Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку в 1807—1809 гг. Том 1. Часть I (В. М. Головнин)

В 1806 году, скоро по возвращении в Кронштадт двух судов Российской Американской компании «Надежды» и «Невы», счастливо совершивших путешествие кругом света, оная компания решилась послать вторично судно «Неву»¹ в такую же экспедицию. Тогда е. и. в-ву благоугодно было повелеть отправить с ним вместе военное судно, которое могло бы на пути служить ему обороной. Главный же предмет сей экспедиции был: открытия неизвестных и опись малоизвестных земель, лежащих на Восточном океане и сопредельных российским владениям в восточном крае Азии и на северо-западном берегу Америки. А Государственная Адмиралтейств-коллегия, пользуясь сим случаем, заблагорассудила вместо балласта поместить в назначенное для сего путешествия судно разные морские снаряды, нужные для Охотского порта, которые прежде были туда доставляемы сухим путем с большим трудом и иждивением, а некоторых нельзя было и доставить по причине их тяжести.

В выборе удобного для сего похода судна представилось немалое затруднение, ибо в императорском флоте не было ни одного судна, способного, по образу своего строения, поместить нужное количество провиантов и пресной воды сверх груза, назначенного к отправлению в Охотский порт, купить же такое судно в русских портах также было невозможно. Наконец сие затруднение уничтожилось прибытием в Петербург транспортных судов, построенных на реке Свире. По приказанию морского министра, управляющий Исполнительной экспедицией контр-адмирал[19] Мясоедов и корабельные мастера Мелехов и Курепанов свидетельствовали сии суда и нашли, что с большими поправками они могут быть приведены в состояние предпринять предназначенное путешествие; выбор пал на транспорт «Диану». Судно сие, длиною по гондеку 91 фут, по килю 80²; ширина его 25, а глубина трюма 12 фут. Строено оно для перевозу лесов, и для того ширина к корме очень мало уменьшается, отчего кормовая часть слишком полна, следовательно, нельзя было в нем ожидать хорошего ходу; впрочем, во многих других отношениях касательно образа его строения казалось, что оно довольно было способно для предмета экспедиции. Что же принадлежит до крепости судна, то надобно сказать, что она не соответствовала столь дальнему и трудному плаванию: построено оно из соснового лесу и креплено железными болтами; в строении его были сделаны великие упущения, которые могли только произойти от двух соединенных причин: от незнания и нерадения мастера и от неискусства употребленных к строению мастеровых. Корабельные мастера Мелехов и Курепанов донесли министру, что судно требует больших исправлений, на окончание коих потребно времени около месяца.

Выбор и представление их министр утвердил, и 23 числа августа 1806 года я имел честь быть назначен командиром судна «Дианы», которое велено было включить в число военных судов императорского флота и именовать шлюпом³. Через сие оно получило право носить военный флаг. Офицеров и нижних чинов предоставлено было мне самому выбрать. Для исправления шлюп «Диану» ввели в небольшую речку на левом берегу Невы, недалеко к западу от нового адмиралтейства, которая вместе с Фонтанкой окружает небольшой островок; на нем есть килен-балки и краны, там же хранятся казенные леса и такелаж.

Исправление Исполнительная экспедиция возложила на корабельного мастера Мелехова, который тотчас приступил к делу с великим усердием, назначил самых лучших комендоров и плотников и сам при исправлении был почти неотлучно. Но, несмотря на все меры и средства, предпринятые им с великим искусством и проведенные в исполнение со всевозможной поспешностью, шлюп не прежде был готов к отправлению в Кронштадт, как 8-го числа октября. Он был в грузу без всякого балласта около 10 фут, следовательно, проводить его чрез мели устья Невы надлежало в самую большую воду, которая обыкновенно бывает с крепкими западными ветрами, и потому несколько дней было потребно на переход из Петербурга в Кронштадт, а по невозможности иметь в нем балласта при переходе через бар, нельзя было и вооружить его совсем. Следственно, оставалось в Кронштадте довершить оснастку, нагрузить судно, принять и разместить провиант, налить бочки пресной водой и уставить трюм и сделать все это на совершенно новом судне, где невозможно было поступать по прежним примерам, а надлежало все устроить и приноровить вновь. На такое дело нужно было, по крайней мере, две недели хороших дней, а не таких, какие у нас бывают в октябре. Краткость дней мало дает времени для работы, а почти беспрестанные дожди не позволяют многих вещей, особливо сухих провизий принимать из магазинов и грузить в судно. Итак, полагая, что если бы шлюп 8 октября, когда кончена на нем работа по кораблестроительной части, вместо Невы был в Кронштадтской гавани, то и тогда невероятно, чтобы он успел отправиться в путь вместе с судном «Невой». Министр предвидел это и отложил экспедицию до следующей весны, а шлюпу приказал для зимования остаться в Петербурге, где он и находился до вскрытия реки.

Здесь я долгом поставлю упомянуть, что на исправление шлюпа более употреблено времени, нежели корабельные мастера полагали при свидетельстве оного, не от их ошибки: шлюп имел в своем построении много важных и опасных упущений, которые открылись, когда его повалили на бок, и коих приметить прежде было невозможно. Исправления судна были столь важны, что приличнее считать оное строение корабельного мастера Мелехова, нежели первоначального его строителя, который связал члены оного так только, чтобы можно их было в виде судна довести Невой до Петербурга.

Доколе исправление судна продолжалось, начальствующие экспедициями: Исполнительной – г-н контр-адмирал Мясоедов, Хозяйственной – г-н генерал-лейтенант Пущин и Артиллерийской – г-н генерал-лейтенант Геринг, – прилагали всевозможное попечение, всякий по своей части, приготовить для путешествия самые лучшие снаряды и провизии. Сии последние были приготовлены чрез тех же самых людей, которые заготовляли провиант прежде сего для судов Американской компании «Надежды» и «Невы», и до окончания их путешествия сохранились в самом лучшем состоянии. Некоторыми провиантами нам предоставлено было запастись в чужих портах. Все вещи, провизия и снаряды для шлюпа заготовляемы и отпускаемы были по моему представлению и выбору. Такую ко мне доверенность господ начальствовавших над помянутыми тремя экспедициями я вменяю себе в величайшую честь. Г-н министр предписал комиссионеру Грейгу в Лондоне заготовить нужные математические и астрономические инструменты, а морские карты и книги Государственная Адмиралтейств-коллегия предписала купить мне самому в чужих портах.

Шлюп «Диана» 15 мая отправился из Петербурга, а 21-го числа прибыл в Кронштадт. Провод его баром был сопряжен с великим трудом; для облегчения шлюпа я велел из него все вынуть, даже камбуз и мачты, но он был в грузу не менее 9 фут; камелей для такого судна в порте не было, а надлежало приподнять его на четырех больших палубных ботах вагами, посредством грунтов, и так вести мелями. При сей продолжительной и трудной работе петербургский такелажмейстер Гришин был безотлучно и своим неусыпным старанием и деятельностью много споспешествовал в успехе этого дела. Способ сей приподнять судно принят также по его предложению. В Кронштадте нужно было сделать некоторые поправки в разных наружных частях судна, а особливо в столярной работе, которая от жестоких зимних морозов и потом от наступивших по весне жаров много попортилась. По назначению корабельного мастера Амосова подмастерье Зенков надсматривал над окончательным исправлением «Дианы», и оба они с большим тщанием старались, чтобы все нужное было сделано хорошо и с такой поспешностью, с какой время и обстоятельства, по случаю тогда бывших в порте больших приготовлений и работ, позволяли. В Кронштадте сделали нам также новые мачты, бушприт⁴, марсы⁵ и почти весь настоящий и запасный рангоут⁶.

В исходе мая шлюп был готов к принятию груза, и 31го числа того месяца положено в него первое железо. Разместить порядочно такой разнообразный груз, как железо, якоря, пушки, ядра, порох, канаты, такелаж, парусину, флагдук, блоки, мелкое оружие и пр. в малом судне, и притом для столь дальнего путешествия, было дело не весьма легкое. Сверх того, при размещении оного недовольно было пещись только о том, чтобы трюм был полон и не оставалось в нем пустого места, но надобно было стараться дать каждой вещи место, где бы менее она была подвержена, по свойству своему, порче от мокроты или стесненного воздуха и не могла бы одна вещь испортить другую в таком продолжительном переходе, и чтобы расположение тягостей не причинило какого неудобства в морских качествах судна и не подвергло бы его опасности или от излишней остойчивости, или от чрезвычайной валкости. Кроме того, нужно также было иметь великое внимание при укладке такого большого количества морских провизий всякого рода, которыми мы необходимо должны были запастись: положить их надлежало так, чтобы сухие провианты лежали в местах, менее подверженных влажности и мокроте, чтобы мокрые провизии, а особливо солонина и капуста, когда начнут портиться в море, где невозможно все их выгрузить и бросить в море, не могли причинить вреда здоровью служителей, и все провизии вообще надлежало так поместить, чтобы один сорт не был закладен другим и чтобы все их можно было легко доставать во всякое время и во всякую погоду. Постановление бочек с пресной водой, укладка дров и уголья требовали таких же предосторожностей. И я смело могу сказать, что при нагрузке «Дианы» все сии предосторожности были соблюдены с крайней точностью; в продолжение путешествия опыт мне показал, что при укладке груза и расположении провиантов, воды и уголья, по моему мнению, никакой ошибки не сделано.

Шлюп «Диана» вышел из гавани в настоящей готовности по словесному приказанию морского министра 7 июля, и с сего числа началась его первая кампания. А на другой день государь император, посещая Кронштадт и некоторые из стоявших на рейде военные суда, изволил удостоить и «Диану» высочайшего своего посещения, и при отбытии е. в-ву благоугодно было изъявить свое монаршее благоволение офицерам и нижним чинам за исправность шлюпа, с которого по отъезде государя сделан был императорский салют командой, поставленной по реям, и выстрелами из всех орудий. 20-го числа июля главный Кронштадтского порта командир сделал у нас обыкновенным порядком депутатский смотр; и скоро после того я получил повеление отправиться в путь при первом благополучном ветре, который настал в 4 часа пополудни 25-го числа, а в 5 часов «Диана» была под парусами и, сделав с крепостью взаимный салют, пустилась в путь при свежем порывистом ветре от NО.

Оставляя свое отечество, не знали мы и даже не воображали, чтобы в отсутствие наше столь нечаянно могли случиться такие важные перемены в политических делах Европы, которые впоследствии переменили и едва было совсем не уничтожили начальную цель экспедиции. Путешествие сие было не обыкновенное в истории российского мореплавания как по предмету своему, так и по чрезвычайно дальнему плаванию. Оно было первое в императорском флоте, и если смею сказать, то, по моему мнению, и первое с самого начала русского мореплавания. Правда, что два судна Американской компании⁷ совершили благополучно путешествие кругом света прежде «Дианы», – управлялись они офицерами и нижними чинами императорской морской службы, – но сии суда были куплены в Англии, в построении же «Дианы» рука иностранца не участвовала, а потому, говоря прямо, «Диана» есть первое настоящее русское судно, совершившее такое многотрудное и дальнее плавание.

Величина «Дианы» около 300 английских тонов; построена она с двумя деками: в нижнем для пушек 16 портов, из коих два передние по моему желанию заделаны для шхиперских и тиммерманских кают. На том же деке была командирская каюта, и подле оной кают-компания с пятью каютами для офицеров; между переборкою кают-компании и шхиперскими каютами в банках помещались нижние чины; кухня стояла между фок-мачтою и фор-люком на нижней палубе, а на верхней было только между грот- и бизань-мачтами четыре порта для каронад. На сей же палубе были брасшпиль и шпиль. Ростры укладывались на ней же, между коими ставился баркас. Трюм разделен был на пять отделений четырьмя переборками: в сих отделениях размещены были по удобности съестные припасы, пресная вода, дрова, уголья, порох и военные снаряды, а также весь груз, назначенный для Охотского порта.

«Диана» была вооружена четырнадцатью медными пушками шестифунтового калибра[20], четырью восьмифунтовыми каронадами и таким же числом трехфунтовых фальконетов; сверх сего, имели мы восьмифунтовую каронаду и четыре медные фальконета, одного фунта, для баркаса; мелким оружием как огнестрельным, так и холодным Артиллерийская экспедиция вооружила нас весьма хорошо, и все было в самом лучшем состоянии. Пороху было отпущено двойной комплект против штатного положения.

Рангоут наш был того же размерения, какое ему определил корабельный мастер Курепанов, давший чертеж судну, по коему оно строено.

При вооружении я не сделал в сих размерениях никакой перемены, хотя многие и советовали кое-что переменить: но знавши, сколь трудно на новом, никогда не бывшем в море, судне без опыта и по одной догадке определить настоящую меру рангоута, я предпочел лучше оставить его, как строитель судна признал за удобное, нежели делать перемены без всякой другой причины, кроме той, что командир судна должен сделать то или другое по-своему и чрез то показать, что и он много знает. Впоследствии опыт мне доказал, что главные члены рангоута, мачты, бушприт и стеньги вообще были соразмерны образу строения и величине судна. Реи и брам-стеньги, по мнению моему, не мешало бы иметь немного подлиннее; чрез сие увеличилась бы площадь парусов, следовательно, и ход судна. Впрочем, в равновесии между рангоутом и нагрузкою от сего никакой чувствительной перемены произойти не могло. Мне кажется, что на всех судах, приготовляемых для дальних путешествий[21], полезно было бы мачты и стеньги делать футом или двумя короче обыкновенных размерений, а сей недостаток вознаграждать длиною брам-стеньг и реев. От сей перемены судно в ходу ничего не потеряет, если же и потеряет, – что, однако ж, не всегда случиться может, – то весьма мало, а приобретет следующие весьма важные выгоды для судов, плавающих по отдаленным и несовершенно известным морям.

1-е. Мачты и стеньги будут менее подвержены силе ветра во время шквалов и бурь и не так скоро повредятся в жестокую качку, а особливо когда брам-стеньги спущены совсем на низ, что весьма удобно делать во всякую погоду на военных судах, имеющих по большей части достаточное число людей. Притом, если, будучи долго в море, судно облегчится и нужно будет в крепкий ветр и волнение уменьшить баланс наверху, то марса-реи можно опустить на низ без всякого затруднения, что я много раз делал с великою пользою в сем путешествии; напротив того, стеньги спускать весьма трудно, а часто и невозможно на большом волнении, да и вообще никто из мореплавателей никогда этого и не делает.

2-е. Стоя на якоре в открытых местах, когда нужно уменьшить сколько возможно силу ветра, действующую на канаты, а притом нельзя спустить стеньг потому, чтобы быть в беспрестанной готовности пуститься в море, если якоря держать не будут или порвутся канаты, то в таком случае, спустив брам-стеньги совсем на низ и обрасопив реи круто к ветру, уменьшишь весьма много действие и упор ветра на рангоут, не спуская стеньг[22].

3-е. Напоследок, если будет повреждена мачта или стеньга, то, чем она короче, тем удобнее и легче сыскать дерево в замену, скорее обделать и поставить. В необитаемых местах или и обитаемых, но дикими непросвещенными народами должно все делать своими людьми, и чем какое дело представляет менее трудности в приведении оного к концу, тем лучше; в дальних путешествиях сих преимуществ не должно терять из виду.

Канаты, кабельтовы, перлини, буйрепы и весь стоячий такелаж для нас делали нарочно на Кронштадтском казенном заводе. Мы имели три комплекта нижних парусов, марселей и штормовых стакселей, а всех прочих два; сверх того, в запас отпущено было достаточное количество парусины. Исполнительная экспедиция снабдила шлюп кузницею, запасными помпами и многими другими вещами, необходимо нужными в дальних плаваниях.

Гребных судов у нас было четыре: десятивесельный баркас, шестивесельная шлюпка, четырехвесельная шлюпка и двухвесельный ял.

Якорей мы имели четыре, весом по 45 пуд, и к ним шесть канатов в 12 дюймов. Верпов нам дали три. Некоторые из знакомых мне офицеров меня уверяли, что якоря наши маловесны, судя по величине шлюпа, и приводили в доказательство, что транспорты, бомбардирские суда и бриги, которые не более «Дианы», а их часто на Кронштадтском рейде с таких же якорей дрейфует; однако ж я был другого мнения. Мне известно, что наши малые военные суда, даже и не в крепкий ветр, нередко дрейфует и наносит или на гавань, или одно на другое, только не от малого весу якорей, а совсем от другой посторонней причины, а именно: от старинного, ныне одними купеческими судами наблюдаемого, обыкновения стоять на одном якоре.

Известно, что на Кронштадтском рейде лишь одни линейные корабли и фрегаты становятся на два якоря, а все прочие суда, и особливо стоящие к Осту от Кроншлота, почти всегда на одном. В таком случае смело можно полагать, что из десяти судов, простоявших в летнее время, когда ветры часто переменяются и течения от Оста бывают довольно быстры, двадцать четыре часа на одном якоре, у девяти канаты перепутаются с якорями и буйрепами, следовательно, при первом порыве ветра они и дрейфуют. Якорь тогда держит, когда он чисто положен и не запутан канатом; в прочем он бесполезен и более ничего как ложная обманчивая надежда, готовая всегда изменить. Грунт и глубина Кронштадтского рейда таковы, что осенний крепкий ветр может корабль или другое какое судно сорвать с старых гнилых канатов, но подрейфовать или сдернуть якоря никогда не может. И я не знаю примера, чтобы когда-нибудь корабль или фрегат наш дрейфовало на Кронштадтском рейде, когда якоря его были чисты, невзирая на чудный манер ложиться фертоинг, которому и до сего времени многие еще обыкновенно следуют[23].

Впрочем, как бы то ни было, в течение нашего путешествия по необходимости я принужден был стоять на якоре несколько раз почти в открытых местах, подверженных жестоким ветрам и дурно защищаемых от океанского волнения, где имел хороший случай увериться в доброте своих якорей и канатов, и, по моему мнению, нельзя желать ни якорей, ни канатов лучшей доброты; и если бы мне случилось опять идти на таком же судне в подобный вояж, то я взял бы три якоря и пять канатов точно такой же величины, какие и в сем путешествии у меня были, а четвертый десятью пудами тяжелее и для него два каната в 12½ или 13 дюймов и употреблял бы его только в последней крайности. Я приметил, что у всех гористых берегов, подверженных крепким ветрам, как, например, в заливах мыса Доброй Надежды, они дуют не ровно, а жестокими порывами, которые находят чрез 5 и 10 минут один после другого, и почти всегда хотя из одной четверти компаса, но от разных румбов, и часто переменяют направление румба на три и более. И как они иногда дуют с такою силою, что нужно бывает привести судно на оба якоря, то в таком случае от перемены в направлении порывов невозможно уравнять канатов, и усилие всегда почти должно быть на одном из них, тогда большой якорь с его канатами мог бы лучше и вернее держать. Безопаснее было бы его также употреблять в незакрытых от океанского волнения местах, как, например, в Столовой губе, которая, будучи к NW совсем открыта, подвержена в крепкие ветры жестокому волнению. Тут двух канатов уравнять никак нет способа, следовательно, можно лучше надеяться на один толстый канат и большой якорь, нежели на два обыкновенной величины. Но как такие случаи встречаются весьма редко, то одного большого якоря и двух толстых канатов довольно для всякого судна.

Лейтенанты: Василий Головнин, командир шлюпа; Петр Рикорд.

Мичманы: Федор Мур, Илья Рудаков.

Лекарь: Богдан Бранд.

Штурманский помощник 14-го класса Андрей Хлебников.

Писарь: Степан Савельев.

Квартирмейстеры: Егор Савельев, Иван Большаков, Данило Лабутин.

Матросы 1-й статьи: Матвей Черемухин, Венедикт Филатов, Алексей Ульянов, Савастьян Зенин, Спиридон Макаров, Федор Рожин, Петр Андреев, Семен Короткий, Семен Кутырев, Михайло Шкаев, Герасим Фомин, Иван Симионов, Тарас Васильев, Фадей Евсевьев, Андрей Седунов, Федор Харахардин, Петр Иванов, Ларион Тимофеев, Илья Ступин, Дмитрий Симанов, Елисей Бурцов, Иван Дулов.

Матросы 2-й статьи: Степан Мартемьянов, Сергей Савельев, Филипп Романов, Филипп Тимофеев, Никита Федоров, Григорий Васильев, Перфил Кириллов, Игнатий Александров.

Морской артиллерии унтер-офицер: Федот Папырин.

Бомбардир: Иван Федоров.

Канониры: Кондратий Ботов, Никифор Глебов, Тихон Терентьев.

Мастеровые: плотник Иван Савельев, конопатчик Иван Сучков, парусник Степан Мартемьянов, купор Арефий Щедрин, кузнец Федор Федоров, слесарь Дмитрий Раздобурдин.

Крепостной человек лейтенанта Головнина: Иван Григорьев.

Всех вместе шестьдесят человек.

Пред отправлением из Кронштадта, по высочайшему повелению, выдано всей команде в награждение полугодовое жалованье, каждому чину по его окладу, и во все время путешествия жалованье велено производить двойное против обыкновенного. Притом Государственная Адмиралтейств-коллегия мне предписала, при выдаче жалованья иностранными деньгами, голландский червонец всегда считать в 3 рубли 30 копеек. Порционные деньги для офицеров определены на основании прежнего положения в нашей морской службе, то есть вдвое против справочной цены служительской порции в тех местах, где будут оные выдаваемы. Гардемаринам те же порционы, что и офицерам, а жалованье с 1 генваря 1808 года велено им производить как мичманам. Нижние чины были снабжены достаточным количеством платья и обуви; сверх обыкновенных мундирных вещей по штатному положению каждый из них получил еще в прибавок довольно белья и верхней одежды.

Я прежде упоминал, что Хозяйственная экспедиция старалась снабдить нас самыми лучшими провиантами, какие только возможно было в Петербурге заготовить, невзирая на цену их; и как капитаны Крузенштерн и Лисянский, командовавшие двумя судами Американской компании, недавно пред тем возвратившимися из подобного путешествия, относились с великою похвалою о качествах своих провиантов, то тем же подрядчикам препоручено было и нашу провизию приготовить. Количество провиантов назначено было на полтора года и расчислено не по регламентному положению, но по примеру помянутых двух судов. А таких провиантов, которые по свойству своему не скоро могут испортиться в море или которых трудно или невозможно получить в отдаленных краях, куда нам плыть надлежало, мы имели более нежели на полтора года.

В дополнение к провизиям, взятым из России, вино предназначено было купить на острове Тенерифе, а сарачинское пшено в Бразилии. Сверх же вышепомянутых обыкновенных провиантов мы должны были запастись в Англии знатным количеством пива, горчицы, перцу, булиону, сахару, чаю и спрюсовой эссенции.

Отправленные из Кронштадта для Охотского порта весом составляли около 6 тысяч пудов.

Астрономические и другие нужные для мореплавания инструменты, карты и книги предназначено было купить в Англии, а из России я взял только необходимо нужные инструменты для переходу до Англии.

Собрание карт, изданных во Франции для Лаперузова путешествия, кои изображают острова Тихого океана, северо-западный берег Америки, Алеутские острова, Курильские острова и Японское море.

Собрание карт разных частей Южного океана по обе стороны экватора, островов, на нем лежащих, и северо-западного берега Америки, сочиненных капитаном Ванкувером.

Все карты, изданные известным гидрографом Арросмитом (Arrowsmith).

Гарсборовы (Harsborough) карты Китайского моря и все карты, изданные в Лондоне книгопродавцем Стилем (Steel).

Кроме морских карт, я имел планы и рисунки гаваней и рейдов, находящихся на тех берегах, к коим по расположению пути я мог приставать. Но из русских карт нам были даны все наши атласы, изданные г-ном генерал-лейтенантом Голенищевым-Кутузовым, и собрание карт, приложенных к путешествию г-на капитана[24] Сарычева по Ледовитому морю и Восточному океану. Сии карты мне были нужны. Что же принадлежит до атласов, то, будучи скопированы с иностранных карт, которые после во многих важных отношениях исправлены и улучшены, они не могли для нас быть полезны, и мы их никогда не употребляли; только на карте Северного, или Немецкого, моря гардемарины означали свое счисление, по неимению другой, лучшей. Сверх же вышепомянутых карт, на счет казны нам данных, г-н капитан Крузенштерн сам добровольно позволил мне взять из типографии самые нужные для меня карты и планы, выгравированные для его путешествия, прежде нежели оно было обнародовано, чего не позволят другие издатели путешествий. За таковую его благосклонность ко мне я не менее признаю себя ему обязанным, как и за советы, которые он мне дал по моей просьбе касательно моего плавания. Они тем для меня были важнее, что даны как от искусного мореплавателя, так и от такого человека, который опытом то знал, о чем говорил. Признательность моя к сему почтенному мореходцу заставляет меня сказать, что, кроме позволения пользоваться картами его трудов, он сам лично просил г-д членов Адмиралтейского департамента приказать директору типографии поспешить окончанием его карт прежде моего отправления. При сем случае г-н капитан-командор и член помянутого департамента, Платон Яковлевич Гамалея, принял на себя попечение о скорейшем окончании оных. В департаменте не было формального о сем повеления, но ему угодно было принять на себя сей труд единственно по отличному своему ко мне благорасположению и по желанию успеха нашей экспедиции. Все готовые карты пред отправлением я имел честь получить из его рук, и я доволен, что имею случай сим публичным образом изъявить его превосходительству мою благодарность.

Из морских путешествий, на русском языке изданных, мы имели только «Путешествие флота капитана Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану»; путешествия капитанов Крузенштерна и Лисянского тогда напечатаны еще не были.

Деньги на жалованье, на офицерские порционы, на покупку свежей пищи для служителей и на разные другие расходы, могущие повстречаться в чужих портах, в кои мы должны были заходить, его высокопревосходительство г-н морской министр приказал, по представлению моему, отпустить испанскими пиастрами[25], которые я принял в Лондоне от комиссионера Грейга.

Кроме наличной суммы, мне отпущенной, г-н морской министр приказал комиссионеру Грейгу снабдить меня кредитивными письмами на 10 тысяч пиастров, из коих на 5 тысяч я взял кредит в колонию мыса Доброй Надежды, а на другую половину в Кантон. Намерение мое было всю сумму разделить на три части, чтобы иметь кредит в Филиппинских островах, но тогда невозможно было в Лондоне сыскать коммерческого дому, имеющего сношение с купцами помянутых островов.

Для мены с жителями островов Тихого океана, к которым обстоятельства могли заставить нас пристать и где деньги не имеют никакой цены, мы запаслись множеством разных уважаемых дикими безделиц, как-то: ножами, ножницами, топорами, кольцами, бисером и пр., без коих нет способа получать от них съестные припасы.

Теперь следует упомянуть о данных мне предписаниях и наставлениях касательно препорученной моему начальству экспедиции. Во-первых: государь император соизволил удостоить меня высочайшего указа, за собственноручным е. и. в-ва подписанием, в начале коего упоминается о главном предмете вверенной мне экспедиции, а потом е. в. повелевает:

1-е. Буде мне случится быть вместе с судами Российской Американской компании, которыми командуют офицеры императорского флота старее меня по службе, то, невзирая на сие, они, так как командиры коммерческих судов, не могут надо мною начальствовать и не имеют права никаких делать мне приказаний; напротив того, я с моей стороны, командуя императорским военным шлюпом, могу требовать от них всего, что сочту полезным и нужным для службы е. в-ва.

2-е. Так как в продолжение такого дальнего плавания могут повстречаться опасные случаи, при коих служители должны подвергаться великим опасностям и переносить необыкновенные труды; также может случиться, что за болезнью многих из них нужно будет шлюп управлять малым числом людей, которые тогда по необходимости должны будут потерпеть затруднения, в обыкновенных морских походах едва ли когда слыханные; и напоследок известно, что в отдаленных и продолжительных плаваниях часто бывает нужно починивать суда собственными своими людьми, употребляя матросов вместо мастеровых для тех работ, которые в портах обыкновенно исправляются адмиралтейскими мастеровыми; то во всех вышеупомянутых случаях, для ободрения служителей и поощрения их к понесению столь великих трудов, сопряженных иногда с опасностью жизни, е. и. в. всемилостивейше позволяет мне нижним чинам в награждение выдавать годовое, полугодовое или и третное жалованье по моему рассмотрению дела и обстоятельств.

3-е. Е. в. повелевает принять на вверенный мне шлюп, для доставления в острова Маркиза Мендозы, француза Кабри, привезенного в Россию капитаном Крузенштерном[26]; однако ж исполнение сей статьи высочайшего указа государь предоставляет случаю и обстоятельствам.

4-е. Приведя к концу главный предмет экспедиции, е. в. высочайше предписывает взять на шлюп груз Американской компании и о цене, какую она должна заплатить за перевоз оного в казну, предоставляет мне с ними условиться.

В вышеозначенных четырех статьях состоял высочайший именной указ, кроме предписания о главном предмете экспедиции.

Государственная Адмиралтейств-коллегия снабдила меня пространной инструкцией за подписанием всех членов оной, в которой, кроме вообще известных предписаний, заключаются следующие статьи, принадлежащие по существу своему собственно до сей экспедиции:

1. Избрать путь около мыса Горна или кругом мыса Доброй Надежды, которым мы должны достичь восточного края российских владений, коллегия предоставляет мне, соображаясь с временами года, ветрами, течениями и пр.

2. В содержании и продовольствии команды не поступать по обыкновенному порядку, морскими узаконениями предписанному, а по климату и обстоятельствам путешествия, следуя в сем случае правилам и примерам лучших и более достойные последования иностранных мореплавателей.

3. Стараться всеми мерами сохранять здоровье служителей, доставляя им в портах самые лучшие свежие провизии: мясо, зелень, рыбу или ловлей, где возможно, или покупкой за деньги.

4. Коллегия предписывала мне купить все морские путешествия на тех языках, которые я знаю, также морские карты всех известных океанов и морей.

В инструкции своей Государственная Адмиралтейств-коллегия вместила мнение капитана Крузенштерна касательно до вверенной мне экспедиции. Прилагая оное, коллегия упоминает, что включено оно в инструкцию не в виде предписания, которое я должен непременно исполнять, но как род совета; впрочем, позволяется мне следовать наставлениям других известных мореплавателей или поступать по собственному моему мнению.

Государственный Адмиралтейский департамент дал мне также свою инструкцию: усовершенствование мореплавания и науки вообще составляли всю цель оной.

Для большей ясности и для избежания излишних повторений в продолжение сего повествования я предуведомляю читателей в начале сей главы о следующем:

1. Все расстояния я считаю географическими милями, называя их просто: мили, коих в градусе шестьдесят⁸.

2. Румбы правого компаса⁹ везде употреблял я в журнале, как говоря о курсах, так о положении берегов и пр., а где нужно было говорить о румбах магнитного компаса, там так и означено: румб по компасу.

3. Когда я называю широту обсервованной, я разумею найденную по полуденной высоте солнца, а во всех других случаях показан род наблюдения, по коему она сыскана.

4. Долготу по хронометрам всегда должно разуметь среднюю из показуемых всеми нашими хронометрами.

5. Высота термометра во всех случаях означена та, которую он показывал, будучи поставлен в тени, а когда был на солнце, то так и сказано, и всегда по фаренгейтову делению¹⁰.

6. Названия приморских мест вне Европы всегда употреблял я те, которыми их англичане называют, потому что счисление нашего пути мы вели по английским картам и употребляли английские навигационные и астрономические таблицы во всех наших вычислениях.

7. Так как все наши инструменты, кроме двух секстантов, заказаны были в Лондоне и мы получили их по прибытии в Англию, а потому в переходе из России до Англии, кроме меридиональных высот солнца, луны и звезд, мы никаких других астрономических наблюдений не могли делать; для той же причины и метеорологических замечаний не делали.

8. Долготы я считаю от Гринвича, потому что все наши таблицы, карты и астрономический календарь, будучи английские, сочинены на меридиан Гринвичской обсерватории.

Выше я сказал, что мы пошли с Кронштадтского рейда под вечер 25-го числа июля. Ветр тогда был от NO и только что начался пред снятием с якоря; потом задул он при нашедшей дождевой туче с порывами. По мнению моему, сие не было признаком продолжительного благополучного ветра; я заметил несколько раз прежде, что на Кронштадтском рейде, если после штиля найдет шквал с дождем от NNO, NO или О, то ветр тотчас после понемногу пойдет через N к W и остановится в сей части горизонта на несколько времени. Но, имея повеление идти в путь при первом благополучном ветре, я желал литерально исполнить оное, не принимая в рассуждение моих собственных замечаний. Около полуночи ветр нам сделался противный, утвердясь в четверти, временно дул крепко; застал он нас между Стирсуденом и Гариваллой.

Двадцать шестого числа мы лавировали во весь день; ветр, перешедший в SW четверть, помог нам сделать небольшой успех, так что к вечеру мы были у Сескара, но в ночь на 27-го число весьма крепкий ветр принудил нас нести мало парусов, и мы проиграли все то расстояние, на которое днем подались вперед. Ветр с западной стороны дул до двух часов после полудни, только гораздо тише, нежели ночью; потом стих совсем, и в 8 часов, сделавшись от NNO, позволил нам идти настоящим курсом. Такой неудачный выход не весьма мне был приятен: крепкий противный ветр продержал нас, так сказать, в самых воротах двое суток, хотя он при самом начале путешествия и скучен нам был, однако ж не без пользы. В продолжение оного иногда находили жестокие порывы, а особливо в ночи с 26-го на 27-го число, которые дали мне случай увериться в доброте нашего такелажа и парусов, ибо во все сие время мы не имели ни малейшего повреждения. Притом я опытом узнал, что шлюп «Диана» не так опасен по своей валкости, как мы думали. Правда, что он, будучи уже совсем нагружен, чувствовал переход 10 или 15 человек с одной стороны на другую, и удивительно, как много наклонялся при подъеме баркаса¹¹; но под парусами он кренился много и вдруг, только до известной черты. Я заметил, что при сильных порывах, в одно мгновение приведя нижнюю линию портов к воде, он останавливался и тогда, хотя и кренился больше с усилием ветра, но понемногу и так, что всегда можно было успеть при шквале убавить парусов. Сей случай мне также показал, что матросы наши весьма проворны и исправны в своем ремесле. Благополучный свежий из NO четверти ветр продолжался, с которым поутру 28-го числа прошли мы остров Гогланд[27]; в 5 часов после полудни миновали Кокшхар, а в полночь Пакерортский маяк. Ветр свежий NO, NNO и N не переставал дуть. Мы, пользуясь оным, имели всевозможные паруса; в 8 часов утра прошли остров Оденсгольм, а в 4 часа после полудни мыс Дагерорт. Ветр нам благоприятствовал во все сии сутки так, что, невзирая на дурной ход шлюпа, поутру 30-го числа мы увидели остров Фаре, в 7 часов он был от нас на W, в 15 милях глазомерного расстояния[28]; в полдень обсервованная широта наша была 57°35′, с полудни ветр сделался О и дул крепко при совершенно ясном небе; до сего же времени мы имели всегда облачную погоду, а нередко пасмурность и дождь. К вечеру ветр утих совсем, а в ночь на 31-е число, будучи от мыса Гоборга к S милях в 15 или 20, мы имели ужасную молнию и гром: тучи поднимались со всех сторон, дождь был проливной, и молния сверкала почти беспрерывно, удары ее в воду мы видели очень ясно, и некоторые были весьма близко от нас. Я редко видал такую грозу, даже в самом Средиземном море, где они довольно часто случаются; продолжалась она во всю ночь[29] и прошла с рассветом. Тогда ветр сделался нам противный от W, дул тихо, а иногда умеренно, и погода была хороша. Ветр сей постепенно отходил к SW, и опять приходил на прежний румб, и раз совсем утихал; с таковыми переменами дул он до 7 часов после полудни 2-го числа августа. Мы во все сие время лавировали с весьма малым успехом, но вечером сего числа благополучный нам ветр задул от SO и позволил держать прямым курсом.

Сие сближение я приписываю действию течения, произведенного водою, нагнанной в шхеры западным и юго-западным ветрами, которое при назначении курса я упустил принять в рассуждение.

В 2 часа ночи 4-го числа мы прошли Борнгольмский маяк¹²; ветр тихий OSO при ясной погоде продолжал нам благоприятствовать. После полудни увидели мы остров Мен¹³, к вечеру Фалстербоуский маяк, а на другой день (5-го числа) при рассвете были у мыса Стефенса¹⁴. В Кеге-бухте тогда открылись нам на якорях английский линейный корабль и множество мелких, по-видимому, купеческих судов. Ветр был очень тихий из SW четверти и часто совсем затихал; погода совершенно ясная. В 10-м часу поутру подняли мы сигнал для призыву лоцмана с пушечным выстрелом. Между тем с помянутого корабля приехал к нам лейтенант. От него мы узнали о новостях, совсем нами неожиданных, которые, надобно признаться, для нас очень были неприятны. Он нам сказал, что в Зунд¹⁵ недавно пришел английский флот, состоящий из 25 линейных кораблей и большого числа фрегатов¹⁶ и мелких военных судов, под командой адмирала Гамбиера; что на сем флоте и на транспортных судах, под его конвоем пришедших, привезено более 20 тысяч войск под начальством лорда Каткарта; что видимый нами в Кегебухте¹⁷ купеческий флот пришел недавно от острова Ругена¹⁸ с английскими войсками, которые были посланы в Померанию¹⁹; что Стральзунд²⁰ не в состоянии защищать себя противу сильной французской армии, противу его действующей под предводительством маршала Брюна, и когда они его оставили, то думали, что сей город на другой день должен будет сдаться; что корабль, с которого он приехал, называется «Ганжес» (Ganges) и принадлежит к эскадре командора Китса, назначенной крейсировать в Балтийском море.

Вот какие новости нам сообщил сей офицер²¹; впрочем, о назначении экспедиции ни слова не сказал.

Ветр хотя был тих, однако ж позволил нам на всех парусах приближаться к деревне Драге²², но лоцмана не выезжали, несмотря на пушечные от нас выстрелы. Во втором часу после полудни мы были очень близко Драги, но баканов²³, которые обыкновенно на мелях сего прохода ставятся, не видали, и я уже был намерен лечь в дрейф и послать шлюпку на берег, как приехал к нам штурман с английского купеческого брига «Пасифика». Он привез новую карту и лоцию Зунда и сказал нам, что баканы все сняты по велению датского правительства. С помощью сей карты мы стали продолжать наш путь. Подойдя ближе к деревне Драге, будучи уже между мелями, я приметил, что стоявшие там два столба с фонарями для приметы лоцманам начали снимать. Из сего я увидел, что такое нечаянное посещение англичан датчанам не нравилось и что баканы для них сняты, а так как английская эскадра крейсирует в Балтийском море, то, может быть, лоцмана, по сходству наших гюйсов, которыми как англичане, так и мы требуем лоцманов, приняли наш шлюп за английское военное судно. И потому я велел спустить гюйс, а поднять флаг Первого адмирала с выстрелом из пушки и в то же время послал шлюпку на берег за лоцманом. Это случилось в исходе 4-го часа после полудни; ветру тогда совсем не было. Догадка моя оказалась справедлива; лоцмана выехали навстречу нашей шлюпке, и один из них на ней приехал. Они прежде не верили нашему флагу и принимали нас за англичан, и как им строго запрещено было водить английские суда, то они и не смели выехать. Он нам сказал, что жители все вооружены и ожидают со стороны англичан нападения. Имея лоцмана, мне не было нужды более в карте и лоции, которые я штурману, хозяину их, возвратил, сделав ему за доброе желание и оказанную нам помощь пристойный подарок.

Ветра почти совсем не было, а течение шло против нас, и для того мы в 6-м часу вечера стали на якорь. Английский флот, стоявший по ту сторону острова Вены²⁴, нам был виден. Вечером, часу в 8-м, мы увидели в нем горящее судно и в продолжение нескольких часов приметили, что его течением несет к S и к нам приближает. Наш лоцман, будучи необыкновенным образом ожесточен против англичан, бранил и называл их всеми бранными словами, какие только могли ему на ум прийти, и старался нас уверить, что это брандер²⁵, с намерением зажженный и пущенный англичанами, чтобы причинить какой-нибудь им вред. Он клялся и верил от чистого сердца, что это брандер непременно. Я, с моей стороны, смеялся его простоте, но не мог его разуверить! Судно в огне, пущенное на волю по ветру и по течению в самой середине Зунда, где нет никаких датских судов, не может быть брандер, а более ничего как случайно загоревшийся транспорт, на котором потушить пожара не могли, то, снявши людей, пустили по течению. Я не знаю, датчане на берегу одного ли мнения с лоцманом были или нет, только ночью мы слышали у них тревогу, барабанный бой и шум, а изредка пушечные выстрелы с ядрами. Судно сие во всю ночь горело и несло его течением к S. В 4 часа утра оно нас миновало, в расстоянии не более полуверсты; тогда оно было в огне почти до самой воды, палубы сгорели и в трюме было пламя.

Если бы на нем был порох, то давно бы прежде его взорвало. Следовательно, с сей стороны мы были безопасны от соседства горящего судна. Впрочем, если бы ветр вдруг переменился, мы в минуту могли быть под парусами. Как офицеры, так и вся команда были во всю ночь наверху. Во весь сей день (6-го числа) было безветрие; иногда начинал задувать ветр, но тотчас утихал. Мы два раза снимались с якоря и два раза становились на якорь; противное течение препятствовало нам иметь больший успех при такой тишине. Поутру мы слышали жестокую пушечную пальбу в Копенгагене, но не знали причины оной, а вечером, будучи гораздо ближе к рейду, английский флот хорошо видели. Он стоял между средней банкой и мысом Шудс-Гове; транспортные суда подле его стояли ближе к берегу. В 6-м и 7-м часу со всех копенгагенских морских батарей палили с ядрами рикошетными выстрелами по направлению к английским кораблям, но ядрам невозможно было доставать на такое расстояние, и потому мы заключили, что шлюпки, посланные промеривать рейд, были целью такой ужасной пальбы, которая нам представляла бесподобную картину. Несколько сот орудий большого калибра с батарей Трехкоронной и Провистейна рикошетными выстрелами подымали воду до невероятной высоты. Тысячи фонтанов вдруг глазам представлялись, а ужасный гром артиллерии вид сей делал гораздо величественнее.

В 4 часа утра 7-го числа снялись мы с якоря при весьма тихом ветре от SSW и пошли к Копенгагенскому рейду. Хотя мне не было известно нынешнее политическое положение дел между Англией и Данией и дойдут ли сии две державы до открытой войны или кончат свои споры миролюбиво, но все, что я видел по приходе в Зунд, достаточно могло меня уверить, что дела между ними идут нехорошо, и казалось, что они начали уже неприятельские действия. В таком случае идти на Копенгагенский рейд могло быть опасно для нас, и легко статься могло также и то, что Россия приняла какое-нибудь участие в сей политической ссоре. Но это были такие предметы, о которых судить не мое дело, а я почитал своей обязанностью исполнять данные мне предписания, принимая их в литеральном смысле. И потому я почел за нужное известить о прибытии моем нашего министра, при датском дворе пребывающего²⁶. В письме к нему я упомянул о предмете экспедиции, о надобностях, для которых мне нужно зайти в Копенгаген, и напоследок просил его меня уведомить: могу ли я безопасно простоять на рейде дни три и пристойно ли это будет, судя по настоящему течению дел здешнего двора? Депеши мои я отправил с мичманом Муром и приказал ему, получа словесный или письменный ответ, тотчас ехать нам навстречу, чтобы я мог знать содержание оного прежде, нежели приду на рейд.

Подходя к рейду в 9-м часу, салютовали мы крепости, а потом стоящим на рейде военным судам и получили при обоих случаях в ответ равное число выстрелов, согласно с трактатом. На рейд мы пришли в 10-м часу; тогда посланный на берег офицер возвратился с следующим известием: что ни министра нашего, ни свиты его, ни консула в Копенгагене нет, что они все так, как и весь иностранный дипломатический корпус, живут в Родсхильде²⁷. Но он был у командора Белли, начальствующего обороной города по морской части, и узнал от него, что город осажден английскими войсками и всякое сообщение с окружными местами пресечено и потому доставить письма к нашему министру невозможно, что они ожидают атаки с часу на час и потому советуют нам идти в Эльсинор²⁸.

Желая лучше разведать о состоянии города и притом узнать, нет ли каких средств чрез самих англичан отправить мое донесение к нашему министру, я тотчас сам поехал на берег, а лейтенанту Рикорду велел идти со шлюпом с рейда и, удалившись от крепостных строений из дистанции пушечных выстрелов, меня дожидаться. Едва я успел выйти на пристань, как вдруг меня окружило множество людей, по большей части граждан среднего состояния; все они до одного были вооружены. Крепостные строения усеяны были народом, и я приметил, что на всех батареях делали они примерную пушечную экзерцицию. Не знаю, почему им в голову вошло, что шлюп наш послан вперед от идущего к ним на помощь российского флота, со всех сторон меня спрашивали, то на французском, то на английском языке, а иногда и по-русски, сколько кораблей наших идет, кто ими командует, есть ли на них войска. Караульный офицер с нуждою мог ко мне приблизиться сквозь окружившую меня толпу. Нельзя было не приметить страха и огорчения, изображенного на их лицах, а особливо когда они узнали прямую причину нашего прибытия. Командора Белли я нашел в цитадели, где также был главнокомандующий города генерал Пейман. Командор меня к нему представил при собрании большого числа генералов и офицеров, которые тут находились, а потом мы вышли в особливую комнату. Тогда я от них узнал, с каким намерением англичане делали такое нечаянное нападение на Данию: они требовали, чтобы датский двор отдал им весь свой военный флот, со всеми морскими и военными снарядами, находящимися в Копенгагенском морском арсенале. Англичане, сказал мне шутя командор Белли, требование сие нам предлагают совершенно дружеским образом, без всяких неприятельских видов; главная цель лондонского двора есть сохранить для Дании наш флот в своих гаванях, который иначе, по уверению англичан, будет Францией употреблен, вопреки собственному нашему желанию, противу Англии, и потому они без всякой просьбы с нашей стороны, из дружелюбия, берут на себя труд защищать его и, сверх того, требуют, чтобы Кронбургский замок²⁹ отдан был также в их руки. Генерал Пейман и командор Белли изъявляли чрезвычайное негодование противу такового[30] поступка английского правления[31]. Они удивлялись, что английский флот и с войсками несколько времени были в Зунде, прежде нежели объявили подлинную причину их прибытия, и во все то время датчане их снабжали свежими провизиями, зеленью и пресной водой к немалой невыгоде жителей, произведенной недостатком в съестных припасах для их собственного употребления; и, к несчастью, англичане напали на них в такое время, когда все почти датские войска были в Голстинии³⁰ и столица не имела никакой значащей обороны; однако ж, несмотря на все такие невыгоды, датчане решились защищать город до последней крайности и на бесчестное и унизительное требование англичан никогда не согласятся. Они были уверены, что Россия примет сторону датского двора и сделает им сильную помощь. Таким образом, рассказав свое положение, командор Белли советовал мне ни минуты не оставаться на рейде, потому что они ожидают нападения с часу на час и что неприятельские бомбардирские суда уже заняли назначенные им места и, вероятно, скоро начнут действовать, а когда они станут бросать бомбы, тогда шлюп будет в опасности. Я просил у него лоцмана, но он никак не мог взять с батарей ни одного человека. Я видел критическое положение сего добродушного и ласкового народа и потому о лоцмане ни слова не хотел более упоминать. Письмо к нашему министру командор Белли у меня взял и обещал доставить непременно, коль скоро случай представится. Прежде нежели я их оставил, он мне сказал, что с самого вступления на берег английских войск между Копенгагеном и Эльсинором сообщение пресечено и там ничего не знают о состоянии столицы. Пожелав им успеха, я оставил город в 11 часов.

Совершенное безветрие не позволило нам скоро удалиться с рейда, однако ж с помощью завозов в 2 часа после полудни мы подошли к английскому флоту[32]. Линейных кораблей я в нем насчитал 22, много фрегатов, шлюпов и всякого рода мелких судов и, сверх того, до двухсот транспортов, тут же стоял фрегат, на котором был поднят английский флаг над датским; я думаю, что это эльсинорский брандвахтенный³¹ фрегат. К вечеру ветр сделался от NNO, и я думал было лавировать, но, по причине противного течения, принужден был на ночь стать на якорь. В 8-м часу вечера бомбардирские их суда бросили несколько бомб, а с каким успехом, я не знаю. В то же время с городских крепостей палили по неприятельским шлюпкам, которые тогда промеривали рейд, и в 3-м часу ночи (8-го числа) батареи опять начали палить, но темнота препятствовала нам видеть, что было сему причиной, а в 5-м часу утра все бомбардирские суда начали бомбардировать. Будучи от них недалеко, мы видели, как некоторые бомбы разрывало на воздухе, но какое действие произвели те из них, которые упали в город, нельзя было приметить. Скоро после и городские батареи открыли огонь. Ядра их не могли доставать до бомбардирских судов, по крайней мере не могли чувствительного вреда им причинить, и потому я думаю, что они палили по промеривающим гребным судам.

Наставший попутный ветр от О обратил наше внимание к другому предмету, хотя не столь любопытному, но более для нас полезному. В исходе 5-го часа мы снялись с якоря и пошли к Эльсинору. Я признаюсь, что не без сожаления терял из виду такую сцену, которая хотя не может быть забавна или приятна для чувств всякого человеколюбивого зрителя, но должна быть весьма интересна для людей, посвятивших себя военной службе, а особливо военной морской. Видеть обширную приморскую столицу, атакуемую с моря сильным флотом, а с берега сухопутными силами и которую гарнизон и жители решились до последней крайности защищать, может быть, не удастся видеть во всю свою жизнь. Такие примеры не часто встречаются в истории народных браней. С возвышением солнца и ветр утихал, к полудню был настоящий штиль, а после стал опять дуть понемногу от SSW и помог нам в 5-м часу прийти на Эльсинорский рейд, где, сделав с крепостью взаимный по трактату салют, стали мы на якорь. После сего скоро приехал к нам датский морской службы офицер Туксон[33] справиться о своем сыне, который у нас во флоте служил мичманом, да и сам он много тому лет назад был лейтенантом в нашей службе и, по словам его, стоял в списке выше адмирала Тета. С ним я тотчас поехал на берег к коменданту Кронбургского замка.

В воротах главного вала мы должны были дожидаться несколько минут позволения о впущении меня в крепость. В комнате у коменданта я нашел очень много офицеров, которых привлекло туда любопытство, чтобы скорее узнать о участи их столицы. Они нетерпеливо расспрашивали меня с великой подробностью о состоянии, в каком я оставил Копенгаген, что мне говорил генерал Пейман, все ли они здоровы, и, не зная причины сильной пальбы, которая была им слышна в последние три дни, они думали, что флот сделал атаку на приморские укрепления, и верно полагали, что самые сильные батареи, Трехкоронная и Провистейн, взяты или сбиты. Потом, когда я им сказал, что сего дни поутру я их оставил под флагом его датского величества и что нападения на них совсем сделано не было, тогда они чрезвычайную радость изъявили и, казалось, не совсем верили мне, как будто бы подозревали, что я не хочу нанести им огорчения, объявив правду. Но когда я утвердительным образом уверял их в истине всего мною сказанного, то они слушали с величайшим удовольствием, благодарили чрезвычайно, а особливо сам комендант. Когда я его превосходительству откланялся, он меня проводил до крыльца, несмотря на глубокую свою старость и слабое здоровье.

В замке, сколько я мог приметить, имея только случай видеть оборону одного полигона, которым я вошел и вышел из крепости, находился сильный гарнизон, кроме великого числа граждан, бывших при орудиях на крепостных строениях. Эльсинор совсем не представлял того вида, который он обыкновенно имел в мирное время, будучи, так сказать, постоялым двором всей балтийской торговли. Он летом всегда был многолюден; деятельность – неразлучный товарищ коммерции – повсюду в нем являлась; но ныне едва человека можно было встретить на улице; купеческие конторы и лавки заперты, лучшие из них вещи перевезены в замок, и все молодые граждане, способные к понесению оружия, расписаны по пушкам в крепости, где они должны были находиться почти безотлучно. Английские купцы, прежде составлявшие главные коммерческие общества сего места, переехали в Эльсинбург³². Город так был пуст, и печаль или, лучше сказать, отчаяние жителей столь велико, что я не имел никакой надежды купить что-либо из нужных для шлюпа вещей, однако ж помянутый г-н Туксон сам добровольно взялся мне вспомоществовать. Для покупки водки, вина и уксусу он рекомендовал мне прусского вице-консула Толбутцера (Tolbutzer), чем я чрезвычайно был доволен. Свежие провизии мы также получили помощью г-на Туксона. Все мясные лавки и рынки были заперты; с окружными деревнями сообщение пресечено. Итак, мясо и зелень надлежало искать в частных домах, но для сего нужно было иметь знакомых между жителями и знать их язык, иначе ни в чем нельзя было успеть. Но г-н Туксон своим старанием вывел меня из таких замешательств. Мы имели довольно свежего мяса и зелени как для офицерского стола, так и для команды, и платили, я думаю, не дороже обыкновенных цен, по коим оные продавались в мирное время. Доброхотство его к нам много превосходило благодарность, которую я мог ему изъявить, и потому я писал к нашему министру в Родсхильд о достойных признательности поступках г-на Туксона в рассуждении нас так, как подданных е. и. в-ва, и ласкаю себя надеждою, что его превосходительство не оставил без внимания моего отзыва.

После полудни 9-го числа мы получили заказанное мною количество водки, вина и уксусу, которых г-н Толбутцер, при всем своем старании, не мог скорее доставить, потому что приказчики и работники его находились в крепости, а таможня была заперта.

Поутру прошли в Копенгаген около 30 английских судов под конвоем двух линейных кораблей. Они держали ближе к шведскому берегу вне выстрелов Кронбургского замка, а вечером в 11-м часу идущее из Зунда судно проходило недалеко от нас. Засветло мы его не видали и не знаем, какое оно, но с крепости сделали по нем несколько выстрелов с ядрами. Если они уверены были, что оно английское, то, без всякого сомнения, имели право стрелять в него, в противном случае такой поступок не похвален; может статься, оно было нейтральное так, как и стоявшие с нами на рейде суда, из коих одно имело русский купеческий флаг. Правда, что суда, знающие, в каких обстоятельствах крепость находится, не должны под ее выстрелы подходить в ночное время. Но война сия лишь только началась, и судам, приходящим в Зунд, не была известна, так, как и мы ничего о ней не знали до самого прихода к Драге, притом на рейде не было ни одного датского судна, а крепости с морской стороны неприятель вредить не мог.

Десятого числа, после полудни в 5-м часу, приехал к нам лоцман, которого я нанял для Северного моря[34]: имя его Досет, родом англичанин, но, поселившись давно в Эльсиноре, сделался гражданином сего места. Тогда, снявшись с якоря, мы пошли в путь при умеренном ветре от S. По трактату надобно было опять салютовать крепости, чего мы и не упустили сделать. Пред снятием с якоря я вручил г-ну Толбутцеру письмо к нашему министру, находившемуся в Стокгольме, при коем препроводил к его превосходительству для доставления в С.-Петербург рапорт мой в Государственную Адмиралтейств-коллегию и донесение к морскому министру.

Южный ветр стоял только до 3 часов пополуночи (11-го числа), а потом перешел в NW четверть. Ангольтский маяк мы прошли в 4-м часу и, продолжая идти бейдевинд левым галсом, в полдень были в обсервованной широте 57°6′. Нидингские маяки от нас находились на NtO в 12 милях. С полудни ветр перешел в SW четверть и дул так же умеренно, как и прежде, от разных румбов сей четверти; погода была облачная. Скагенский маяк³³ открылся нам в 10 часов вечера, а в полночь был он от нас на W в 8 или 10 милях глазомерного расстояния.

Все сутки 12-го числа мы лавировали между ютландским и норвежским берегами. Ветр иногда дул крепко и заставлял нас брать рифы у марселей, отчего в плавании успеха мы иметь не могли. Поутру 13-го числа ветр опять в NW четверть перешел, и от W шла большая зыбь, которая еще более склоняла нас под ветр, а с полудни и ветр также задул от W весьма крепкий, который продолжал дуть, отходя к WNW и NW, до вечера 14-го числа, а потом начал утихать. Сего дни, в полдень, мы были по обсервации в широте 57°47′. Скагенский маяк от нас находился на WtS в расстоянии 12 или 15 миль, а каменья, называемые Патер-Ностер, по новой карте Каттегата³⁴, на NOtO в расстоянии 18 миль. Сравнивая наш пункт, счислимый с определенным по обсервации и пеленгам, и приняв в рассуждение дрейф, волнение и потерю при поворотах, я заключил, что течением снесло нас к SO на 15 миль. Мы и прежде всегда находили разность между счислимым пунктом и подлинным местом, но она никогда не была так велика. Причину оной лоцман наш приписывал следующему обстоятельству: известно, что в Скагерраке постоянное течение идет к SW подле норвежского берега, а к NO y ютландского[35]; воды, говорит он, выходящие из Балтийского моря бельтами, текут к N, между ютландским берегом и островами Ангольтом и Лессоу; в заводе у мыса Скагена они поворачивают к О, по направлению берега, и у самой оконечности оного, встретив течение, идущее к S, оба сии течения переменяют направление и стремятся к SO с большей скоростью. Что принадлежит до течений в Скагерраке у норвежского и ютландского берега, в том нет никакого сомнения, но о правильном течении к N у западных берегов Каттегата я прежде не слыхал[36]. Может быть, лоцман наш мыслил и справедливо. Впрочем, как бы то ни было, от вышеупомянутых ли постоянных причин или от других каких случайных течение быстро шло к SO и OSO, только мы опытом узнали, что оно действительно существует: действие оного едва было не навлекло на нас пагубных следствий. Выше сказал я, что в полдень обсервованная наша широта была 57°47′; Скагенский маяк от нас находился на WtS. Утвердя таким образом пункт свой, мы шли на NtW по компасу, бейдевинд левым галсом³⁵; дрейфу, по самой большой мере, не могло быть более 1½ румбов. До 6 часов мы прошли 16¼ миль. Тогда каменья самого ближайшего к нам подветренного берега должны были от нас находиться в 14 милях. Однако ж по глазомеру мы гораздо ближе к берегу были, и хотя курс, исправленный дрейфом и склонением, вел нас вдоль берега чисто от всех опасностей, но приметно было, что мы к нему весьма скоро приближались: ветр дул и волнение неслось прямо на каменья, называемые Лангеброд. По совету лоцмана в 6 часов поворотили мы на другой галс, а чрез полчаса ветр стал заходить. Тогда нас начало валить к каменьям Патер-Hостера, и для того в 7 часов мы опять поворотили на левый галс и легли на NW по компасу. Между тем от берега были не далее 6 миль. Ветр стих и едва мог наполнять верхние паруса, а зыбью нас приближало к берегу. Небо покрыто было облаками, дождь шел сильный, и страшные черные тучи поднимались от W. Мы ожидали каждую минуту жестокого шквала, и если бы это случилось, то, по моему мнению, в ту же бы ночь и кончилось плавание «Дианы», а может быть, и мы все окончили бы наше путешествие в здешнем мире. Офицеры и вся команда были наверху по своим местам; якоря были готовы, но я на них не много надеялся: у самых каменьев на чрезвычайной глубине, в крепкий ветр и при большом волнении они не могли долго держать. В таком опасном положении мы находились до полуночи, а тогда прежний ветр настал и пошел далее к N, для чего мы поворотили на правый галс. К 2 часам ночи (15-го числа) ветр стал свежее и опять отошел к W, а потом к WSW по компасу; мы тотчас легли на левый галс и поставили все возможные паруса. По рассвете увидели с салингу к NO берег в окружностях Стромстата³⁶. Мы не ожидали быть от него так далеко по нашему счислению, но, без сомнения, течение к W, которое мы встретили, приблизившись ночью к берегу, было тому причиной. Оно, как то означено на всех картах, идет кругом каменьев Лангеброд в залив, находящийся пред входом в порт города Христиании. Поутру увидели мы лодку в некотором от нас расстоянии. Полагая, что на ней рыбаки возвращаются с промыслу, сделали мы ей лоцманский сигнал, но они, знавши, я думаю, копенгагенские новости, сочли нас англичанами и тотчас пустились к берегу. В полдень широту по обсервации мы определили 58°20′, остров Мардо по счислению от нас находился на WtN в расстоянии 45 миль; ветр был свеж, и мы продолжали курс NW по компасу, идучи бейдевиндом весьма тихо. B 10 часов ночи мы поворотили от берега, а в час пополуночи (16-го числа) опять к берегу, который и увидели прямо перед собой. В 7-м часу утра, подойдя к нему, мы увидели, что лоцманские лодки[37] подле оного разъезжали и сделали им сигнал, но они к нам не подходили ближе двух или трех пушечных выстрелов. Намерение мое было войти в порт и дождаться благополучного ветра. Так как выход из норвежских гаваней не сопряжен с большим трудом, то я считал гораздо лучше во время противных ветров простоять в порте, нежели лавировать без всякого успеха в таком опасном море, где судно должно много потерпеть как в корпусе, так и в вооружении от больших парусов, кои необходимость часто заставляет нести в крепкие ветры в узких местах; сверх того, и люди напрасно несут чрезвычайные труды, будучи принуждены действовать парусами почти беспрестанно. Ветр, постепенно стихая, к полудню совсем почти утих. Мы тогда были от острова Мардо к NО милях в четырех или пяти, а от ближних камней милях в трех. Широта, по полуденной высоте солнца найденная (58°41′), уверила нас, что мы находились пред входом в гавань Мардо, где мне случилось быть в 1796 году на фрегате «Нарве». Мы тогда зашли в нее с английским конвоем за противными ветрами, и при входе командорский фрегат «Андромаха» стал на камень, хотя он и имел лоцмана. Сей случай напомнил мне, что там могут быть и другие камни; следовательно, опасно, полагаясь на свою память, идти без знающего проводника. Между тем лоцманские лодки допустили нас к себе на пушечный выстрел, а подъехать к судну не хотели. Призывать их ядрами не годилось, и я употребить сего, хотя, впрочем, верного средства, ни под каким видом не хотел, и потому я решился было послать к ним шлюпку. Мне очень странно показалось, что они считали нас англичанами тогда, когда два судна, которые непременно должны быть датские, шли под самым берегом к NO (в Христианию, я думаю), и мы за ними не гнались. Впрочем, если бы пожелали взять их, то ничто не могло избавить сих судов от наших рук, кроме как, поставя их на камни, зажечь. Я чрезвычайно желал зайти в Мардо: маленький торговый городок Арендаль, при сей гавани лежащий, мог снабдить нас достаточным количеством всякого рода свежих съестных припасов и очень дешево, воду пресную могли мы получить даром, не имея нужды в Англии платить за нее гинеями, и притом люди имели бы случай отдохнуть. Но наступивший в первом часу ветр от NO вдруг уничтожил мое прежнее намерение, мы поставили все паруса и пошли к S. Благополучный ветр заставил нас радоваться, что мы не вошли в порт, однако ж ненадолго; из NO четверти он стал постепенно отходить к SO, потом к SW и в 8 часов вечера утвердился на румбе WSW совершенно нам противный. Тогда мы жалеть стали, что не вошли в гавань. Таким случаям мореплаватели бывают часто подвержены; весь успех всех их предприятий и планов зависит от самой непостоянной стихии. Направление ветров и сила их в частях света, лежащих вне тропиков, зависят от стечения столь многих обстоятельств, что весьма мало таких случаев, когда бы можно было без ошибки предузнать погоду. Наш лоцман, человек лет под шестьдесят, в ребячестве вступил в купеческую морскую службу и служил на море лет сорок. Он любил предсказывать погоду по солнцу, по облакам и пр. и, к большому его огорчению, всегда ошибался. Казалось, сама природа хотела шутить на его счет: что он ни предсказывал, тому совершенно противное случалось. Западный ветр с небольшой переменой к N и к S продолжал дуть почти до полудни 20 числа и временно был крепкий, а иногда утихал. Мы во все сие время лавировали в Скагерраке, но не с большим успехом: в трое суток подались мы к W только на 45 миль. С нами были сопутники, судов до 20 английских под конвоем брига³⁷. Линейный их корабль, увидевши наш флаг, к нам не подходил и не спрашивал, хотя был близко нас, а в то же время осматривал нейтральное судно. Сей случай подтверждает мое мнение, что английские корабли, посланные против датчан, имели предписание не подавать ни малейшей причины к ссоре с нашим двором, хотя, впрочем, по последнему между Россией и Англией трактату, они имели право осматривать наши военные суда. 20-го числа, в полдень, мы были по обсервации в широте 57°42′; мыс Дернеус от нас находился в 36 милях на NW 60°. От сего места мы взяли наше отшествие, для перехода Северного моря, при тихом ветре от NO. Поутру был совершенный штиль. Сего дни мы имели первую ясную и тихую погоду со дня отбытия нашего из Эльсинора. Пользуясь оною, вся команда вымыла черное свое белье и проветрила платье и постели. Я о сем случае здесь упоминаю для того, что заставлять служителей проветривать их постели и переменять на себе белье как можно чаще почитается весьма нужным средством, споспешествующим сохранению их здоровья. И потому во все путешествие я не пропускал для сего ни одной хорошей погоды и для мытья рубашек давал им пресную воду и мыло[38]. Упомянув один раз о сем предмете, я не буду впоследствии уже повторять, когда мы мыли белье или проветривали платье.

Из NO четверти ветр был до 4-го часу следующего утра (21 числа), а тогда перешел в NW и от разных румбов оный дул крепко целые сутки; а в 4 часа пополуночи 22-го числа стал дуть прямо от W, постепенно делаясь крепче; в полдень перешел к NNW и, час от часу усиливаясь, принудил нас к ночи закрепить все паруса и остаться под штормовыми стакселями. Ветр жестокий дул во всю ночь, при пасмурной дождливой погоде, а перед рассветом стал утихать и в 8 часов утра 23-го числа был очень умеренный, но волнение носиться не переставало. К вечеру ветр опять стал крепчать и продолжал дуть из NW четверти до вечера 24-го числа, понемногу утихая, и наконец, в 6 часов, настал штиль. В полдень сего дни место наше было в обсервованной широте 56°48′. По счислению Бовен-Берген от нас находился на SO 80°, в расстоянии 86 миль. Но сей пункт не соответствовал глубине и грунту (первая была 19 сажен, а грунт – сероватый песок), на коем мы находились. По оным мы были далее к О миль на 25 или на 30, что было весьма вероятно. Три дни продолжавшийся ветр с западной стороны должен произвести течение в Скагеррак, а мы тогда находились на самой струе положения сего пролива. У нас были две английские карты Северного моря: одна Гамильтона Мура (Hamilton Moore), а другая Гитерова (Heather), и мы прокладывали по обеим им. Глубина и грунт верно показывали, что мы находились на банке, англичанами называемой Little Fishing bank, то есть Малая рыболовная банка, и параллель нашей обсервованной широты шла чрез средину сей банки на Гитеровой карте, а на Муровой 20 милями севернее, то есть: на сей последней она положена 20 милями южнее действительного ее места.

Штиль продолжался до 10 часов ночи, а потом ветр сделался от О; с полуночи 25-го числа перешел он к S и дул умеренно до 4 часов пополудни. Погода была ночью пасмурна и дождлива, а днем выяснело. В ночь мы прошли сквозь английский конвой, шедший в Каттегат. В 5-м часу после полудни нашел от SW прежестокий шквал с сильным дождем: мы едва успели убрать паруса; и лишь он прошел, как тотчас другой нашел, несравненно жесточе первого, тогда и начался самый крепкий ветр от SW. До ночи мы могли нести совсем зарифленный грот-марсель при двух штормовых стакселях, но после принуждены были и его закрепить. Буря продолжалась до 6 часов утра 27-го числа, а потом начала утихать. К полудню очень стихло, и мы тогда увидели вдали высокие горы норвежского берега в окружности мыса Фишер-Ланда. Шторм сей с начала и до конца дул жестокими шквалами, которые находили один после другого минут через 5 и 10, сильными порывами, с дождем или изморозью. Облака отменно быстро неслись по воздуху, и лишь туча показывалась на горизонте, то чрез несколько минут она уже была над головой. Шквал ревел и продолжался, доколе она совсем не проходила. Притом шквалы сии дули не так, как постоянный шторм: не занимали большого пространства моря. Многие из них проходили мимо нас очень близко, так что мы видели дождь, как он из туч опускался, и слышали шум ветра, но сами их не чувствовали. Во все сие время воздух отменно был холоден. После полудни сего числа ветр стал опять крепко дуть со шквалами из NW четверти; погода была пасмурна и дождлива, крепкий ветр продолжался до 4 часов после полудни сего 28-го числа, потом стал тише. В 6 часов пополудни мыс Дернеус от нас был на NW в 15 или 20 милях по глазомеру.

В ночь на 29-е число ветр отошел к N и позволил нам держать настоящим курсом. В 6 часов утра мы взяли вторично пункт нашего отшествия, имея высокость Дернеуса на NOtO по компасу, в глазомерном расстоянии от 20 до 25 миль. Около полудни ветр зашел к NNW и начал крепчать со шквалами, облака неслись скоро и предвещали продолжение крепкого ветра. В полдень по обсервации мы были в широте 57°23½', расстоянием от Дернеуса 47 миль по счислению; в 3-м часу увидели мы под ветром, в 5 или 6 милях, судно без мачт. Лоцман уверял, что оно должно быть рыбацкое и стоит на якоре на Ютландском рифе³⁸. Я имел случай и прежде много раз видеть рыбаков, стоящих на якоре на банках Северного моря в крепкие ветры; тогда они обыкновенно, имея съемные мачты, убирали их, но в такой сильный ветр и жестокое волнение я не думал, чтобы они решились положить якорь на глубине Ютландского рифа, однако ж, приняв мнение лоцмана, продолжал путь. Между тем, смотря беспрестанно на помянутое судно, мы скоро приметили, что оно не стоит против ветра, а несется боком, часто переменяя положение. Тогда уже не оставалось никакого сомнения, чтобы оно не было в бедствии. Для вспомоществования ему мы должны были спуститься под ветр много и держаться подле него, доколе ветр и волнения не позволят послать к нему гребные суда, а между тем надобно бы было беспрестанно дрейфовать вместе с ним на подветренный берег, около Бовен-Бергена.

Несмотря на сие, однако ж, я решился сделать всякую возможную помощь претерпевающим бедствие, хотя тем подвергнул бы себя большой опасности, если бы крепкий ветр продолжался дни два.

Подойдя к нему на такое расстояние, на какое бывшее тогда жестокое волнение позволяло, мы увидели, что наверху ни одного человека не было. Судно сие величиною было от 80 до 100 тонн. Мы выпалили из пушки, но наверх никто не показывался; притом если бы на нем были люди, то весьма невероятно, чтобы, находясь в таком бедственном состоянии, сии несчастные не стояли по очереди на карауле для поднятия сигнала в случае появления какого-либо судна. Итак, уверившись, что люди с него сняты прежде, и не имея никакого способа спасти судно, мы оставили его на произвол ветра и волн. К ночи ветр еще усилился и дул шквалами, как и в последнюю бурю. Мы закрепили все паруса, кроме штормовых стакселей, да и под одними ими при нахождении шквалов чрезвычайно много нас кренил. Шторм продолжался почти 12 часов следующего дня (30-го числа). Ночью большим валом выбило у нас стекла в боковой галерее, отчего много воды попало в мою каюту. Мы принуждены были парусиной обить окно галереи.

К рассвету волнение усилилось до невероятной степени, и нас так сильно качало, что для уменьшения баланса наверху я велел совсем на низ спустить брам-стеньги. Поутру мы видели под ветром идущих к NO до 30 купеческих судов.

С полуночи 31-го числа ветр стал очень скоро утихать, а в 4 часа утра совсем затих, но тишина стояла только до 9-го часа, а потом ветр сделался из NO четверти нам благополучный. Мы тогда пошли настоящим нашим курсом под всеми парусами. Шли мы, не видя берегов, до 3-го числа сентября, исправляя свое счисление обсервованными широтами, а в конце каждой вахты бросали лот, и по глубине и грунту лоцман определял банки, коими мы проходили. Мы видели всякий день рыбацкие суда на банках, а 1 сентября опрашивали гамбургское судно, шедшее в Опорто³⁹: более никаких судов не видали. Берег мы увидели с марса к SO в 8-м часу утра 3-го сентября. По мнению лоцмана, это был остров Шонен⁴⁰, один из островов Зеландской провинции Соединенных штатов⁴¹, что весьма было согласно с положением нашим по широте, но мы не ожидали быть так близко к голландскому берегу. Когда мы его увидели, тотчас бросили лот и достали мелкий серый песок на глубине 15 сажен. Лоцман заключил, что мы тогда находились на банке, называемой Brown bank. Но самый восточный край сей банки лежит от Шонена в расстоянии 21 мили, а мы, невзирая на дождь и мрачность, хорошо с марса могли видеть кирки и башни сего острова. Мне известно также было, что берега его невысоки, но лоцман утвердительно говорил, что мы находились на Броун-банке, а три рыбацкие судна, бывшие недалеко от нас, еще более его уверили в справедливости своего мнения, которое и я, наконец, принял. В полдень мы определили по обсервации широту 51°53½'; грунт бледно-желтый песок, на глубине 18 сажен. Присовокупив к сему виденный поутру берег и переплытое после того расстояние, по совету лоцмана, мы утвердили свое место на карте. Оно пришлось на самой средине между голландским и английским берегом, на 36 миль восточнее счислимого пункта. По сему последнему мы должны были находиться подле самого маячного судна, стоящего у N оконечности мели Нок-Джона (Knock John).

Течения, всегда случающиеся с крепкими ветрами, и большое волнение, к SO нас валившее во все время плавания Северным морем, без сомнения, были причиной такой разности в счислении по параллели. От определенного таким образом полуденного пункта мы шли на W и на SWtW по компасу до 8-го часу вечера; ветр был N умеренный и лунная светлая ночь, а тогда вдруг приметили, что вошли в сильное, толкучее, похожее на бурун волнение, какое обыкновенно бывает на мелководных местах; бросили лот: глубина 5 сажен, а за четверть часа прежде была 15. В таком случае не надобно терять время. Я тотчас велел руль положить на борт и стал поворачивать. Приведя на левый галс, лоцман советовал продолжать идти оным под малыми парусами: его мнение было, что мы пункт наш в полдень отнесли слишком далеко к О, что виденное нами поутру не была земля, а туманная банка или призрак, в мрачности берегом показавшийся, и что мы действительно находимся подле опасной мели Галопера, у английского берега лежащей, на которую прямо и шли, следовательно, для избежания опасности мы должны идти к О. Такое чудное заключение, в минуту принятое, меня весьма удивило: берег и с башнями или церквами на нем мы видели собственными своими глазами, в том никакого не было сомнения; голландские рыбацкие лодки, прошедшие мимо нас прямо к нему, ясно показывали, что мы были весьма далеко от Галопера, куда они никогда не ходят; притом глубина у самого Галопера 18 и 20 сажен по восточную сторону сей мели. Когда лоцману напомнил я о сих обстоятельствах, а бросая беспрестанно лот, увидел он, что глубина не увеличивалась и толчея, или бурун, становился более, тогда он согласился на мое мнение, что мы пункт свой не столько много отнесли к О, сколько надобно было, и теперь находимся между Фламандскими банками, следовательно, курс сей ведет нас прямо в берег к мелям, и советовал, ни минуты не теряя, поворотить на другой галс и держать выше.

Поворотя, мы пошли на WNW по компасу и, бросая лот беспрестанно, имели глубину 5, 6, 8, 10, 15, 10, 20, 10, 15 и 18 сажен. На сей последней глубине поставили все паруса, будучи уверены, что опасность миновалась. В 9 часов по меридиональной высоте Юпитера мы нашли широту свою 51°32′, а в 12-м часу по такой же высоте Луны определили широту 51°23½', тогда глубина была 22 сажени. В полночь (4-го числа) увидели мы огонь Норд-Фореландского маяка⁴² и стали держать по курсу к Доверскому проливу⁴³. В 3-м часу ночи открылся и плавучий маяк, стоящий на N краю Гудвинова мели, а на рассвете мы были между помянутою мелью и французским берегом в окружностях Кале. Под сим берегом тогда крейсировали английские корвета и бриг; первая из оных подошла к нам для переговора. От приехавшего с нее на шлюп за новостями офицера[39] мы узнали, что фрегат наш «Спешный», назначенный в Средиземное море, пришел недавно в Англию.

5 сентября, в 4 часа после полудни, увидели мы остров Вайт⁴⁴; к вечеру подошли к нему. Ветр был свежий от NO и ночь светлая, лунная, но лоцман наш, давно не бывавший в Портсмуте⁴⁵, не хотел вести шлюп ночью на рейд, и потому мы всю ночь при входе лавировали, а с рассветом пошли к рейду. Приметив, что лоцман весьма дурно знал плавание в Английском канале⁴⁶, а еще и того хуже входы в гавани оного, и о течениях при здешних берегах не имел никакого сведения, я решился, по случаю усилившегося тогда ветра, потребовать местного лоцмана, который на сигнал от нас тотчас приехал и повел шлюп на рейд[40]. Во 2-м часу пред полуднем мы стали на якорь благополучно против Портсмута на рейде, называемом англичанами Спитгед, расстоянии от города 1½ мили. Тут между многими английскими военными и купеческими судами находился и наш фрегат «Спешный»⁴⁷.

Если кто взглянет на карту, представляющую поверхность обитаемого нами шара, и сравнит расстояние между Кронштадтом и Портсмутом с тем, которое надлежало нам переплыть, идучи в Камчатку и на возвратном оттуда пути, и вообразит, что на переход такого почти ничего не значащего расстояния мы принуждены были употребить 43 дни, то по сему сравнению, не принимая других обстоятельств в рассуждение, покажется, что на совершение предназначенного нам пути потребны многие годы. Но чрезвычайно долгое время, употребленное на переход из России до Англии, произошло от необыкновенных причин: частые противные и крепкие ветры, которые мы встретили в самое лучшее и спокойное время года[41], продержали нас в море столько много времени. В продолжение сего плавания, однако ж, шлюп ни в корпусе, ни в вооружении никакого значащего повреждения не претерпел. Жестокое волнение доставило нам случай узнать, что «Диана» имела два отменно хороших свойства, почти необходимые для всякого судна, предназначенного к плаванию в обширных морях, подверженных всегдашнему большому волнению и частым штормам: во-первых, она была весьма покойна на валах, и ее качка ни с носу на корму, ни с боку на бок не могла причинить большой натуги снастям, а чрез то мачты и стеньги не были подвержены такой опасности, как обыкновенно бывает в судах, которые или по образу своего строения, или от дурной нагрузки, качаясь по килю или по бимсу, мгновенно погружаются в воду, а потом вдруг поднимаются с чрезвычайной скоростью, так что устоять невозможно, не ухватясь крепко за что-нибудь, напротив того, мы на «Диане» при всякой качке могли обедать сидя за столом без большого неудобства. Второе ее доброе качество состояло в легкости, с какой она поднималась на валах: ни один вал, как бы он велик ни был, в нее не ударил, и воды никогда много не поддавало, лишь одни только небольшие всплески и брызги мочили палубу. Долженствуя плыть на такое великое пространство всеми океанами, нам приятно было видеть, что ковчег наш имел такие достоинства. Но один недостаток, замеченный нами в надводной его части, заставил меня немало беспокоиться: кормовой навес, или подзор, у «Дианы» был весьма велик, так что в большое волнение, держа бейдевинд, валы, выходящие из-под судна, ударяли в навес с великой силой, а также и идучи на фордевинд или с полным ветром они, находя с кормы, подхватывали судно под навес всегда, когда от дурного правления рулем или от выходящих под носом у него валов оно теряло несколько своего ходу. Удары так сильны иногда были, что чувствовали их стоявшие на баке. И как такие удары нередко один после другого случались, то в продолжительные крепкие ветры и в зыбь при штилях немудрено было им расслабить кормовые скрепления, и тогда могли бы последовать для нас самые бедственные следствия. Я имел только надежду на легкость «Дианы», с каковой она поднималась на валах, часто для облегчения кормы перенося свинцовый балласт в носовую часть, и на большие скрепления, положенные в Петербурге мастером Мелеховым, полагая, что они, может быть, выдержат силу ударов в продолжение кампании. Пособить же сему недостатку было поздно.

Зная, что одна теория без опытов никогда не могла бы довести корабельное строение и вообще всю науку мореплавания до такого совершенства, до какого в наши времена она доведена, и что последующие мореплаватели, пользуясь как опытами, так и ошибками своих предшественников, успели в усовершенствовании сего трудного, требующего многих познаний ремесла, я не стыжусь признаться в сделанном мною по сему случаю упущении: при исправлении шлюпа корабельный мастер Мелехов делал по моему представлению все то, что было возможно и согласно с его должностью, и если бы я ему предложил, когда он переделывал корму, сделать оную не так отлогу и уменьшить навес, то, видя пользу, могущую от сей перемены произойти, он, конечно, согласился бы на мое требование, хотя чрез такую перемену судно и потеряло бы много того виду, который делал оное похожим на военный шлюп, что было немаловажной метою г-на мастера, – впрочем, сию ошибку приписать ему совсем невозможно. Если бы в предмете нашего вояжа заключалось какое-нибудь военное действие, а особливо такого рода, чтобы нужно было находиться во всегдашней готовности встретить неприятеля на море, то в таком случае «Диана» имела другой, весьма важный недостаток, который при самом малом волнении отнимал у нее все выгоды ее вооружения: порты были так близко от воды, что в море, кроме тихой погоды, их почти никогда открыть было невозможно, а в крепкие ветры, будучи плотно закрыты, но не конопачены, они всегда много впускали воды, отчего происходила мокрота и сырость, весьма вредная здоровью служителей, которые жили на гондеке. Но так как мы пошли из России будучи в мире с целым светом, и в предмете нашей экспедиции не заключались никакие военные предприятия, следовательно, сей недостаток для нас не был чувствителен. Порты в морях, подверженных частым бурям, я всегда приказывал конопатить, оставляя по одному на стороне для воздуха в хорошие погоды, отчего мы никакой сырости в палубе не имели.

До сего я не упоминал о числе больных, бывших на шлюпе: со дня нашего отправления из России опасным или продолжительным болезням никто подвержен не был, а на головную боль и резь в животе почти каждый день жаловались по два и по три человека; сии припадки, однако ж, проходили очень скоро. А когда мы были в Северном море, то число больных было чрезвычайно велико, судя по комплекту всех людей нашего шлюпа: 10, 15 и один раз 17 человек вдруг занемогли – все они страдали кружением головы, поносом и рвотою, но недолго, через день или через два все проходило, и они опять были здоровы. Такой неприятный случай сначала очень меня беспокоил: я хотел знать причину оному, но лекарь не мог понять, что бы могло причинить такие странные припадки в здоровых молодых людях, крепкого сложения и приобыкших к морской службе, которым производили в пищу самую лучшую провизию и достаточное, но умеренное количество крепких напитков, а часто в холодную погоду давали и чай. Напоследок лекарь объявил, что, по его мнению, причиной помянутым припадкам есть свинец, коим были обиты внутри ящики, из которых пресную воду раздавали команде. Я совершенно был уверен, что на английских кораблях всякое утро пресную воду, достав из трюма, выливают в большие ящики, обитые внутри свинцом[42], из которых после служители посредством кранов берут воду для питья.

Будучи около пяти лет почти беспрестанно очевидным сего свидетелем, я не мог вообразить, чтобы свинец мог быть причиной какой-нибудь болезни; притом мы ящики сии вытирали каждое утро и держали весьма чисто. Но, уважая мнение искусного лекаря в таком важном деле, о котором он умел лучше судить, я запретил раздавать воду из ящиков, однако ж люди не переставали хворать, а с наступлением теплой сухой погоды болезнь сия совсем прошла. Мне кажется, не справедливее ли бы было причину оной приписать недостатку в одежде. В России им выдано было только летнее легкое платье, а зимнее предписано купить в Англии. Они в надежде на летнее время и на скорое прибытие в Англию продали все свое платье, кроме казенного мундира, и потому в мокрую погоду, будучи подвержены необыкновенному холоду и сырости, не имели нужной для перемены теплой одежды. По крайней мере, я думаю так, впрочем, не будучи сам медик, не смею точно утверждать, чтобы и свинец не был настоящей причиной сему неприятному случаю.

В день нашего прихода на рейд мне оставалось еще довольно времени успеть явиться и отнестись о шлюпе рапортом капитану Ховрину, командиру фрегата «Спешного», и быть с почтением у главнокомандующего в порте адмирала[43], у помощника его[44] и у комиссионера королевского Арсенала[45]. Окончив сии обыкновенные учтивости и визиты, я отправился из Портсмута на другой день (7 сентября), препоручив шлюп в командование лейтенанта Рикорда, а поутру 8 сентября приехал в Лондон. Министр наш, тайный советник Алопеус, тогда находился в Ричмонде, но скоро после я имел честь представиться к его превосходительству и вручить ему для отправления в Петербург мои рапорты в Государственную Адмиралтейств-коллегию и к морскому министру. Консул наш и морской комиссионер Грейг был отчаянно болен. Болезнь его почти никогда не позволяла ему принимать посторонних людей и заниматься делами. И как снабжение шлюпа водкой, ромом, вином и платьем для служителей зависело от него, то я мог предвидеть, какие препятствия должны будут повстречаться в скором нашем отправлении из Англии. Однако ж г-н Грейг при свидании со мною уверял меня, что от его болезни никакой остановки в моих делах произойти не может, потому что попечение о скорейшем доставлении на шлюп всех нужных вещей он возложил на своего брата, и просил меня сноситься с ним по делам, пока он сам так трудно болен. Притом он мне сказал, что инструменты, по предписанию морского министра для нас заказанные, готовы, что платье для служителей велено от него приготовить в Лондоне, – добротою оно не будет ни в чем хуже того, которое употребляется для матросов в английском королевском флоте, а некоторые вещи и лучше, – что свинец, купленный им для Охотского порта, находится в Лондоне, что о водке, роме и вине брат его тотчас будет просить в Коммерческом департаменте[46] позволения купить оные беспошлинно, и коль скоро оное последует, то все помянутые вещи, без малейшей потери времени, будут отправлены в Портсмут. Итак, по его словам, некоторая остановка могла только произойти со стороны Торгового департамента, однако ж он уверял, что через неделю дело это совсем будет окончено. Будучи таким образом обнадежен г-ном консулом, я его оставил и приступил к делам, до меня собственно принадлежащим. Оные состояли в покупке книг, карт и некоторых инструментов.

В самом обширном торговом порте и в столице величайшей морской державы в свете нетрудно было сыскать все вещи, принадлежащие к мореплаванию. Я кончил скоро мои дела, отыскал и купил все нужные для нас книги, карты и инструменты и отправил их в Портсмут, так как и инструменты, сделанные по предписанию морского министра; хронометры отослал я к г-ну Белли, главному математическому учителю в королевской Морской академии в Портсмуте. Г-н Барод, мастер двух из наших хронометров, просил его принять на себя труд поместить их в Академической обсерватории и наблюдать их ход до самого нашего отбытия. Арнольдов большой хронометр был туда же отослан[47].

Между тем по случаю разных слухов, напечатанных во всех лучших лондонских ведомостях о приближающемся разрыве между нашим и здешним двором и о причинах оного, которые мне показались весьма основательными, я представил нашему министру, что назначение вверенного начальству моему шлюпа заключает в себе единственно предметы, относящиеся к познаниям, касательным до мореплавания и открытия мест у берегов восточных пределов Российской империи, почему и просил его исходатайствовать мне вид или род паспорта от английского правления, по которому бы я мог свободно входить в порты, принадлежащие англичанам, и быть обезопасен со стороны их морских сил в случае войны между двумя державами. Словом сказать, я желал иметь такой паспорт, который обыкновенно дают воюющие державы неприятельским судам, отправляемым, подобно нам, для открытий. Его превосходительство признал справедливость моей просьбы и обещал просить здешнее правление о доставлении мне таковой бумаги, которую я чрез несколько дней и получил.

Во все время бытности моей в Лондоне я не упускал ни одного случая справляться в доме у консула, скоро ли вещи, им приготовленные, будут отправлены в Портсмут, и всегда получал в ответ от его брата, что все готово, кроме водки, рому и вина, о которых Коммерческий департамент не сделал еще никакого решения, но что определения оного он ожидает ежедневно. Платье для служителей я упросил его отправить сухим путем, несмотря на дорогой провоз, потому что холодное и дождливое время наступило, а люди не имели почти никакой теплой одежды. Наконец, 14 сентября последовала кончина г-на Грейга; тогда я нашел себя в самом неприятном положении. Консула нет на свете; беспокоить брата его публичными делами во время горести и печали было крайне неблагопристойно и огорчительно для меня самого; требовать или просить от посторонних людей пособия с условием, что правление заплатит им, значило бы превзойти данную мне власть; оставить дело на несколько дней, так сказать, без внимания, пока не пройдут дни утешительных визитов, погребения и пр., было бы ко вреду службы, потому что успех экспедиции требовал, чтобы мы пришли к мысу Горну не после как в генваре или, по крайней мере, в начале февраля. В таких критических обстоятельствах я мог только отнестись к нашему министру, но мне известно было, что он никакого предписания в рассуждении нашей экспедиции не имел. Оные все даны были покойному консулу Грейгу. Итак, мне ничего другого не оставалось делать, как только подождать еще несколько дней. Противные крепкие ветры служили мне некоторым утешением в моем положении, потому что, если бы шлюп и готов был к походу, то идти в путь возможности не было.

Скоро после сего несчастного случая г-н Грейг письменно меня уведомил, что по смерти брата его он вступил в исправление его должности по части снабжения наших военных судов, которым случится прийти в Англию, и будет исправлять оную до получения решения от морского министра. И хотя в письме его ничего не было сказано, по чьему предписанию он заступил сию должность, но так как оно писано официальной формой, то я заключил, что он имеет приказание на сие от нашего министра в Лондоне. Вследствие сего письма я опять стал просить г-на Грейга отправить нас как можно скорее, и в ответ на мое к нему отношение он всегда жаловался на медленное течение дел и на великую точность, с каковой оные производятся в Торговом департаменте, уверяя притом беспрестанно, что решения должно ожидать со дня на день. Напоследок, не видя конца сему решению и не имея более никакого до меня принадлежащего дела в Лондоне, я отправился в Портсмут 27 сентября и решился впредь никакого словесного по делам сношения с г-ном Грейгом не иметь. На другой день я приехал на шлюп и нашел, что старанием лейтенанта Рикорда он находился в совершенной готовности идти в путь, и если бы мы имели водку, ром, вино и свинец, то через два дни могли бы сняться с якоря, а может быть и скорее. 13 октября я получил от него письмо, что свинец отправлен из Лондона на судне «Дове» 28 сентября, а о напитках он ожидает решения Торгового департамента.

Девятнадцатого октября агенты, или поверенные, г-на Грейга в Портсмуте письменно меня уведомили, что повеление последовало снабдить шлюп требуемым количеством вышепомянутых провизии беспошлинно, из коих водку и вино отпустят в Портсмуте, а ром г-н Грейг уже отправил из Лондона. Известие сие доставило всем нам большое удовольствие, мы тотчас стали приготовлять трюм для погрузки оных и надеялись дни чрез два быть в море, но чрез несколько часов привезли ко мне от тех же агентов другое письмо, которым они меня уведомляют, что в повелении ошибкою написано отпустить восемь галонов водки вместо восьмисот; следовательно, о сем надобно писать в Торговый департамент и ожидать из Лондона перемены или поправки в повелении, а без того невозможно получить водку. Делать нечего, надобно было ожидать; однако ж в предосторожность я за долг почел обо всех случившихся остановках уведомить г-на министра и на донесение мое получил решение, что он препоручил шведскому вице-консулу, в Портсмуте находящемуся, снабдить меня, как можно скорее, или требуемым количеством напитков, или деньгами на покупку оных в Азорских островах, в Мадейре, в Канарских островах или в Бразилии; впрочем, предоставил мне от него ли их взять или от Грейга, смотря по тому, кто скорее доставит. Пока сия переписка продолжалась, дело в Торговом департаменте кончено и решение прислано. Г-н Грейг с ромом приехал в Портсмут; казалось, всем препятствиям конец положен; свинец, будучи на пути из Лондона 25 дней, прибыл в Портсмут, и 24 октября мы его погрузили в шлюп, а на другой день надобно было принимать водку, ром и вино. Но вдруг того утра я получил от г-на Грейга совсем неожиданное письменное уведомление, что таможня не позволяет ром везти на шлюп, пока «Диана» не будет внесена в таможенные книги и не заплатит всех портовых пошлин как купеческое судно. Императорскому военному судну сравниться с торговыми судами и платить таможенные и портовые повинности было дело новое и неслыханное. Я прямо уведомил г-на Грейга, чтобы вперед ни таможня, ни другой кто не смел бы и предлагать таких требований: большое количество вышепомянутых напитков покупаем мы не для торгу, а для употребления в вояже, который, может быть, продолжится два или три года и в таких местах, где невозможно достать сих провизий; впрочем, если они не хотят беспошлинно продать рому на других условиях, приличных для военного судна, то я взять его не могу как купец, и потому просил г-на Грейга отпустить мне деньги на покупку оного в Бразилии; о таковом наглом поступке портсмутской таможни я не упустил также донести нашему министру. Водку и вино мы приняли и погрузили в шлюп 27 октября, а между тем позволение вышло и ром отпустить беспошлинно и не внося шлюп в таможенные книги для портовых пошлин, который г-н Грейг и прислал на шлюп 29 октября, но с ним препятствия со стороны таможни еще не кончились: количество привезенного рома заключалось в восьми больших бочках, каждая содержала около 35 ведр. Спускать их в трюм и устанавливать было весьма трудно как по тяжести их, так и по тесноте трюма – почти 8 часов беспрестанно сия работа нас занимала и лишь последнюю бочку стали спускать, как вдруг агент г-на Грейга приехал к нам с двумя таможенными и сказал, что они в таможне позабыли ром перемерить, а сие необходимо нужно по их законам, и потому требовали, чтобы я им поднял все бочки: надобно знать, что ром отправлен на судно через таможню с одним из их досмотрщиков, который и находился во все время на шлюпе, пока мы его грузили. Такой их поступок после всех прежних притеснений достаточен был тронуть и разгорячить самого хладнокровного человека. Я им сказал, сколько трудов и времени нам стоило погрузить бочки в трюм, и предложил, если они хотят вымерить последнюю бочку и по ней определить количество рому, так как они все равны, я согласен; впрочем, если нужно необходимо их поднимать наверх, то после сего я совсем рому брать не хочу; они могут его отвезти на берег опять, а за издержки заплатит тот, кто позабыл мерить его тогда, когда надобно было. Поговоря немного между собою, они согласились на мое предложение и, благодаря богу, скоро оставили нас в покое.

Многие из читателей сего журнала, которые не знают лично г-на Грейга, может быть, заключат из моего повествования, что он и сам с намерением почему-нибудь был причиной таким странным и необыкновенным препятствиям и медленности, которые продержали нас в Англии почти два месяца вместо двух недель, коих довольно бы было для нашего приготовления во всяком другом случае, где нет нужды иметь дело с таможней; и потому, отдавая справедливость бескорыстному характеру г-на Грейга, я скажу: не только чтобы делать какие-нибудь остановки в моих делах, он старался сколько мог вспомоществовать нам во всем, о чем мы его просили, и нередко сам предлагал свои услуги, как, например, он купил для шлюпа многие нужные вещи[48] с немалой выгодой для казны. Поверенные его в Портсмуте г-да Гари, Джокс и компания всегда старались оказывать нам услуги и во всем охотно помогали, что только от них зависело. Если же г-н Грейг и был причиной вышепомянутой медленности, то, конечно, без намерения и не для интереса, а по недостатку в той ловкости и хитрости, которые нужны при обхождении с такими корыстолюбивыми и пронырливыми людьми, которые наполняют английские таможни: все путешественники, до оного бывшие в Англии, все купцы как подданные британской короне, так и иностранные, знают, что подлее, бесчестнее, наглее, корыстолюбивее и бесчеловечнее английских таможенных служителей нет классу людей в целом свете; и потому легко могло статься, что г-н Грейг, желая сохранить государственный интерес, не хотел сделать им обыкновенных подарков или, лучше сказать, дать взятков, к коим они привыкли и ожидают от всякого, в них нужду имеющего человека, как бы своего должного. Честь и совесть – слова им неизвестные, потому что они не знают и не чувствуют вещей, ими выражаемых, следовательно, где есть случай притеснить просителя и есть способ, законом замаскированный, оправдаться в случае жалобы, там хищности их нет пределов, и тогда одно средство только и есть, чтобы иметь успех в своем деле, справедливо оно или нет, надобно их подкупить[49]; впрочем, я не могу знать подлинной причины препятствиям, кои повстречались в скором снабжении нашего шлюпа вышеупомянутыми напитками, – по крайней мере, я не причитаю сего каким-нибудь непохвальным видам г-на Грейга.

Октября 31-го я кончил последние мои дела с г-ном Грейгом. Тогда мы были совсем готовы идти в путь с наступлением первого благополучного ветра. Но прежде начала повествования о нашем плавании со дня отправления из Англии, которое заключается в следующей главе, я здесь коротко упомяну о некоторых переменах, сделанных мною на шлюпе, о бывших с нами случаях на рейде, о состоянии погоды и пр. Дурно образованная подводная часть «Дианы» отнимала у судна качество скорого хода и понудила меня вознаградить сей недостаток прибавкой парусов, а потому мы имели бом-брам-стеньги, на коих поднимались треугольные паруса выше бом-брамселей, также были у нас бом-брам-лисели и все бом-брам-стаксели. Все сии, так сказать, летние паруса по случаю наступивших зимних бурь мы убрали, а оставили одно настоящее, штатное вооружение. Первого комплекта марсели и нижние паруса, которые довольно обтянулись и сделались легче и мягче, мы отвязали, а на место их привязали новые паруса второго комплекта, сделав прежде ко всем трем комплектам в прибавок по одному рифу, то есть к марселям по пятому, а к фоку и гроту по второму, так чтобы марса-реи не были выше двух футов от эзельгофта, со всеми рифами у марселей, и треть бы фока и грота заключалась в двух рифах.

Гребные наши суда, построенные в Кронштадте из дубового лесу, были весьма тяжелы как для подъему, так и на воде. И как только два из них мы могли ставить на ростры, а другие два необходимо должны были поднимать на корме и с боку на балках, и потому чрезвычайная их тяжесть вредила много как талям, так и боканцам, а особливо в большую качку, и мы всегда имели причину опасаться, чтобы они совсем не оторвались. Для сего я заказал в Портсмуте построить два другие яла из ильмового дерева, с намерением сии два судна отдать на фрегат «Спешный» для доставления на нашу эскадру в Средиземном море, где они могли бы весьма полезны быть, потому что я знаю опытом, сколько трудно там получить хорошие гребные суда. Однако ж по тесноте на фрегате г-н капитан Ховрин взял только двухвесельный ял, а шестивесельную шлюпку я принужденным нашелся взять с собою. Ялы, купленные в Портсмуте, были один о пяти веслах, а другой о четырех. Вдобавок к своим помпам, которые сделаны были в Колпинском заводе, каждая из двух составных штук дубового леса, я купил одну еще здесь цельную, сверленную из ильма, 7 дюймов в диаметре, с медной каморой и трубой. Кроме сих четырех, я никаких других перемен на шлюпе не сделал, будучи уверен, что в Кронштадте на нем было все помещено и устроено как должно. Во время стояния нашего на Портсмутском рейде мы имели часто крепкие ветры и нередко жестокие штормы, однако ж шлюп стоял весьма покойно; один раз только нас дрейфовало, и мы принуждены были положить третий якорь. Это случилось поутру 29 октября при жестоком ветре от S и при большом волнении. Английский военный бриг, стоявший прямо у нас за кормою очень близко, мешал нам отдать канату более 60 сажен. Впрочем, если бы место позволяло выдать до целого каната, то я уверен, что нас не подрейфовало бы и не было бы никакой нужды класть третьего якоря. Всякий солнечный день, когда мне не было особливой нужды оставаться на шлюпе, я ездил в Академию[50] и к г-ну Белли для делания астрономических наблюдений, служащих к поверке наших хронометров, что мне, однако ж, не часто удавалось. До полудни всякий день почти, кроме воскресных, он принужден был находиться в классах с кадетами, и тогда обсерватория заперта: без него никому не позволено иметь к ней доступ, а в полдень не всегда было солнце видно, но когда было видно, то он всегда наблюдал прохождение его чрез меридиан посредством телескопа, в плоскости меридиана утвержденного. Когда же в полдень солнце находилось за облаками, тогда он сравнивал хронометры с астрономическим пендулом и сим средством узнавал их ход. Надобно сказать, что г-н Белли – весьма искусный практический и морской астроном, он в сем звании находился во втором и третьем вояже капитана Кука: в первом на судне «Адвентюре», а во втором на «Дисковери». Сделанные им в продолжение сих путешествий астрономические наблюдения напечатаны в Англии.

По приезде моем из Лондона капитан Ховрин и я были приглашены обедать к главнокомандующему в Портсмуте адмиралу Монтагю. Партия состояла из разных почетных особ, занимающих в здешнем месте отличные воинские и гражданские должности, и из морских капитанов. Приемом и учтивостью как г-на адмирала, так и всех его гостей, мы были весьма довольны. Разговаривая о разных посторонних предметах, речь обратилась на нашу экспедицию. Сие подало случай адмиралу Монтагю показать мне машину, употребляемую для определения ходу судов с большею точностью, нежели как обыкновенный лаг показывает, и другую, служащую к замерению глубины. Первая из них, названная всегдашним, или бесконечным, лагом (perpetual log), давно известна в Англии. Сделана она была в первый раз мастерами математических инструментов Русселем (Russel) и Фоксоном (Foxon), но те, которые показывал нам адмирал Монтагю, деланы мастером Массеем (Massey), и хотя они в некоторых частях улучшены и усовершенствованы противу прежних, однако ж весь механизм их состава основан на тех же физических или гидростатических истинах. Адмирал Монтагю советовал мне взять с собою такие две машины, выхваляя достоинство их и пользу, которую они могут нам доставить. В утверждение справедливости своего мнения он мне сказал, что и сам он несколько раз их употреблял с великим успехом и находил всегда, что они показывали: первая – ход, а вторая – глубину несравненно вернее, нежели обыкновенные средства, на кораблях употребляемые. Контр-адмирал Кофин, бывший тут же, много также говорил в пользу нового лага. Он его пробовал на пути из Галифакса в Северной Америке до самой Англии и нашел, что он всегда показывал переплытое расстояние вернее, нежели обыкновенный лаг, и там, где не было посторонних причин, действовавших на ход его фрегата, как-то: течений и большого волнения, там место, по сему лагу определенное, с удивительной точностью сходствовало с истинным местом, астрономическими средствами утвержденным. Сей разговор подал мне мысль выписать из Лондона помянутые две машины для пробы.

Теперь остается в заключение сей главы упомянуть о сделанных нами здесь метеорологических замечаниях. Во все время стояния шлюпа на Портсмутском рейде мы их записывали в шканечный журнал с большой точностью, из коего выписку я прилагаю в следующем сокращенном виде:

Примечание

1. Крепкие ветры почти всегда дули из SO или из SW четверти, а редко от NW.

2. Туманы всегда находили в самые тихие ветры или при настоящем штиле.

3. Дождь шел при ветрах из NW, SW, SO четверти, и я не заметил большой разности, по крайней мере чувствительной или приметной разности, как в продолжении, так и в количестве падающих дождей при разных ветрах из трех помянутых четвертей горизонта, но когда ветр приходил близко N, тогда по большей части было сухо и холодно.

В сентябре месяце мы не имели на шлюпе ни термометра, ни барометра и потому никаких наблюдений по ним делать не могли; а в октябре самый большой градус тепла термометр наш показывал 62°, что случилось около полудни 19-го числа при тихом ветре от SO и в ясную погоду. Самое низкое его стояние было 39°, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Ветр тогда был свежий от N, a средний градус термометра в течение сего месяца в дневное время был 53°, в ночное 50°.

Ртуть в барометре поднималась до 30 дюймов 1,4 линий, а опускалась до 29 дюймов 4,6 линий, среднее оной стояние было на 29 дюймах 9 линиях.

Самое большое возвышение ртути случилось поутру 16 числа при тихом ветре от W и в ясную погоду, а самое большое понижение ночью с 28-го на 29-е число: тогда ветр дул от SW тихий, а поутру сделался крепкий от S.

Известно, что все императорские военные суда, отправляемые из российских портов в заграничные моря, следуют в содержании команды и продовольствии служителей провиантом одному общему правилу, предписанному в наших морских узаконениях, выключая из сего то, что, по неимению в иностранных портах хлебного вина, ржаных и солодяных сухарей, производят им французскую водку или ром, белые сухари и виноградное вино с водою вместо кваса. Но провиант, заготовленный для нас, был совсем другого рода и качества от того, которым вообще снабжается наш флот, и в произвождении оного служителям я имел предписание из Государственной Адмиралтейств-коллегии следовать примеру известных и опытных иностранных мореплавателей, мнению капитана Крузенштерна, в коллежской инструкции приложенному, или производить провиант по собственному моему рассуждению, располагая свойством и количеством оного по климату и состоянию погоды, а не по регламентному положению, имея в виду главным предметом сохранение здоровья служителей.

Выше мною сказано о причинах, которые меня заставили следовать капитану Крузенштерну в сем важном деле, и что от его правил я только отступал тогда, когда по каким-нибудь случаям мы не имели средств наблюдать их в точности или когда лекарь представлял на ясных причинах основанные советы, заставлявшие меня принимать их в противность правилам г-на капитана Крузенштерна. Но такие случаи были не часты, и так как переход из России до Англии нельзя почесть дальним плаванием, которое, по моему мнению, началось только со дня нашего отправления из Портсмута, ибо, оставляя Англию, мы оставили Европу, а с нею и весь просвещенный свет. В землях, к которым нам надлежало приставать в плавании до Камчатки, и на возвратном пути оттуда в Европу нет никаких уполномоченных или доверенных особ со стороны нашего правления: нет ни русских консулов, ни купцов. И для того все пособия мы должны были просить или от чужестранцев, или искать в собственных своих средствах и запасах. Следовательно, собственно называя дальний вояж, можно сказать, что мы отправились в него или начали оный, когда оставили Европу, и потому прежде повествования об нем, которое начинается с сей главы, здесь я думаю у места будет упомянуть о средствах, принятых мною к сохранению порядка и опрятности в команде и чистоты в шлюпе, а также и о положении, по коему провиант был производим служителям в течение сей экспедиции: средства и положения сии, будучи один раз в журнале моем помещены, избавят меня от ненужного, излишнего и скучного повторения, о коих в продолжение повествования я буду только упоминать в таких случаях, в которых по каким-нибудь причинам и обстоятельствам я принужден был сделать в них перемену или отступление. Что принадлежит до порядка в команде, опрятности служителей и чистоты в шлюпе, то средства и правила, принятые мною на сей конец, я сообщил письменным приказом следующего содержания:

1. Офицер и гардемарин, стоящие вахту с 5 до 9 часа, в те сутки наблюдают за чистотою; они стараться должны, чтобы принадлежащие к сему предписания совершенно были выполнены.

2. Всякий день, кроме чрезвычайно ненастных, койки выносить наверх в 7 часов поутру и раздавать за четверть часа до захождения солнца.

3. В ненастные очень дни коек наверх не выносить, однако ж с планок снимать и складывать посредине судна на сундуки и в грот-люк⁴⁹.

4. Наблюдающему за чистотою офицеру в свой день чаще ходить по деку⁵⁰ и посылать гардемарина смотреть, чтобы служители днем не спали, чтобы мокроты в банках⁵¹ не было, чтобы в банках отнюдь никакого мокрого платья не лежало, и на низу сушить ничего не позволять.

5. Все служительские вещи должны храниться в чемоданах, для коих отведено особливое место, а в банках никаких вещей, кроме для носки платья, не иметь.

6. Баки, ложки и все другие нужные для стола вещи хранить поартельно в нарочно для них сделанных местах, а в банках их не держать и полок никаких отнюдь не делать.

7. Время на завтрак, обед и ужин определяется по получасу: к завтраку свистать в 8 часов, к обеду в 12 часов, а к ужину за полтора часа до захождения солнца. Сие, разумеется, если работы нет, впрочем, смотря по обстоятельствам.

8. После обеда и ужина все бывшие в употреблении баки, ложки и пр. перемыть, вытереть и положить в свои места; палубу подмести и мокроту вытереть.

9. Мокрыми швабрами нижней палубы никогда не тереть. Дней для мытья оной не назначается; а когда я велю мыть нижнюю палубу (что всегда будет в хорошую погоду), то пушки выдвинуть, все мелкие вещи передвинуть или вынести наверх; и коль скоро палуба вымыта, то, пока совсем не высохнет, служителям на низ сходить не позволять.

10. Вахтенным офицерам наблюдать, чтобы во всякую хорошую погоду виндзейли⁵² были спущены в люки, сквозь трюм, от времени как служители вынесут койки наверх до раздачи оных.

11. По смене с вахты или после какой работы мокрого платья на низу держать не позволять, а у лестницы, все скинув, скласть в шлюпку на ростры⁵³ или в другое удобное место, а потом в хорошую погоду развесить для просушки.

12. Для мытья белья один день в неделю назначается, смотря по погоде. Половина команды должна мыть в один раз; для сего варить в котле пресную воду; соленою же водою рубашек, простыней и шейных платков не мыть, а прочее платье мыть в соленой воде вместе с койками.

13. Для починки платья дается один день в неделю, смотря по погоде, а если погода хороша, то суббота назначается, буде работа не помешает.

14. Вахтенные офицеры должны также строго наблюдать, чтобы в ночное время или в мокрую и сырую погоду служители отнюдь не выходили бы зачем-нибудь наверх без верхнего платья, в одних рубашках, кроме опасных и чрезвычайных случаев, где они вмиг понадобятся.

15. Вахтенным офицерам особливым образом предписывается наблюдать, чтобы служители ни под каким видом не спали и не лежали на деке, а особливо на мокром или во влажную погоду.

16. В неделю один раз, если погода позволит, просушивать служительские постели, подушки и другие к ним принадлежащие вещи, которые для сего раскладывать по рострам, развешивать по сеткам и вантам⁵⁴.

17. Служители должны белье переменять на себе два раза в неделю, в которые дни вахтенные командиры должны свои вахты осматривать, к чему назначаются воскресенье и среда.

Провиант служителям производил я вообще по следующему положению, согласно с мнением капитана Крузенштерна.

В портах: мясо свежее по фунту на человека ежедневно, варя оное в супе с зеленью разного рода, какую можно было получить; прочую провизию по уставу, кроме гороху, крупы на кашу и масла, которые, заменяясь мясом и зеленью, оставались натурально в казне. В жарких климатах выдавал я служителям иногда вместо сухарей мягкий хлеб.

В море: в умеренных климатах производилась обыкновенная порция по уставу, когда не было признаков цинготной болезни; в сем случае я особенно следовал капитану Крузенштерну. В поданном от него мнении в коллегию говорит он, что всегда старался производить служителям провиант как можно сходнее с регламентным положением; а в жарком климате, смотря по погоде, давал я мясо соленое четыре дни в неделе, а горох и кашу три дни, и мясо не всегда по уставу, а иногда по полуфунту и часто по четверти фунта, варя оное во щах с крупою и кислой капустой или в супе с крупой и бульоном попеременно, соображаясь с погодой и следуя советам лекаря.

Водку и ром в холодные дни, пасмурные и туманные погоды давал я по целой чарке, не разводя с водою, и нередко по две чарки в сутки, когда обстоятельства заставляли команду в мокрое, ненастное время долго работать наверху, а в умеренные погоды и теплые дни производились оные на ²/₃ чарки водки или рома ⅓, воды, в жары же на полчарки водки или рому – полчарки воды; если же погода к вечеру делалась чувствительно холоднее, то давал и остальную ⅓ или Ѕ чарки, мешая также с водою, чтобы сделать целую чарку в день. А в самые большие жары водка и ром совсем производимы не были.

Для питья вместо квасу в портах, где можно было получить пиво, я выдавал по полукружки на человека в день и брал оного с собою в море столько, сколько можно было удобно поместить; а там, где не было пива, и в море производил я в холодные дни водку, а в теплые виноградное вино, мешая с водою: водки ¾ чарки на 4 чарки воды, а вина по одной чарке на 5 чарок воды; а там они прибавляли сами воды, если хотели. Иногда в море приготовлял я пиво из спрюсовой эссенции⁵⁵ и раздавал по полукружке на человека в день. Капитан Крузенштерн рекомендует обыкновенное пиво и сей напиток как уничтожающие цинготную болезнь. Свойство сие также приписывают оным многие другие знаменитые мореплаватели.

В портах, изобилующих фруктами, давал я служителям ежедневно достаточное количество зрелых плодов, которых, так же как и разного рода зелени, брал большим количеством в море.

Соль производима была по уставу, а уксус смотря по тому, какую пищу служители имели: в портах со свежим мясом оный совсем производим не был, а в море обыкновенно по уставу; когда же горчицу выдавали или когда рыбу случалось поймать, то порцию уксусу несколько я увеличивал.

В продолжительные холодные и мокрые погоды, а особливо у мыса Горна, по вечерам, а иногда и два раза в сутки, поутру и ввечеру, давал я команде чай или пунш.

1 ноября, поутру, ветр из NW четверти перешел в NO, утвердясь на румбе NNO, дул свежо и ровно; погода была ясная и отменно холодная, так что лужи и канавки замерзли; изредка показывались облака, которые быстро неслись по ветру, – все сии знаки предвещали продолжение благополучного нам ветра. Лоцмана, утверждаясь на своих признаках, уверяли, что NO ветр продует долго. Портсмутский рейд наполнен был судами, давно ожидавшими попутного ветра для выхода из Канала⁵⁶, и все они начали готовиться к отправлению; мы также, со своей стороны, не потеряли времени и не упустили воспользоваться сим благоприятным случаем. В полдень приехал к нам лоцман, а в час пополудни, окончив все мои дела на берегу, я возвратился на шлюп и привез с собою из Академии наши хронометры, которых ход, определенный вернейшими наблюдениями, был следующий:

Место для хронометров сделано было в моей каюте, у самой переборки посредине судна, и подле их один из термометров был повешен.

В 4 часа после полудни мы снялись с якоря и пошли в путь; в 6 часов вечера мы миновали все опасности и были на чистом месте в Канале; тогда я отпустил лоцмана. Сначала я имел намерение взять лоцмана до самого мыса Лизарда⁵⁷, так, как все наши военные суда прежде делали: зимнее бурное время, краткость дней, туманные погоды и господствующие в Канале западные ветры в сие время года требовали сей нужной осторожности; идучи Английским каналом, надобно всегда быть готову и держать себя в состоянии войти удобно в безопасный порт в случае крепких противных ветров; но чрезвычайная цена (30 фунтов стерлингов), которую лоцман требовал, заставила меня несколько подумать, взять ли его или нет; наконец я расчел, что состояние атмосферы и другие признаки, с коими начался попутный ветр, предвещали продолжение оного и что в случае перемены ветра я могу зайти в три главные английские порты Канала (Портсмут, Плимут и Фальмут⁵⁸). Входы в них мне довольно хорошо известны, так что если бы и лоцманы не выехали, то войти в оные можно было бы безопасно, а потому я решился сам вести судно Каналом, не платя лоцману 300 рублей[51]. Сверх того, я имел другой особливый предмет в виду: по положению морей, коими нам плыть надлежало, мы должны были по необходимости нередко плавать у опасных берегов и входить иногда в нехорошо описанные или и совсем неизвестные гавани без лоцманов, следовательно, нужно было заблаговременно показать команде и приучить их видеть, что не всегда мы должны прибегать к помощи лоцманов, а должны часто сами на себя полагаться. Впрочем, я должен признаться, что сей мой поступок не совсем был без риску, а особливо в такое время года, когда ночь в здешней широте продолжается почти 16 часов и когда ветры западные лишь начнут дуть, то в тот же час крепчают до невероятной степени жестокости. Следовательно, очень легко могло случиться, что мы, встретив противный крепкий ветр, принуждены бы были идти в порт, правя по маякам и по другим огням, для ночных примет зажигаемым; чего без местного лоцмана невозможно было сделать, не подвергнув шлюпа весьма опасному или бедственному случаю. И для того я никому не советую в подобном положении брать на себя такой риск.

Второе число ветр продолжал дуть нам попутный из NO четверти умеренно; погода была облачна, иногда шел дождь. В полдень сего числа мыс, называемый Портланд-биль, по пеленгам от нас находился на NW 18°, в расстоянии 17 миль. А на следующий день (3-го числа), по рассвете в 7 часов утра, открылся мыс Лизард, будучи от нас по компасу на NtO, в 20 или 25 милях глазомерного расстояния. Ветр тогда был очень свежий от NO, облачно, и временно принимался идти дождь; по горизонту находила мрачность, которая начинала скрывать от нас видимый берег, а потому мы сие место, определенное вышеупомянутым пеленгом, приняв пунктом нашего отшествия из Европы, с Божиею помощью стали править на W по компасу и повели от него свое счисление.

Лизард, южный мыс Англии, был последняя европейская земля, нами виденная, мы оставляли оную с такими же чувствами, как бы покидали собственное наше отечество: нельзя было не приметить изображения печали, или некоторого рода уныния и задумчивости, на лицах тех, которые пристально смотрели на отдаляющийся от нас и скрывающийся в горизонте берег. Что принадлежит собственно до меня, то из четырех случаев моего отправления из Европы в дальние моря я никогда не оставлял ее берегов с такими чувствами горести и душевного прискорбия, как в сей раз. Даже когда я отправлялся в Западную Индию⁵⁹, в известный пагубный, смертоносный климат, и тогда никакие мысли, никакая опасность и никакой страх меня нимало не беспокоили: может быть, внутренние, нам непостижимые, тайные предчувствия были причиной таковой унылости в духе. А может статься, продолжительное время, потребное на приведение к концу нашей экспедиции, в течение коего мы должны были находиться вне Европы и в отсутствии от родственников и друзей, и в исполнении которой необходимо должны неоднократно встречать опасности и быть близко гибели, рождали отдаленным, неприметным образом такие мысли, кои наводили огорчение при взоре на оставляемый берег, воображая, что он последний из европейских земель, который мы видим и покидаем!

Ветр от О, постепенно усиливаясь, произвел чрезвычайное волнение и к ночи дул жестоким образом, при пасмурной облачной погоде с дождем. Мы принуждены были закрепить все паруса, а оставить только один совсем зарифленный грот-марсель и фок. Волнение было столь велико, что на другом судне, не так легком, спокойном и безопасном на валах, я непременно лег бы в дрейф, потому что для тяжело нагруженного судна такой величины, как «Диана», невозможно было идти на фордевинд без самой большой опасности. На фрегаты нередко валы с кормы входят в жестокие ветры и волнение, и часто целые конвои лежат в дрейфе при попутных им штормах, для того что редкие суда могут, не подвергаясь явной опасности, идти на фордевинд в такое волнение, какое разводят крепкие очень ветры в океане. «Диана» была в самом большом своем грузу, имея под водою 14 фут на ахтерштевне и 13½ на форштевне, и потому сперва я опасался править по румбу во время столь жестокого ветра и ужасного волнения. Но, примечая более и более, я нашел, что она поднималась на валах весьма свободно и отвечала действию руля очень скоро, я решился не приводить в дрейф, а воспользоваться попутным ветром и удалиться как можно скорее из такого климата, где редко северные и восточные ветры дуют в зимние месяцы, но по большей части им противные, следовательно, для нас самые неблагоприятные. Я с великим удовольствием видел, что под зарифленным грот-марселем и фоком мы свободно уходили от валов, и шлюп, несмотря на большие валы, выходившие у него из-под носу, не много терял своего хода. А когда ветр несколько смягчался, то я тотчас отдавал один риф у марселя или ставил зарифленный фор-марсель, чтобы увеличить ход и быть в состоянии уходить от валов. В ночь ветр отошел к NO и дул шквалами с такой же силой, как и прежде, отчего волнение сделалось гораздо опаснее, и около полуночи шлюп, войдя слишком много к ветру, попался между волнами. Тогда качало его с боку на бок несколько минут ужасным образом; все снасти и ядра из кранцев⁶⁰ покатились по деку.

В сие время валом оторвало с левой стороны висевшую на боканцах⁶¹ пятивесельную шлюпку, самую лучшую из всех наших гребных судов. Мне чрезвычайно было ее жаль, и сия потеря чувствительнее для меня была более потому, что я сам отчасти виной оной: при подъеме шлюпки не досмотрели, что гак носовых талей, будучи заложен в коуш стропа, так и оставлен и ничем не был завязан вверху, чтобы коуш с него не соскочил. В сию ночь при лунном свете штурман Хлебников это приметил и мне сказал. Я хотел тотчас приказать оный завязать, но внимание мое вдруг, во время тогда нашедшего шквала, будучи обращено на руль и на паруса, я не заботился о шлюпке, а вскоре после сего и случилось, что ее валом сбросило с переднего гака. Через полчаса после шестивесельную шлюпку, висевшую за кормою, также оторвало было, только не таким образом: тут не было ни с чьей стороны упущения или недосмотрения; мы скоро ее опять приподняли и укрепили, однако ж волнением много повредило оную. Кроме того, что чрез сии два случая мы потеряли совсем одно из наших гребных судов и повредили другое, они лишили команду большого количества свежей капусты и другой зелени, заготовленной мною для них в Англии, и которые, за неимением места в шлюпе, были раскладены в шлюпках. Ветр стал смягчаться с полудни 4-го числа; около захождения солнца совсем затихло, а в 8 часов вечера ветр начал дуть из SW четверти; волнение от прежнего ветра, однако ж, было не малое.

5-го числа во все сутки ветр продолжал дуть из SW четверти умеренный, мы лежали бейдевинд левым галсом; погода была облачна, однако ж в полдень мы могли по наблюдению определить широту свою 47°18½’[52], по которой исправили счислимый пункт, не имея случая сделать обсервации для долготы; от оного остров Порто-Санто⁶² находился на SW 17°, в расстоянии 894 миль. Сего числа, после полудни, встретили мы американское купеческое судно, у которого корма была обтянута парусиной; надобно полагать, что валом ее повредило в прошедший шторм.

В ночь на 6-го число ветр перешел в SO четверть, а с полудни сделался О, потом N и дул умеренно и тихо попеременно, отходя румба на два и на три в обе стороны, до полуночи 10 ноября. Почти во все сие время погода была немного облачна, однако ж солнце сияло по большей части так, что мы каждый день в полдень могли брать обсервации и делать некоторые другие наблюдения. Иногда было пасмурно и шел дождь, однако ж не часто. Сего числа мы нашли склонение компаса по азимуту 27° W; широта наша в полдень по обсервации была 45°51′36″, долгота по хронометрам 11°9′54½". Во весь почти день у нас было в виду одно купеческое судно, однако ж мы не знаем, какое оно.

Девятого числа, поутру, склонение компаса по азимуту найдено 26° W, a в полдень широта наша по обсервации была 39°6′ (39°6′20″). Остров Порто-Санто находился от счислимого пункта, исправленного сею широтою на SW 9°, в расстоянии 360 миль.

С полуночи 10-го числа ветр сделался WNW умеренный: тогда мы принуждены были лечь бейдевинд правым галсом. Ветр прямо от сего румба дул беспрепятственно 36 часов, потом 24 часа от NW и NNW и во все время умеренно или тихо, с небольшими шквалами. Погода стояла иногда облачная, изредка с дождем, а большею частью было столько ясно и чисто, что нам всегда удавалось делать нужные астрономические наблюдения.

Около полудни 12-го числа ветр стих и наступил штиль; поутру мы нашли по азимуту склонение компаса 22° W, а в полдень широта наша по обсервации была 34°47′ (34°49′2″), долгота по хронометрам 15°20′, по расстоянию луны от солнца 14°39′. Сего числа мы поймали две черепахи; одна из них была очень велика, но у нас никто не умел их приготовить. У меня была английская поваренная книга, в которой есть нужные для сего наставления, но, к несчастью, на сей случай я сыскать ее не мог. И потому в совете между нами, что с черепахами делать, я предложил мясо и жир все вместе сварить просто в супе, отчего вышла такая странная, наполненная жиром похлебка, что многие из наших молодых господ скоро почувствовали следствие сего блюда, беспокоившее их целые сутки. Впрочем, это надлежало приписать нашему неискусству в поваренной науке, а не действию черепашьего мяса, которое составляет одну из самых приятных и здоровых свежих морских провизий. До сего дни производилось служителям всякой день по фунту свежего мяса на человека, кроме последних двух дней, в кои по полуфунту было произведено пополам с солониной. Свежего мяса, взятого из Англии, стало нам на 12 дней; оно нимало не испортилось, хотя в последние дни степень теплоты иногда доходила до 60 и до 62 градусов.

Тишина продолжалась до самого рассвета 13-го числа, а тогда ветр сделался из SW четверти, который дул умеренно до 9 часов следующего утра (14-го числа). Нашедший в сие время от NO сильный шквал с дождем переменил вдруг направление ветра, который, по прошествии шквала, стал дуть от N умеренно; изредка находили порывы с дождем. Впрочем, облака иногда прочищались и позволяли нам взять потребные для нашего путесчисления обсервации, по которым полуденную широту свою нашли 35°01′, долготу по хронометрам 16°30′.

Пятнадцатого числа, на рассвете в 6 часов, открылся нам остров Порто-Санто на StO по компасу, в глазомерном расстоянии 36 миль. Если пункт, по сему пеленгу утвержденный, взять за истинное наше место и сравнить с тем, которое определено счислением, сделанным от последней долготы, найденной посредством хронометров, то выйдет, что они показывали долготу только на 12' западнее истинной, а счислимая долгота была на 1°57′ западнее показуемой хронометрами и на 2°9′ западнее истинной долготы.

Увидев Порто-Санто, я стал держать прямо на восточную оконечность острова Мадеры⁶³. Ветр от N продолжал дуть умеренно и с одинаковой силой во все сии сутки. Пользуясь оным, мы шли под всеми парусами, какие только можно было нести с успехом, смотря по направлению ветра, идучи в полный бакштаг. Волнения почти совсем не было, но, к крайнему нашему неудовольствию, мы видели, что «Диана» более 8 узлов не могла идти, несмотря ни на какую перемену в дифференте и ни на какие наши испытания ставить реи в различных положениях с килем. Следовательно, можно сказать, что 8 узлов был для нашего шлюпа самый большой ход, какой только образ его строения позволял ему иметь. Между Порто-Санто и Мадерой мы видели большого кита. Пред захождением солнца мы прошли восточную оконечность острова Мадеры, идучи между оной и островами Дезертерс⁶⁴, а в 6 часов вечера, до наступления темноты, средний из них от нас находился по компасу на SОtSЅО в глазомерном расстоянии 2 или 3 лиг. От сего пункта мы стали держать на SWtS к Канарским островам. Ветр постоянный от NNW дул умеренно и ровно. Не желая потерять столь благоприятного случая выбраться из широт переменных ветров и поскорее войти в пассатные ветры⁶⁵, я взял намерение не заходить в Мадеру, и если погода будет продолжаться нам попутная и благоприятная, то и Канарские острова⁶⁶ миновать, а запастись вином в Бразилии, где оно, будучи привозное⁶⁷, хотя немного и дороже, но затем ветр и время не будут потеряны, а сверх того, малое количество вина, которое нам нужно было купить, не стоило того, чтобы для сохранения самой малости в денежном интересе потерять хороший случай в короткое время совершить переход, на который после надобно бы было употребить вдвое или втрое более времени. Что принадлежит до свежей пищи для служителей, то они в ней большой нужды еще не имели: свежее мясо и зелень недавно вышли, а пива еще оставалось на 10 дней; оно нимало не попортилось от тепла и было в самом лучшем состоянии.

Здесь, я думаю, не помешает сделать следующее примечание, что мореплаватели должны всегда предпочитать остров Тенериф перед Мадерой для получения вина, свежей провизии и зелени, если особенной причины и нужды нет заходить в сей последний. Правда, что вино в Мадере приятнее для вкуса, нежели в Канарских островах, но затем тенерифское вино, будучи столько же здорово, как и мадера, и так же никогда не портясь ни от тепла, ни от стужи, дешевле в два или три раза. Кроме того, всякого рода свежие съестные припасы, фрукты и зелень втрое дешевле на острове Тенериф, нежели в Мадере. Поселившиеся на сем последнем острове англичане отправляют всю торговлю вином оного; даже если нужно купить большое количество свежих провизий или получить пресную воду (которую на своих гребных судах возить опасно, а часто невозможно по случаю большого прибоя у берегов), то непременно надобно к ним же прибегнуть. Природные здешние жители португальцы ничего не делают. Все упражнение и все занятия сего суеверного и ленивого народа состоят в удовлетворении естественных надобностей и в церковных ходах. У них нет дня в году без праздника и нет недели, в которой бы не было, по крайней мере, одного крестного хода. Итак, во всех покупках дело надобно иметь с английскими купцами, а сих господ просвещенный свет знает очень хорошо. В некоторых европейских землях выражение английский счет то же знаменует, что у нас аптекарским счетом называется. Не распространяясь без нужды о сем предмете, довольно будет показать счет, по коему должен был заплатить английский фрегат, на котором мне случилось в Мадере быть в 1805 году, одному знаменитому там купцу. Вот он:

Какого же счета иностранное судно должно ожидать после сего? Я думаю, сей пример многих заставит со мною согласиться, что Тенериф мореплаватели должны предпочитать Мадере. Из наших господ некоторые жалели, что были лишены случая побывать на сем любопытном острове. Мне и самому было неприятно, что обстоятельства не допустили иметь это удовольствие, но что делать? Успех нашей экспедиции того требовал.

Ветр NNW и N продолжал дуть до 3 часов после полудни, 18-го числа, и был или умеренный, или тихий; только часто шквалы находили, из которых некоторые приносили с собою дождь. Волнение было велико, а погода вообще стояла облачная; солнце, однако ж, иногда показывалось на такое время, какого довольно было для наших астрономических наблюдений.

Остров Пальму, самый западный из Канарских островов, кроме Ферро, мы проходили поутру 17-го числа, в расстоянии от него на 30 или 40 миль. Мы его видели, только вершина оного была скрыта в облаках. Сего же числа, до полудни, случилось солнечное затмение. Небо тогда было довольно чисто для наблюдения оного, но сильная качка препятствовала беспрестанно держать телескоп в одном направлении, чтобы сохранить предмет в поле его на несколько минут. Впрочем, и наблюдение сие в теперешнем случае не было для нас слишком нужно.

Восемнадцатого ноября, поутру, нашли мы по азимуту склонение компаса 19°36′ W, будучи в полдень по обсервации в широте 26°58′ (26°59′); в долготе по хронометрам 19°46′39″. После полудни ветр отошел к W и заставил нас идти бейдевинд. Сего же дни мы видели вдали судно.

Западный ветр, отходя к WNW, а иногда и к NW, в ночь на 19-е число дул крепко с шквалами, в прочем вообще умеренно. Продолжался он до рассвета 20-го числа, стихая в сию ночь постепенно, а в 5-м часу утра настал от NO и дул только до полудни, потом утих, и было маловетрие переменное с разных сторон горизонта и нередко совершенный штиль. 20-го числа по амплитуде заходящего солнца мы нашли склонение компаса 16° W, имея в полдень обсервованную широту 24°22′ (24°21′), долготу по хронометрам 20°41′ (20°53′14″).

Беспрестанно переменные тихие ветры, маловетрия и частые штили мучили нас до 28-го числа ноября. Во все сие время мы принуждены были поворачивать то на тот, то на другой галс, располагая оными с выгодою по направлению ветров, которые почти ежечасно переменялись, чтобы как можно более и более приближаться к экватору и скорее встретить пассатные ветры. Тропик Рака мы прошли поутру 23-го числа, но настоящий пассатный ветр от N, хотя и весьма тихий, встретили мы в 6 часов вечера 28-го числа, будучи тогда в широте 20°[53]. С 20-го по 28-го число ничего особенно примечательного не случилось; погода была сухая; небо хотя почти всегда было покрыто облаками, но недождливыми и негустыми; солнце часто сквозь их было видно, и нередко сияние его не слишком было для нас приятно в жарком климате. Градусы термометра, высота барометра, также астрономические наблюдения, сделанные нами в помянутом промежутке времени, означены в таблице счисления пути и метеорологических наблюдений. На пространстве сего скучного перехода мы часто видели летучую рыбу (flying-fish англичанами – и Poisson volant французами называемую) и разные роды других рыб, но поймать удами ни одной не могли; неискусству ли нашему или недостатку в приманке сие приписать должно, я не знаю.

Вошед в пассатные ветры, мы стали держать к SW в намерении пройти на виду островов Зеленого Мыса⁶⁸, чтобы от них взять пункт отшествия для переходу к бразильскому берегу. 29-го числа ветр стал гораздо свежее прежнего, дуя от N прямо. Сего дни склонение компаса по амплитуду солнца при захождении нашли мы 13½° W, будучи в полдень в широте по обсервации 19°31′2″ (19°33′14″), долготе по хронометрам 24°52′26″ (24°47′27″). В ночь на 30-е число пассатный ветр отошел к NO и продолжал дуть умеренно и ровно.

Декабря 1-го, в 4 часа пополудни, увидели мы вершину острова Св. Антония, одного из островов Зеленого Мыса. Он показался нам по компасу на NOtОЅО, в глазомерном расстоянии, судя по высоте его и чистой погоде, не менее 60 миль. Приняв за справедливое наше место, определенное сим пеленгом, найдется, что долгота, хронометрами показуемая, на 18' западнее настоящей, а числимая западнее истинной долготы на 1°7′, но сей важный предмет требует точнейшего объяснения и строжайшего исследования, и потому здесь о нем упоминается, так сказать, мимоходом. Известно, сколь трудно глазомером определить расстояние от высоких, гористых земель, как бы кто искусен ни был в такого рода замечаниях. Даже знавши точно перпендикулярную высоту вершины видимого высокого берега, едва ли можно, не видя прибоя воды, отгадать расстояние до него, не сделав ошибки на треть или одну четверть оного. Притом надобно помнить и то, какое действие рефракция, зависящая от состояния атмосферы, производит в явлении отдаленных предметов. Следовательно, пункт, таким пеленгом определенный, не может служить нимало основанием для поверки хронометров. По сим причинам мы стали вести свое счисление от пеленгованного пункта, назначая притом и поправку разности между им и показуемым хронометрами.

Мореплавателям известно, что пассатные ветры не до самого экватора простираются и не всякий год и не во всякое время года они перестают дуть в одной и той же широте; иногда уничтожаются они ближе к экватору, иногда далее от него. Ванкувер⁶⁹ в мае месяце 1791 года потерял пассатный ветр в широте 6°20′; Лаперуза⁷⁰ в августе 1785 года оставил он в широте 14°, а Дантрекасто⁷¹ 1791 года в ноябре в широте 9°. В широтах, где перестают дуть пассатные ветры, наступают обыкновенно штили и маловетрия, сопровождаемые проливными дождями и частым громом. В сей тихой полосе воды подвержены сильным течениям, по большей части имеющим направление к W и к NW. Оные производят великое влияние на курсы кораблей по причине малого их хода. И для того, чтобы пройти экватор в известном градусе долготы, надобно заблаговременно, не выходя из свежих пассатных ветров, расположить так курсом, чтобы, приближаясь к экватору, течения не могли в полосе, где почти вечно тихие ветры царствуют, склонить слишком много к западу. Суда, идущие из Европы к мысу Доброй Надежды или в Южную Америку, по большей части проходят экватор между 18 и 26 градусами долготы. Рассматривая в журналах знаменитых мореплавателей мнение их, под каким градусом долготы выгоднее проходить экватор, я увидел, что некоторые из них совершенно различно думают между собою о сем предмете. Лаперуз говорит: чем долгота при переходе через экватор восточнее, тем лучше, и что он желал бы пройти его в долготе 10°, считая от Парижа (то есть в 7°40′ от Гринвича). Ванкувер противное тому утверждает. Вот что сей славный мореплаватель говорит: «Проходить экватор так далеко к западу (25°15′ долготы, в которой Ванкувер его проходил) многие опорачивают, потому что сие может слишком приблизить суда к опасному бразильскому берегу. Я, однако ж, не согласен с сим мнением: мне кажется, напротив того, что многие выгоды могут произойти от перехода экватора около сей долготы. Одна из них есть та, что сей путь не столь подвержен таким долговременным штилям и проливным дождям, какие встречаются в частях сей полосы, лежащих далее к востоку. По всем сведениям, которые мне удалось собрать, я не вижу причины, которая бы показывала, что, держась ближе к востоку, можно сократить расстояния перехода. Но известно, что суда, правившие таким курсом, чтобы пройти экватор под 10°15′ или 20° долготы пассатным ветром, дующим в сих долготах от румбов ближе к S, нежели к О, были снесены в долготу 25, 26 и 27° прежде, нежели они достигли полосы переменных ветров, и, сверх того, еще не могли пользоваться беспрестанным ветром и чистой погодой, которую мы имели, с малым исключением, от 21 до 24 числа».

Приняв за правило с самого начала плавания моего более руководствоваться замечаниями и мнением капитана Ванкувера[54], я решился принять его совет предпочтительнее мнению французского мореплавателя; и для того от островов Зеленого Мыса стал держать так, чтобы в состоянии быть перейти чрез экватор в долготе 26 или 27°. Почему курс наш от островов Зеленого Мыса по компасу был StO, по которому мы и стали править.

Свежий пассатный ветр прямо от NO, а изредка от ONO, дул до рассвета 5-го числа, а потом отошел к О и сделался тише. Около полудни перешел он в SO четверть и стал дуть еще тише, переменяясь беспрестанно с одного румба на другой. Сие нам показало, что пассаты нас оставили (в широте 7°) и наступают экваторные штили. В полдень сего числа по обсервации мы находились в широте 7°7′41″[55]; в долготе по хронометрам 23°52′49″; поутру склонение компаса мы нашли по азимуту 8½° W.

Идучи пассатными ветрами, мы имели по большей части ясную погоду; часто, однако ж, небо было покрыто светлыми, волнистыми, кудрявыми, редкими облаками, которые неслись высоко в атмосфере по направлению против ветра. В поясе пассатов мы нашли немалозначащее течение вод по ветру. 3 декабря, в полдень, будучи по обсервациям в широте 11°38′29″[56], в долготе 25°22′12″ (25°32′02″), наше место от счислимого пункта находилось на WSW в 42 милях. На сие расстояние снесло нас в 48 часов, следовательно, равномерное течение было около мили в час.

С 5-го по 18-е число декабря мы находились в самом несносном положении. Частые штили и беспрестанно переменяющиеся тихие ветры заставляли нас всякий час переменять курс и ворочать парусами. Небо почти во все сие время было покрыто черными, грозными тучами; всякую ночь кругом нас мы видели жестокую молнию и слышали гром, а очень часто прямо над нами гремел он и молния блистала страшным образом. Дождь лил ежечасно в великом количестве, так что развешенный на шканцах⁷³ тент в минуту наполнял бочку. А что несноснее и мучительнее было как для офицеров, так и для команды, то это шквалы, которые беспрестанно находили с разных сторон горизонта и всегда приносили с собой проливной дождь; но никогда крепкого порыва ветра мы не имели. Однако ж известно, что дождевые тучи приносят с собою жестокие вихри, да и в сем случае вдали они всегда имели грозный вид и все признаки жестокого шквала, а потому мы всякий час принуждены были держать всю команду у парусов, в готовности убирать оные. Тихие же ветры принуждали нас нести все паруса, какие только мы имели, даже и в ночное время; иначе целого месяца было бы мало на переход сей несносной полосы жаркого пояса; а имея много парусов, безопасность мачт, да и целость самого судна, можно сказать, требовали величайшей осторожности с нашей стороны. Сверх того, невзирая на продолжительные ливни, теплота была чрезвычайная, и хотя солнце редко и не надолго показывалось из-за облаков, но лишь оно начинало сиять, в ту же минуту и жар становился несносным. В таблице счисления пути и метеорологических наблюдений означены разные степени теплоты и высоты барометра, ежедневно нами замеченные. В ней же показано и малое число астрономических наблюдений, которые мы могли во время сего перехода сделать. Кроме того, что мы терпели от состояния атмосферы, море не менее нам вреда причиняло: во все помянутые 13 дней волнение, или, лучше сказать, зыбь была большая, неправильная, какая бывает обыкновенно после ветров, крепко дующих скоро один после другого с разных сторон. Толчея сия валила нас то с носу на корму, то с боку на бок, всегда, когда ветр совсем утихал и шлюп не имел ходу. Казалось, что птицы и рыбы убегают сего неприятного климата: первых мы видели очень мало из рода петрелей⁷⁴, а последних и того меньше. Однако ж нам удалось поймать удою одну из рода известных обжорливых рыб, называемых англичанами shark, а французами requin⁷⁵. Пойманная нами рыба весила без головы и без хвоста 2 пуда 9 фунтов и послужила очень хорошим блюдом для нас и для команды, будучи хорошо уварена и приправлена горчицею, уксусом и перцем.

Конец ознакомительного фрагмента.