Глава шестая. ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ НАСЛАЖДЕНИЙ
Митингующийся народ молча лузгал семечки, с ленивым любопытством вслушиваясь, о чём вещал с балкона лысый сердитый оратор, не умеющий, при случае, даже правильно выговорить фразу «фаршированная рыба, товарищи!». В толпе митингующегося народа торжественным полушопотом эту фразу передавали друг другу уже в нескольких местах
– Това-ищи! – говорил сердитый докладчик, – Тъебуйте отставки буйжуазного Въеменного Пьявительства!… Миы – хижинам, война – двойцам!.. Вся власть Советам Ябочих и Солдатских Депутатов!.. Фабъики – ябочим, земля – къестьянам, миы – наёдам! Каждому голодному – хлеба, каждому бездомному – двойец, каждому ябочему – станок, каждому къестьянину – лошадь, каждой лошади – сено, каждому сену – собаку, каждой собаке – кость, каждой блохе – тоже собаку!.. Да здъявствует социалистическая еволюция! У-я!
«Может, и не фелшер даже. Может, даже натуральный цельный дохтур!» – помечталось Ивану, глядящему снизу на суетливого и малопрезентабельного лысого фелшеришку.
– Ничё не понимаю, – встрепенувшись, сердито поморщился Иван, пытаясь понять, о чём идёт речь, – Мобуть, поближе подойтить?…
Пока Иван, колотя винтовкой по спинам митингующихся и по-деревенски слегка вычурно при этом раскланиваясь и извиняясь, пробирался к входной дворцовой двери, митингующийся народ что-то трижды хором проорал, прогалдел и, гудя бодрыми, громкими, решительными, но уже приватными голосами, незаметно и решительно куда-то рассосался.
Заветная входная, красивая как конфетка, дверь перед самым носом Ивана вдруг резко распахнулась, и от удара по лбу Иван присел на брусчатку. Из распахнутой двери показался товарищ Эйно Рахья с двумя револьверами наизготовку. Не обратив излишнего внимания на ушибленного дверью Ивана, он осмотрелся, обернулся и поманил кого-то рукой. Вслед за Рахья из особняка быстрым шагом вышли товарищи Ленин, Зиновьев с раскрытым блокнотом, в котором он что-то строчил карандашом, и семенящая за ними следом Мария Ильинична Ульянова с бутербродами на подносе. Кавалькада миновала ошарашенного Ивана и направилась в сторону переулка.
Ивану оставалось только подняться с брусчатки и шагнуть в открытую дверь…
Старший матрос Поршман в этот момент нёс своё революционное дежурство за письменным столом в бывшем гардеробном зале с зеркалами, прикидывая в уме варианты, как провести эту дежурную ночь с наибольшей для себя пользой и удовольствием.
Дверь открылась, и в помещение буквально втолкнулся (или воткнулся) вооружённый трёхлинейкой и оловянным чайником, обескураженный Иван с красным лицом и вытаращенными глазами…
Ощущая себя при важном официальном исполнении, дежурный матрос состроил зверское лицо, глянув на вошедшего пристально и сурово, затем широко улыбнулся и, будто огрев плёткой коренного рысака, с места понёс в галоп…
– Ба-а, какие люди! – Ну, входи, входи, срань окопная, не бзди. Ну, здорово, что ль! Как там тебя?
– Нижний чин, Престолопоклонный Иван! – вставил Иван.
– Здравствуй, Иван!
– Здорово, товарищ!
– Флот пехоте не товарищ!.. Мы – братва! Дай-ка пять! Старший матрос Поршман-Боеголовкин, Феликс Давыдович! Для близких друзей и блядей – просто Феликс.
– Здравия желаем, товарищ Пеникс!..
– Здорово, Ванюша!.. Давай-ка почеломкаемся. Царский режим мандой накрылся, теперь все люди – братья!
– Ито, правда, браток! – согласился Иван, поспешно утерев себе лицо рукавом, – Давай, что ли, похристосуемся… М-м-м-м… Чмо! Чмо! Чмо!
Матрос, как вампир, впился в Ивановы губы, которые тут же онемели и утратили всякую чувствительность.
«Ха! З-з-з-з… Ч-вок! Ч-вак! Чу-фыкс!» – клокотало и булькало во рту у Ивана, где безраздельно хозяйничал огромный раскалённый язык, казалось, не только самого дежурного матроса Поршмана, но и всего революционного балтийского морфлота.
– Воистину того, товарищ Пеникс! – чуть не подавился воздухом полузадушенный Иван, когда матрос Поршман, с усилием неимоверным, оторвался наконец от своей жертвы.
– Х-х-х! Ф-ф-ф-ф-ф, – отдувался Поршман.
– Товарищ Пеникс… Браток, а ты, часом, куревом не богат? – робко поинтересовался Иван.
– Ф-с-з-з! Табаку, Вань, не держим…
– Ан, врёшь, браток… А гумажка на что?
– Дура… Это ж для марафету.
– Чаво?
– Ну, это… для кокаину, – качнувшись, Поршман направился к своему дежурному посту за столом.
– Ча-во? – оживился Иван, услышав интересное незнакомое слово.
– Да, для дури, деревня.
– Для ду-у-ури?.. – по-детски изумился Иван.
– А ты сам спробуй. Накося… Да, ты винтарь отставь, чайником не греми! Вот. Зырь на меня, – Поршман носом потянул из рассыпанной щепотки бумажной трубочкой белый порошок, крякнул и передал трубочку Ивану, – Потяни. Ну! Н-ну…
– Х-р… Б-хай! Б-хай! Бхек-к! Р-р-р-р… – болезненно отреагировал Иван, выпрямляясь над столом с испачканным белым кончиком носа.
– Ну? Н-ну?, – настаивал Поршман.
– Х-хи! Х-х-хо! Бхек-бхек… Б-хе-хе-хек! Х-р-р…
– Н-ну-у?
– Х-р-р-р-р… Пропст!
– Как-как?
– Госпр! Х-р-р-р-р…
– А ты, Вань, как думал!
Слёзы брызнули из голубых Ивановых глаз.
– Про-поди-гос-сти! Х-р-р-р… Про-гос-сти-поди! Х-р-р-р! Х-р-р-р…
– Сивушки для полировочки, Вань? Чистый янтарь!
– Х-ха! Г-га… И-и-грэк-ха! Грэ-к-ха! Прос-ти, Гос-поди… Ик! Ик! От… И-и-и-и… Б-б-хай! Б-б-б-хай! Б-б-б-б-ха-ха– хай… Господи, прости… От-т, пробуровило, мать твою!
Поршман удовлетворённо откинулся на стуле.
– Вань, станцуем?
– Ажно, взопрел! Ф-ф-ф-ф, – обратил Иван свой светлый взор к потолку, ладонями размазывая слёзы на мокром круглом лице.
– Шинелку-то скидавай! Щас я тебя фрейлиной разодену – лебедя будешь представлять, – не унимался Поршман, – Вань, всё скидавай!
– Батюшки… Хто ето? В углу стоить, зубьми лязгаеть? – встрепенулся Иван.
– Штаны, штаны сымай!
– В углу! Хто ето? Сам без порток, рожа красная… Зубьями скрыпить! – уточнил Иван, указывая пальцем в сторону стенного зеркала в углу зала.
– Вань, патефон это… Щас музыку заведём! – попытался утихомирить Ивана Поршман, поднимаясь со стула.
– От, глазьями лупает, чёрт…
В следующее мгновение матрос Поршман взвился над Иваном, как коршун; и служивые мигом сплелись в единый живой клубок!
– А-а-а!
– Ваня!
– Не за-ма-а-а-ай! А-а-а! Отын-ди!
– Ваня… Ваня, не бось!
– Подсуропь! А-а-а! Подсур-ропь, говор-рю!
– Ва-ню-ша, не фор-ды-бачь!
– От-тынди, аспид-д! А-а-а… Да, п-подсур-ропь же-ж, м-мать т-твою… А-а-а!
– Ва-ню-шеч-ка!
– Не замай! А-а-а…
– Пирожок ты мой сла-день-кий…
– Ой! Нут-тря трещ-щать! От-тлип-пни, с-свол-лочь… В-в-а-а-а-а-а-а!
– Ват-ру-шеч-ка-а-а-а…
– В-а-а-а! Аспид! Я ж тока – махорочки одолжить… В-в-а-а-а-а-а-а!
Поршман соскочил с Ивана и в сладком бессилии повалился навзничь на кушетку, – Уф-ф-ф-ф! Ванюша, не горюй: табачок с меня… «Иру» курить будешь!
– Ва-а-а-а-а-а! – совсем сокрушённо по-бабьи заголосил стоящий на четвереньках посреди зала Иван.
– Вань, ты на флот не серчай, – умиротворённо проворковал Поршман, – моряки – народ душевный! У меня, после перепихляндии, на главном месте – поэзия… Вот, Вань, послухай!
Твоя гроза меня у-м-чала
И опр-рокинула меня.
И надо мною тихо встала
Синь умир-рающего дня.
Я на земле грозою смятый
И опр-рокинутый лежу.
И слышу дальние раскаты,
И вижу р-радуги межу.
Взойду по ней, по семицветной
И незапятнанной стезе —
С улыбкой тихой и приветной
Смотреть в глаза твоей манде…
Вань, правда, красиво? – с восторженной улыбкой обратился матрос Поршман к своему новому сухопутному другу.
Иван сидел на полу, изумлённо обводя взглядом стены и потолок…
– Ой, хто ето? Гля-гля: в воздусях воспаряеть, – ткнул Иван во что-то пальцем у себя под самым носом, – Ой, товариш-ши, чудо-то како! Ой… Ноженьки от землицы отрываются…
Иван испугался и резко вскочил; и его – со спущенными по самые обмотки штанами – круто повело в сторону. Пытаясь удержаться, Иван схватился за дверцу шкафа; дверца открылась, балетные пачки вывалились на пол… Иван с удивлением уставился на странные воздушные одеяния, развешанные в раскрытом шкафу.
За спиной Ивана возник Поршман. Он протянув руку, взял одно из платьев Кшесинской и с размаху надел его прямо на Ивана. Иван с трудом успел освободить себе руки.
С потолка грянуло адажио из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Поршман, приосанившись, тут же повёл мужскую партию, Иван (а что делать? ) – женскую…Со спущенными штанами и на пуантах армейских ботинок с обмотками, между прочим…
Танцевали сперва в комнатах, затем незаметно переместились на лестницы дворца Кшесинской. Выглянули и на «ленинский балкончик», с которого Поршман, сильно раскрутившись, вдруг швырнул Ивана вон…
И Иван, вращаясь в виртуозном фуэте, полетел на фоне звездного неба, мимо шпиля Адмиралтейства – за пределы Петрограда…
Медный Всадник рукой приветливо помахал ему вслед.
Конь под Медным Всадником рвется ввысь, сучит и перебирает передними копытами, напряженно приседает, пытаясь оторвать задние ноги от каменного подножия. Змей под его копытами, шипя и извиваясь, тоже рвется на волю… Ночная чухонская земля начинает проплывать у Ивана далеко под ногами.
Леса, луга, ручьи, реки, болота, валуны, скалы… Ровная гладь озера, освещенная полной луной.