4
– Ну, и где твоя избушка на курьих ножках?
Как приятно прятаться в прохладной лесной тени от жарившего с летней злостью солнца! Я с удовольствием побродил бы по чаще ещё, если бы не надоедливая мошкара да вдруг разнервничавшийся Плут.
– Слушай, когда в прошлый раз ты искал, я взвыл только через неделю, а ты – и полдня не прошло!
– Каких полдня, смеркается уже! Ты палатку иллюзией поставишь? И греться ею будешь?
– Ничего так идейка, – я ухмыльнулся, и… стёр для Плута часть окружавшей нас иллюзии – на всю меня не хватало. Бурелом уступил место опрятному дворику, а стояли мы перед резной калиткой, за которой каменная дорожка вела к приземистому дому из брёвен.
– Ярви, хорош издеваться! – Друг вертелся на месте и бешено махал руками, то ли от раздражения, то ли от комаров.
– Пошли, – я подмигнул и хлопнул Плута по рюкзаку. – Может, нас ждёт иллюзорный ужин.
Дверь избы открылась, и на пороге появилась прелестная девушка… для Плута, разумеется. Настороженным взглядом нас встречала сухонькая старушка, чей возраст и гадать не имело смысла.
– Вы кто такие? Чего припёрлись?
Контраст между увиденным и услышанным произвёл на друга настолько глубокое впечатление, что я сжалился и явил ему истину. Сморщенное лицо старухи могло вызвать только неприязнь, а самым гадким казалось огромное родимое пятно на щеке. Плут похлопал глазами, взбодрился и разулыбался, видимо, решив пустить в ход своё безотказное обаяние.
– Дорогая бабуля, не…
– Слушай, смертопоклонник, заткни эту никчёмность! – я с трудом подавил улыбку: чуть ли не впервые ко мне обращались как к главному. – И не скалься, а объясни, какого лешего ты тут ошиваешься, пока я терпение не потеряла!
– Почтенная Лаэлин, – я поклонился, насколько это возможно с рюкзаком на плечах. Отец сказал, что ей нравится вежливость и учтивость, но без наглости. – Вам привет от Генка Замша.
Взгляд старухи не то чтобы потеплел, но, по крайней мере, перестал буравить насквозь.
– Вот как… Ну, проходите. Еда и ночлег для посланцев у меня найдутся…
К концу сытного ужина Плут зазевал и вдруг уткнулся лицом в стол. Старуха несколько раз сильно толкнула его – Плута мотало, как куклу, но он не просыпался, – затем повернулась, набычишись, ко мне:
– А теперь выкладывай, чего этому хрычу Замшу надобно?
– Мой отец скромно попросил, – я старался отвечать вежливо и обходительно, – если это в ваших возможностях, вернуть старый маленький должочек.
– Твой отец! – Лаэлин вскинулась и снова засверлила меня взглядом. – Видимо, он – твой отец – очень тобой дорожит. Ну, долг есть долг – платежом красив. Цеди свои капли, я сейчас…
– А это обязательно? – в глубине души я надеялся, что обойдётся без Ритуала.
– Боишься, детей не будет? – старуха разразилась противным гоготом. – Да с твоей рожей тебе и так не сильно светит!
Я промолчал: популярностью у женщин я не пользовался, особенно на фоне милашки Плута. Но главным было не это, а проклятый слепой случай, могущий при Ритуале, убивающем часть твоего тела и дарующем этой части бессмертие, указать на ткань, связанную с деторождением. Мой приёмный отец как раз стал жертвой неудачного поцелуя, и, видимо, старуха об этом знала.
– Обиделся? В больное место попала? – Лаэлин осклабилась так, что стали видны похожие на скалы коренные зубы. – Ты наливай, наливай…
Пока я цедил Молоко, старуха вернулась с початой бутылью и что-то подлила в моё зелье. Ничего не произошло, ни цвет, ни запах не поменялись.
– Держи меня за руку, – повелительно сказала Лаэлин, направив ко мне растопыренную пятерню. – И пей!
Оба приказа вызывали равное неприятие, и я решил выполнить их одновременно…
…
«Затянулось бабье лето нынче. А душа снега, холода родного просит…»
Старуха посмотрела вслед сизым облакам, что пронеслись мимо невыполненным обещанием, и натужно подняла тяжёлую корзину с поздними опятами.
– Эй! – громкий крик согнал с погнутых ветром берёз стайку птиц. Покружив в закатных лучах, воробьи спрятались в пёстрой листве, и тут же вспорхнули снова.
– Эй! Есть кто дома?
«Голос мужской. Гости, что ли? Ага, вот и верный Гал залаял».
– Иду, иду, – старуха засеменила быстрее. – Несу себя потихонечку…
На кочке в ботинок пробрался камушек и впился в большой палец. Поспешишь – людей насмешишь! Прихрамывая и опираясь на посох, старуха вышла на поляну.
Частокол, окружавший бревенчатую избу и покосившиеся сараи, подпирали двое – мужчина и женщина. Одного роста и в похожей одежде, испачканной грязью.
«Заявились… Нарядились одинаково, так ещё вымазались по самые уши».
Старуху передёрнуло. Не могли себя в порядок привести!
Увидев хозяйку, мужчина присвистнул и обхватил рукой подбородок, обросший густой щетиной.
– Бабушка! Вот это да! Прямо как в сказке!
«Скажет ведь, бабушка… Ну, давай, смотри, изучай. Голова моя на бок скрючена и словно кувалдой в плечи всажена. А на левой щеке родинка огромная, и волосы седые из неё растут! У тебя самого, милок, смазливость напрочь отсутствует. Одни ухи-вареники чего стоят!
А ты, юная, красивая, что на меня уставилась? Да ещё и мысли стараешься прятать? От меня не скроешь. И мыслишки вроде глобальные, а поглубже копнёшь, так вся мелкость душонки выпячивает. Как же у вас, молодых, потаённые желания одинаковы! Вот мужичок-то знает, что оно себе дороже. Недаром седина пятнами пробилась. Ещё бежать будете, как я, когда добьётесь, чего хотели…
Но натренирована хорошо, и что-то в тебе такое притаилось. За глазами фиолетовыми…»
– Почтенная хозяйка, приютите усталых путников! – мужчина радушно улыбался.
Хоть не красавец и не в моём вкусе, но вежливый да учтивый, когда надо. И голос приятный.
– Заходите, раз уж пришли, – старуха отворила калитку.
По двору бестолково носились куры, кудахча и склёвывая свежие ростки, принявшие долгую тёплую осень за раннюю весну. Взъерошенный Гал рвал привязь и брызгал слюной, но после грозного «Цыц!» заскулил и убежал в будку.
Дорожка из старательно подогнанных камней вела к крыльцу с двумя низкими ступеньками. Поскрипывая, деревянное полотно двери приоткрыло вход в тесные сени.
– Помоетесь там, – старуха махнула в сторону уборной. – Вода только холодная. Вещи сложите в клеть, а я пока ужин сделаю.
Оставив гостей, хозяйка прошла в заставленный припасами коридорчик и прислушалась.
– Хорошо, что крюк сделали, – усталый голос мужчины был исполнен благодушия и довольства. – Я тебе говорил, кто прямо ходит – в поле ночует.
– Угу, – задумчиво согласилась женщина, до того не проронившая ни слова.
– Дейри, ты первая! – распорядился гость. Петля на двери в уборную привычно заскрежетала.
Гадая, что приготовить, хозяйка завязала фартук. Слишком туго – верхняя тесёмка впилась в свежую ссадину на шее. Завозившись с узлом, старуха рассыпала принесённую корзину. Так и быть, сварю грибной суп!
Женщина мылась недолго, но, выйдя из уборной, в кухню не зашла.
«Вроде как на сундук села и не шелохнётся. Остерегается чего-то… Или задумалась? Ну-ка, о чём? Заколку обронила, найти не можешь? Так тебе и надо, растяпа!»
Стряпня спорилась. Приправы и травки ловко сыпались в варево. Через четверть часа заглянул выбритый, оттого помолодевший, мужчина. Голый по пояс, поджарый и жилистый.
– Хозяюшка, а где постираться можно? – Гость зачёсывал спутавшиеся волосы назад, открыв шрам на лбу.
– Найдёшь бадью у колодца, там и постираешься. Только грязь свою в яму возле забора слей…
За окном стемнело. Старуха зажгла лампаду, потом, охая, слазила в погреб за сметаной. А когда по кухне разлился густой аромат, хозяйка зачерпнула суп треснувшей поварёшкой и порадовалась за вкус. Не забыла искусство поварское!
Застелив стол узорной скатертью, старуха расставила и наполнила плошки, затем достала с хлипких полок ворох разноцветных склянок. Придирчиво осмотрела каждую и накапала в одну тарелку синей воды, в другую – лазурной.
«Вот и всё, можно трапезничать! Осталось кликнуть гостей и усадить каждого на своё место…»
…
– Хватит, хватит! Дальше не пущу, – Лаэлин, похоже, пришлось сильно постараться, чтобы высвободить руку. Она тёрла кулак и усмехалась. – А ты прыткий!
– Что вы со мной сделали? – ёрзая на враз ставшей неудобной скамье, я прислушивался к внутренним ощущениям, и никак не мог в них разобраться. Но я явно перешёл на новый уровень: научился считывать с людей!
– Поживёшь – увидишь… – старуха снова ощерилась жуткой улыбкой. – Я должок вернула, и хватит. Чтобы духу вашего с утра тут не было!