31 августа
Последний день свободы. Завтра День Знаний – траурный день и для тех, кто учится, и для тех, кто учит. Хотя справедливости ради стоит признать, что свободы для обучающих нет уже почти неделю. Детишки догуливают последние деньки, а учителя уже тянутся по утрам гуськом на работу, моют, чистят и блистят. Слава Богу, в этом году у меня нет своего кабинета, и мне не надо ничего поливать, не надо бегать за тряпками и моющими средствами к нашему завхозу Марии Степановне. В этом году я гордый и ничем не обремененный, хожу до начала занятий в школу как в присутственное место, побалакать с коллегами. И пока та или иная дружественная мне учительница роется в старом стенном шкафчике, драит окна, балансируя на подоконнике, перебирает свои многолетние запасы тетрадей и записей, чтобы отправить их, наконец, в мусорку, я рассуждаю о высоком – о цели педагогической деятельности, трудности жизни вообще и своей в частности. Но, в общем-то, это да, пока свобода. С завтрашнего дня поболтать уже не получится, заскрипит несмазанная телега отечественного образования и начнется ежегодное взаимное издевательство учеников и учителей друг над другом.
Я – учитель. Признаюсь в этом со стыдом уже в первых страницах, потому что утаить этот факт, подобно тому, как рассказчик в «Братьях Карамазовых» утаивает наименование города, в котором разворачивается действие, не удастся. Скотопригоньевск, Скотопригоньевск.
Занятие постыдное. Хуже проституции. Что поделаешь, некоторые в наше время на жизнь зарабатывают и так. «Мы ничего не умеем, нас в колхоз нельзя, мы там все окончательно развалим».
Время от времени, в минуты приступов откровенности я говорю своей жене: «учитель – это первая профессия перед бомжом». Она начинает меня успокаивать: «Ну что ты такое говоришь?» Мне это льстит, конечно, и может быть я порой ради этого и вбрасываю провокационную фразу, чтобы меня пожалели, стали уверять, что я слишком сгущаю краски, но я действительно так думаю. Впрочем, не все так плохо. Путь в учителя – необязательно бесповоротный путь вниз. Лифт иногда поднимается и наверх. Кое-кто из учителей нынче довольно часто уходит в продавцы, и, на мой взгляд, это несомненное повышение социального статуса. Некоторые дамы, с которыми я начинал работать два года назад, уже стали работниками сферы обслуживания. В целом, довольны. И я за них рад. Черт меня угораздил родиться мужчиной! А ведь я мог бы также как и они встать за прилавок, чесать языком и зарабатывать себе на жизнь, дополнительно к основному заработку химича еще и со скидками. Однако общество неодобрительно смотрит на мужчин, уклоняющихся от трудностей. Оно ухитрилось и в меня вбить подобные предрассудки. Умом я понимаю, что надо искать, где лучше, но вот волевая составляющая хромает. Поэтому, встроившись разок в образовательную колею, я вряд ли вывалюсь из нее до тех пор, пока меня из нее не вышвырнут силком.
Порою мне кажется, что мыть полы в школе много почетнее. Когда в конце рабочего дня, я, вымотанный, собираю свои тетрадки и учебники, и потом шагаю по коридору мимо влажных свежих полос на бетонном полу, то с завистью гляжу на безымянных, неведомых неблагодарному человечеству тружениц ведра и швабры. Кто сказал, что это черная работа? «Эту привычку к труду благородную…» Кто забыл святой завет поэта «все работы хороши!» Я гляжу на неспешно выписывающих своими громадными тряпками письмена подлинной цивилизации и настоящей культуры техничек и завидую свободе и творчеству, которые свойственны их профессии. Никаких рефлексов, выработанных по Павлову. Звонки ничуть их не трогают, уборщицы просто не обращают на них никакого внимания. Какая сосредоточенность на влажных загогулинах, остающихся после каждого взмаха швабры! И какой нравственный смысл работы! На техничках держится весь мир. Люди погибли бы без них. Они ядро культуры и цивилизации. И при том единственные свободные художники. Их искусство актуально и теургично. Что за идиоты хотели изменить мир стихами и картинами? Подлинное современное искусство сосредоточено в этих преходящих импровизациях швабры и половой тряпки. Свобода художника, человеческая свобода. Нет, я им определенно завидую.
В работе технички для меня есть еще один большой плюс: она никак не связана с человеком. Поломойки, токари, сантехники, люди рабочих профессий не сознают всей полноты собственного счастья. Им есть чем гордиться. Их деятельность продуктивна, они всегда видят результат своего труда. Чистый пол, работающая батарея, выточенная деталь. Не то, что у тех, кто связан с производством человека человеком. Я в духовном аспекте, конечно. Физически-то здесь все в порядке. А вот в области духа вечная недоделка. Вечные полуфабрикаты и поточное производство, в котором ты отвечаешь только за пуговицы, и никогда не знаешь, получилось ли изделие в целом.
Жена советует: «Ты только училкам своим этого не говори, про бомжей и техничек. А то ума хватит. Тебя уже и так никто слушать не хочет».
Напрасно беспокоится. Я не говорю. Как будто кто-то собирается дать мне возможность открыть рот. Женщины болтливы без меры и считают себя умнее «каких-то там мужчин». «Мужчины, что они понимают в жизни?».
Нет, вряд ли бы меня стали сильно слушать, начни я лопотать как Заинька-паинька. Популярность у меня не отличается широтой. Ссориться даже не с кем, потому что с большинством я уже поссорился. Любая моя попытка «поумничать» на учительских собраниях вызывает в основном недовольные взгляды «коллег» и раздражение высшего руководства. Последнее, если бы оно было наделено способностями Зевса, уже давно испепелило бы меня молниями. Но таких талантов ему Бог не дал. Поэтому начальство медленно и верно, один год за другим, просто пытается стереть меня в порошок. Однако с последним они тоже не слишком торопятся, отлично понимая, что учитель русского языка и литературы – должность расстрельная. А потому: к чему тратить усилия? Может быть, все сложится удачно и они без излишней траты сил и нервов, с удовольствием расстреляют меня в конце этого учебного года «в связи с неудовлетворительными итогами сдачи ГИА». Вполне вероятно, что это будет наилучший исход дела и для них и для меня. Смертная казнь все-таки лучше пожизненного заключения. Очень уж не хочется походить на Валентину Николаевну – учителя биологии, из которой школа за сорок с лишком лет высосала не только мозги, но и душу. Застывшее, безмолвное ископаемое. Остов человека. Розанов прав, мы тупеем и немеем на этой работе. «Училки тупеют. Я немею».
Но не будем о грустном. Завтра будет только завтра.