Птичий полонез. ЖАВОРОНКИ (В. Д. Сибикин)

ЖАВОРОНКИ

Жаворонки. Горбунова Вероника, 12 лет

Праздник жаворонков приходил в наше село весёлым, взбудораженным. Радостно клекотали ручьи, от снежных сугробов ударяло теплом, ласково пощекатывало лицо солнышко и пригревало распахнутую грудь. Мы, ребятишки, привязывали к шестам испечённых нам из теста «жаворонков» и мчались ватагами на самые высокие места, на сугробы снега, совали шесты в небо и размахивали ими, зазывая Весну, закликая жаворонков:

Накричавшись до хрипоты и до изнеможения намахавшись шестами, с замиранием сердца крошили и разбрасывали по сугробам крошки от испечённых «жаворонков». В одном из них обязательно была запечена «счастливая» денежка. Что творилось с нами, если в такое время и в самом деле раздавалась с неба трель жаворонка! Это же мы зазвали жаворонков!

Под одобрительные восторги взрослых мы кидались брататься, дурашливо валтузили друг друга, топили в снегу, податливом и тёплом.

И отлетали зимние страхи, верилось в чистоту мира, в волшебство. Всё казалось добрым и вечным. И теперь с прилёта первых жаворонков каждый день нёс с собой новые приметы, тревожили сердце неясные ожидания.

Выйдешь в поле или на луг – в каждой ямке, в каждой мочажинке отражается небесная синь, купаются золотые огни, и над всем этим, освещённый солнцем, трепещет жаворонок. И кажется, бегут, бегут от его крылышек светлые волны, расходятся светлые круги, рассыпает он крылышками солнечные блики, сыплет тепло и лад в неодетую весну.

Зеленеющей весной день на день не похож. Столько нового происходит, подмечать не угонишься. Томятся пашни, зыбится и дрожит-мерцает горизонт от восходящих ясных струй, и голосистый жаворонок до изнеможения купается в них, трепещет крылышками, словно плывёт и плывёт он против восходящих тех струй, а сам ни с места. Скатится, упадёт с неба на парной сугорок, отдышится самую малость и снова взвился и завис привязанным колокольчиком, затрепыхал навстречу восходящему течению от млеющей земли. Откуда столько сил в звонком живом комочке, с которым сердце уже прочно связывает неотступность весны. Но вот, словно подхваченный взбурлившей струёй, поплыл и поплыл он ввысь, пошёл и пошёл ввинчиваться в небо, уменьшаясь и пропадая из видимости. И теперь кажется, что звенит и переливается само небо, растворившее певца. И вкрадчиво обоймёт тебя настороженность, неполное доверие обнадёжившей теплом весне. Словно порвалась важная нить, связывавшая жаворонка с весной, он не справился вот, израсходовал силёнки в борении с восходящими струями, и унесли они его к самому Солнцу.

В иные вёсны звенели у нас жаворонки даже лунными ночами. Всё село выходило тогда прислушиваться к чуду. Детвора допускалась к той лунной симфонии наравне со взрослыми. И с этим равенством в нас входила причастность к родной природе, любовь и ответственность за неё. Мы знали о ней всё, что знали взрослые, любовно относились ко всему, что было ими любимо.

В селе нашем благоговели перед птицами. И жаворонки среди птиц занимали особое место. Кто лучше хлебороба знает, что жаворонок не только первовестник пробудившейся от зимы природы, и кроме дух захватывающей песни он ещё и сражается с полчищами вредителей хлеба. А зерно из растущих колосьев не вылущивает, только собирает зерновую падалицу, отбирая её у мышей да сусликов.

Совсем маленьким я воображал себе, что жаворонки живут в хрустальных дворцах под землёй. Туда и скатывается жаворонок с неба. Упал и сомкнулась за ним земля. Я со всех ног в то место, куда скатывался жаворонок. И всё надеялся на чудо: земля почему-нибудь не успеет сомкнуться, и я хоть краешком глаза подгляжу. Но всегда кончалось тем, что я не поспевал добежать. Жаворонок взвивался в небо в стороне от замеченного мною места.

Однажды за совхозной кузницей я кинулся по пустырю к кусту полыни. Туда, обдав меня гудением и чуть не запутавшись в моих волосах, сел большой жук. Зорко высматривая жука, я стал обходить куст. И тут из-под самых ног с шумом вылетел жаворонок и с плачем затрепыхался низко над моей головой. От неожиданности я крепко струхнул, а когда пришёл в себя, увидел возле ног ямку от лошадиного копыта. В ямке натрушена жухлая прошлогодняя трава. На донышке пучок коровьих волос. На том войлочке из коровьих волос четыре землистого цвета яичка в бурую крапинку.

Мне это показалось забавным, игрушечным. Маленькое гнёздышко, крохотные яички. Таинственность охватила меня. Верилось, что это добрый жук привёл меня сюда, чтобы показать такую невидаль. «Вот так жук», – с благодарностью подумал я и стал разыскивать жука снова. Но жук не находился. А жаворонок трепыхался надо мной и жалобился.

В какое-то мгновенье я понял, что он просит меня не трогать гнездо. «Так значит, это гнездо-то его?!» – пришло ко мне озарение.

Я снова взглянул на гнездо и был поражён убогим видом жавороночьего домика. Я почувствовал себя несчастным и обворованным на хрустальный жавороночий дворец. И стало до слёз жалко себя и убивающегося надо мною жаворонка. Представилось, что это злые силы выгнали жаворонка из его сказочного дворца. А тут, под кустом полыни, его всякий обидит.

«Конечно, из наших сельских никто его не тронет», – рассуждал я. Разорить гнездо или причинить какую печаль жаворонку в селе считалось грехом незамаливаемым.

Я стоял над гнездом. Жаворонок всё плакал и просил меня не трогать его домика. А я думал себе: «Разве можно обижать такую птичку, которая людям приносит только радость и пользу? А сама так бедно живёт при этом: ямка от лошадиного копыта, да куст полыни над ямкой».

И мне захотелось поселить жаворонка на нашей яблоне, в скворечнике, в котором почему-то не жили в этом году скворцы. Но чтобы перенести гнездо, к нему надо притрагиваться. А мы, мальчишки, уже знали, что притрагиваться к птичьим гнёздам нельзя. Птицы бросят гнездо даже с отложенными яйцами.

И тогда я решил стать жаворонку защитником. Я стал каждый день приходить на пустырь, тихонечко подкрадывался к кусту полыни и лежал вблизи гнезда, на котором сидел жаворонок. Сидел он так тихо, что только по моргавшим глазам его и можно было догадаться, что он живой.

Время от времени он улетал из гнезда, и я всегда удивлялся, как это он прямо на глазах становился невидимым, стоило ему только сесть на гнездо?

Через сколько-то дней в гнезде запищали птенчики, и жаворонок стал часто улетать за кормом для них. Меня он уже почти не боялся. Я же ревностно охранял гнездо и никому, даже своим друзьям, не выдавал тайны.

Когда жаворонок улетал за кормом, я подходил к самому гнёздышку, чтобы полюбоваться на птенчиков. Они были смешно покрыты пухом. Каждая пушинка похожа на тонюсенькую веточку. Голова на тоненькой шейке, точно одуванчик на стебельке, потом голенькая спинка, а за спинкой, как мячик, дутая гузка. Гузка тоже вся в ветвистом пушку – второй одуванчик. В гнезде птенчики прижимались друг к другу, и тогда все одуванчики сливались в дымчатую занавесочку. И мне каждый раз казалось, что оставляя птенчиков одних, жаворонок задёргивает гнездышко этой пуховой шторочкой.

И вправду гнездо становилось невидимым, как только я отходил на несколько шагов от него. А желтовато-белые клювы птенчиков сливались цветом с корешками окружающих трав. Птенчики, оставаясь одни, затаивались, и только когда жаворонок приносил им корм, слегка попискивали, раскрывая широко алые ротики, которыми они наперебой тыкались вверх, и мне казалось, что это алыми косынками машут наши деревенские девчата. А иногда они казались язычками огня в печи. И тогда я обязательно чувствовал запах поджаристой корочки каравая, какие пекла моя бабушка на больших капустных листах. И мне хотелось есть. Я отползал от гнезда и мчался домой. А поевши, снова оказывался у гнезда.

Тут, под кустом полыни существовал для меня целый загадочный мир. Шла жизнь моих знакомых, которых кто-нибудь как бы не обидел без меня. И я радовался сильно, что и гнездо, и птенчики так хитро замаскированы жаворонком, и что жаворонок этим помогает мне в охране его домика. Потому птенчиков никто и не обижал. Хотя слонялись по пустырю блудные козы, забредали отставшие от стада коровы.

Утром вставало солнышко и сразу принималось греть малышей в гнезде. Когда же становилось жарко, то куст полыни закрывал гнездо своей тенью. Под вечер снова тень сползала с гнёздышка, и гнёздышко опять обогревалось теплом остывающего солнца.

«Вот это да! – сообразил я в какой-то день своей охраны. – Как ловко сделано гнездо! Ой, как придумал жаворонок согревать своих птенчиков!» И ещё я понял, почему жаворонок устроил гнездо под полынью. Потому что полынь никакая скотина не ест. Даже собака, как-то забежавшая сюда, на бегу вдоль и поперек вынюхивая пустырь, брезгливо протрусила мимо куста полыни. Мимо меня, перетрусившего при виде этой собаки.

«Значит жаворонок со своей семьёй под полынью-то как раз и вне опасности! – обрадовался я новому своему открытию. – И нечего мне было лежать у гнезда целыми днями. Может я ему как раз и мешал больше всех».

Но мне не хотелось чувствовать себя виноватым перед жаворонком, и я сразу же придумал себе оправдание: «Да не-э-т, вовсе не зря. Я же ведь охранял мало ли от кого. Не только же от коров и коз… Да мало ли от кого охранял».

А потом я три дня не был у гнезда. Мы с ребятами прокупались целый день на озере. А уже вечером я слёг больным. От солнечного перегрева. А на четвёртый день, когда я спал один на чердаке, меня разбудил страшный сон. Приснилось, что к гнезду подступает свинья. Она копала рылом землю на пустыре и быстро продвигалась к кусту полыни, под которым сидели в гнезде «мои» птенцы. Свинья косила злыми глазами и пускала слюни, громко хрюкала и с наслаждением чавкала, предвкушая жаворонят.

Я вскочил и, не помня себя от жалости к жаворонкову гнезду, помчался к пустырю. Меня обливало солнечным теплом раннего утра и наполняло мычанием коровьего стада, которое шло по селу, направляясь на луг.

Когда я, запыхавшись, подбежал к гнезду, меня остановил сильный многоголосый писк и тревожные крики жаворонка, трепыхавшего крыльями над кустом полыни и зависшего на одном месте…

«И вовсе это не сон!» – пронеслось у меня в голове. – Я немедленно осмотрелся вокруг, ища свинью, которая заставила жаворонка кричать и трепыхаться. Но никого вокруг не было. А была сильная тишина. И эту тишину словно раскалывал на кусочки суетившийся жаворонок.

Вдруг вслед за криком и писком из гнезда выскочили и, подпархивая крылышками, спотыкаясь через комья земли и ветки, врассыпную стали разбегаться уже оперившиеся птенцы. Разбежались по пустырю, затаились кто где, будто их тут и не бывало. Превратились в настоящих невидимок. И мама-жаворонок тоже юркнула в высокую траву пустыря и смолкла.

Мне было жалко и одиноко возле ещё тёплого их гнёздышка. Но вскоре…

«Так это же птенцы покинули гнездо, потому что выросли! – понял я. И моя жалость сменилась радостью. И они теперь уже не просто птенцы, а настоящие жаворонки!»

Ещё несколько дней, и окрепнут они, и тоже взовьются в небесные выси со своими хрустальными песнями. И теперь уже не одним жаворонком, а многоголосой их песней огласится наше село.

Я тихо побрёл от осиротевшего куста полыни, снова охваченный печалью от расставания. Но печаль моя была светлой, и сквозь неё пробивалась радостная надежда. Я представил себе, как мы по весне выбежим с ребятами закликать жаворонков. И на мой голос прилетят «мои» жаворонки. Уж меня-то они обязательно узнают!

Жаворонки. Колесова Саша, 13 лет