Глава 3
Начальство и подчиненные
В лаборатории
Дверь противно завизжала, и в ее проеме показался полковник Чайковский. Лицо его полыхало от возбуждения.
– Нет, ты только представь, Зинуля, – с порога завозмущался он, входя в экспертно-криминалистическую лабораторию, где Орлова копошилась над химическими анализами, – какие у начальства способности! Как умеет с самого утра испортить настроение подчиненным!
– И ты тоже? – с нотками иронии, не отрываясь от работы, спросила она.
– Я? Нет!
– Разве ты не начальство?
– Да. Но…
– Хочешь сказать, ты не такой? И выволочки не устраиваешь?
– Да, устраиваю. Но не так часто и не по утрам.
– Когда же?
– Все больше – под вечер.
– Это, полагаешь, лучше, приятнее для подчиненных?
– Думаю, да.
– А ты не ошибаешься?.. – она оторвалась от пробирки на секунду и хитро взглянула на полковника. – Впрочем, ладно… Выворачивай душу: что случилось?
– Да… все то же. На «ковер» изволил вызвать генерал. Гневается: неделя, мол, прошла, а оперативно-следственная бригада все топчется на одном месте, как (это его слова) медведь перед с… ем. На след убийцы, мол, так и не сумела выйти.
Чайковский смахнул со стула вальяжно разлегшегося огромного рыжего кота. Устроился сам. Кот же (в ответ на такую бесцеремонность пришедшего фыркнул, хотел было принять устрашающую позу, но, видно, передумал) важно и с величайшим чувством собственного достоинства протопал в сторону полуоткрытой двери и удалился из лаборатории, держа демонстративно хвост трубой.
– Всему свое время, – философски заметила Орлова. – Хотя… Чего хочет начальство, того хочет сам Всевышний.
– Ты все шутишь, а мне каково? Впрочем, чего это я слезу пускаю в дамскую жилетку?
Он встал и направился к выходу.
– Ты куда?
– Пойду. Попробую пораскалывать «орешек».
Орешек
Следственный изолятор. Комнатенка. Из карликового оконца, находящегося под самым потолком, еле-еле пробивается свет. Один стол. Несколько табуреток. В углу – пристроился майор Фомин, нервно теребя в пальцах какую-то бумажку. За столом – Чайковский. Напротив – намертво привинченный к полу табурет пока пустует. На столе – пусто: ни листочка бумаги, ни ручки.
– Арестованный на допрос доставлен, – доложил охранник, жадно поедая глазами полковника.
– Не арестованный, а задержанный… пока, – поправил его Чайковский. – Снимите с него наручники и – сюда, – он указал на стоящий напротив табурет.
В комнате повисла тягостная тишина. Никто первым не хотел ее нарушить. Не утерпел Фомин, сорвался-таки. Хотя Чайковский предупреждал.
– Ты чего с нами в молчанку играешь, сволочь!? Чего ждешь? Дипломатничания? Хрен тебе! Или выкладывай все, или я найду способ развязать тебе язык, так сказать, по-свойски.
– Чего он орет, товарищ полковник?
Фомин еще больше рассвирепел.
– Тамбовский волк тебе товарищ…
– Ну… хватит, Фомин, угомонись, – Чайковский с укором посмотрел в его сторону. – Как мальчишка!
Фомин примолк, спохватился, что наговорил лишнего. Подумал: «Теперь жди большущую «телегу».
– Вы меня вызвали на допрос или как? – спросил Маврин. – Без адвоката не буду давать показания.
Чайковский возразил:
– Да нет, адвокат в данном случае нам не понадобится. Я бы хотел просто поговорить, без протокола, как с коллегой.
– Да, так и поверил! Небось, звукозаписывающую аппаратуру установили?
Чайковский спокойно продолжал:
– Пойми, Сережа, убит наш и твой товарищ по службе. Убит из твоего табельного оружия. Ты хоть это-то не отрицаешь?
– Я не могу не верить результатам технической экспертизы.
– Ну, вот… Теперь только представь, что нам остается думать? На месте преступления найден твой пистолет Макарова и с твоими, подчеркиваю, твоими отпечатками пальцев на нем.
Чайковский умышленно скрыл тот факт, что на рукоятке пистолета обнаружены еще и другие, более свежие отпечатки пальцев.
– Встань на мое место: ну, как бы ты повел себя? Иначе? Сомневаюсь. Улики налицо, а подозреваемый, вопреки всякому здравому смыслу, молчит. Бессмыслица, согласись? Ты сам юрист и отлично все понимаешь. Так, может, откроешься, а? Рано или поздно отгадка придет, но как бы поздно не было… для тебя.
– Не пугайте: стреляного воробья на мякине не провести.
Чайковский оставался невозмутим.
– И все-таки, объясни: если ты не причастен к убийству (предположим такое), то, как твой пистолет очутился в руках злодея? Не по щучьему же велению? Или, может, все это происки дьявола, а?
– Не знаю я, не знаю! Сколько раз можно твердить одно и тоже! Неужели я – опытный эксперт-криминалист – не убрал бы свои отпечатки пальцев или оставил бы на месте преступления такую убийственную улику, как пистолет? За кого принимаете? За идиота?
Фомин снова взбесился.
– Нет, ты не идиот! Ты, отпетый мерзавец, поднявший руку на товарища по службе, отца двоих детей. Кончай волынить. Или я за себя не ручаюсь.
– Сережа, ты прости Фомина. Попробуй понять его. С юношеских лет вы были вместе, семьями дружили. И вот теперь человек, которому он бесконечно доверял, – убийца. Думаешь, ему приятно это все? Каково ему смотреть в глаза твоей жены? Что он должен сказать твоим детям?
– В том-то все и дело, – неожиданно вырвалось у Маврина.
Чайковский насторожился. Как гончая, почуявшая добычу.
– Что ты имеешь в виду? Что? Говори!
– Нет-нет, н-н-ничего…
– Мотивы? Говори, что вынуждает тебя молчать?
Чайковский буквально впился в него, пытаясь хоть что-то прочесть в его глазах, для чего даже привстал.
– Говори, что или кто принуждает тебя молчать. Хочу знать правду! Говори! Что-то личное? Так, да?
Поиск
Видавшая виды и вконец растрепанная милицейская «Волга», с большим трудом преодолевая уличные заторы, пытается набрать приличную скорость. Сержант, сидящий за рулем, всякий раз чертыхается, когда приходится переходить с одной скорости на другую. Как только брался за рычаг, в коробке скоростей что-то жутко-жутко свистело и скрежетало.
– Господин полковник, – наконец-таки решился он обратиться к Чайковскому, – вас не удивляет, что как только вам надо выезжать на место преступления, так в гараже УВД не оказывается ни одной приличной машинешки?
– Нет, не удивляет, Алексей, – привык. У меня все и всегда – наперекосяк. Судьба, видно, такая – все строит козни.
Сидящий сзади Фомин в один момент откликнулся.
– Какая к черту судьба! Рыкнул бы разок хорошенько на начальника гаража – и все было бы в норме. Столько прослужил, а по-милицейски разговаривать не научился.
Чайковский обернулся к Фомину.
– Что значит «по-полицейски»?
– Не знаешь?
– Нет.
– Будто бы! Не строй из себя идиота, так как сия шапка – не по тебе.
– Господин полковник, – вновь вступил в разговор водитель, – разрешите рассказать вам одну историю…
– Лучше на дорогу смотри, а то мы сами можем попасть в историю.
– Не сомневайтесь, смотрю, а все же разрешите, а?
– Ну, валяй, сержант.
– Сочинительством решил подзаняться или как? – съязвил все-таки Фомин.
– Нет-нет, мне один приятель рассказывал. В соседней области это было. Приехали туда из Москвы, из МВД социологи. Вздумалось им какое-то социологическое исследование провести среди личного состава УВД. Анкету на нескольких листах распространили. Ну… сами знаете, как у нас, – доверяй, но проверяй. Вот начальник политотдела (еще при КПСС было) тоже, кстати, полковник…
Фомин опять прицепился.
– Ты на что намекаешь?
– Оставь, Фомин, его, – заступился Чайковский, – пусть дорасскажет.
– Ну, вот, значит, начальник политотдела приказал: прежде чем собранные анкеты передавать социологам – показать ему. Для проверки. Мало ли чего могут понаписать милиционеры.
– А покороче нельзя? – снова съязвил Фомин.
– Никак нет… Перебирает, значит, он эти самые анкеты, изучает, одобрительно хмыкает. Десятка два уже просмотрел. Но вот на одной анкете задержался. Даже, если точно, на вопросе: сколькими языками владеете? Заполнивший анкету офицер так ответил: «Тремями, а именно – русским, руководящим и матерным». Начальник политотдела возмутился столь низким уровнем подготовки офицера, поэтому решил поправить ответ, чтобы не стыдно было перед москвичами. Он зачеркнул ранее написанное, а поверх уже собственноручно начертал: «Двумями, поскольку руководяще-милицейский и матерный – это один и тот же язык».
Чайковский сдержанно заулыбался, а Фомин так просто залился в смехе.
– Ну, сержант, ну молодец! Нет, ты, Чайковский, оцени, как это похоже! Офицер, оказывается, владеет не тремями, а двумями языками. И какими! Чего стоит один руководяще-милицейский? – Фомин откинулся на спинку сидения и снова захохотал. – Не в бровь, а в глаз, Не сержант, а какой-то мудрец!
Водитель пробурчал себе под нос:
– Почему-то считают, что если сержант, то обязательно глуп, как пробка.
– Да, не считаю я так, Алешка, извини! Не подумав, ляпнул. Не обижайся.
– Чего уж там, – примирительно ответил сержант. – Выходите. Приехали. А я отгоню машину в сторону.
Чайковский вылез из салона машины. И, как ветром, улыбку сдуло с лица. Он увидел то, что его всегда раздражало, – толпу зевак.
– Что за митинг? – обращаясь уже к Фомину, добавил. – Попроси зевак отойти подальше от подъезда дома. Не цирк же!
– Это уж как водится, – ответил Фомин, – любопытствующих полно, свидетеля же – не найдешь… А где Зинуля?
– Подъедет. Минут через пятнадцать. А пока…
К ним подошла группа офицеров из местного отдела внутренних дел, в том числе и местный участковый.
Чайковский не стал скрывать недовольство.
– Как же вы так? Бывает разве такое? Совершено убийство. В подъезде жилого дома. Ни свидетелей, ни улик. Верхоглядство! Неужели надо напоминать, на сколько важен тщательный осмотр места происшествия по горячим следам. А сейчас? Что мы найдем? Столько людей перебывало. Попробуем, конечно, но…
Чайковский заозирался, пытаясь отыскать глазами Фомина.
Участковый догадался.
– Вон он, с гражданками общается.
Чайковский посмотрел в ту сторону, куда указал участковый. Увидел в галдящей толпе своего товарища. Ни слова не говоря, направился туда. Подошел, кажется, вовремя. Широкое и несколько смугловатое лицо Фомина сияло от восторга.
– Балагуришь? Делом кто будет заниматься?
– А я что делаю? Отойдем. Разговор есть, – удалились метров на пять от толпы. – Удача! Я разговорил бабёнок. И знаешь, на что наткнулся? На свидетеля! Видишь, стоит пацан?
– Ну и…
– Он видел убийцу!
– Что ты несешь?
– Не злись.
Чайковский зачем-то спросил:
– Сколько ему лет?
– Двенадцать. Но пацан шустрый такой. Живет в этом же доме и в этом же подъезде. Он хорошо знал Василия Алексеевича. На дворовой площадке иногда и футбол гоняли…
– Плевать хотел я на футбол, – раздраженно бросил Чайковский. – Давай о деле.
– Парень мне рассказал, что в тот вечер он возвращался от товарища. Когда уже подходил к дому, то увидел, как из его подъезда выскочил мужчина и скрылся за углом дома. Парень зашел в подъезд и на первой площадке увидел лежащего Василия Алексеевича, а невдалеке – пистолет. Испугался, говорит, поэтому убежал домой. Когда приехала полиция, то он уже не выходил: отец пообещал отодрать ремнем, если сунет нос.
– Но участковый утверждает, что он сразу же обошел все квартиры.
– У них он тоже был. Разговаривал с отцом, а парень находился в другой комнате. Ему наказали держать язык за зубами.
– А вот и я!
Это подошла эксперт Орлова.
– Что новенького? – спросила она.
Ответил Фомин:
– Единственное: ты сегодня необычайно пунктуальна – опоздала лишь на четверть часа.
– А ты, Фомин, необычайно наблюдательный…
– Поработай с мое, Зинуля. Да еще под мудрым руководством Чайковского.
– Ну, хватит ёрничать.
Чайковскому не терпелось поскорее осмотреть место происшествия, хотя в душе и понимал, что это ничего не даст, – пустая формальность. Улики и следы надо было искать тогда.
– Идем!.. Зинуля, ты выручала всегда, помоги и сейчас, хорошо? А ты, Фомин, позаботился бы о понятых.
Чайковский и Орлова направились к подъезду дома, где уже навели надлежащий порядок, – зевак оттеснили подальше.
Не прошло и пятнадцати минут, как появилась на улице Орлова.
– Увы, у меня ничего. Или почти ничего.
– Что означает «почти»? – Чайковский навострил уши.
– За истекшую неделю здесь перебывало много людей. Несмотря на это, я подумала: не поискать ли отпечатки пальцев – аналогичные тем, что обнаружены на пистолете, найденном на месте преступления.
– На дверной ручке?
– Нет, на ней бесполезно. А вот на стекле входной двери подъезда – вполне возможны. По опыту знаю: выходя из подъезда, люди механически протягивают руку вперед и толчком толкают дверь вперед. Тем более что на площадке, как сам видишь, полумрак.
– И сняла отпечатки пальцев?
– Да. Их там оказалось много. Придется поработать над идентификацией.
– Надежды мало, – Чайковский все сомневался, – но чем черт не шутит…
– Особенно, когда Бог спит…
Это явился Фомин, как ищейка, обнюхавший, ощупавший каждый закуток лестничной площадки.
– Ничего? – спросил Чайковский, заранее предполагая неудачу.
– Ну, почему же… Не ценишь, ой, не ценишь мои способности.
– Может, хватит шуточек?
– Почему бы и не пошутить, если такая удивительная находка?
– Не томи, майор, выкладывай, что еще у тебя там?
– Друзья мои, в том дальнем и темном углу я обнаружил пуговицу. И не простую, а от мундира убийцы.
– Не дури, парень!
Чайковский стал терять терпение.
– Вот!
Фомин протянул руку, и все увидели на ладони блестящую пуговицу. Никаких сомнений – от форменной милицейской одежды.
– Ну-ка, ну-ка, – Орлова взяла пуговицу. – Так и есть – остались волокна ткани и нитки. Удача! Мне не составит труда доказать, с какого мундира пуговица.
– Поехали, – Чайковский заторопился к машине.
Водитель сразу заприметил, и потому к их приходу машина уже вовсю тарахтела.
Усевшись поудобнее в салоне машины, Чайковский спросил:
– Да, протокол осмотра места преступления понятые подписали?
– Обижаешь, начальник, – Фомин стал переходить на свою обычную манеру общения.
– Мало ли… Мог и забыть о формальностях.