что именно эта деревня была сценой происшествия[94].
Собиралась гроза и становилось поздно, почему, посмотрев еще на физиономию юноши с Ниниго и сравнив ее с лицами окружающих его, я отправился в обратный путь. Но дождя не избежал и, промокнув, прибыл на шхуну.
Замечу, что при обеих встречах с туземцами Агомес я не мог убедиться, что есть между ними начальник, который бы пользовался общим послушанием и почетом; хотя тредор, который прежде здесь жил, называл мне одного человека, прибавляя, что это «king», но я думаю, как уже заметил, говоря об о. Тауи, что этот человек de jure не имеет права на этот титул ни по выбору, ни по наследству, а пользуется de facto большим влиянием и властью над своими соплеменниками благодаря своим качествам и энергии.
12 июня. Заметив уже накануне, что на шхуне и около строящейся хижины толпится почти все население архипелага, по крайней мере, почти все мужчины, я предпочел остаться на весь день на шхуне, тем более что из ответов туземцев я не мог убедиться в существовании третьей деревни. Кажется, она теперь покинута, потому что большая часть ее населения вымерла.
Наблюдая туземцев, я имел случай констатировать и здесь, как на о. Тауи, одну характеристичную особенность, о которой буду говорить ниже; также смерил несколько голов и сделал несколько эскизов. Туземцы здесь, как я уже заметил, почти не носят украшений и весьма мало заботятся о своей внешности, что особенно заметно, если посмотреть на состояние волос головы и бороды; волосы принимают такой вид, что поверхностный наблюдатель не задумался бы объяснить его местною особенностью. Известно, что волосы папуасов, достигнув известной длины, собираются в мелкие компактные локоны, которые при дальнейшем росте и при малом уходе за ними – при редком расчесывании – принимают вид длинных свертиков, окружающих голову, вроде толстой бахромы. Можно было бы написать целый том текста, трактующий о росте волос у папуасов, и издать целый атлас рисунков, наглядно представляющий все видоизменения, которым волосы подвергаются; будучи предоставлены сами себе или подвергнуты разным искусственным манипуляциям. Эти последние, оставаясь часто неизвестными путешественнику, составляют отчасти причину разноголосицы у авторов, писавших о волосах папуасов, меланезийцев, негритосов и готтентотов. Туземцы Агомес мало ухаживают за волосами, не расчесывают их достаточно часто, хотя классический папуасский гребень обыкновенно и торчит спереди или сбоку в их волосах; не разбирают также и отдельные локоны, так что вышеупомянутая бахрома скатывается в очень неравные свертки, между которыми некоторые, достигая значительной длины, висят неравномерно вокруг головы и у подбородка. На спиральных локонах нанизаны щеткообразно или болтаются только на концах их скатанные комки черной массы, состоящей из черной земли[95] с примесью кокосового масла; таким тестом папуасы часто смазывают свои волосы. Нередко три четверти всей куафюры состоят из веществ, посторонних волосам, так как туземцы не жалеют черной земли для украшения их; иногда вся бахрома превращена в массивные привески, часто в палец толщины, состоящие из черной земли, выпавших волос и разных предметов, случайно запутавшихся или прицепившихся к волосам. Так как черная масса ссыхается, то эти привески часто бывают поломаны, и собственно волосы в них играют ту же роль, как тонкий фитиль, сдерживающий куски свечи, сломанной во многих местах. Я сожалею, что не могу приложить к этому описанию эскиз одного такого субъекта, который дополнил бы значительно эти строки. Одному из туземцев я обрезал два экземпляра такой бахромы: один, который болтался у него за ухом, другой, который образовался из волос бороды[96]. Этот человек, казалось, остался доволен, что я освободил его от двух лишних прибавок к его особе и, несмотря на общее здесь попрошайничество при каждом удобном случае, не спросил у меня ничего за эти две пробы, взятые для моей антропологической коллекции. Я думаю, что во многих случаях неимение удобных средств для бритья или обрезывания волос[97] влияет значительно на форму и обычай ношения их; так, напр., часто встречающиеся здесь длинные бороды и неношение их на о. Тауи можно всего проще объяснить отсутствием здесь такого подходящего материала для туземных бритв, каков обсидиан на последнем острове.
Толпа различным образом окрашенных, носящих множество разных украшений папуасов или красиво и обильно татуированных полинезийцев производит впечатление, подобное тому, как пестрая толпа разодетых европейцев[98], впечатление довольства и обилия, между тем как растрепанные, грязные, не имеющие никаких украшений туземцы группы Агомес представляют вид нищеты, точно так же как нищенская одежда и лохмотья в Европе[99].
Доказательством того, что туземцам здесь не особенно хорошо живется, служит то, что они не прочь при случае покинуть архипелаг даже на европейских судах, с которыми туземцы Агомес уже давно привыкли иметь дело. Так как по случаю дурного обращения шкипера шхуны с людьми мы постепенно лишились четырех матросов (из пяти), из которых последний, очень деятельный и толковый малаец, сбежал на о. Тауи, то шкиперу было весьма важно пополнить комплект рабочих рук даже такими малосведущими моряками, каковы туземцы Агомес, попадающие в первый раз на европейское судно и не знающие английского языка. При помощи обещаний шкипер нашел двух охотников, которым Бокчо, вероятно, не сообщил того, что ему самому пришлось вытерпеть на шхуне, и которые через несколько дней заметят, что если им худо было жить у себя, то, попав на шхуну, попали из огня в полымя.
Мы снялись с якоря к вечеру и направились к группе Ниниго.