ГЛАВА ХIV
Буду откровенен. Почти все мы, смертные, за малым исключением, – люди суетные, злопамятные и мстительные. Едва ли найдется такой человек, который не мечтал бы присутствовать при позоре или унижении своего врага, и в то же время – хвала милосердному богу – немногие из нас могут похвастаться тем, что воочию увидели осуществление своей мечты. Выше, помнится, я уже упоминал, что не питаю симпатии к исправнику, и, по логике вещей, меня должно было обрадовать то поношение, которому он подвергся после своего злосчастного признания. О нет, баронесса Корф не произнесла вслух ни единого бранного слова – она была слишком хорошо воспитана, а потому не стала распекать провинившегося Григория Никаноровича. По крайней мере, столь рьяно, чтобы с потолка посыпались куски штукатурки и в рамах задрожали стекла. Однако каждое слово, ею произнесенное, было так напитано ядом, она так жалила, язвила и колола бедного Ряжского, что он краснел, бледнел, синел, лиловел, рассыпался в извинениях, клялся немедленно исправиться. Зрелище было настолько жалким, настолько унизительным, слова моего начальника казались таким детским лепетом, что я, случайно оказавшийся свидетелем сей словесной экзекуции, не знал, куда деться от стыда. Может быть, Ряжский и нечист на руку, может быть, слишком неумен при всех своих претензиях на ум, но он явно не заслуживал того, чтобы с ним обошлись подобным образом. Его вина заключалась разве что в излишнем легкомыслии, а между тем его прямо-таки приставили к позорному столбу. Послушать приезжую баронессу, так казалось, что в своей жизни (судя по всему, богатой событиями) она положительно не встречала никого хуже Григория Никаноровича.
– Поразительно, просто поразительно! В то время как все лучшие силы империи брошены на поиски чертежей, от которых, может быть, зависит даже спокойствие царствующего Дома, – при этих словах баронессы Ряжский позеленел и, вытянувшись в струнку, метнул умоляющий взгляд на портрет, словно призывая его в свидетели своей лояльности, – когда все мы сбились с ног, пытаясь отыскать хоть какой-то след, господа в благословенном городе N занимаются тем, что решают невероятно сложную головоломку. Скажите, пожалуйста! Убита собака, что, оказывается, важнее спокойствия империи! – На Ряжского было страшно глядеть. – Ах, господа, господа, – промолвила баронесса с укоризной, – как же вы меня разочаровали!
Исправник произнес множество бессвязных слов о том, что он всегда... готов искупить кровью... и жизнь свою принести на алтарь отечества... Но баронесса Корф только покачала головой.
– Довольно вздора, – сухо сказала она, и ее ржавые глаза угрожающе сузились. – Итак! Мне нужно тело. Я разумею, тело человека, который вам известен как Петровский. В вашу задачу, коль скоро именно вы упустили его, входит отыскать труп как можно скорее. Мобилизуйте все силы, зовите на подмогу кого хотите, но чтобы самое большее к завтрашнему дню Петровский – был – найден! – В такт своим словам она отстукивала по столу тонкой рукой. – Кто бы ни прятал тело, далеко его все равно увезти не могли. Обыщите лес, дома, обшарьте все вокруг, объявите награду тому, кто укажет хоть какую-то зацепку. – Исправник стоял перед нею, вытянув руки по швам, и глядел на баронессу с суеверным ужасом. – Действуйте! И помните, что на карту поставлено слишком многое. Если вы поможете мне отыскать пропавшие чертежи, ваше имя, возможно, будет упомянуто в докладе на высочайшее имя, а если не справитесь, тогда... Тогда оно все равно будет упомянуто, но в совершенно ином контексте. Сейчас реже ссылают в Сибирь, но все-таки ссылают, господин Ряжский. О чем и рекомендую вам не забывать.
То ли упоминание о Сибири так подействовало на бедного Григория Никаноровича, то ли он уже не чаял убраться живым из своего кабинета, но исправник поспешно бросился к двери, впопыхах стукнулся о створку, крикнул на прощание, что сделает все как надо, и выскочил за дверь как ошпаренный. Баронесса Корф только покачала головой.
– А вы? – холодно спросила она. – Чего вы ждете?
Чем дальше, тем больше мне не нравилась эта особа, и я решил во что бы то ни стало поставить ее на место.
– Сударыня, – не менее холодно ответил я, – попросил бы вас не забывать, что я нахожусь на государственной службе и вовсе не заслужил того, чтобы со мной обращались, как с лакеем.
– К вашему сведению, сударь, я тоже нахожусь на государственной службе, – парировала неприятная особа. – И моя служба будет поважнее вашей!
У меня на языке вертелся резкий ответ – мол, петербургские дамы, прежде считавшиеся самыми воспитанными, должно быть, изрядно деградировали, – но тут дверь отворилась, и на пороге показалась улыбающаяся во весь рот мадемуазель Плесси. Сегодня на ней было новое платье, сиреневого оттенка, а в руке мадемуазель держала веер и кокетливо обмахивалась им.
– О, я так и зналь, что найти вас здесь! – объявила она. Тут взгляд Изабель упал на столичную визитершу, и француженка слегка нахмурилась: – Я вам помешать? Это ваш невеста?
Чем дальше, тем больше у меня становилось невест. Но, по правде говоря, я бы сто раз предпочел Изабель с ее смешными ужимками столичной гостье с ее стальными интонациями и неприятными глазами. Тем не менее я представил дам друг другу. От меня не укрылось, что бывшая гувернантка так и впилась в Амалию Корф неприязненным взором. Даже веер чаще обычного заколебался в ее руке. Свободной рукой она вцепилась в мой локоть, и, в то время как Изабель произносила требуемые приличиями банальные любезности, рука ее потихоньку отодвигала меня все дальше и дальше от баронессы. Невольно я поразился: неужели мадемуазель Плесси ревнует меня?
– Вы надолго в N? – спросила Изабель.
– Как придется, – уклончиво ответила госпожа Корф. Само собою, о ее миссии я не сказал Изабель ни слова.
– Трудно быть далеко от дом, – вздохнула мадемуазель Плесси, и ее взор затуманился.
– О, да, – вежливо откликнулась баронесса.
Вернулся Ряжский и с сияющим видом сообщил, что все готово. Городовые, полицейские и пожарные – все отправлены прочесывать местность.
– Пожалуй, я поеду с вами, – сказала баронесса Корф. – Вы будете руководить поисками, а я прослежу, чтобы ваши люди чего-нибудь не упустили. Едем!
Григорий Никанорович, слегка смутившись, объявил, что он очень польщен, и тут же переключился на меня:
– Аполлинарий Евграфович, голубчик, а вы-то что? Немедленно езжайте, я вам там в подмогу Онофриева с Соболевым выделил. Осмотрите лес, вдруг он там окажется, покойничек наш... И не мешкайте! Мое почтение, мадемуазель, – отнесся он уже к Изабель. – Прошу нас извинить – дела, дела...
И стал обсуждать с баронессой Корф диспозицию предстоящих поисков.
Лес, пронизанный солнцем, томительно хорош. В золотых столбах света вьется мошкара и пляшут пылинки, ветер тихонько шевелит листья деревьев. Где-то на верхушке сосны долбит дятел, остановится, передохнет – и вновь принимается долбить. Заливаются птицы... А вот любопытный красный мухомор, весь в белых веснушках, высовывает свою шляпку из-под прошлогодних листьев. Какой-то юркий зверек перебежал тропинку перед нами так быстро, что мы не успели даже разобрать, кто это был. Белка? Барсук?
– Я люблю лес, – объявила Изабель в шестой или седьмой раз с тех пор, как мы покинули N.
Если вы полагаете, что упоминание о служебной надобности могло остановить настырную француженку, то глубоко заблуждаетесь. Перво-наперво она объявила, что пришла ко мне, чтобы попросить прощения за вчерашнее. Вчера вечером, по ее словам, она превратно истолковала мои намерения (румянец на щеках, стыдливый смешок из-под веера). Тут я не выдержал и сказал, что если уж кому и надо извиняться, так все-таки мне. Ничуть, возразила мадемуазель Плесси, она виновата не меньше моего. Конечно, продолжала она, я изобрел довольно странный предлог, чтобы повидать ее, но...
Тут земля стала уходить у меня из-под ног, я объявил, что мне надо отлучиться на минутку, и позорно сбежал. Урядник Онофриев и пожарный Соболев – два самых никчемных человека в городе – уже ожидали моих указаний. Я объяснил, что нам отводится лес, где мы должны отыскать хоть какие-нибудь следы беглого трупа. На том и порешили, однако выяснилось, что всех казенных лошадей уже разобрали, и нам предстояло тащиться до места пешком, что нам вовсе не улыбалось. По счастью, выручила нас... ну да, мадемуазель Плесси, объявившая, что ее экипаж в нашем распоряжении.
– А госпожа баронесса поедет с нами? – спросила она как можно более небрежно.
Я ответил, что нет, и она сразу же успокоилась.
Конец ознакомительного фрагмента.