Глава V
Пароход «Владимир». – Выход в Мраморное море. – Вечер и ночь. – Архипелаг. – Лесбос. – Берег Малой Азии. – Кастеро. – Наше помещение на параходе. – Палуба с ее населением. – Русские богомольцы и богомолки. – Азиатцы. – Смирнская бухта. – Смирна. – Католическая церковь. – Базар. – Турецкий квартал. – Фонтан и кофейня. – Греческая церковь. – Европейский квартал. – Вечер и утро. – Навязчивый еврей. – Население Смирны. – Чесменская бухта
Пароход «Владимир», на котором мы совершили плавание до Бейрута, стоял на рейде в ожидании Великого Князя, готовый сняться с якоря. Когда мы подъехали, Великого Князя встретил капитан Гаврешов, плотный, типичный моряк. Для нас был занят весь первый класс, причем каждый нашел надпись со своим именем, которое четко красовалось на дверях отведенной ему каюты. Люди с вещами были перевезены на пароход уже с утра. Все было готово к отправлению, но якоря не поднимали, в ожидании почты из России. К общему сожалению почтовый пароход запоздал, и потому, не дождавшись столь желанных писем, мы простились с провожавшими Великого Князя генерал-адъютантом Игнатьевым и другими лицами посольства, среди пожеланий доброго здоровья и спокойного моря. Когда они сели в лодки и уже отчалили, вдруг подлетел небольшой четырехвесельный каик с Камиль-пашою, который приехал, чтобы проводить Великого Князя и поблагодарить за любезное к нему внимание. Но вот и он отъехал, раздались свистки, стали тянуть якорь и чрез несколько минут мы тихо тронулись мимо пароходов и судов по направлению к Мраморному морю; прошли Золотой Рог, Стамбул со Св. Софиею и Сералем, под ветхими стенами которого пробегал в это время поезд железной дороги. Босфор все более и более суживался, кипарисовые рощи у Скутари сливались в темные полосы, резко отделявшиеся от мечетей и белых линий домов. Вдали, на краю Константинополя, черною глыбой рисовался известный Семибашенный замок. Я не спускал глаз с этой роскошнейшей картины, невольно думая о том, придется ли еще раз в жизни полюбоваться ею…
Наконец, подробности города мало-помало стали стираться в туманные очертания, сливаясь с небом и водою. Одни только шпили минаретов и куполы мечетей еще выделялись своими оригинальными формами; но вот и они побледнели, и скоро чудный город виднелся на горизонте одною лишь матово-синеватою полосой. Я оглянулся: влево от парохода уже выступили Принцевы острова, славящиеся своею красотой; вправо виднелась полоса Европы; впереди море сливалось с горизонтом, а мимо нас скользили лодки и небольшие суда под парусами.
До самого вечера не мог я оторваться от прелестной картины этого чудного южного моря, и только тогда вернулся из этого мира красок, света и поэзии к нашей пароходной действительности, когда распаленное солнце совсем уже потухло в море, и когда исчезли последние краски зари на красивых облаках, побледневших в наступившем мраке. Но не прошло и получаса, не успели еще остыть впечатления, как уже светлые картины дня и вечера сменились рядом новых картин восхитительной ночи, и я долго еще сидел на верхней палубе, любуясь на ярко-золотистый блеск луны, отражавшейся в мелкой зыби, и на ее причудливую игру, переливы и оттенки в волнах. Порою, как бы из глубины, выплывали, мигая и приближаясь, цветные огоньки встречных судов. Рисуясь красивыми очертаниями своих парусов, озаренных все тем же фантастическим лунным светом, они проплывали мимо нас и, как легкие призраки, исчезали незаметно в прозрачной тьме южной ночи.
Дарданеллы, к сожалению, мы прошли ночью, и когда я встал и вышел на палубу, пароход плыл уже Архипелагом, подходя к Мителену, древнему Лесбосу. Море было совершенно спокойно, отражая в своей темно-лазуревой поверхности ближние острова и исторические берега Малой Азии. Те и другие, словно звенья красиво разбросанной цепи, почти со всех сторон замыкали горизонт для любопытного взора. С одной стороны выступал своими скалистыми утесами берег древней Трои, освещенный пятнами света, которые, как бы клочками, бросало на него солнце из-за густых и скученных облаков, кое-где просвечивавших лазурью теплого неба. На самом дальнем плане виднелась вершина Иды. Позади, за кормой, можно было еще различить острова Имброс и Тенедос, в водах которого спрятался греческий флот пред взятием Трои. Вот идем вдоль синего берега Лесбоса, где развертывается панорама гор, покрытых, ниже своих обнаженных скалистых вершин, кудрявым лесом и оливковыми садами. Кое-где из-за этой зелени выглядывали строения, а на некоторых склонах белелись маленькие городки и местечки.
Местами пароход очень близко подходил к берегу, так что можно было совсем явственно простым глазом наблюдать и рассматривать в подробностях некоторые отдельные предметы. Таким образом обозрели мы небольшой порт Кастро, с набережной вдоль бухты и с древнею крепостью, которая стоит на холме, выдавшемся в море, и красуется своими каменными стенами и четырехугольными башнями, как нам говорили, еще византийской постройки. На рейде стояло несколько парусных судов.
Еще за чаем в среде нашего общества зашел разговор об одном из самых жгучих вопросов того времени, именно об отделении Болгарской церкви, интригах греческого духовенства и о личности Иерусалимскато Патриарха Кирилла, не подписавшего отлучение и подвергшегося за то гонениям.
Среди этих споров и разговоров время прошло незаметно вплоть до самого завтрака; этот завтрак, впервые во время нашего заграничного путешествия приготовленный русским поваром Ильей, всем нам пришелся очень по сердцу и по вкусу, после немецкой и французской кухни. А тем временем пароход успел переменить курс от Лесбоса на Смирну и мы скоро вошли в Смирнский залив.
Между тем, от нечего делать, занялся я осмотром нашего «Владимира». Этот винтовой пароход, обшитый железом, принадлежит Русскому Обществу Пароходства и Торговли. Пассажиры первого класса размещаются на нем очень удобно; мы, например, имели по одной отдельной каюте на каждых двух человек. Великий Князь был помещен особо, рядом с кают-компанией, которая снабжена прекрасным буфетом и служит столового залой.
Здесь посредине поставлены два стола красного дерева; по стенам идут скамейки и диваны, обитые бархатом; на конце, противоположном входу, помещается мраморный камин с зеркалом, фортепиано и небольшая библиотека. Стены роскошно отделаны карельскою березой и украшены картинами в рамах с золотыми орнаментациеми по зеленому фону. Над кают-компанией устроена верхняя палуба, где мы и оставались большую часть нашего дня. Во втором классе помещены были наши люди тоже очень удобно. Носовая же часть верхней палубы, предоставленная пассажирам третьего класса, являла собою очень оживленную и пеструю «смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний…» Впрочем, преобладающим элементом являлись здесь наши русские богомольцы, которых было до ста человек и между ними преимущественно женщины. Вот пять екатеринославских хохлов в своих свитках; рязанец с седенькою бородкой, быстрыми смышлеными глазками и добродушным лицом; какой-то хромой, седоватый мужиченко, с больными глазами, в лаптишках; рядом с ним два рыжие монаха, тоже, очевидно, русские. Между женщинами, большею частью пожилого возраста и степенного вида, преобладали мещанки да купчихи средней руки, в черных платках и ситцевых кацавейках, под широкими зонтиками, которые успели уже вылинять от южного солнца. Четыре монашенки, да несколько крестьянок с обветренными и до опухоли потрескавшимися лицами, не обладая спасительными зонтиками, терпеливо и безропотно жарились на солнышке. Сошлись сюда все эти богомольцы со всех концов России, некоторые по второму и, даже, по третьему разу. Спасибо еще, что билеты им выдаются не иначе, как с правом на обратный проезд; а это избавляет их от множества бедственных случайностей в Палестине. Сухари да чай составляют почти единственную их пищу, и чуть только выйдет у них весь этот запас, да поистратятся последние маленькие деньжишки. Русское консульство спешит уже выслать таковых богомольцев в Яффу, откуда первый срочный пароход забирает их на свою палубу и доставляет в Одессу.
Надо заметить, впрочем, что бывалые люди делают из путешествия ко Святым местам своего рода промысел, собирая от тороватых лиц и рубли, и копейки, с непременным обещанием молиться за доброхотных дателей у Гроба Господня и принести что-нибудь на память.
Строго исполняя всегда последнее обещание, они естественно приобретают себе доверие и известность, а вместе с тем и порядочные средства, которые дают им возможность и путешествовать, и жить в Палестине даже с некоторым, конечно относительным, комфортом.
Русские женщины-богомолки на пароходной палубе не сидят праздно. Они обыкновенно вяжут чулки, либо чинят свою одежду, а то, усевшись особыми кружками, читают молитвенники и душеспасительные книжечки; это последнее чтение прерывается иногда разговорами и рассказами бывалых людей о прежних «хождениях», о разных приключениях во время оных, о своих русских святынях, о семейном своем бытье и вообще разными воспоминаниями о дальней северной родине, что иногда невольно вызывается наглядным сравнением с нею этого жаркого неба, этой южной природы и быта ее обитателей.
Рядом с нашими богомольцами, которые все, более или менее, держатся одною группой, восседают на сундуках и коврах, поджав под себя ноги и дремля над дымящимся кальяном, разные представители Востока, в фесках, тюрбанах, чалмах, платках, в высоких бараньих или войлочных шапках. Тут и турки, и греки, персияне и арабы, негры и армяне, евреи и, даже, наши ташкентские сарты и татары, между которыми виднеются несколько женских фигур, покрытых чадрами. В этой последней публике, за исключением разве юрких и всегда верных себе евреев, преобладает, еще более, нежели на Черном море, элемент чисто азиатской неподвижности и лени: ни у одного из них вы не увидите в руках никакой работы, никакого рукоделья; ни малейшего признака какого-либо занятия, кроме апатического сосания кальянного чубука. Большая часть из них, если только мало-мальски позволяет место, даже не сидят, а лежат и смотрят в небо, наслаждаясь блаженным состоянием этого «безмятежного созерцания».
Между тем пароход шел вблизи берега, держа направление на небольшую гору о двух скалистых вершинах, которые обе очень походят одна на другую, почему и сама гора называется горою «двух братьев». За нею слева видна еще одна гора, но эта последняя представляется взору уже о трех вершинах и потому слывет под именем горы «трех сестер». Так объяснил мне капитан парохода, и когда одна сестра скроется за братьями, говорил он, тогда мы повернем налево вдоль берега и выйдем на рейд пред Смирною.
По мере приближения к берегу, вода все более принимала зеленовато-оливковый оттенок; на поверхности ее было видно множество белобрюхих уток, кверков (нырков) и морских чаек, которые просто целыми массами реяли над водою. Я перешел по мостику, перекинутому вдоль всего парохода, к бугшприту, где стоял Великий Князь со Струковым и графом Бергом, наблюдая за большими плоскими рыбами золотистого цвета, в роде нашей камбалы, и за огромными медузами синевато-белого цвета и студенистого вида.
Между горами «Двух братьев» и «Трех сестер» лежит плоский берег, покрытый богатою растительностью. Пред самою Смирной, на выдающемся в море языке, стоит небольшой зубчатый замок турецкой постройки, являющий собою вооруженный форт с четырехугольными башнями. Мимо его, вдоль по берегу, тянулся караван верблюдов. Наконец мы бросили якорь пред Смирной. Город залег полукругом у берега моря, оградясь со средины и обеих сторон тремя горами, которые холмообразно спускаются к морю. Матросы наши не успели еще окончить возню свою с якорем, как к борту подплыл уже, под флагом Русского Общества Пароходства и Торговли, наш консул, который привез Великому Князю карту города, вместе с кратким донесением о состоянии края. На берегу были выстроены войска для встречи Его Высочества, но он поблагодарил пашу, послал сказать, что не будет выходить на берег и просил распустить войско. По окончании необходимых формальностей, мы сели в лодки и поехали на берег, в Русское агентство, а оттуда сейчас же разбрелись по городу.
По весьма неширокой главной улице, где в эту минуту с музыкой расходились турецкие войска, стояли толпы народа, которые в каждом из нас высматривали Великого Князя и делали свои разнообразные предположения и соображения.
Я пошел с графом Бергом, потому что вдвоем как-то легче ходится и охотнее смотрится, особенно, если наперед сговориться, куда идти и на что смотреть.
Для начала завернули мы во двор католической церкви, вымощенный мраморными плитами; вошли в храм, где в это время трое иезуитских патеров выходили из исповедален, окруженные несколькими женщинами с молитвенниками в руках. Здесь я в первый раз имел случай встретиться с возлюбленными чадами Игнатия Лойолы и так близко наблюдать их лица и внешние приемы. Не скажу, чтобы почтенные отцы с их пациентками оставили во мне приятное впечатление. Впрочем, Бог с ними…
Чтоб обойтись без несносных провожатых, мы решили купить себе план города, и ориентируясь по нем, обойти интересные места. Пока Берг заходил в лавки и спрашивал карту, я встретил Великого Князя с несколькими лицами из его свиты, а недалеко вслед за ним столкнулся и с другою партией наших.
В Смирне, как и во всех городах Востока, население занимает отдельные кварталы по вероисповеданиям. Мы условились, обойдя базар, прогуляться по турецкому кварталу, затем пройти французским или иностранным и, выйдя на главную улицу, вернуться в агентство.
Базар живописно грязен: по темным галереям, под циновочными и дощатыми навесами, или же под каменными сводами расположены ряды лавок, где торговцы, окруженные своими товарами, сидят на нарах и курят, прихлебывая кофе. В ремесленных рядах каждая лавка является вместе и мастерскою: тут же и продают, тут же и работают; так что в одно и то же время можете наблюдать и самое производство, и количество сбыта каждого рукодельного товара. Покупатели толпятся пред нарами. По вымощенной, но чрезвычайно неровной улице гнездится целыми кучами зловонная грязь; мерно выступают караваны верблюдов вслед за вожаком, обыкновенно арабом или негром, который с восточною важностью восседает на своем ослике. И чуть эти верблюды повстречаются с караваном нагруженных ослов или мулов, обыкновенно идущих друг за другом на полной свободе, то тут неизбежно поднимается невообразимый гам, крик и брань между погонщиками до тех пор, пока бедные животные не разминуются под градом щедро расточаемых ударов.
Пробираясь в местах подобных встреч не иначе, как под шеями верблюдов, и шагая с камня на камень, чрез потоки и кучи нечистот, мы вышли из базара в турецкий квартал: тут все такие же узкие улицы, защищенные от солнца дощатыми навесами или всевозможным пестрым тряпьем, рогожами и решетками, по которым густо переплелись виноградные лозы. Среди этих улиц редко встретишь чисто одетого человека; здесь обитает преимущественно беднейший люд, живущий ремеслами или поденного работой в порте. Заходя в глухие закоулки, общественные кухни, красильни и т. п. заведения, мы наконец добрели до маленькой площадки, где у фонтана помещается кофейня, и уселись там между осколками камней на плетеные табуреты, заказав подошедшему хозяину подать нам восточного кофе, который и был принесен молодым «чубукчи», вместе со стаканами холодной воды и кальянами, от которых, впрочем, мы, по непривычке, отказались. Фонтан бьет под решеткой, в десятигранном пьедестале, а кругом его идет бассейн, наполняемый водой, струи которой ниспадают особо из каждой грани пьедестала. Над фонтаном сооружен каменный навес, покоящийся на десяти колоннах. Пока мы отдыхали, около фонтана беспрестанно сменялись одни за другими типичные представители этого квартала, – одни, подходя, здоровались по восточному обычаю, и с важным, степенным видом вступали в общий разговор, другие пили кофе, третьи прямо шли к бассейну и принимались за омовение лица и ног; у колоды, высеченной из камня, погонщики поили своих лошадей и осликов. Отдохнув и полюбовавшись на своеобразную картину восточной кофейни с группами ее посетителей, мы пошли далее и забрели в греческую церковь, которая стоит среди высокой, каменной ограды, внутри двора, вымощенного плитами. Около колокольни возвышается громадный платан, а вокруг церкви и вдоль ограды рассеяны мраморные памятники, среди фиговых и померанцевых деревьев. Внутри храм отделан цветным мрамором; образа на золотом фоне напоминают своим письмом и стилем нашу древнюю иконопись. В храме шла вечерняя служба; у входной двери, за столиком, стоял высокий седой священник с блюдом святой воды и тарелочкой для денег; каждого входящего в церковь он окроплял букетиком из цветов и миртовой зелени. Пред образами теплилось множество лампад; но, к сожалению, певчие гнусили, по греческому обычаю, до того нестерпимо, что окончательно разрушали своим носовым пением серьезное и мирное впечатление храма и его прекрасной обстановки.
Пробравшись кое как из ограды, между рядов убогих и нищих, мы скоро добрели до европейского квартала и остались просто очарованы этою частью города; улицы разбиты здесь неправильно и вместе с тем красиво пересекаются под различными углами; дома более или менее кубической формы, чисто выкрашены и красуются своими крытыми балконами во вьющейся зелени, и своими зелеными ставнями с жалюзи на окнах, за железными решетками самых разнообразных рисунков. Каждый такой дом непременно украшен массивною дверью, окованною железом, с огромными бронзовыми ручками и молотком вместо звонка. В эту постоянно растворенную дверь виден выложенный мрамором коридор с диванами по стенам, а за ним открытый двор, и внутри его непременно садик, окруженный колоннадою; посреди садика бьет из прозрачного бассейна, выложенного мрамором, жемчужный фонтан, и освежительно кропит своими брызгами яркопестрые группы цветов и широкие лапчатые листья растений и дерев тропической флоры. Размеры домов и садиков, конечно, зависят от достатков хозяев. Некоторые дома отделаны довольно роскошно, но садик с фонтаном, мозаиковый в коридоре пол и чистота, как внутри двора, так и на улице, являются отличительными чертами европейского квартала Смирны.
Мы долго бродили по этим прелестным уголкам, любуясь типичными головками, с удивлением глядевшими на нас с порогов и из-за зелени садиков, потому что мы, надо сознаться, довольно-таки бесцеремонно, в качестве туристов, останавливались и заглядывали в их обиталища. Нужно заметить, что в Смирне, после пяти часов и до заката солнца, все европейские женщины выходят посидеть на улицу в своих растворенных дверях, потому-то и мы имели случай видеть обитательниц Смирны, и можем засвидетельствовать, что между ними есть много истинных красавиц.
Из некоторых окон неслись звуки роялей; в одном доме, помню, играли в четыре руки увертюру из «Фенеллы», в другом кто-то пел «Casta diva», из «Нормы»; мы, было, заглянули в окно с белыми занавесками, и увидели очень чисто убранную гостиную с большими диванами, но голос раздавался из смежной комнаты… Между тем солнце уже скрылось за горами, и нам надо было спешить как можно скорее выбраться на главную улицу, которая идет параллельно с набережной. Помню, как проходя мимо католического монастыря, оба мы разом споткнулись и чуть не шлепнулись, заглядевшись на несколько чернокудрых головок, высунувшихся из одного окна, – каковым неожиданным пассажем возбудили в молодых девушках самый веселый смех; выйдя на берег, близ ветряной мельницы, завернули мы еще в общественный сад Белла-Виста, прохладные аллеи которого вечно скрыты от солнечных лучей непроницаемою зеленью померанцевых и лимонных деревьев. Из Белла-Виста открывается прекрасный вид на рейд и на море. Наконец, уже при свете зажигавшихся фонарей, дошли мы до Кафе-Паоло, прыгнули в лодку и поплыли к своему «Владимиру», обливаемые серебристым блеском луны, которая отражалась в море и сверкала в водяных брызгах, звучно срывавшихся с наших весел.
Мало-помалу собрались на пароход и остальные наши туристы; мы весело пообедали, передавая друг другу впечатления, вынесенные из города; послеобеденный кофе принесли нам уже на верхнюю палубу, куда все мы высыпали, спеша вдосталь надышаться ароматною прохладой ночного воздуха. На прозрачном и полусветлом фоне неба, сплошным силуэтом, очерчивались горы, охватывавшие бухту, и выделялись темные контуры пароходов и судов. Вдоль набережной, словно нитка светящегося ожерелья, блистали огоньки газовых фонарей. Из города слегка доносился связный гул людского говора и стук повозок, прерываемый изредка боем часов на башне.
Ночью в каюте было невыносимо душно и жарко, так что прометавшись несколько часов на койке я, наконец, не выдержал, оделся и выбежал на палубу.
Солнце еще только что всходило, и скрытое за среднею горой, отражало местами целые группы разноцветных световых пятен на скатах гор и в высоких ущельях, покрытых кое-где как бы клочьями белого газа. Море лежало неподвижно, как зеркало, сливаясь по ту сторону с горизонтом и охватывая собою фиолетовый силуэт Лесбоса.
Смирна и берег, заслоненные от солнца полукольцом своих гор, оставались еще в сероватой мгле, не успевшей пока проникнуться лучами. На пароходе меж тем мыли палубу, накачивая помпами целые фонтаны воды. Всю ночь грузились.
Когда проснувшийся Берг вышел наверх, мы с ним не удержались от соблазна… спустились в лодку и съездили еще раз на берег, под предлогом необходимости купить себе несколько фотографий, одеколону и туфли. У пристани подошел к нам еврей с предложением показывать город; и хотя мы отказались от его услуг, он все-таки отправился за нами. Я предупредил еврея, что он за эту прогулку денег не получит, но и это, кажется, его не убедило: когда мы остановились в нерешительности куда завернуть, он как тут, с указанием: «Здесь туфли! Вам, ведь, туфли надо?» Не обращая на него внимания, мы взошли в кофейню; он за нами, встал у дверей и начал расспрашивать: кто мы, куда, зачем едем и т. п. Я отвечал на все его вопросы. Напившись кофе, мы пошли дальше – по базару, и мимо винного ряда, устроенного в галерее со сводами на колоннах. Под арками стояли бочки, между которыми я насчитывал друг против друга одиннадцать штук богатырских размеров. Каждая из них имела сажени две в вышину, при пяти аршинах ширины. Еврей было еще раз хотел навязать свои услуги, но мы засмеялись, и он отстал.
Конец ознакомительного фрагмента.