Глава вторая
Хотя дневной свет в подвал почти не проникал, стены и углы изобиловали густыми влажными ароматами. На деревянных полках стояли заплесневелые бутылки, а картонная коробка, мягкая от сырости, была полна одежды, пропитанной смесью чудесных запахов детей, побывавших на Ферме за все эти годы. Я сделал глубокий вдох, вспоминая, как бегал по траве летом и нырял в сугробы зимой.
Ароматы – ароматами, а вот с точки зрения съедобности ничего интересного здесь не оказалось.
Через некоторое время я услышал легко узнаваемый звук машины Ханны. Щелчок, и дверь в подвал открылась.
– Малыш! Иди сюда, быстро! – рявкнула Глория.
Я торопливо пошел к лестнице, но споткнулся в темноте, и острая боль пронзила мою левую заднюю лапу. Я остановился и посмотрел на силуэт Глории, видневшийся в дверном проеме. Я хотел, чтобы она меня успокоила.
– Я сказала, иди сюда! – повторила Глория громче.
Сделав следующий шаг, я тихонько заскулил.
– Ну давай уже. – Глория сделала два шага вниз и потянулась ко мне.
Мне не очень хотелось ощутить руку Глории на своей шерсти: я знал, что она злится на меня за что-то, поэтому я отшатнулся.
– Где вы все? – донесся сверху голос Ханны.
Я ускорил шаг, ноге было уже лучше. Глория повернулась к выходу, и вместе с ней мы вышли на кухню.
– Глория, – обратилась Ханна. Она поставила на пол бумажные пакеты, и я подошел к ней, виляя хвостом. – Где Клэрити?
– Мне наконец-то удалось ее уложить.
– Что ты делала в подвале?
– Я… я искала вино.
– Ты была там? Внизу? – Ханна опустила руку, и я обнюхал ее, чувствуя запах чего-то сладкого. Хорошо, что она вернулась домой.
– Я думала, это винный подвал.
– У нас есть немного вина на кухне, в шкафчике под тостером. – Ханна смотрела на меня, и я вилял хвостом. – Малыш, ты что, хромаешь?
Я сел. Ханна отошла на несколько шагов и позвала меня, я подошел.
– Тебе не кажется, что он хромает? – спросила Ханна.
– Откуда мне знать, – сказала Глория. – Моя компетенция – дети, а не собаки.
– Малыш, та поранил лапу? – Я завилял хвостом, довольный, что мне уделяют внимание. Ханна нагнулась и поцеловала меня в лоб, а я лизнул ее в ответ.
– Ох, ты не попробовала печенье? – спросила она.
– Мне нельзя печенье, – презрительно ответила Глория. Я никогда раньше не слышал, чтобы слово «печенье» произносили с такой брезгливостью.
Ханна ничего не ответила, просто вздохнула, начав выкладывать покупки из пакетов. Иногда, вернувшись домой, она приносила мне косточку, однако сегодня, очевидно, ей не удалось раздобыть ни одной. Я пристально смотрел на нее – а вдруг ошибся.
– Я не хочу, чтобы и Клэрити их ела, – сказала Глория после минутного молчания. – Она и так пухленькая.
Ханна рассмеялась, а потом замолчала.
– Ты серьезно?
– Конечно, серьезно.
После секундной паузы Ханна вернулась к пакетам с продуктами.
– Хорошо, Глория, – тихо сказала она.
Прошло несколько дней, Глория сидела на солнце перед домом, придвинув колени к груди. Между пальцами ее ног были воткнуты пушистые шарики, и она прикасалась к пальцам малюсенькой палочкой, которая пахла так едко, что слезились глаза.
После прикосновения палочки каждый палец становился темнее.
Запах был таким мощным, что даже смог перебить странный привкус у меня во рту, который с каждым днем усиливался.
Клэрити возилась с игрушкой, а потом встала и нетвердой походкой пошла прочь.
Я посмотрел на Глорию, которая, прищурившись, сосредоточилась на пальцах ног.
– Клэрити, не уходи далеко, – отсутствующим тоном произнесла Глория.
За те несколько дней, которые Клэрити провела на Ферме, ее медленная неуверенная поступь, которая частенько заставляла девочку оказываться на четвереньках, превратилась в шуструю походку. Клэрити целеустремленно направилась к сараю, и я последовал за ней, размышляя, что же делать.
В сарае жил конь по имени Трой. Когда Итан был жив, он, бывало, катался на нем верхом, и я не очень-то одобрял это, потому что кони не такие надежные, как собаки. Однажды в молодости Итан упал с лошади, а ведь с собаки никто никогда не падал. Даже Ханна никогда не каталась верхом на Трое.
Мы с Клэрити зашли в сарай, и я услышал, как Трой фыркнул, почувствовав наше присутствие. В воздухе стоял запах сена и лошади. Клэрити промаршировала прямиком к вольеру, в котором жил Трой. Он тряхнул головой и опять фыркнул. Клэрити потянулась к прутьям двери вольера и вцепилась в них своими маленькими ручками.
– Лосадка! – с восхищением воскликнула она, пританцовывая от восторга.
Я чувствовал нарастающее напряжение Троя. Конь не очень-то меня любил, мое присутствие в сарае заставляло его нервничать. Клэрити просунула ручку между прутьев, чтобы погладить Троя, но тот отшатнулся.
Я подошел к Клэрити и ткнулся в нее носом, давая понять, что если уж она хочет кого-то погладить, то лучше собаки ей здесь никого не найти. Яркие глаза девочки были широко раскрыты, она задыхалась от восторга, приковав взгляд к Трою.
Дверь в вольер закрывалась на цепь; когда малышка прислонилась к ней, провисающая цепь натянулась, и образовалась лазейка. Издавая счастливые звуки, Клэрити скользнула вдоль двери к лазейке и протиснулась внутрь.
Прямо в вольер к Трою.
Трой ходил взад и вперед, фыркая и мотая головой, удары копыт по земле становились все сильнее и сильнее. Я чуял его возбуждение – оно проступало сквозь его кожу, как пот.
– Лосадка, – произнесла Клэрити.
Я просунул голову в щель между створками двери и толкнул ее, пытаясь пролезть внутрь. Боль в задней левой лапе снова давала себя знать, но я проигнорировал ее, сосредоточившись на том, чтобы протиснуть плечи, а затем и таз. Тяжело дыша, я пробрался в вольер как раз в тот момент, когда Клэрити двинулась вперед, протянув ручки к Трою. Я прекрасно понимал, что он может ударить малышку.
Я боялся этого коня. Он большой и сильный; если он ударит меня копытом, будет очень больно. Инстинкты твердили мне – убирайся отсюда, но Клэрити грозила опасность, и я должен был что-то сделать.
Я проглотил свой страх и залаял на коня со всей яростью, на какую был способен. Я подтянул губы, обнажив оскал, и сделал выпад вперед, заняв позицию между Клэрити и Троем. Трой издал неприятный визжащий звук и встал на дыбы. Я попятился, лая и отталкивая Клэрити в угол. Копыта Троя разбивали землю прямо передо мной, но я продолжал рычать и клацать на него зубами.
– Малыш? Малыш! – донесся испуганный голос Ханны снаружи сарая.
Я почувствовал в шерсти маленькие ручки Клэрити. Хотя конь мог меня ударить, я не собирался сдавать свою позицию между ним и малышкой.
Тут вбежала Ханна.
– Трой!
Она отстегнула цепь и распахнула створки дверей, конь рванул мимо нее и через огромную двустворчатую дверь вылетел во двор.
Я чувствовал страх и гнев Ханны. Она нагнулась и подхватила Клэрити на руки.
– Ах, дорогая, все хорошо, малышка, все хорошо, – говорила она.
А Клэрити хлопала в ладоши и улыбалась.
– Лосадка! – с восторгом воскликнула она.
Другая рука Ханны опустилась вниз и дотронулась до меня – я почувствовал облегчение, поняв, что хоть сейчас я ни в чем не провинился.
– Да, большая лошадка, ты права, дорогая. Тебе нельзя сюда заходить.
Когда мы вышли наружу, к нам подошла Глория. Походка у нее была странной, будто ей было больно идти.
– Что случилось? – спросила она.
– Клэрити зашла в стойло к Трою. Он мог ее…
– Какой ужас! – Глория протянула руки и, забрав Клэрити, прижала ее к груди. – Ты никогда, никогда не должна так пугать мамочку, поняла?
Ханна скрестила руки на груди.
– Интересно, как же она пробралась сюда без твоего ведома.
– Наверное, пошла за собакой.
– Понятно. – Я все еще чувствовал, что Ханна злится, и опустил голову, непроизвольно ощутив раскаяние.
– Возьмете ее? – спросила Глория, протягивая Клэрити на вытянутых руках обратно.
Боль в бедре по-прежнему чувствовалась, не так сильно, чтобы хромать, однако нога постоянно ныла. Хотя раны не было – зализывать нечего.
За ужином я предпочел остаться под столом и подбирать еду, которая падала на пол. Когда детей собиралось много, мне обычно перепадало несколько хороших кусков, но в этот раз была только Клэрити, и, как я уже говорил, ее пища была никудышной. После инцидента с лошадью прошло уже несколько дней, в течение которых я не выходил из-под стола, когда вдруг заметил, что Ханна чем-то обеспокоена и взволнована. Я сел и ткнулся в нее, она погладила меня, однако как-то рассеянно.
– Не звонил доктор Билл? – спросила Глория.
– Пока нет, я же обещала, что скажу тебе.
– Почему мужчины так поступают! Сначала просят твой номер, а потом не звонят.
– Глория, я тут… я думала кое о чем.
– О чем?
– Ну, во-первых, я хочу, чтобы ты знала: хотя вы с Генри не… больше не вместе, и хотя вы даже не женаты, ты – мать моей внучки, и для меня ты – член семьи. Я всегда рада тебя здесь видеть.
– Спасибо, – ответила Глория. – У меня к вам такие же чувства.
– И мне очень жаль, что из-за работы Генри вынужден жить за границей. Он сказал, что ищет место здесь, чтобы проводить больше времени с Клэрити.
Услышав имя Клэрити, я посмотрел на маленькие ножки, единственную часть ее тела, которая была мне видна из-под стола. Каждый раз, когда малышке приходилось запихивать в себя противный ужин, они дергались.
– Еще я знаю, что ты хочешь вернуться к карьере певицы, – продолжила Ханна.
– Ну да. Рождение ребенка не очень-то пришлось кстати. До сих пор не могу избавиться от лишнего веса.
– Вот я и подумала… А не остаться ли Клэрити здесь?
Наступила долгая тишина. Когда Глория заговорила, ее голос был очень тихим.
– Что вы имеете в виду?
– На следующей неделе приедет Рэчел, а когда начнется учебный год, к четырем будет освобождаться Синди. Все вместе мы сможем уделять Клэрити массу внимания, а у тебя появится возможность посвятить себя пению. И, как я уже говорила, приезжай и живи, когда захочешь, места достаточно.
– Так вот что все это значит.
– Прости, не поняла?
– А я удивляюсь, чего это вы, такая хорошая, приглашаете пожить, предлагаете оставаться здесь, сколько хочу… Теперь ясно. Чтобы Клэрити жила с вами. А потом что?
– То есть?
– Потом Генри отсудит пособие на ребенка, и я останусь ни с чем.
– Да мне и в голову такое не приходило…
– Знаю, знаю, все в вашей семье считают, что я специально заманивала Генри, пыталась женить его на себе. Только зачем мне кого-то заманивать, когда вокруг полно других достойных мужчин!
– Нет, Глория, никто никогда так не говорил.
Пошатнувшись, Глория встала.
– Ясно. Все вы как бы такие милые…
Я чувствовал злость Глории и старался держаться подальше от ее ног. Вдруг кресло Клэрити заходило ходуном, а ее маленькие ножки уплыли вверх.
– Я собираюсь. Мы уезжаем.
– Глория!
Я услышал, как завыла Клэрити, когда Глория пошла вверх по лестнице. Клэрити почти никогда не плакала. В последний раз это случилось, насколько я помню, когда она заползла в сад и сорвала зеленый плод с растения, которое издавало такое едкое зловоние, что мои глаза слезились еще больше, чем от запаха ног Глории. И хотя было очевидно, что такую гадость есть категорически нельзя, Клэрити засунула эту штуку в рот и куснула. У нее был очень удивленный вид, и она заплакала, прямо как сейчас.
Когда Глория и Клэрити уехали, Ханна тоже заплакала. Я пытался утешить ее, положив голову ей на колени, и я уверен, что это помогло, хотя ей все равно было очень грустно. Я не совсем понял, что произошло, кроме того, что Глория и Клэрити уехали, но что-то подсказывало мне, что я их снова увижу. Люди всегда возвращаются на Ферму.
Я спал вместе с Ханной, в ее кровати; так у нас повелось вскоре после смерти Итана. Какое-то время она даже обнимала меня по ночам и иногда плакала. Я знал, почему она плакала, она скучала по Итану. Мы все скучали по Итану.
На следующее утро, когда я выпрыгнул из кровати Ханны, что-то как бы сломалось у меня в левом бедре, и я невольно заскулил от боли.
– Малыш, что? Что случилось? Что с твоей ногой?
Я почувствовал страх Ханны и начал лизать ее ладошку, как бы извиняясь, что расстроил ее. Но я не мог встать на заднюю левую лапу – слишком сильно болело.
– Сейчас же едем к Ветеринару, Малыш. Все будет хорошо, – сказала Ханна.
Мы медленно и аккуратно подошли к машине. Я прыгал на трех лапах и старался выглядеть так, будто болело не сильно, чтобы не расстраивать Ханну еще больше. Я был собакой переднего сиденья, но Ханна посадила меня назад, и хорошо – на трех ногах вползти туда гораздо легче, чем запрыгивать на переднее сиденье.
Она завела машину, и мы отъехали, а у меня во рту вновь появился отвратительный привкус, жуткий, как всегда.