1 июня
– Ты здесь? – спросила она, стоило мне только оказаться на подоконнике.
Девушка сидела на кровати с толстой тетрадью в руках, бережно переворачивая страницы, исписанные чьим-то аккуратным мелким почерком.
– Что это? – с ходу спросила я.
– Дневник одной девушки. Она умерла года два или три назад, – ответила моя Катерина, на какое-то время перестав скакать от слова к слову, – не знаю, правильно ли я поступаю… можно ли мне читать все это, но я с каждой страницей все больше и больше понимаю, что она все-таки хотела, чтобы когда-нибудь это кто-то прочел.
Девушка пододвинулась к краю и свесила ноги с кровати. Я расположилась рядом.
– Где ты его взяла? – я заглянула в тетрадь.
Буквы закругленные, мелкие, все склонились влево, между словами совсем небольшие пробелы, я сразу подумала, что это был очень одинокий человек, и, судя по содержанию, не ошиблась.
– Не поверишь, – отвечала девушка, – сегодня мне кто-то подложил его в сумку! Может, она сама мне его подбросила…
После того, как в ее жизни появилась я, Катерина относилась к любым странным и невероятным вещам без скепсиса. Я почему-то даже думать об этом не хотела, но меня одолевали сомнения.
– А от чего она умерла?
– У нее был порок сердца с рождения, – ответила моя собеседница, – очень тяжелый случай. Но она относилась к этому как-то… особенно, – Катрин начала быстро листать тетрадь, разыскивая какой-то отрывок, – я тебе прочту: «Я знаю, что скоро умру. Не знаю только, когда именно. Может этой весной, может через год, а может завтра. Мне уже все равно, когда врачи говорят неутешительные вещи, и это еще больше расстраивает маму. Они все думали, что я просто не понимаю, насколько это серьезно, но я все прекрасно понимаю, и они должны понять меня. Что толку все время проводить обследования, когда и так ясно, что я умираю? Нам сказали, что из-за редкой группы крови и каких-то еще других факторов мне трудно будет найти донора, но я и так отказывалась от операции. Зачем новое сердце мне? Не счесть всех тех, кто ждет его и надеется, а мне же привычна мысль, что времени осталось мало. У меня нет ни друзей, ни даже приятелей, да я и не умею общаться с людьми. Не нужно мне. Меня мало заботит то, что происходит вокруг. Я живу в своем мире. Только в моем. Я могу пропускать занятия в школе, не учиться, а жить в удовольствие, пока могу, потому что мне не нужно думать о будущем. Я знаю, что у меня никогда не будет своей семьи, детей, и первое время это было единственным, о чем я жалела. Но сейчас и это для меня стало не важно».
Катерина замолчала. Я ждала, пока она что-нибудь скажет, потому что самой начинать не хотелось.
– Честно говоря, – начала Катрин, глядя куда-то сквозь страницы, – мне бы хотелось в какой-то мере быть на ее месте. Она не связана обязательствами и не должна думать о будущем. У нее есть только самое важное – настоящее, и она умеет этим пользоваться. Она счастлива, когда вокруг все рушится. А значит по-своему она свободна.
– Меньше, чем ты думаешь, – тихо возразила я, – на самом деле она с детства затравлена вечными больницами и врачами, а еще чрезмерной заботой, поэтому и внушает всем, в том числе и себе, что без ума от своей участи. А чему она радуется? Тому, что ей не нужно брать на себя ответственность? Ходить в школу? Учиться? Взрослеть? Жить? Она ничего не знает о жизни.
– Ты и сама не веришь до конца в то, что говоришь.
– Правда? – я непроизвольно повысила голос от негодования и доли возмущения, эти разговоры не казались мне забавными или смешными, хотя Катрин и сама очень скоро, наверняка, станет считать их таковыми. – Не надо ставить ее равнодушие в пример! Хотя бы потому что оно ненастоящее, она жалеет себя, но стыдится этого. Она смирилась с тем, что операцию не сделать, и чтобы не надеяться, клянется, что ей она не нужна. Она не борется.
– А зачем бороться? – Катерина закрыла тетрадь. – Она умирает, но не плачется, не злиться на судьбу, она все принимает и живет. Мне это нравится. Она сильная.
– С пороком сердца можно жить. И достаточно долго. – сухо напомнила я.
– Она и до моих лет не дожила. Очень долго.
Ее обиженный тон задел меня. Я не знала, какими словами смогу убедить ее в том, что во всем этом слишком много наивной юности, которая туманом застилает глаза им обеим. Я была также глупа и юна, когда решила, что моя жизнь уже кончена, но только сейчас смогла это понять. Катерине очень хотелось на себе прочувствовать, как живут другие, ей мало быть собой, хотелось большего, и в этом мы с ней были похожи сейчас.
– Мы с подругой уезжаем на пару недель. Будем фотографировать, сменим обстановку.
Голос звучал металлически холодно. Со страхом я подумала: а не выгоняет ли она меня? Я не знала, что сказать. Мне стало одиноко при одной только мысли, что ее не будет рядом даже несколько дней. Мысль, мелькнувшая в голове, меня просто душила: а вдруг она когда-нибудь от меня откажется, выгонит, выбросит, лишит меня возможности вторгаться в ее жизнь или просто быть рядом.
А потом я сама себе удивилась. Почему усомнилась в ней из-за одной ничего не значащей фразы, обиды из-за пустяка?