День второй. Бургас
С утра 7 ноября мы собирались на завтрак. Серега ждал меня, а я искал солнцезащитные очки, так как погода обещала быть солнечной и теплой, и решено после трапезы побродить по городу с фотоаппаратом. В дверь резко постучали.
– Что-то нашим девочкам неймется, – сказал Главный – Идем уже!
В дверь постучали еще раз более настойчиво.
– Идем, идем!
– Откройте! – требовательно прозвучал голос Алеши из-за двери.
– Все, блин! За мной пришли… – обреченно выдохнул Главный и пошел открывать. На пороге стоял руководитель группы и еще какой-то мужчина старше средних лет. Оба одеты в темно-серые костюмы и при галстуках. На лацкане Алешиного пиджака красовался значок с барельефом Ленина на фоне красного стяга.
– Разрешите? – молвил руководитель. – Сергей Павлович, после завтрака собираемся в холле. В девять тридцать выходим на демонстрацию.
Тут только до меня дошло! Сегодня же праздник Октября – красный день календаря! А я думал вчера. Ну, прекрасно! Отметим еще раз, как полагается. Но зачем идти на демонстрацию? Здесь, в Болгарии! В Краснодаре я с удовольствием посещал эти мероприятия. У нас сколотилась отличная студенческая команда. Вдоль всей улицы Красной, по которой демонстранты подтягивались к площади, стояли буфеты. И пока мы добирались до трибун, усеянных местными вождями, успевали изрядно «надраться», попеть песен, поприкалываться. Оставалось бодрым шагом пройти двести метров, поорать «Ура!» и продолжить мероприятие в том же составе в домашних условиях. Самое главное, чтобы не всучили какой-нибудь транспарант или флаг. Но мы этого ловко избегали, и для нашей компании демонстрация приобретала черты народного гуляния. Ну, а гуляния у нас любит каждый! Однако надо быть полным маразматиком, чтобы в турпоездке гнать людей стройными рядами на встречу Великого Октября.
Я посмотрел на Главного. Видно было, что ему это мероприятие как серпом…
– Что-то приболел я, – вяло протянул он, глядя в окно на освещенные утренним солнцем верхушки деревьев.
– Никаких «приболел»! – глухим голосом произнес второй мужчина. – Вы член партии и должны идти на демонстрацию. Это мероприятие согласовано с нашими болгарскими друзьями. Вы должны понимать ответственность момента!
– Почки у меня с вечера побаливают, – старался отмазаться Главный.
Мужчина в сером костюме хмуро посмотрел на Алешу. Потом на Серегу и, сдвинув брови, отрезал:
– Почки здесь ни при чем! Вы молодой, крепкий мужчина. Вам поручено нести знамя!
«Ну, все – амбец!» – подумал я. А ведь хотели после завтрака пивка попить, по городу побродить. Погода-то!
– Какое знамя? – испуганно спросил Главный.
– Как какое?! Красное! – мужчина в сером стиснул зубы.
– Хорошо хоть не голубое! – вставил я.
– Что? – Незнакомец, наконец, заметил меня.
– Ничего, так… – сделал я неопределенный жест. – Вы случайно в КГБ не работали?
Мужчина в сером костюме вздрогнул:
– Нет! – чуть поспешно сказал он. – С чего вы взяли?
– Лицо у вас слишком доброе.
– Это кто? – чуть помедлив, спросила «серая» личность у Алеши. – Комсомолец?
Наш руководитель растерялся. Откуда ему помнить комсомолец я или нет. Он, несомненно, просматривал анкеты своих туристов, но только графу «ФИО» и «Родственники за границей». Остальное его мало интересовало.
– Как оказался в группе? – продолжал наседать на Алешу незнакомец.
– Устроили по блату, – сообщил я.
– Так… Кто устроил? – мужчина прищурил глаза, стараясь придать лицу грозное выражение.
– Вы мой домашний адрес прочтите, и вам разу станет легче. А то пока допрос проведете, мы на завтрак опоздаем, – примирительно проговорил я. Мое объяснение озадачило любопытного гражданина. Он попытался получить ответы на мучавшие его вопросы, вперив взгляд в руководителя группы. Но тот стоял истуканом.
– Хорошо… – пробормотала «серая личность». – Разберемся… – И вышел из номера.
– Вы… вы… – начал Алеша, подбирая обличительные слова.
– …Свободны! – подсказал я.
– Ладно… Потом… – он одернул пиджак и двинулся к двери.
– Договорились! – бросил я вслед.
Главный прошелся по комнате, поправил свою постель, посмотрел в окно.
– М-да! Не нравится мне это.
– А кому нравиться? Но если хочешь, можно и на демонстрацию сходить, флаг потаскать.
– Что-то туфли жмут. Боюсь не дойду. – Серега хитро улыбнулся.
На завтраке, за столом, нас присутствовало только четверо. Мальвина и Таня не появились. Кэт видела синяя от ночной пьянки и неудовлетворенности. Ее вытащила на завтрак заботливая подруга.
– Съешь творожка, – услужливо пододвинула тарелку Нинуля.
– М-м! – скривилась Пьянь, отпивая маленькими глотками горячий чай.
– Может коньячка? – предложил сердобольный Серега. Кэт закрыла рот ладонью и замотала головой.
– Ну, а как турок? – поинтересовался я.
– Козел! – выдавила она. – Снял какую-то болгарскую лахудру, пока мы с Олей телились.
– Так, где же вы всю ночь болтались? – удивился Серега.
– А они в баре сидели, – довела до нашего сведения Нинуля.
– Результативно? – спросил я.
– Сам видишь… – хмуро ответила Кэт.
К нашему столику, не спеша, подошел Алеша. Невдалеке за его спиной маячил незнакомец в сером костюме. Прямо «серый кардинал» какой-то.
– Ну что, голубушка? – с серьезным видом поинтересовался руководитель у нашей заторможенной соседки. – Объяснительную принесли?
– Какую объяснительную? – удивилась Пьянь.
– Как какую? Вы вчера, в каком состоянии находились?
– В нормальном.
– Вы были пьяны! – возмутился Алеша.
– Это у нее нормальное состояние, – пояснил я. Нинуля прыснула. Главный согласно закивал. Алеша обернулся, ища поддержку у сподвижника по борьбе за чистоту нравов. «Серый кардинал» сделал бычье выражение лица и нахмурил брови. Приободрившись, руководитель группы сурово отчеканил:
– Я жду от вас объяснительной! Вы обещали принести ее на завтрак.
Откинувшись на спинку стула, Кэт туманным взглядом скользнула по лицу Алеши:
– Мало ли что могла пообещать пьяная женщина!
– Браво! – Захлопал я в ладоши. – Просто блеск! Можно я запишу?
– Валяй! – Пьянь махнула рукой.
Алеша растерялся. Человек из органов, хмыкнув, двинулся на выход из зала.
– Так вы отказываетесь писать объяснительную?
– А что я должна писать? – взбеленилась Кэт. Ей было плохо. Очень плохо! Голова болела, поташнивало от перепоя и перекура. Кусок в горло не лез. А тут еще этот пристал! – Что я должна объяснять? Как вы вот с тем, – она указала пальцем в спину удаляющегося мужчины в сером, – приставали ко мне на этаже? Да? Я на вас жалобу напишу!
– Да вы что! – подпрыгнул Алеша. – Не было такого! Вы хоть думайте, что говорите!
– А что мне думать? Пускай все слышат!
Наш босс оглянулся по сторонам. Туристы с интересом поглядывали на споривших, забыв о своих харчах.
– Я этого так не оставлю! – Начал пятиться к выходу побелевший руководитель, – Вы… вы… пожалеете!
– Давай, давай… Катись, чмо болотное, – пробурчала Пьянь.
– Катенька, – заискивающе обратился я, – если мы с Серегой напьемся, ты нас защитишь?
– Да пошли вы!..
– Конечно, конечно! Уходим. На всякий случай спросил. – Я подмигнул Главному. – Вот как надо общаться с ответственными работниками! А ты? Почки болят, туфли жмут… Послал куда подальше и спи спокойно!
У входа в гостиницу собирались демонстранты. Лица некоторых празднично возбуждены, у других серьезно сосредоточены. Эти, последние, представляли руководящее звено колонны. «Серый кардинал» и Алеша являлись главарями шествия. Остальные несколько хмурых мужчин были не иначе как парторгами рисосовхозов. От нормальных людей их отличали темно-синие плащи – признак номенклатуры. Такие плащи не купишь в обычном универмаге. Это специальная ткань и специальный сталинский покрой: с закрытыми пуговицами. Угрюмо разглядывая носки своих черных ботинок, партийные работники топтались поодаль от пролетариата. Если бы в этот праздничный день они находились в своих совхозах, то без сомнения возвышались на трибунах около местных райкомов партии и со скучающими лицами приподнимали уставшую правую руку в праздничном приветствии народных масс. Здесь же им предстояло самим шагать мимо местных вождей, а это морально подавляло и портило настроение. У них отняли привычное право повелевать и распоряжаться. Да и не тот масштаб. Не тот контингент. Чужаки, с которыми лишнего слова не скажешь. А вокруг быдло – только бы погоготать и надраться по поводу. В общем, неудовлетворенность и скука. Один только кэгэбист нашел себе занятие: он с невинным видом прогуливался невдалеке от парадного входа в отель и отлавливал туристов, пытающихся улизнуть от революционного шествия.
– Товарищи! – обратился к толпе руководитель. – Кто понесет транспарант? Ну, смелее! Нужны два человека.
– А без транспаранта нельзя? – спросил женский голос
– Что вы, товарищи! – осуждающе проговорил Алеша. – Я вез знамя и транспарант из самого Краснодара! Как же без транспаранта? Никто и не поймет тогда, что мы представители Советского Союза.
– Тогда – вон мужчинам дайте! – кивнула немолодая женщина в коричневом пальто.
Наш руководитель машинально повернулся в сторону демонстрантов в темно-синих плащах. Те недоуменно переглянулись, видимо ища среди себя мужчин. «Серый кардинал» недовольно покосился на Алешу. Наш босс поймал взгляд и засуетился.
– Товарищи! Эти люди уже заняты.
– Чем это они заняты? – с сарказмом спросила решительная женщина.
– Они будут нести знамя, – ответил Алеша.
– Что? Вчетвером одно знамя?
– А они будут нести его по очереди. Больно тяжелое, видать! – хрипло засмеялся здоровый мужик, курящий в стороне около кустов декоративного лавра. – Али як в кино. Когда одного подстрелют, другой то знамя и подхватует!
– Да кому они тут нужны! – усмехнулась женщина. – Это ж не в родном совхозе!
– Перестаньте! Как вам не стыдно! – взмолился Алеша, чувствуя, что почва уходит из-под ног. – Такой праздник, а вы базар устроили! На нас уже и так все смотрят!
«Все» – это были мы с Главным, стоящие за колоннами холла в ожидании отправки отряда на демонстрацию.
– Слушай, чего ты боишься? Пошли! Выйдем за угол. Никто и не заметит.
– Увидят. Вон кэгэбист, как филин, глаза вылупил. – Серега с опаской выглянул из-за квадратной колонны.
– Так филины же слепые, ты что, не знаешь?
– А этот гад – зрячий!
– Ну и черт с ним! Не станет же он нас за руки хватать! Пошли!
– Нет. Я лучше подожду. – Главный отошел от колонны. – Ты, конечно, можешь идти. Ты только комсомолец. Тебе ничего не будет. А я – кандидат! На меня накапать могут.
– И что с того?
– Что, что? В КПСС не примут. – Серега кисло улыбнулся.
– Тебя-то не примут? Со всех сторон положительный, как пасхальное яйцо! Ладно, рисковать не станем. Может тогда по пятьдесят?
– Святое дело!
К нам в номер несколько раз стучали. Судя по приглушенным голосам, доносившимся из-за двери, главари шествия никак не хотели примириться с не стопроцентным выходом на демонстрацию.
– Не могли они мимо меня пройти, – убеждал кого-то «серый кардинал». – Где здесь черный выход?
Я покрутил пальцем у виска, показывая свое мнение о кэгэбисте. Серега тихо посмеивался, потягивая бренди. Спустя некоторое время суета в коридоре улеглась. Я выглянул в окно. Несколько туристов-рисоводов, уложив на асфальт рейки, пытались привязать к ним красное полотнище транспаранта. Алёша, размахивая руками, руководил ответственной работой.
– Ровнее, ровнее натягивайте, товарищи! Чтоб загибов не было.
Руки мужчин, привыкшие крутить баранки комбайнеров и затворных шлюзов, с трудом справлялись с тонкой партийной работой.
– Рима Давыдовна, – обратился групповод к женщине в коричневом пальто, – помогите им. Мы уже опаздываем.
Суета вокруг транспаранта усилилась. Подошли хмурые товарищи в синих плащах и стали давать полезные советы. Серёга, пристроившийся у другого края окна, саркастически хмыкнул: – Кружок «Умелые руки»!
– Как писал Алексей Толстой: «Солнце ещё не взошло, а в стране Дураков уже кипела работа», – откликнулся я.
Наконец, транспарант удалось привязать, и туристы обреченно тронулись в праздничный путь. Замыкающим шел Алеша и подталкивал Кэт и Нинулю, которых все-таки удалось хитростью выманить из гостиничного номера и приобщить к всенародному празднику.
– Путь свободен! – радостно воскликнул я. И, вооружившись фотоаппаратом, мы покинули свое убежище.
Погода в этот праздничный день в Бургасе радовала глаз. Ослепительно желтое осеннее солнце разогнало своими лучами утреннюю серость. Ухоженные газоны и парковые аллеи центра города усыпаны опавшей за ночь листвой. Влажный морской воздух пощипывал в ноздрях и провоцировал меня чихнуть.
– Будь здоров! – сказал Серега, когда я все-таки не удержался.
– Я-то здоров, но для профилактики неплохо бы выпить пивка.
– А фотографироваться?
– В процессе поиска.
– В какую сторону двинемся?
– А демонстранты в какую пошли?
– Налево.
– Значит нам – в противоположенную.
– Полностью одобряю и поддерживаю! – тоном делегата партсъезда произнес Главный.
В поисках пивной мы вышли на площадь и оказались около огромного квадратного здания. Строение ослепительно блестело. Строгие белоснежные пионы прочерчивали вертикали. Между ними все пространство полыхало золотом тонированного стекла. Миллиарды солнечных лучей, отражаясь от зеркальных стен, слепили глаза.
– Наверно, театр! – восхищенно проговорил Серега.
– Шикарно, как в Америке! – прикрыв ладонью глаза, ответил я.
– Надо сфотографироваться.
– Подожди, очки надену, а то совсем ослепну.
Сделав несколько снимков, мы обошли здание и остановились у парадного крыльца. Скромная вывеска красного цвета, прикрепленная у входной двери, утверждала, что данное здание является городским комитетом партии.
– А ты: «театр, театр!» – с наигранной издёвкой обратился я к Главному. – Родную контору не признал.
– Да кто ж мог подумать… – ответил растерявшийся кандидат в КПСС, недоверчиво разглядывая доску с распорядком работы.
Мы обогнули зеркальное сооружение еще раз и, убедившись, что рядом с «театром» пивной не наблюдается, направились назад по аллее. Город выглядел безлюдно. Видимо, болгары, которым перепал от Родины Октября лишний выходной, отсыпались, завтракали и принимали утреннюю ванну. Редкие прохожие не спеша брели по неспешным делам. Сонная умиротворенность никак не вязалась с праздничным днем. Хотя, это для нас праздник, а для остального непрогрессивного человечества – обычный день.
– Бывает ли в Австралии 7 ноября? – обратился я к Сереге.
– Конечно, нет! – удивился он.
– Ты точно знаешь?
– Точно!
– А если подумать?
Мой товарищ внимательно посмотрел на меня. Почесал подбородок.
– М-да! – протянул он. – И впрямь…
– Я уж решил, что партийная деятельность плохо влияет на левое полушарие головного мозга.
– А как же! – засмеялся Серега. – Конечно, влияет. К тому же возраст. Если у молодых от всяких тезисов крыша протекает, что с нас взять-то?
– Ты, каких молодых имеешь в виду?
– Да любых. К примеру, Анку-пулеметчицу. Знаешь, как она в партию вступала?
– Марксизм – ленинизм – онанизм?
– Да…
Я негромко рассмеялся:
– Это из обязательно программы кандидатов в члены КПСС?
– Нет. Народный фольклор. Сволочь одна рассказала на базаре, – ответил Главный, хитро улыбаясь.
– Ты прям, как Брежнев! «Я хочу вступить в Коммунистическую партию!» – «Так вы же, Леонид Ильич, уже вступали!» – «То была ошибка!»
– Ошибка, говоришь? – Серега снял «Зенит» с плеча. – Вся наша жизнь, может оказаться ошибкой. Ну-ка, щелкни меня около этого деревца.
Я установил диафрагму, высчитал выдержку и поймал своего друга в прицел видоискателя.
– Внимание!
Серега принял позу беспечного путешественника.
– Пивная!
– Какая пивная?
– За твоей спиной – пивная! – радостно провозгласил я.
– Так нажми затвор и – вперед!
Мы мирно потягивали пиво на утреннем солнышке.
– Хорошо! – протянул Серега, сделав несколько глотков янтарного напитка.
– И, что самое интересное, никакой очереди, – добавил я, оглянувшись по сторонам.
– Цивилизация…
– Да… – я задумчиво посмотрел на окружающий ландшафт. – Вот у нас, в Краснодаре, жил один ветеран. Старый был. Еще Ленина видел. И каждый день после обеда ходил пивка попить. Знаешь, бочка у Колхозного рынка стояла, на повороте трамвая?
– Ну… – кивнул Серега.
– Много лет ходил. Пиво тогда двадцать две копейки стоило. Но годы берут свое, и собрался старикашка помирать. А коммунист был – до мозга костей. Верил в светлое будущее, на демонстрации ходил, не то, что некоторые… И вот пьет он как-то свое «Жигулевское» и задумался: «Что ж, я так и помру, а коммунизма не увижу? Как же так! Сражался, работал, строил это самое, светлое будущее, и на тебе! Кто-то увидит, а я нет?» И решил он устроить коммунизм на отдельно взятой территории.
Пошел на утро в сберкассу, снял все деньги и приходит к своей пивной точке.
– Маша, сколько стоит бочка пива? – спрашивает старикашка продавщицу.
– Да ты что, Степаныч! Ты же столько не выпьешь! Или свадьба у тебя? – подначивает старика тетя Маша.
– Да какая там к черту свадьба! Сколько, говорю, бочка стоит?
– Рублей пятьсот.
Отсчитал Степаныч пять сотен, протягивает продавщице.
– Сегодня всем бесплатно наливай!
– Видать у тебя случилось что? – спрашивает сердобольная тетя Маша.
– Ты наливай, давай, а деньги не бери, уплочено. Хочу посмотреть, как люди при коммунизме жить будут. – И отошел сам в сторонку с кружечкой.
Минут через пять весть о том, что на углу пиво наливают бесплатно, разнеслась по базару. Через четверть часа стали подъезжать с баллонами и канистрами. Кого похлипче – выкидывали из очереди, друг у друга рвали рубашки, особо нахальным били морду. Трамваи стали, так как толпа заполонила пути и не желала сдвигаться с места. Все друг друга посылали к матери, в том числе и вагоновожатую, которая с подножки трамвая злобно кричала: «Что б вы все обоссались, сволочи!»
Наконец, приехала милиция. Бочку закрыли, толпу разогнали, а тетю Машу и старика увезли в участок. После объяснений продавщицу отпустили с условием, что уберет сегодня бочку с угла. Старика же заставили писать объяснительную и пытать: с какой целью он устроил провокацию?
А старик сидел в душной милицейской комнате, захмелев от выпитого пива, и тихо бормотал под нос:
– Вот он какой, коммунизм, оказывается!
Еще целую неделю, каждый день народ приезжал с утра пораньше занимать очередь за дармовым пивом на угол Колхозного рынка. Только бочка больше не появлялась.
Старика же оштрафовали на пятнадцать рублей, но в КПЗ не посадили. Все ж таки ветеран и коммунист старый был.
– Да… – протянул Серега. – Коммунизм – это как горизонт: к нему приближаешься, а он удаляется. Повторим?
– Согласен. Теперь я угощаю.
Где-то вдалеке послышались звуки оркестра. Они, то расплывались неясной мелодией, то пропадали в пустоте парков и улиц.
– Похороны? – я вопросительно посмотрел на Главного.
– Думаю, демонстрация.
– Ах, да, конечно! Мне показалось, играют что-то траурное.
Музыка приближалась, и уже угадывалась мелодия «Забытых вальсов» Листа. К проезжей части улицы начали подтягиваться люди. Подходили в основном женщины: бабушки, мамы, тетушки. Они несли или вели за руку своих внуков, детишек, племянников. Взглянуть на шествие решили и несколько мужчин преклонного возраста.
Из-за серых деревьев показалась колонна. Впереди выступал оркестр медных инструментов. За ними шли два знаменосца с флагами Болгарии и СССР, а также передовая группа ответственных болгарских работников. Следом, не соблюдая ни малейшей рядности и строя, двигалась толпа демонстрантов. Кое-где виднелись портреты Живкова и Ленина. Карл Маркс присутствовал в двух экземплярах, его соратник Энгельс – в одном. Никаких других праздничных атрибутов, то бишь, флажков, воздушных шариков и красных гвоздик, у собравшихся не наблюдалось.
– Точно, на похороны похоже, – кивнул Главный. – Не умеют братья болгары радоваться Великому празднику.
– Я уже заметил: ни одного буфета. То ли дело у нас! И водочка тебе на разлив, и шашлычок свеженький, и всякие там пирожные-мороженые. Празднуй на здоровье!
– Как бы нас не заметили.
– Не переживай, – успокоил я друга. – Начальству не до нас, а для остальных мы вроде, как болгарские обыватели. Стоим, пивко сосем.
Демонстрация неторопливо продвигалась в направлении площади с зеркальным зданием. Наши шли в конце колонны. Алеша гордо нес красный стяг. Еще парочка престарелых членов КПСС держала убого нарисованный транспарант: «Братский привет с Родины Октября!». Жаль, что Алеша не догадался еще написать: «Горячий привет с Сибирских рудников!» или «Пламенный привет от крейсера Аврора!». Бедная фантазия удручающе сказывалась на настроении русских туристов. Они старались идти в ногу, но у некоторых не хватало навыков строевой подготовки. Да и музыка не способствовала парадному шагу. Поэтому, наш недавний знакомый в сером костюме шел рядом с колонной и негромко, но отчетливо командовал: «Левой..левой..левой! Подтянитесь, товарищи! Левой..левой!» Немного сзади поотстал мужчина в коричневом свитере. Рядом с ним бежал кудрявый разодетый мальчуган и по-русски кричал:
– Дай еще значок! Дай еще значок!
– Но я уже тебе давал, мальчик, – смущаясь, говорил наш демонстрант.
– Дай еще значок!
– Мальчик, я уже три значка дал. У меня больше нет! – убеждал пацана мужчина.
– Дай еще значок! – выкрикивал малыш, протягивая ручонку.
– У меня нет, мальчик! Больше нет значков! Хочешь, я тебе рубль с Лениным дам? – наконец-то нашелся он и вытащил из кармана железную монету. – Вот, возьми. Только иди домой. Здесь тебе нельзя, здесь только взрослые.
Мальчонка схватил юбилейный рубль, остановился и начал рассматривать. Лицо его заулыбалось. Он засунул монету в карман куртки и вприпрыжку побежал за мужчиной в коричневом свитере.
– Дай еще рубль! Дай рубль! – закричал юный рэкетир.
Бедный, затравленный советский турист шарахнулся в гущу своих соотечественников, и колонна сбилась с шага. Тотчас послышался голос:
– Не сбиваться! Принять правее! Левой.. левой! Не отставайте, товарищи!
– Им только барабанщика не хватает, – заметил Серега.
– И красных галстуков, – добавил я. – Может, повторим?
Мы сидели в своем просторной номере и готовились к праздничному ужину: пили «Солнчев бряг». Болгарские друзья обещали сегодня постараться и выдать сногсшибательный банкет по случаю 7 ноября с бесплатным, давно ожидаемым вином, тостами, песнями и танцами. Нашим подружкам, особенно Мальвине и Кэт, сообщение о возможных танцах на публике придало суматошную возбужденность. Девчонки с радостными лицами бегали из комнаты в комнату в поисках щипцов для завивки волос, лака для ногтей, маникюрных ножниц, каких-то пилочек, щипчиков и пинцетов. Складывалось впечатление, что в Болгарию они привезли чемодан с набором парикмахерских инструментов. Громко перекликаясь, подружки бороздили пространство второго этажа и даже пару раз заскакивали к нам в номер в поисках плоскогубцев. Уж не знаю, зачем этот слесарный атрибут им понадобился. Особенно неистовствовала Кэт. Третьего захода Серега не выдержал.
– Мы что, слесари? Откуда у нас плоскогубцы?
– Но, вы же мужчины! – удивленно возразила Самолюбивая. – Вы ведь пиво пьете? У нас на работе мужики пиво плоскогубцами откупоривают.
– Может у вас там, на работе и консервы напильником вскрывают, и хлеб топором режут? – предположил я. – А мы мужики интеллигентные! И пиво откупориваем, как все нормальные люди – о край стола.
Кэт, прищурившись, осмотрела полированный столик, на котором размещалась наша закусь и початая бутылка бренди. Заметив обитый краешек столешницы, немного успокоилась.
– Но, где же взять? – с тоской в голосе протянула она.
– А зачем тебе плоскогубцы? – поинтересовался Главный.
– Надо!
– У любого водилы можно спросить, если так уж тебе надо! – поделился информацией мой друг. Лицо Кэт просияло.
– Ой, мальчики, спасибо! Как я раньше не додумалась?! – Она бросилась из комнаты.
– Головой думать надо! – с сарказмом напутствовал я ее.
Не успела за Самолюбивой закрыться дверь, как появилась Нинуля. Правда, в отличие от своей подруги, она плоскогубцами не интересовалась.
– Тебя Алеша ищет, – обратилась Нина ко мне.
– Не видишь, мы кушаем?
– Он сказал срочно!
– Ё-мое! Какая срочность в турпоездке? – я посмотрел на Серегу.
Тот пожал плечами:
– Может, плоскогубцы нужны?
Нинуля нерешительно переминалась с ноги на ногу.
– Там корреспонденты из газеты пришли, интервью хотят взять.
– У кого? У меня? – вытаращил я глаза.
– Интервью – это серьезно, – заключил Главный. – Иди, подмойся.
– Вот видишь, что говорят знающие люди? – обратился я к Нинуле. – Надо привести себя в порядок. Выпить, закусить. А то прямо – срочно! Срочно только телеграмму можно послать. Иди, скажи, скоро буду.
– Но… – растерялась Никому Ненужная Женщина. В этот момент в нашу комнату влетел возбужденный руководитель группы. Горящие глаза и раскрасневшееся лицо придавали ему вид фана «Спартака» в момент взятия ворот соперника.
– К нам приехали корреспонденты! – выпалил он, остановившись посреди комнаты, и уставился на меня. «Почти по Гоголю» – подумал я. Теперь моя реплика: «Как корреспонденты!» – и падаю в обморок. Вместо этого я церемонно произнес:
– Выпить, не желаете ли?
Алеша перевел взгляд на журнальный столик и, оценив обстановку, бросил:
– Не до этого!
– Вы комсомолец, не правда ли? – он посмотрел с надеждой на меня.
– Надеюсь, меня за это не расстреляют? – я разыграл испуг.
– Так вы – комсомолец?
– В некоторой степени. Хотя по возрасту не соответствую.
– Причем здесь возраст? – групповод удивленно обвел присутствующих взглядом. – Главное, что вы были комсомольцем и в душе им остались! Никто не станет интересоваться вашим возрастом. Да и на вид вам больше двадцати трех не дашь.
– А я-то думаю, почему это от меня женщины отворачиваются? Малолеткой выгляжу, оказывается.
– Я бы тебе и двадцати не дал! – Главный оценивающе посмотрел на меня.
– А у нас в стране двадцать и не дают. Или пятнадцать или «вышка».
– Послушайте! – Алеша занервничал. – О чем вы говорите! Корреспонденты ждут! Они делают в местной молодежной газете репортаж о празднике Октября. А здесь русские туристы как раз! Им нужен портрет молодого комсомольца из СССР, так сказать, представителя Родины Октября! Никого, кроме вас, во всех трех группах, разместившихся в отеле, нет.
– А молодого коммуниста они не хотят? – я покосился на Серегу.
– Нет! Коммунистов у нас и так хватает.
– Может комсомолочку какую? Вон, хоть Мальвину.
– Какую Мальвину? – опешил Алёша.
– Ну, Олю… Или Катю, например.
– Катю? – руководитель скривился, как от зубной боли. – Нет! Им требуется мужчина.
Невезуха, подумал я. Так славно сидели, разговаривали, ожидали ужин с танцами. Нет – нате вам! Припёрлись какие-то корреспонденты. Подавай им интервью и мою морду для передовицы. А внизу еще подпишут: «Комсомолец-рисовод из СССР такой-то». И моим кривым носом залюбуется вся Болгария.
– Оденьтесь поприличнее и пойдемте, – начал распоряжаться Алеша. – Вас должны сфотографировать.
– У меня галстук не глажен. И комсомольского значка нет, отобрали.
– Ничего, у меня есть значок Ленина. Он издали похож на комсомольский. Сойдет!
– Может тогда на фоне Красного знамени? С которым вы на демонстрацию ходили.
Мое предложение поразило Алешу.
– Отлично! Отлично! – он начал потирать ладони. Серега веселился вовсю. Даже Нинуля заулыбалась, оценив перспективу намечающегося спектакля.
– Вы понимаете, как для нас это важно! – Руководитель стал нетерпеливо расхаживать по комнате. – Мало того, что вся группа вышла на демонстрацию, мы также сможет отчитаться о проделанной работе по комсомольской линии. Ваше фото и интервью поместят в болгарской газете. Там можно сказать о братских чувствах, о том, что строительство коммунизма нашими народами будет продолжаться и впредь, о комсомольской дружбе между болгарами и русскими, о наших партиях… И обязательно поблагодарить Тодора Живкова.
Эти непрекращающиеся наставления о дружбе, братских партиях и комсомольской работе, лицемерно прикрывающие желание поставить лишнюю галочку в отчете о пребывании в Болгарии, напомнили мне один случай студенческой поры.
Летом 1973 года, после первого курса Политеха, я работал на студенческой стройке в Белоглинском районе. Попасть в стройотряд в ту пору было делом непростым. Работа эта выгодная, денежная и новичков брали неохотно. Но мой двоюродный брат устроился мастером в отряд Армавирского машиностроительного техникума и по блату протащил меня рядовым бойцом. Работали от рассвета до заказа, без выходных. Строили жилые дома в небольшом поселке с хитрым названием Туркино. Комиссаром отряда армавирцы назначили преподавателя черчения по кличке «Юрпет», что в переводе с лексикона студенческой братии означало – Юрий Петрович. Возраст – лет тридцать пять, вполне зрелый для занимаемой революционной должности. Работа его состояла неизвестно в чем. Уходили бойцы на стройку рано, приходили поздно, и читка политинформации уставшим студентам оборачивалась сонным царством в Красном уголке местной вечерней школы, в которой базировался наш отряд.
Юрпет пытался следить за дисциплиной, но ребята так упахивались, что никто и не помышлял о гулянках и выпивке. Комиссара поставили наблюдать за порядком на кухне, но и там все кипело без его участия. Постепенно Юрпет затосковал от безделья и начал втихую попивать. А чтобы никто не унюхал, то употреблял «злодейку» утром, днем отсыпался по школьным каморкам, а вечером, добавив, ложился после всеобщего отбоя. От избытка свободного времени он себе и зазнобу присмотрел, симпатичную казачку, хата которой стояла на краю села рядом с гаражом сельхозтехники, прямо около наших строящихся объектов. Устроился хитро так. Придёт на объект, вроде проконтролировать порядок, а сам шуры-муры крутит. Казачка эта, Лиза, оказалась секретарем комсомольской организации совхоза, то есть комиссаршей. И все как бы по делу приходил к ней Юрпет, а кончилось безответной любовью. Втюрился наш политработник в Лизавету, как Пьеро в Мальвину, разве только песни не пел. Готов был ради большой любви отдаться ей по первому требованию.
Но оказалось Лиза – женщина замужняя. И хоть с мужем не очень жила и детей не завела, но поступиться своей женской и комсомольской честью на глазах всего совхоза желания не имела. Наш Ромео пуще прежнего запил от неразделенной любви. И как с утра вмажет, так по телефону звонит, в любви признается, замки обещает. Ну, замки не замки, а то, что обещал ей сарайчик новый соорудить на участке, повариха наша слышала. А слухами земля полниться. Но бойцов данный факт особо не волновал: мало ли у комиссаров заморочек от безделья случается. Но на совете отряда этот вопрос не затрагивали. Сегодня он – комиссар, а в сентябре – препод. И по черчению хоть «удава», но получить каждый хочет. Кому нужны конфликты в техникуме? И продолжалась эта канитель пол-лета.
Время катилось вперед, приближался сентябрь – конец работ. Объемы строительства выполнены и впечатляли. Пять новых двухквартирных домов стояли с иголочки на краю поселка, скотобойня, хозблок к свиноферме. И казалось бы, все хорошо. Но был в задании стройотряда пунктик, вписанный райкомовскими работниками, от выполнения которого ставилась оценка всему отряду и его руководителям в особенности. Это пункт о проделанной комсомольской работе среди местного населения. А поскольку времени на подобную галиматью у отряда не оставалось, то и в отчете зиял пробел. Вся надежда оставалась на комиссара. Чисто его вотчина. Но у русских как? За пьянкой и жену похоронить некогда! Правда, командира это не интересовало: обязан – сделай!
Теплым августовским вечером я заступил на ночное дежурство по объекту. Местных сторожей командир отряда выгнал, так как тащили они со стройки ночами, по чисто-советской привычке, все, что попадало под руку. Милиция в поселке отсутствовала, участковый располагался в соседнем селе, и застукать воришек – значило сторожить сторожей. Такой маразм!
В ту звездную ночь пришла моя очередь заступать в наряд. Я расположился на разметанном стогу неостывшей от летней жары соломы, откуда просматривалась большая часть стройплощадки. Освещением служили яркие звезды да отголосок прожектора на совхозном гараже. В девять тридцать дежурный по кухне и пара бойцов принесла ужин. Мы разожгли в безопасном месте костер. К августу уже все ребята втянулись в стройотрядовскую жизнь и не так уставали, как в первые недели. Поэтому посидеть и поговорить после отбоя у костра считалось маленьким праздником, узаконенным свободным часом ночного времени. В одиннадцать ночи в местном клубе закончились танцы, и подошли несколько поселковых ребят и девчонок. Конфликтов с местными у нас не было, неприязни тоже. Наоборот, они тянулись к нам. Им хотелось послушать новых людей, поболтать с городскими. Отдаленность Туркино от провинциальной цивилизации хоть и не столь велика, но тот, кто жил на селе знает, что выбраться в близлежащий город – это не за квасом за угол сходить. Так мы и сидели около тихо горящего костра, травили анекдоты, болтали о пустяках.
Дежурный по кухне подскочил:
– Комиссар!
Сопровождающие засуетились, стали собирать миски из-под еды.
Действительно, два силуэта появились из темноты. Один из них приблизился к костру.
– Ну что, бойцы, пора спать. – Это был мой брат Александр.
– Собирайтесь! Весь отряд уже на боковой. Да и местным хлопчикам пора невест по домам вести. – Он подошел ко мне и шепнул: – Отойдем, дело есть.
В темноте ночи маячила фигура комиссара, но мы двинулись в другую сторону.
– В общем, так… – Начал мой брат, пытаясь подыскать слова. – Тут такое дело… Юрию Петровичу надо отчитаться о проделанной комсомольской работе. А сам знаешь, кроме стройки ни о чем думать не приходилось.
Я усмехнулся и покосился на Юрпета. Тот отошел ближе к кустам сирени и почти растворился в черноте ночи.
– Рядом с гаражом, – продолжал Александр, – живет секретарь комсомола совхоза.
– Лиза?
– Да, Лиза. Вон ее дом. Пошли…
Он, не торопясь, направился к хате комиссарши, осторожно ступая меж бурьяна, поросшего за частоколом забора. Зайдя с тыльной стороны строения, мы проникли через незаметную калитку во двор, и, попетляв по утоптанной дорожке, подошли к деревянному сараю. Сняв со скобы незакрытый замок, Александр отворил дверь.
– Видишь, здесь три молочных фляги. – Он зажег спичку и осветил темноту помещения. – Надо заполнить их цементов и за ночь перетащить обратно.
Закрыв сарай, мы выбрались на сельскую пыльную дорогу. Александр раскурил сигаретку и посмотрел на меня.
– Брат, я тебя прошу, сделай!
– А тебе за это – что?
– Тут такое дело, понимаешь… В следующем году, может, снова в отряд попадем. Мы – краснодарцы, мы здесь пришлые. А так, если с отчетом у Юрия Петровича все в порядке будет, то он за нас словечко замолвит.
У меня стало зябко на душе. Мысли кружились в голове, но соединиться в одно целое не могли. Что-то беспокоило меня, но я по молодости лет не мог сообразить что. Александр стоял и молча курил.
– Хорошо…
– Спасибо, брат. – Мой двоюродный брат обнял меня за плечи. – Ты прости, что так… И не говори никому.
– Да ладно… – Он был мне, как родной, потому что родных-то у меня ни сестер, ни братьев.
Когда начальственные чины скрылись в темноте, я закурил и задумался. Комсомольская работа – это, конечно, неплохо. Но почему ночью? Такое нужное дело можно провернуть и днем без хлопот, и не напрягать меня таскать сорокалитровые бидоны с цементом через заднюю калитку. Да и цемента в каждую войдем килограмм по восемьдесят. Я вздрогнул. О, черт! Цемент только вечером завезли в открытый бункер, укрыли рубероидом, и он лежал ровным надуванным слоем. А двести килограмм взять – это не лопата. Ребята сразу заметят. И – что? Продал! Кому объясню потом, что не украл? Спасибо, если зубы целы останутся. А я же с ними два месяца жил, ел из одного котла, работал бок о бок. И я внезапно вспомнил о влюбленном Юрпете, об обещаниях построить Лизе сарайчик взамен деревянного. И этот ночной визит инкогнито. И нежелание попадаться на глаза бойцам у костра.
Ну, и влип же я! В самое дерьмо. И посоветоваться не с кем. Эх, брат, брат! Что ж ты меня подставляешь?
Но злость на Юрпета была сильней обиды на Александра. Сука! На чужом горбу в рай захотел въехать?! Я тебе сделаю поездочку, политработничек хренов! Я тебе помогу, сарайчик для крали построить!
Тяжело таскать набитые песком сорокалитровые фляги. На это у меня ушло часа полтора. Затем наскреб ведро цемента, присыпал сверху и накинул крышки. Дверь сарая запер незакрывающимся замком и завалился на солому. Спать не хотелось. Я смотрел на яркие летние звезды, на падающие песчинки-метеориты и думал, что где-то есть другие миры, но мне никогда не узнать какие они. О том, что скажу завтра, я не переживал. Решение принято, дело сделано. Угрызений совести не я испытывал. Пока они между собой разберутся, пока все обнаружится, отчет будет подписан.
Кто же знал, что в эту звездную ночь комиссарше тоже не спалось?
В семь утра передовое звено отряда прибыло на объект. Я сдал дежурство бригадиру и поплелся завтракать и отсыпаться. У мостика через пересохшую речушку меня поджидал Александр. Чуть поодаль в позе стороннего наблюдателя околачивался Юрпет, на удивление трезвый с утра.
– Сделал? – тихо спросил двоюродный.
– Все в порядке, – не глядя на него, ответил я.
– Спасибо, брат, выручил.
Да, уж, подумал я. Дурак, что сделал, но еще больше дурак, что согласился. Надо бы Петру, бригадиру, рассказать. Он парень авторитетный, после армии, заступится. А может и обойдется. Когда этой Лизе цемент понадобится? Может через месяц. А нас уже и след простыл.
В обед обстановка оставалась спокойной. Ребята поедали вкусный кубанский борщ и в меру балагурили за столом. Комиссар не показывался. Ко мне подошел командир.
– Отоспался? Поедешь на бойню. Здесь уже почти закончили, лишние люди не нужны. Я знаю, ты хотел пораньше из отряда уехать. Вот тебе аккорд на дембель! Будешь копать яму на бойне, два на два на два. Как выкопаешь – считай свободен!
Тревога случилась в три часа дня. На бойню влетел бортовой «ГАЗ». В кузове, держась руками за надстроенные борта, стоял Петр. Едва машина остановилась, он, не слезая на землю, заорал:
– Все, кто после армии, ко мне! Давай, живей!
Бойцы побросали работу и сгрудились перед машиной.
– Что случилось? Петя, куда едете? – посыпались вопросы.
– Потом, потом! – нетерпеливо отмахивался бригадир. – Андрей, собери мелкие опалубочные щиты, сколько найдешь! Закинь в машину. Давайте быстрее! Вопросы потом! Шланг возьмите!
Я почувствовал, что суета как-то связана с моим ночным заданием, но не понимал как. Зачем щиты, зачем шланг. И меня никто не трогает. Поразмыслив логически, я немного успокоился. Какой-то рабочий аврал. Мне-то что? У меня яма два на два на два, а земля сухая как бетон.
«ГАЗ» с полудюжиной бойцов умчался в село, поднимая клубы пыли. Ребята, немного посудачив, разошлись по рабочим местам. Я вогнал штыковую лопату поглубже в землю, опер на нее совковую, сел на железное ложе и закурил. Надо бы вечером с Петром переговорить. О чем думал ночью? Хрен там было время думать! Таскал фляги. Эти неподъемные фляги я перекатывал через дорогу до бурьяна, а там тащил волоком или кантовал, как получалось. Каждый раз, когда затаскивал флягу в сарай, я сплевывал, поднимал голову и смотрел в темные глазницы окон. Спишь, комиссарша? Будет тебе сарайчик, как же!
Но секретарь не спала. Муж два дня назад уехал в командировку на автозавод за новым автобусом, и ухаживания Юрпета стали более настойчивыми. Он уже не звонил по телефону. Приняв для храбрости стакан водочки и закусив казенными харчами, комиссар под разными предлогами околачивался в управлении совхоза. Собственно, предлог имелся один и тот же – комсомольская работа. Но разговоры с Лизой политработник вел о другом.
Лизавета всякими женскими уловками старалась отдалить интимное общение с Юрием Петровичем. Но мужское внимание льстило ей. И в глубине души она ждала своего армавирского рыцаря. Особое томление комиссарша испытывала ночами, сидя одна в опустевшем доме.
Обоюдное согласие между политработниками удалось достигнуть на второй день после отъезда мужа. В ту же ночь мне выпала честь осыпать комсомолку цементом в количестве имеющихся пустых фляг.
Комиссарша не спала. Стоя за занавеской, Лиза следила за моими манипуляциями. И как только рассвело, решила проверить свои догадки. Подлог оказался на лицо.
Юрпет, получив утром ложную информацию, двинулся в контору, но возлюбленной своей не обнаружил. Ждал до двенадцати. Тщетно! Тогда, залив двести грамм беленькой, после обеда, смелый и трепещущий, отправился навестить свою кралю до ейной хаты. Засветиться перед студентами он не боялся. На объекте оставалось человека три-четыре: прибивали обналичку и плинтуса. Напевая пропитым голосом: «вот эта улица, вот этот дом», Юрпед взошел на крыльцо и уверенно постучал в остеклённую дверь веранды.
– Лизанька, открывай!
Дверь распахнулась и на пороге появилась комиссарша. Ее темные глаза гневно блестели.
– Что тебе надо?
– Как что? Мы же договорились! – удивленно уставился на нее преподаватель черчения.
– Ты что, меня за дуру считаешь? – злобно зашипела хозяйка хаты. – Смотрите, какой нахал! Хамло городское! На халяву захотел?
Юрпет остолбенел. Ничего не соображая, он пялил глаза на пышную грудь комиссарши, подпрыгивающую в такт бранным репликам.
– Я ничего не понимаю, Лизочка! – заплетающимся языком молвил он. – Пусти меня! Мы же договорились!
– Не ищи глупее себя! – секретарь комсомола взялась за ручку двери. – Пойди, протрезвей. Может, поймешь, что к чему.
Понимать Юрпету ничего не хотелось. Его уже и так разморило на жарком солнце, а хотелось в прохладу дома к ногам любимой. Припасть и целовать. Видя, что дверь перед ним сейчас закроется, и его мечты развеются в прах, он схватился за ручку с другой стороны.
Но не зря весь мир восторгается русскими женщинами. Не зря они занимают высшие места на пьедесталах во многих видах спорта, в то время как мужчины не попадают даже в призеры. Силенок у них предостаточно!
Комиссарша так рванула дверь на себя, что в кулаке Юрпета осталась одна дверная ручка! Очнувшись от такой неожиданности, отрядовский политработник начал молотить этим скобяным изделием по дверному полотну и визгливо орать:
– Открой! Это какое-то недоразумение! Я не понимаю, в чем дело! Лиза, открой!
Очередной удар пришелся прямо в оконную шипку. Стекло со звоном полетело на порожек. Из порезанных пальцев потекла кровь, капая на осколки. Юрпет сменил руку и стал ладонью бить по уцелевшему стеклу.
– Лиза! Я для тебя все сделаю! – причитал он. – Открой!
– Отстань от меня, недоносок! Я в милицию пожалуюсь! – вспомнила о реальной власти комсомольский вожак. Но нашего комиссара подобная угроза не остановила. Просунув руку сквозь разбитое окошко двери, он умудрился схватить Лизу за платье. Та начала визжать.
В это время, припозднившись с обеда, в сторону гаража, где стоял на ремонте его стальной конь, двигался тракторист Егор. Он попил бочкового пивка у бани и теперь спешил укрыться в тени бокса, дабы не пропал освежающий кайф жигулевского. Но внезапно внимание сельского пролетария привлекли крики. Глянув налево, Егор обомлел. Какой-то мужик ломился в хату его дружбана-тезки, шофера местного совхоза. И, что самое возмутительное, пытался овладеть супругой командированного. Такого нахальства Егор потерпеть не мог. Забыв о терморегуляции своего организма, он поднялся на Лизаветино крыльцо и молча ударил свинцовым кулаком Юрпета в левый глаз.
Политработник, крепко державший свою жертву за подол, крутанулся вокруг оси и въехал головой во вторую шипку дверного стекла.
– Ах, ты, стекла бить! – озверел тракторист и с левой залепил Юрпету в правый глаз. Комиссар скатился с крыльца и, стоя на карачках, старался привести в норму свой вестибулярный аппарат.
– В чем дело, Лиза? – тракторист потирал покрасневшие костяшки кулаков, готовя их к дальнейшей работе.
– Не знаю, Егор! Ворвался! Пьяный! Начал в дверь бить!
– Я ему сейчас побью! – Набычившись, труженик села развернулся в сторону работника карандаша и линейки. – Ах, ты – гавно собачье! Думаешь: как у бабы мужик в отъезде, так за нее и заступиться некому?
Юрпет осознавал, что из него сейчас начнут делать мочало. Напрягая последние силы, пригнувшись, как подружейным огнем противника, он побежал к амбару в конце двора. С быстротой макаки комиссар взобрался по приставной лестнице на горище и затаился в дальнем углу.
– Не уйдешь! – зарычал тракторист и полез вслед за политработником. Растревоженные воплями, из близлежащих домов появилась пара старушек. Из гаража, хромая, подошел механик. И наши бойцы, привлеченные непонятным гамом, подтянулись к лизаветиному дому. Они как раз застали момент бегства своего преподавателя на горище. Егор, ругаясь, лез по лестнице, обещая Юрпету порезать его детородный орган на пятаки, превратить морду в заднее место и еще кучу вещей, до которых не додумалась даже Святая Инквизиция. Но как только голова тракториста достигла входного лаза на горище, огромный кусок сухой глины пропахал ему пробор на голове.
– Ах ты, сука! – возмутился Егор, присев на лестнице и проведя рукой по черепу. – Я тебе сейчас грабли твои переломаю!
Он сделал еще одну попытку проникнуть на чердак, но очередной кусок глины чуть не задел его ухо. Тракторист слез на землю. В камнеметании он был не силен. В морду дать – это, пожалуйста! Ребра поломать? За милую душу! Но лезть со своей квадратной физиономией на чердачную амбразуру удовольствия не вызывало. Небось, не война!
– Слышь, Федорыч? – обратился он к механику. – Я его тут посторожу, а ты смотайся в сельсовет, милицию вызови.
– Ага! Понял! – Федорыч вприпрыжку побежал за велосипедом в гараж.
– А вы, пацаны, свидетелями будете. – Егор закурил «Памир».
– Мы не можем, – ответил один из бойцов. – Это наш преподаватель.
– Так воно как! – протянул тракторист. – Сука – ваш преподаватель! Чуть голову мне не пробил. Лиза, зеленка есть?
Механик Федорыч, бросив на траву двухколесное средство передвижения под маркой «ЗИФ», влетел в сельсовет, спотыкаясь о последнюю просевшую ступеньку. Телефон для связи с районной администрацией находился только в кабинете председателя, поэтому гонец, хромая, что есть мочи, ринулся в приемную.
В это время в кабинете председателя глава совхоза совместно с нашим командиром отряда решали насущный вопрос: как поделить бабки. Ворвавшись в комнату Федорыч, не переводя дух, выпалил:
– Там, у Лизки, нашего Егора ихний комиссар бъет! – и указал пальцем на студенческого лидера.
– Какого Егора? – спустя несколько секунд замешательства, спросил председатель.
– Нашего… – тяжело дыша, ответил Федорыч. – Голову каменюкой насквозь пробил, ирод проклятый!
Председатель медленно поднялся и уперся кулаками в стол:
– Как?!
Командир отряда среагировал оперативнее предсовхоза. Ему ни к чему было выяснять: как, когда, почему? Сам факт драки на объекте с участием комиссара отряда делал ситуацию чрезвычайной. Выбежав из сельсовета, он вскочил в кабину ожидавшего «ГАЗа» и рявкнул водителю:
– Быстро, на стройку!
Через минуту поменял решение.
– Нет! Заедем в школу. Петра заберем. А потом на объект. Давай, жми!
Петр, бригадир каменщиков, уже два дня находился на больничном. Он пропорол себе ступню ржавым гвоздем, когда грузил поддоны из-под кирпича. И теперь с перебинтованной ногой трудился на кухне: таскал воду, пилил дрова и выполнял другую посильную работу.
Петр поступил в техникум после армии, где служил в войсках ВДВ. Поэтому отличался высоким ростом, недюжей силой и считался правой рукой командира. Захватив его, грузовик помчался к совхозному гаражу.
В начале четвертого после полудня из станицы Успенской в направлении Туркино на мотоцикле с коляской двигался наряд милиции в составе двух служителей порядка, старший из которых прибывал в чине сержанта. Получив сообщение о драке с поножовщиной и применением прутьев из арматуры, милиционеры не торопясь, приступили к выполнению своих обязанностей. Ехать по жаре в Туркино на поножовщину не хотелось. Ничего хорошего этот вояж не сулил. Все, небось, пьяные. Никто ничего не видел. Ножей нет, арматура в ерике откисает. Кто прав, кто виноват, не ведает сам Господь. Поэтому, не превышая скорости 20 км/час, наряд катил по раздолбанной гравийке в сторону проклятого поселка в надежде, что к их приезду зачинщики разбегутся, легкораненые попадут в медпункт, а трупы, если они имеются, поместят в морозильную камеру молочной фермы. Не надо будет никого разнимать, никого ловить, и дело кончится составлением протокола. А дальше пусть голову ломает участковый и следственная бригада.
Подъехав к дому комсомольской секретарши, командир отряда опросил бойцов и вкратце составил картину происшедшего. Больше всего ему не понравился Егор, который сидел на ступеньках крыльца и, прижимая к голове окровавленное полотенце, твердил: «Убью гада! Сука такая!» Надо было срочно выловить и изолировать комиссара до приезда местных властей.
Осторожно ступая по перекладинам лестницы, командир поднялся на горище. Высунув голову в проем, он крикнул:
– Юрий Петрович, это я! Выходите, поговорить надо!
В ответ увесистый кусок глины врезался в деревянную стойку лаза и засыпал пылью глаза нашего лидера. Чертыхаясь, командир спустился с лестницы и пошел умываться под кран. Ополоснув несколько раз лицо, обратился к бригадиру:
– Петр, гони на бойню! Возьми ребят! Салаг не бери, только своих, армейских.
На пороге появилась наполовину обесчещенная хозяйка.
– Я этого так не оставлю! Я на вас в суд подам! – хорошо поставленным голосом оратора начала угрожать комсомолка.
– Успокойтесь, Лиза. Мы все уладим.
– Уладите?! – разъяренно закричала комиссарша, размахивая руками перепачканными зеленкой. – Ничего мне от вас не надо! Уберите немедленно этого недоноска из моего амбара!
Студенческий лидер принялся уговаривать непреклонную Лизваету.
Через полчаса группа захвата, вооруженная опалубочными щитами, стояла перед командиром отряда, получая задание.
– Взять живьем! – наш вожак поперхнулся. – В смысле: не бить. Выволочь эту сволочь с чердака! Прикрываться щитами!
Трое бойцов полезли на горище. Увидев надвигающихся на него студентов, комиссар открыл беспорядочный огонь. У него прорезался голос, и он, надрывая связки, орал:
– Не подходи! Убью! Гады! Сволочи! Убью!
Из чердачного лаза высунулось запыленное лицо бойца.
– Что делать? Он забился в угол, набрал камней, к себе не подпускает. А близко подойти не можем – узко. Мочить его?
– Нет! – Командир нервно курил, выслушивая доклад. – Спускайтесь. Надо что-то другое придумать.
– Может водой? – предложил Петр. – Я вон и шланг захватил.
– Давай! Выкурим его!
Шланг подсоединили к уличному крану. Напор был отменный. Двое бойцов, прикрываясь щитами, полезли на чердак, таща за собой резиновый рукав. Атака началась.
– Гады! Гады! – орал Юрпет, мотаясь по горищу в поисках укрытия от холодных струй. – Фашисты! Сволочи! Вы и Карбышева1 так убили! Гады!
– Кто такой Карбышев? – поинтересовался командир у Петра. Тот пожал плечами.
Наступление продолжалось. Атакующие подбирались все ближе к своей жертве, нещадно поливая её артезианской водой. Наконец, Юрпет не выдержал издевательства. С душераздирающим криком «А-а-а!» комиссар с разгона проломил противоположный фронтон чердака и вывалился на землю.
– Он за домом! Сзади! – закричали бойцы с горища. – Лови его!
Группа захвата кинулась за амбар. На земле, поросшей пожелтевшим бурьяном, валялись обломки досок. Комиссара не было.
– Ушел, сволочь! – констатировал Петр и посмотрел на заросли кукурузного поля, простирающегося сразу за сараем.
– Распределиться цепью! Интервал двадцать метров! Прочесать поле! Не бить! Гоните его к дороге! – распорядился командир. – Петр, поехали, перехватим его на грунтовке.
– Это что ж такое? – из-за угла строения появилась обезумевшая Лизавета. – Что ж вы, ироды, с моим амбаром понаделали?! Что я мужу скажу?!
Руководство отряда взглянуло вверх. Во фронтоне зияла огромная дыра с торчащими в разные стороны разломанными досками. Да и сам он отошел от стены, грозясь обрушиться в любую минуту. Кое-где ручейками сбегала на выбеленную стену мутная желтоватая жижа.
– Вот же б…! – грязно выругался командир. – Ладно, потом разберемся. Пошли.
– Я-то и просила только три мешка цемента… – тихо проговорила комиссарша, прислушиваясь, как внутри амбара тяжело падают с потолка комья размякшей глины.
Через некоторое время прибыла милиция в сопровождении председателя совхоза. Узнав обстановку, стражи порядка повеселели. Облава на комиссара ничего не дала. Он как сквозь землю провалился.
Но его отсутствие никак не избавляло нашего командира от ответственности. Собравшись у Лизаветы во дворе, должностные товарищи искали компромисс.
– Я не могу не составить протокол! – объяснял сержант ситуацию. – Был вызов. Налицо пробитая голова у Егора, разбитые стекла на двери, сломанный фронтон, куча свидетелей. Наверное, уже весь поселок знает! Что вы мне предлагаете?
– Земляк! – убеждал милиционера командир. – Ты же в армии служил. Знаешь, всякое случается. Ну, задели тракториста нечаянно. Я с ним договорюсь.
– Ага, договоришься! – промычал пострадавший Егор. – Ты лучше скажи сержанту, кого вы убили.
Сержант подпрыгнул от неожиданности и уставился прищуренными глазами на тракториста.
– Кто убил?
– Да они. – Егор кивнул в сторону командира.
– Так все-таки здесь произошло убийство… – медленно проговорил милиционер. Председатель совхоза схватился за сердце. Стройотрядовский лидер оторопело обвел взглядом присутствующих.
– Мы никого не убивали…
– Да! Как же! А чего эта сука тогда с горища кричала, что вы какого-то Карбышева замочили?
– Какого Карбышева? – подозрительно спросил сержант, глядя на студенческого полководца. – Кто это такой?
– Не знаю я ни какого Карбышева! – уперся командир. – Могу показать список отряда. Такой фамилии у нас не числится.
Милиционер посмотрел на предсовхоза. Тот покачал головой:
– У меня в поселке таких тоже нет.
– Ладно, это мы уточним по спискам неопознанных трупов. Но факт попытки проникнуть в дом секретаря комсомола вы же отрицать не станете?
– Слушай, земляк! – командир взял сержанта под руку и отвел к краю хаты. – Мы все сами уладим. С предом я уже договорился. Сколько ты хочешь, чтобы замять дело? Ну, мы же не бандиты какие!
Сержант почесал потный затылок:
– Ладно, подумаем. Но с Карбышевым другой вопрос!
– Да черт с ним, с Карбышевым! Не знаю я, кто он такой. Не убивали мы никого. Проверишь у себя в отделении. Поехали отсюда. Покалякаем. А то сейчас люди с работы пойдут. Зачем лишние глаза?
Спустя несколько минут, испив холодного кваску у обессиленной хозяйки двора, вся компания отбыла в сельсовет.
Ночью боец охраны услышал посторонние звуки в складском сарае на территории объекта и вызвал подкрепление. Шестеро человек, во главе с Петром, окружили склад в надежде поймать местного воришку. Ворвавшись по команде в сарай, они увидели в лучах фонарей забившегося в угол Юрпета, грязного с ног до головы, дрожащего от холода и страха. Она не сопротивлялся.
На следующий день после обеда меня отчислили из отряда, выдав символическую зарплату. Остальные деньги, как пояснил командир, ушли на взятку милиции, ремонт фронтона и дверей Лизаветы, и десять бутылок водки для стерилизации раны на голове тракториста.
– Ты еще легко отделался, парень, – напутствовал меня Петр. – Мои ребята могли тебе и морду набить. Такое учудил! – Он рассмеялся. – В техникуме расскажу – никто не поверит!
Стройотрядовская одиссея Юрпета также закончилась в этот день. Правда, предварительно комиссара возили к следователю в Успенскую и дознавались: кто такой Карбышев, и кто его «замочил»?
Такие вот дела случаются по комсомольской линии.
Обо всем этом я вспомнил, переодеваясь в ванной комнате в цивильную одежду. Алеша нетерпеливо прохаживался по номеру, боясь упустить меня, как это случилось на утренней демонстрации. Нинуля смоталась и принесла значок с Лениным, а Серега угрюмо потягивал бренди.
В комнате у руководителя, на диване сидели трое болгарских ребят. Один из них разговаривал с русской туристкой, пожилой женщиной. Той самой, которая советовала передать праздничный транспарант в крепкие мужские руки. В своём рисосеющем совхозе она возглавляла местный профком. В углу на кресле притаился «серый кардинал». Криво улыбаясь, он пытался придать своему лицу доброжелательное выражение.
– Ну, наконец-то! – воскликнула решительная женщина, увидев нашу маленькую делегацию.
– Римма Давыдовна, – обратился к ней Алеша. – Где знамя?
– Я его свернула и спрятала в чемодан.
– Несите немедленно сюда! – Групповод повернулся к гостям и тут же расплылся в улыбке. – А вот и наш комсомолец! Можете брать интервью, а потом сфотографировать.
Я застенчиво улыбнулся, мол, что поделаешь: надо – значит надо. Ребята из молодежной газеты оказались симпатичными обаятельными людьми. По-русски говорил только один из троицы, Петро. Но он, как оказалось, не принадлежал к четвертой власти. Просто друзья прихватили его в качестве переводчика. Тружеником печатной машинки оказался веселый брюнет, лед двадцати пяти, по имени Владко. Третьим в их компании присутствовал фотограф с допотопным зеркальным аппаратом времен немецкой оккупации.
Меня усадили на стул напротив дивана, заполненного гостями. Алеша пододвинул сбоку кресло и разместился. Не хватало только настольной лампы в лицо – полное ощущение допроса.
– Вы комсомолец? – улыбаясь, спросил через переводчика Владко. Я посмотрел на Алешу. Он нервно заерзал в ожидании моего ответа.
– Да, я старый комсомолец.
Руководитель облегченно выдохнул и повеселел.
– Какая ваша специальность? – сформулировал вопрос Петро.
– Я проектирую рисовые чеки.
– Чем увлекаетесь?
– Собиранием рисовых колосков.
Болгары переглянулись. На их лицах появились недоверчивые улыбки. Алеша удовлетворенно кивнул.
– Ваша любимая еда?
– Рисовая каша.
– Ваш любимый напиток?
– Рисовая водка.
– А ваши любимые конфеты – ириски? – прищурясь спросил корреспондент.
– Как вы догадались? – я округлил глаза. – А любимая машина – рисовый комбайн.
Петро перевел мой ответ. Гости начали смеяться и хитро поглядывать на меня. Алеша тоже натянуто засмеялся за компанию. Даже человек в сером вымучил свою кривую улыбку.
В номер с красным полотнищем в руках влетела запыхавшаяся Римма Давыдовна. Руководитель недовольно покосился.
– Надо бы прогладить. Или сойдет? – Он перевел взгляд на кэгэбиста. Тот пожал плечами. Представители прессы о чем-то тихо переговаривались между собой.
– Будем фотографироваться! – Распорядился Алеша и растянул знамя, чтобы не очень бросались в глаза складки полотнища. Фотограф указал на знамя и что-то сказал Петро.
– Знамя не надо, – обратился переводчик к руководителю. – Оно темное. На его фоне не будет видно лица. К тому же пленка у нас черно-белая и не имеет смысла.
– Как не имеет смысла? – расстроился наш предводитель. – Это же знамя Октября!
– Ничего не выйдет, – пожал плечами Петро.
– Хорошо, – с неудовольствием согласился Алеша. – Вот, возьмите.
Конец ознакомительного фрагмента.