Психология творчества. Вневременная родословная таланта. Блок информации первый. «Аристокрация духа», или Имя, приравненное к титулу (Е. А. Мансуров, 2014)

I. «Изъявляли свое неудовольствие даже с некоторым негодованием…»

• «Говорят, что Солон (между 640 и 635 – ок. 559 до н. э.) по просьбе лидийского царя Креза приехал к нему в Сарды. Проходя по дворцу и видя множество придворных в богатых нарядах, важно расхаживающих по комнатам, Солон каждого принимал за Креза, пока, наконец, его не привели к самому Крезу. На том было надето большинство из его драгоценностей. Но Солон ни словом, ни действием не выразил своего восхищения. Царя это задело. Он приказал открыть для гостя все свои сокровищницы, потом провести его по покоям и показать всю роскошную обстановку. Но Солон смотрел на все с презрением. Когда осмотр был окончен и Солона привели к Крезу, царь обратился к нему с вопросом, знает ли он человека, счастливее его, Креза? Солон отвечал, что знает такого человека: это его согражданин Тепл. И рассказал, что Тепл был храбрым воином, имел много детей и погиб за Отечество. Солон показался Крезу чудаком и грубияном. «А нас, – воскликнул Крез с гневом, – ты не ставишь совсем в число людей счастливых?» На что Солон ответил: «Царь Лидийский! В жизни бывают всякие превратности. И завтра все может перемениться. А называть счастливым человека при жизни, пока он еще подвержен опасностям, – это все равно, что провозглашать победителем и величать венком атлета, еще не кончившего состязание: это дело неверное, лишенное всякого смысла. Поэтому мы, эллины, считаем, что нельзя назвать счастливым человека до конца его жизни». После этих слов Солон удалился; Креза он обидел, но не образумил…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

• «Установление власти «тридцати» в Афинах (в 404 г. до н. э.) и их тираническую расправу над неугодными гражданами Сократ (ок.470–399 до н. э.) встретил резко критически. Имея в виду участившиеся при правлении «тридцати» казни, Сократ в одной из бесед заметил, что для него «кажется странным, если человек, взявшись быть пастухом стада коров и убавляя и ухудшая их, не сознает, что он плохой пастух; но что еще более для него странно, если человек, взявшись быть начальником в государстве и убавляя и ухудшая граждан, не стыдится этого и не сознает, что он плохой начальник». Доносчики довели слова Сократа до верхушки нового правления – Крития и Харикла. Последние вызвали дерзкого и словоохотливого старца (Сократу к этому времени было уже 65 лет) и напомнили ему свой закон, запрещавший вести беседы с юношеством. Сократ в иронической манере спросил, можно ли уточнить содержание запрета. Критий и Харикл согласились дать ему соответствующие разъяснения, и между ними состоялась прелюбопытная беседа, в ходе которой Сократ припер к стенке тиранов, заставив их скинуть маску законников и прибегнуть к прямым угрозам… Харикл, рассердившись, сказал: «Сократ, ты не понимаешь, мы предписываем тебе вовсе не вести бесед с молодыми людьми… и ты должен отказаться от этих пастухов, в противном случае берегись, чтобы тебе собою же не уменьшить числа коров». Продолжая преследовать Сократа, тираны, правда, не решились на прямую расправу с ним…» (из книги В. Нерсесянца «Сократ», СССР, 1984 г.).

• «Философ-киник Диоген (400–323 до н. э.) оставался верен своей острословной манере… Когда присматривавший за ним Ксениад (богатый коринфянин, купивший Диогена и поручивший ему воспитание своих детей и управление хозяйством. – Е.М.) спросил Диогена, как его похоронить, тот ответил: «Вниз лицом». На вопрос: «Зачем?», он ответил: «Ведь скоро все, что было внизу, окажется наверху». (Эти слова связаны с тем, что македоняне к этому времени уже захватили власть и из подчиненных стали властителями)…» (из книги П. Таранова «Сокровищница дерзаний. Мост в неизвестное. Цепочка путеводных огней», Россия, 2000 г.).

• «Диоген (ок.400–323 до н. э.) жил в бочке. Это знают все… К Диогену приходили пообщаться великие люди того времени, и Диоген, сплевывая сквозь зубы, нехотя отвечал на поставленные вопросы, всем своим видом показывая, как он недоволен вмешательством в частную жизнь… С Александром Македонским Диоген встречался не раз. Такое чувство, что Александру не с кем было поговорить по душам и, возвращаясь из очередного похода, он по пути непременно заворачивал к старцу, который не отходил далеко от своего благословенного пифоса-бочки. «Приветствую тебя, Диоген! Как поживаешь? Не дашь ли мне добрый совет?» – «А для чего я, по-твоему, сижу в этой бочке, как не давать советы? Спрашивай!» – «Что нужно сделать, чтобы стать мудрым, таким, как ты?» – «Стань бедным». – «Но бедный не может завоевать весь мир!» – «А зачем ты хочешь завоевать весь мир?» – «Чтобы объединить греков». – «И что тогда?» – «Тогда я успокоюсь и сяду на травку рядом с тобой и буду петь песни и пить вино». – «Так что же мешает тебе это сделать прямо сейчас?»…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.).

• «От философа-киника Диогена (ок.400–323 до н. э.) никто никогда не слышал ничего милого или приятного, по крайней мере напрямую. Однажды его пригласили на шикарную виллу, обставленную изящной мебелью, с роскошными коврами на полах и стенах. Все было сделано со вкусом, и даже неприхотливый киник должен был это оценить. Однако он плюнул хозяину дома в лицо, затем вытер его своим плащом и сказал, что просто не смог найти во всем доме ни одного ужасного пятна, куда бы он мог сплюнуть…» (из книги Й. Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга. «Ботаники», изменившие мир», Германия, 2011 г.).

• «Древнегреческого философа Кратета (ок.360–270 до н. э.) отличало не только своеобразие, но и достоинство. Для окружающих он нес примеры встряхивающей их морали. Когда Александр Македонский спросил его, хочет ли он, чтобы его родной город был восстановлен, Кратет ответил: «Зачем? Придет, пожалуй, новый Александр и снова разрушит его»…» (из книги П. Таранова «Сокровищница дерзаний. Мост в неизвестное. Цепочка путеводных огней», Россия, 2000 г.).

• «Даже самые воинственные из людей, которые никогда не щадили крови своих соотечественников, смягчались духом и лелеяли литературную славу Афин. Древность сохранила для нас любопытные происшествия этого рода в прекрасном ответе художника Протогена (IV в до н. э.). Когда город Родос был взят Деметрием Полиоркетом (304 г. до н. э.), гениальный человек сидел в своем саду, спокойно оканчивая картину. «Как это ты не принимаешь участие в общем смятении?» – спросил победитель. «Деметрий, ты воюешь против родосцев, а не против изящных искусств», – отвечал гениальный живописец. Деметрий оправдал этот отзыв своими поступками, потому что запретил жечь ту часть города, в которой жил художник» (из трактата И.Д’Израэли «Литературный характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.)

• «Однажды во время пира Александр Македонский спросил философа Анаксарха (IV в. до н. э.), как ему нравится угощение. Философ ответил, что все прекрасно, но хорошо бы добавить к столу голову одного тирана, намекая на присутствующего за столом сатрапа Никокрионта. Тиран был злопамятен…

После смерти Александра Македонского Анаксарх, потерпев кораблекрушение у Крита, попал в руки Никокрионта, и тот приказал бросить его в ступу и истолочь железными пестами. «Толки, толки телесную оболочку Анаксарха, самого Анаксарха тебе не истолочь!» – эти предсмертные слова философа стали крылатой фразой» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.).

• «Плутарх рассказывает, что однажды у царя македонского Александра Великого было, по обыкновению, много гостей, в числе их невольный собеседник и гость философ Каллисфен (ок. 370–327 до н. э.). Когда Каллисфену подали кубок с вином, то все стали его просить сказать хвалебную речь македонянам. Он выполнил это со своей полугрустной, полупрезрительной улыбкой, но говорил так хорошо, что вызвал неистовые рукоплескания. Гости не могли усидеть на своих местах и забросали его венками. Но царь ему заметил: «На богатую тему нетрудно хорошо говорить, не так легко тебе было бы сказать что-нибудь против нас. А может быть, это было бы полезней, послужило бы к нашему исправлению». Каллисфен согласился и на это; откровенно и смело выставил он недостатки македонян, сказал, что могущество Филиппа (отец Александра Македонского, принудивший греков к союзу с ним. – Е.М.) целиком создано раздорами греческих государств между собой и закончил свою речь стихом из Эврипида: «В мятежное смутное время возвыситься могут и злейшие люди». Эта речь возбудила к нему ненависть. Александр сказал: «Всем этим ты убедил нас больше в своей к нам ненависти, чем в ораторском таланте»… Каллисфен, заметя сильный гнев Александра, три раза подходил к нему, говоря: «Умер Патрокл, несравненно тебя превосходивший смертный». Аристотель, зная характер Александра, ужасался безумной смелости Каллисфена и совершенно ее не одобрял…» (из очерка Е. Литвиновой «Аристотель, его жизнь, научная и философская деятельность», Россия, 1892 г.).

• «Одно время цезарь Клавдий Герон Тиберий (правил в Риме в 14–37 гг. н. э.) оказался постоянным посетителем философских школ и чтений. Но однажды вдруг ему пришло в голову вмешаться в жаркий спор философов. В горячке спора кто-то, не обратив внимания на звание и чин, осыпал его бранью, послав куда подальше… Мораль проста: если ты император, не ходи к философам, а если уж пошел, то смири гордыню и терпи все их наскоки и дерзкие словечки…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

• «Когда древнеримский поэт Публий Анний Флор (II в. н. э.) попытался уязвить императора Адриана стихами: «Я не хочу быть цезарем, //Бродить по Британиям и страдать от скифских морозов», император парировал его слова таким стихом: «Я не хочу быть Флором,//Не хочу бродить по кабакам, укрываться в плохих трактирах и страдать от мух». В другое время и в другой стране поэта, так ответившего цезарю, «укрыли» бы так, что он навсегда забыл бы о кабаках и трактирах…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

• «Одному человеку, которому император вверил власть над войском и многочисленным населением, греческий философ Демонакт (112–176) на его вопрос, как ему лучше всего править, ответил следующими словами: «Не поддавайся гневу, меньше болтай и больше слушай»…» (из книги П. Таранова «Сокровищница дерзаний. Мост в неизвестное. Цепочка путеводных огней», Россия, 2000 г.).

• «Некоторые средневековые арабские авторы ищут мотивы, побудившие в 1195 году халифа Абу-Юсуфа Якуба подвергнуть опале философа Ибн-Рушда (1126–1198) в чрезмерной фамильярности последнего, выразившейся, в частности, в том, что он назвал повелителя правоверных в одной из своих книг просто королем берберов, как это было принято у ученых, без обычных пышных титулов и эпитетов… Согласно еще одной версии, по Андалузии разнесся слух о приближающейся гибели рода людского от небывалого урагана, и губернатор Кордовы созвал по этому случаю наиболее мудрых и уважаемых людей города; Ибн-Рушд дерзнул дать упомянутому метеорологическому явлению естественнонаучное объяснение, а когда один из теологов спросил его, верит ли он в передаваемый Кораном рассказ о племени Ад, погибшем при аналогичных обстоятельствах, воскликнул: «Бог мой, само существование племени Ад нереально, так что же говорить о причине его гибели!» Мытарства, выпавшие на долю Ибн-Рушда в дни опалы, не могли не отразиться на его здоровье…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

• «Король Роберт призвал художника Джотто ди Бондоне (1266–1337) в Неаполь и осыпал милостями. Этот король, человек умный, поощрял Джотто, славившегося на всю Италию своими находчивыми ответами… Однажды во время удручающей жары король говорит: «Будь я на твоем месте, я бы немного отдохнул». – «И я тоже, будь я король». «Так как для твоей кисти нет ничего невозможного, изобрази мне мое королевство». Немного спустя король возвращается к нему в мастерскую, и Джотто показывает осла с истрепанным вьючным седлом на спине, тупо и с вожделением обнюхивающего совсем новенькое вьючное седло, лежащее у его ног. Вся Италия смеялась над этой карикатурой, высмеивающей неаполитанцев за то усердие, с которым меняют в Неаполе государей…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.).

• «Б. Микеланджело (1475–1564), призванный Юлием II к Римскому двору, заметил, что интриги восстановили против него папу, и великому художнику не раз приходилось подолгу дожидаться в приемных покоях. Однажды этот гениальный человек, выведенный из терпения, вскричал: «Скажите же Его Святейшеству, что если я ему действительно понадоблюсь, то он сумеет меня найти где бы то ни было!»…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.). «…Скажите папе, – заявил Микеланджело, – что когда ему самому захочется меня видеть, ему придется меня поискать!»… «(из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «Он уехал обратно в свою Флоренцию, с тем, чтобы продолжать заниматься своим знаменитым картоном, который впоследствии сделался предметом изучения для всех художников. Три раза папа писал к Микеланджело, прося его возвратиться, наконец стал грозить маленькому Тосканскому герцогству войною, если упорство гениального человека продолжится…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.). «Возлюбленные дети мои, – писал папа Юлий II флорентийцам, – привет вам и апостольское благословение. Микеланджело, скульптор, уехавший от нас легкомысленно и безрассудно, боится, как мы слышали, возвратиться к нам, но мы не сердимся на него: мы знаем дарование людей подобного рода. Но, чтобы он отбросил всякое подозрение, мы взываем к вашей покорности, чтобы она обещала ему от нашего имени, что если он вернется к нам, то останется цел и невредим, и мы сохраним к нему такое же апостольское благословение, каким он пользовался до своего отъезда» (Рим, 8 июля 1506 г.). Флорентийцы призвали к себе Микеланджело: «Ты поступил с папой так, как не решился бы поступить с ним французский король. Мы не хотим затевать с ним из-за тебя войну, поэтому собирайся в дорогу»…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «…И он возвратился. Знаменитый художник преклонил колени перед папою, стараясь скрыть свое смущенное лицо и сохраняя упорное молчание. Один из епископов явился посредником между ними, извиняя художника тем, что «все живописцы необыкновенно горды». Юлий обратился к этому неловкому посреднику и, по словам Вазари, заметил: «Ты его обижаешь, тогда как я молчу; ты, а не он невежда в этом случае». Подняв вслед затем Микеланджело, Юлий II обнял этого гениального человека…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).

• «Рассказывают, что в то время как Микеланджело (1475–1564) трудился в Сикстинской капелле (Рим, 1508–1512 гг.), он захотел однажды съездить во Флоренцию на праздник Иванова дня, причем на вопрос папы: «Когда же ты кончишь?» – по обыкновению ответил: «Когда смогу»; тут нетерпеливый Юлий II, стоявший поблизости от художника, ударил его небольшой тростью, на которую опирался, гневно повторив его слова: «Когда смогу! Когда смогу!» Едва Микеланджело вышел, как первосвященник, боясь потерять его навсегда, послал за ним Аккорсо, молодого своего фаворита, который принес ему самые горячие извинения и умолял простить бедного старика, у которого были все основания бояться, что он не увидит окончания трудов, начатых по его приказанию. Аккорсо прибавил, что папа желает ему удачно съездить и посылает 500 дукатов на развлечения во Флоренции…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.).

• «Беззастенчивая похвальба и горделивое сознание своего достоинства в равной мере присущи Бенвенуто Челлини (1500–1571), и порой невозможно отличить, где кончается одно и начинается другое… Челлини не опускал глаза и перед папами, грозными пастырями, железным жезлом пасшими свои стада… Челлини затягивал и менял сроки работы, откладывал папские заказы ради своих замыслов, не отдавал выполненных работ и гнал к черту папских гонцов. Папа скрежетал зубами и вызывал его в Ватикан. Их ссоры с Климентом VII были ужасны и в то же время комичны. Вот Челлини является с гордо поднятой головой. Климент яростно смотрит на него «этаким свиным глазом» и обрушивает на строптивого художника гром небесный: «Как Бог свят, объявляю тебе, взявшему себе привычку не считаться ни с чем в мире, что если бы не уважение к человеческому достоинству, то я велел бы вышвырнуть тебя в окно вместе со всей твоей работой!» Челлини отвечает ему в тон, кардиналы бледнеют, шепчутся и беспокойно переглядываются. Но вот из-под плаща мастера появляется готовая вещь, и лицо папы: расплывается в отеческой улыбке: «Мой Бенвенуто!» Однажды Челлини ушел от него взбешенный, так как не получил просимой синекуры. Климент, знавший его свободолюбивый нрав и боявшийся, что мастер покинет его, в растерянности воскликнул: «Этот дьявол Бенвенуто не выносит никаких замечаний! Я был готов дать ему это место, но нельзя же быть таким гордым с папой! Теперь я не знаю, что мне и делать»… Челлини мог наполнить Рим убийствами и бесчинствами, но стоило ему показать папе перстень, вазу или камею, как милость тотчас была ему возвращена. Полурельеф Бога Отца на большом бриллианте спас ему жизнь после сведения счетов с убийцей брата; убив Помпео (мастера папского двора. – Е.М.), он попросил помилования у Павла III, грозя в противном случае уехать к герцогу флорентийскому, – прощение тут же было даровано ему» (из книги С.Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Однажды Франсуа Вольтер (1694–1778) появился в разгар званого обеда к Фридриху II Великому (Берлин, 1750 г.). Король встал из-за стола и написал мелом на камине: «Вольтер – первый осел». Вольтер прочитал и поставил внизу подпись: «Фридрих – Второй»…» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.). «Несомненно, Вольтер ничему не мог научиться в Берлине (Пруссия, 1750 г.). В свою очередь Фридрих II устал ждать признания своего превосходства от человека, который привык первенствовать сам… Получив очередной пакет с королевскими стихами, присланными для разбора, он обратился к Ламетри и Мопертюи, с которыми в это время беседовал: «Извините, господа, что я вас оставлю. Король прислал мне свое грязное белье – надо его поскорее вымыть»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Выход книги «Естественная история души» (Франция, 1745 г.) круто изменил судьбу Жюльена-Оффрэ де Ламетри (1709–1751). На него обрушивается град ударов… Избежав благодаря Фридриху II почти верной гибели, философ, естественно, чувствовал себя обязанным, но, попав ко двору (Пруссия, 1748 г.), сразу же ощутил унизительность королевских милостей. В «Работе Пенелопы», вышедшей через год после его приезда в Берлин (1749 г.), он пишет: «Честь быть приближенным великого короля не избавляет от грустной мысли, что находишься подле хозяина, каким бы любезным он ни был… При дворе требуется больше услужливости и льстивости, чем философии, а я до сих пор прилежно занимался лишь последней… и нечего, конечно, в 39-летнем возрасте начинать учиться низкопоклонству». Это горькое чувство, испытываемое философом, находило выражение в бравадах, в нарушении придворного этикета. Здесь мы надежно располагаем свидетельством современника, сообщающего: в присутствии короля «он в любое время усаживался, развалившись на диване. Когда становилось жарко, он снимал воротник, расстегивал камзол и бросал парик на пол. Одним словом, Ламетри во всем держал себя так, словно относился к королю как к товарищу»…» (из книги П. Таранова «От Монтеня до В.В. Розанова», Россия, 2001 г.).

• «В 1773 году Дени Дидро (1713–1784) получил личное приглашение Екатерины II посетить Петербург, куда он и отправился в мае того же года, пробыв в северной столице около 5 месяцев. Екатерина встретила его милостиво и дружески. Сам философ был настроен так деловито – ведь он представлял русскую царицу великим реформатором, с нетерпением ожидавшим его советов, – что даже не посчитал нужным соблюсти правила придворного этикета. Он явился на прием к Екатерине в черном кафтане, «в котором ходят только в чулан», как позже писала об этом дочь Дидро. Философ подолгу беседовал с Екатериной на различные государственные, философские и политические темы, написал замечания, резкие и бескомпромиссные, на ее проект «Наказа»…» (из сборника «100 великих мастеров прозы», Россия, 2009 г.). «Впечатление, которое произвела Екатерина II на Дидро, было очень сильным… Дидро она предоставляла полную свободу. Он мог говорить, о чем хотел, как хотел, и имел всегда в лице Екатерины внимательную слушательницу. Он брал ее за руку, вскакивал и бегал по комнате, ударял кулаком по столу. «Ваш Дидро, – писала сама Екатерина, – необыкновенный человек: всякий раз после беседы с ним у меня на ляжке оказываются синяки». Значит, Дидро не только ударял кулаком по столу, но в пылу разговора даже фамильярно хлопал императрицу по ноге, и, как она сама пишет, она вынуждена была, чтобы защитить себя от такой яростной жестикуляции, ставить стол между собой и своим собеседником…» (из очерка Р. Сементковского «Дени Дидро, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1896 г.). «Княгиня Е. Дашкова писала о Дидро: «Я очень любила в нем даже запальчивость его, которая была плодом смелого воззрения и чувства». Екатерина II сама пишет Сегюру, как Дидро, во время пребывания в Петербурге, замечая, что она не совершает всех намеченных в разговоре с ним преобразований, «изъявил свое неудовольствие с некоторым негодованием»… Разговор этот состоялся в приезд Дидро ко двору Екатерины в 1773 году» (из очерка С. Брилианта «Денис Фонвизин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.).

• «В общежитии Александр Сумароков (1717–1777), сказывают, был так же жив и заносчив, как и в литературной полемике; часто не мог он, назло себе, удержаться от насмешки и часто крупными и резкими выходками наживал себе неприятелей. Свидетель следующей сцены, Павел Каверин, рассказал мне: «В какой-то годовой праздник, в пребывание свое в Москве, приехал он с поздравлением к Н.П. Архарову (в 1782–1784 гг. губернатор Москвы; в 1777 году был в чине генерал-майора – Е. М.) и привез новые стихи свои, напечатанные на особенных листках. Раздав по экземпляру хозяину и гостям знакомым, спросил он о имени одного из посетителей, ему неизвестного. Узнав, что он чиновник полицейский и доверенный человек у хозяина дома, он и его одарил экземпляром. Общий разговор коснулся до драматической литературы; каждый вносил свое мнение. Новый знакомец Сумарокова изложил и свое, которое, по несчастью, не попало на его мнение. С живостью встав с места, подходит он к нему и говорит: «Прошу покорнейше отдать мне мои стихи, этот подарок не по вас; а завтра для праздника пришлю вам воз сена или куль муки»…» (из «Записных книжек» П. Вяземского, Россия, 1813–1877 гг.).

• «Иоганн Гёте (1749–1832) не давал ускользнуть ни одной мысли, немедленно занося ее на бумагу. Рассказывают, что однажды, удостоенный посещения одного монарха, Гёте, в разгар интересной беседы, удалился в другую комнату – записать мелькнувшую у него смелую мысль для «Фауста» (из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2006 г.).

• «В 1763 году семейство Вольфганга Моцарта (1756–1791) прибыло в Париж, снабженное многочисленными рекомендательными письмами. Здесь особенно теплое участие в них принял их соотечественник барон Гримм, уже давно переселившийся во Францию и бывший в то время секретарем герцога Орлеанского, вследствие чего он имел постоянный свободный доступ ко двору. Он сумел заинтересовать детьми королевскую семью, и их пригласили в Версаль. Г-жа Помпадур тоже пожелала их видеть. Она с большим любопытством разглядывала маленького артиста и для этого даже поставила его на стол, но держала себя так чопорно, что уклонилась от его детского поцелуя. «Это кто такая, что не хочет меня поцеловать? Ведь целовала же меня сама императрица!» – воскликнул в негодовании обиженный мальчик» (из очерка М. Давыдовой «В.Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «Из различных выдержек в письмах ученика Людвига ван Бетховена (1770–1827) Фердинанда Риса можно узнать, что композитор планировал переехать в Париж и с этой целью придерживал симфонию, посвященную Бонапарту…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.). «…Это было бурное время. Революционная Франция стала бонапартистской… Именно в это время окрепла героико-драматическая тематика в музыке Бетховена… Борьбой завоеванная свобода, драматизм жизненных схваток, героика титанических свершений, стихийный порыв масс – вот главные темы в зрелом бетховенском творчестве» (из сборника Д. Самина «100 великих композиторов», Россия, 1999 г.). «Все симпатии Бетховена влекли его к революционным идеям… Мятежный римлянин, вскормленный Плутархом, он мечтает о героической Республике, чьим основателем стал бы бог Победы, иными словами – первый консул…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.). «…Тем больнее должно было быть разочарование при получении известия о короновании Наполеона на престол императора в мае 1804 года. Ф. Рис пишет далее: «Я был первым, кто сообщил ему эту весть: «Бонапарт объявил себя императором». Он рассвирепел и воскликнул: «И он тоже не что иное, как обыкновенный человек! Теперь он так же будет топтать ногами всех людей, чтобы потешить свое тщеславие…» Бетховен подошел к столу, схватил титульный лист за верхний край, разорвал его и бросил на землю». Первая страница была написана заново, и только лишь сейчас симфония получила название «Героической»…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.). «…Первоначально рукопись симфонии имела заглавие «Бонапарт»… Бетховен в гневе разорвал посвящение и тут же начертал нижеследующее заглавие, разом мстительное и трогательное: «Героическая симфония… в знак воспоминания об одном великом человеке»…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.). «Этим не только было уничтожено посвящение, но и полностью разрушены его планы переезда в Париж, имевшие большое значение для творческого развития. Вспышка ярости при получении известия о коронации Наполеона была не только политическим актом, «но и глубоко личным творческим проявлением» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.).

• «В 1808 году Элиза, сестра Наполеона, получила во владение Тосканское герцогство со столицей Флоренцией. Праздник следовал за праздником. Снова нужен был Никколо Паганини (1782–1840). И он был вынужден вернуться. Во Флоренции прошло еще четыре года его придворной службы. Поражение Наполеона в России резко осложнило обстановку во Флоренции, сделало пребывание там Паганини уже невыносимым. Он вновь жаждал освободиться от зависимости. Нужен был повод. И он его нашел, явившись в мундире капитана на придворный концерт. Элиза приказала ему немедленно переодеться. Паганини демонстративно отказался. Ему пришлось бежать с бала и ночью уехать из Флоренции во избежание ареста» (из сборника Д. Самина «100 великих композиторов», Россия, 1999 г.).

• «Джон Брайан Браммел (1778–1850), «король изящества», в 1813 году стоял на невиданной высоте… Не было ни одного раута в Лондоне, где бы на его присутствие не смотрели как на торжество, а на отсутствие – как на несчастье. Газеты печатали его имя во главе самых знаменитых гостей. Он было президентом клуба Уатье, членом которого состоял Байрон. Браммела дарили дружбой самые различные люди – от чопорного Шеридана до герцогини Девонширской, писавшей стихи на трех языках… Его звезда светила так ярко, что начала ослеплять его. Его отношения с принцем Уэльским (будущим английским монархом Георгом IV. – Е.М.) с некоторых пор сделались весьма натянутыми. Старея, принц тучнел все больше и больше, а Браммел с гордой насмешливостью неувядаемой красоты подтрунивал над этим: он перенес прозвище дворцового привратника- толстяка «Большой Бен» на его хозяина, а его фаворитку Фриц-Герберт звал «Бенина». Однажды в Гайд-парке Браммел сказал, метя в идущего принца: «Кто этот толстый человек?»… Принц не мог потерпеть подобной развязной уверенности в своем могуществе от человека, которого продолжал считать своим протеже…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Успеху творческому неизменно сопутствовал успех кассовый… Так было у Никколо Паганини (1782–1840) и в Англии (1832 г.). Британская холодность была растоплена южной страстью маэстро. Приглашения играть в домах самых щедрых меценатов сыпались со всех сторон – Паганини не знал, с кого начать. Королю Георгу IV, пригласившему скрипача во дворец за далеко не королевскую плату, Паганини презрительно ответил, что его величество может купить место в партере на его концерт – так будет еще дешевле…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Первая встреча Александра Пушкина (1799–1837) с новым царем Николаем I (сентябрь 1826 г.) была обставлена с наполеоновской театральностью, точно кто-то умышленно старался поразить впечатлительное воображение поэта… Между тем судьба поэта зависела от того, какое впечатление произведет он на Николая и какое впечатление Николай произведет на него. Притворяться Пушкин не умел и не хотел, но им обоим надо было сделать над собой усилие, надо было проявить немало здравого смысла, чтобы перешагнуть через все, что их разъединяло, договориться до того, что их сближало. Их разъединял день 14 декабря. Между ними столяло 5 виселиц. Николай принял Пушкина с глазу на глаз и продержал его почти два часа…» (из книги А.Тырковой-Вильямс «Жизнь Пушкина», Франция, 1948 г.). «Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с императором Николаем: поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительностью государя, он делался более и более свободен в разговоре; наконец дошел до того, что, незаметно для себя самого, притулился к столу, который был позади него, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: «С поэтом нельзя быть милостивым»…» (из очерка А. Скабичевского «А.С. Пушкин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «В отношении к Томасу Карлейлю (1795–1881) произошли таинственные превращения, которым подвергся в Англии за последние два столетия не один мыслитель: всеобщее признание его величия избавило почитателей от необходимости принимать его всерьез… Умолкнувший пророк не был обойден почетом. Однажды, в 1869 году, в Чейн Роу (поместье Т. Карлейля – Е. М.) приехал настоятель Вестминстера Стэнли о женой леди Огастой, чтобы сообщить Карлейлю, что очень высокая особа – даже высочайшая особа – выразила желание встретиться с ним; он понял, что ему престояла аудиенция у королевы. Ровно в назначенное время он явился к дверям дома настоятеля, и в 5 часов вечера королева «вошла в комнату какой-то плывущей походкой, так что ноги совсем не видны», сопровождаемая принцессой Луизой и вдовствующей герцогиней Атолл. Тут же были геолог сэр Чарльз Лайел, историк Гроут, оба с женами, а также Браунинг, который только что выпустил необыкновенно длинную поэму «Кольцо и книга». Королева сказала каждому из них по нескольку слов: Браунинга она спросила: «Вы что-нибудь пишете сейчас?» Дамы сели, мужчины остались стоять, всем подали черный мутный кофе. Было уже почти 6 часов, когда леди Огаста позвала Карлейля, который не привык так долго стоять, и сказала, что ее величество хочет говорить с ним. Королева первым делом сказала, что шотландцы – умный народ, на что Карлейль (шотландец по национальности – Е. М.) ответил, что они, как все, не умнее и не глупее других. Наступило неловкое молчание, которое нарушил Карлейль, сказав: «Мы можем гораздо лучше продолжать разговор, если Ваше Величество позволит мне как немощному старику сесть». К ужасу присутствующих, он пододвинул себе стул и сел. Как говорила шокированная, но полная восхищения леди Огаста, это был, несомненно, первый случай, когда кто-либо из подданных обратился к королеве с подобной просьбой. Разговор продолжался, но с заминками; когда же королева встала, чтобы уйти, оказалось, что край ее платья попал под ножку стула, на котором сидел Карлейль. Аудиенция, как говорил потом Стэнли, прошла не очень успешно; когда Джеральд Блант, священник из Челси, спросил Карлейля, читала ли королева его книги, тот ответил: «Она, возможно, читала много книг, но мои – вряд ли»…» (из книги Дж. Саймонса «Томас Карлейль. Жизнь и идеи пророка», Великобритания, 1952 г.).

• «Есть основания полагать, что Дмитрий Менделеев (1834–1907) с неприязнью относился к титулованной знати. Во всяком случае, об этом говорит эпизод, имевший место в его преподавательской деятельности. Дмитрий Иванович проводил зачеты пофамильно (в алфавитном порядке), каждой букве свой день; студенты при этом сами записывались в учетный журнал. Один из них записался «Князь В…». Однако далее произошло нечто для него необычное. Профессор взглянул в журнал и сухо произнес: «Студентов с фамилией на букву «К» я буду принимать завтра»…» (из книги М. Чекурова «Курьезы истории», Россия, 1998 г.).

• «Владимир Маковский (1846–1920) был художником, членом Товарищества передвижных выставок, в правилах которого был принцип равенства. То есть знаки отличия (ордена, мундиры) передвижники не носили. Как-то раз президент Академии художеств великий князь Владимир заметил Маковскому: «Вы, как профессор живописи, к тому же с чином, требующим обращения «ваше превосходительство», можете носить присвоенный вам мундир и белые штаны. Однако вы никогда их не носите. Интересно знать, почему?» «В таких штанах, – ответил художник, – я бываю только в спальне». Князь проворчал что-то неодобрительное, но поднимать шум не стал – не пожелал становиться мишенью насмешек» (из книги М. Чекурова «Курьезы истории», Россия, 1998 г.).

• «В 1879 году Мария Склодовская (1867–1934) перешла в русскую гимназию… Учителя начали придираться к ученикам-полякам, но у нее было достаточно чувства собственного достоинства, чтобы отбивать нападки педагогического персонала. Однажды учительница отругала ее за дерзость и сказала: «Я запрещаю тебе смотреть на меня сверху вниз». Мария, которая была на голову выше педагога, сухо бросила: «А если я по-другому не могу?» Несмотря ни на что, она окончила гимназию с самыми лучшими результатами, когда ей еще не было 16-ти лет» (из книги Й. Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга. «Ботаники», изменившие мир», Германия, 2011 г.).

• «М. Горький сказал Исааку Бабелю (1894–1940): «Завтра у меня будет Сталин. Приходите. И постарайтесь ему понравиться. Вы хороший рассказчик… Расскажите что-нибудь… Я очень хочу, чтобы вы ему понравились. Это очень важно». Бабель пришел. Пили чай. Горький что-то говорил, Сталин молчал. Тогда Горький осторожно кашлянул. Бабель намек понял и пустил первый пробный шар. Он сказал, что недавно был в Париже и виделся там с Шаляпиным. Увлекаясь все больше и больше, он заговорил о том, как Шаляпин тоскует вдали от родины, как тяжко ему на чужбине, как мечтает вернуться. Ему казалось, что он в ударе. Но Сталин не реагировал. Слышно было только, как звенит ложечка, которой он помешивал чай в своем стакане. Наконец он заговорил. «Вопрос о возвращении на родину народного артиста Шаляпина, – медленно сказал он, – будем решать не мы с вами, товарищ Бабель. Этот вопрос будет решать советский народ». Поняв, что с первым рассказом он провалился, Бабель, выдержав небольшую паузу, решил зайти с другого боку. Стал рассказывать о Сибири, где был недавно. О том, как поразила его суровая красота края. О величественных сибирских реках… Ему казалось, что рассказывает он хорошо. Но Сталин и тут не проявил интереса. Все так же звякала ложечка, которой он помешивал свой чай. И – молчание. Замолчал и Бабель. «Реки Сибири, товарищ Бабель, – так же медленно, словно пробуя на вес свои чугунные слова, заговорил Сталин, – как известно, текут с юга на север. И потому никакого народнохозяйственного значения не имеют…».

Эту историю тогда же, по горячим следам, рассказал сам Бабель. А закончил он свой рассказ так: «Что вам сказать, мой дорогой. Я ему не понравился. Но гораздо хуже другое» – «???» – «Он мне не понравился»…» (из книги Б. Сарнова «Перестаньте удивляться», Россия, 1997 г.).

• «Летом 1944 года Сергей Эйзенштейн (1898–1948) показал Блейману материалы к 1-й и 2-й сериям «Ивана Грозного». Блейман выразил опасение, не будет ли трактовка образа царя воспринята как намек на современность. «А может быть, я этого хочу?!» – сказал Эйзенштейн. Тогда Блейман выразился более определенно: фигура кающегося самодержца может не понравиться Сталину. Эйзенштейн отрезал: «Ничего, съест!»… В 1945 году Эйзенштейн сказал: «Вчера был у Сталина. Мы друг другу не понравились» (из сборника Ю. Борева «XX век в преданиях и анекдотах», кн.3–4, Россия, 1996 г.).

• «Однажды вместе с другими известными деятелями кино Марика Рекк (1913–2004) получила приглашение на прием к Гитлеру. Она оказалась самой молодой среди собравшихся. Фюрер подошел к столику, за которым сидела Рекк, и рассыпался в комплиментах: «Я вас сразу узнал. Вы наша новая звездочка из Венгрии. Я видел фильмы с вашим участием. Вы очаровательны…» Потом он поинтересовался: «Вы столько всего умеете – и скакать на лошади, и танцевать, и делать акробатику. У вас есть дублерша? Ну, моя маленькая чудесница, а чего вы не умеете?» Марика выпалила: «Говорить правильно по-немецки, господин Гитлер!» Все засмеялись. Фюрер – громче всех. «Вы даже не представляете себе, сколько немцев тоже не говорят правильно». После разгрома фашизма Марике Рекк было запрещено гастролировать, все-таки свою блестящую карьеру она сделала при нацистах…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Крылатую фразу из фильма «Подкидыш» (СССР, 1940 г.) «Муля, не нервируй меня!» Фаина Раневская (1896–1984) придумала сама. Потом не раз пожалела. Всю оставшуюся жизнь «Муля» преследовала ее: так кричали мальчишки при виде ее на улицах, эту фразу первой вспоминали при знакомстве с ней. Даже Л. Брежнев на вручении ей в 1976 году (в связи с 80-летием) ордена Ленина вместо приветствия сказал: «А вот идет наша Муля, не нервируй меня!» Раневская ответила: «Леонид Ильич, так ко мне обращаются или мальчишки, или хулиганы!» Генсек смутился и добавил: «Простите, но я Вас очень люблю»…» (из сборника Л. Бушуевой «111 гениев России. Литература, живопись, музыка, театр, кино», Россия, 2011 г.).

• «В составе труппы фронтовых артистов Марлен Дитрих (1901–1992) побывала практически на всех фронтах Европы, где сражались американцы (1942–1945 гг.). В американской военной кинохронике Дитрих была героиней номер один. Она без устали фотографировалась с солдатами. Ходил такой анекдот. Марлен спрашивают: «Правда ли, что на войне у вас был роман с Эйзенхауэром (главнокомандующим американскими войсками в Европе – Е. M.)?» – «Что вы! – отвечает актриса. – Генерал никогда так близко не подходил к передовой»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Во время приема у английской королевы София Лорен (р. 1934) нарушила правило этикета, отказавшись снять с головы бриллиантовую диадему. Журналисты тут же обыграли этот факт: мол, на приеме были две королевы – королева по происхождению и королева экрана… «(из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Однажды на приеме в присутствии королевской семьи Рудольф Нуреев (1938–1993) танцевал соло, ему жали туфли, он спокойно сбросил их и продолжал танцевать босиком. Этого бы не мог себе позволить ни один танцовщик… Благодаря своему буйному темпераменту и вниманию прессы Нуреев стал одним из самых известных людей в мире…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «В октябре 1963 года «ливерпульские мальчики» – группа «Битлз» в составе: Дж. Леннон (1940–1980), П. Маккартни (р. 1942), Дж. Харрисон (1943–2001) и Р. Старр (р. 1940) получили приглашение импресарио Бернарда Делфонта принять участие в шоу «Королевское варьете», которое ежегодно проводится в присутствии королевы Елизаветы, королевы-матери и принцессы Маргарет… История о том, как Джон Леннон обратился к публике во время этого выступления (Лондон, 4 ноября 1963 г.), стала с тех пор одной из самых знаменитых рок-легенд – и одновременно одной из самых загадочных. Текст был тщательно отрепетирован, как, впрочем, и большинство «импровизаций». «Пусть те, кто сидит на дешевых местах, хлопают в ладоши. А все остальные пусть позвякают своими… драгоценностями!» – Джон решил изобразить пролетария в помятой кепке, и эта роль принесла ему звание «героя рабочего класса». Ни один артист – выходец из рабочей среды не осмелился бы произнести подобную грубость в присутствии королевы. И только избалованный отпрыск мелкобуржуазного семейства, который зачитывался в детстве книжками про сумасшедших художников, посылавших богатеев куда подальше, был способен, набравшись наглости, отмочить такое, хоть он и опустил непристойное определение…» (из книги А. Голдмана «Жизни Джона Леннона», США, 1989 г.).

II. «отправь меня обратно в каменоломни!..»

• «Говорят, сиракузский тиран Дионисий пописывал стихи, был честолюбив и даже отправил профессионального поэта Филоксена (ок.445–380 до н. э.) в каменоломни за критику. После его освобождения Дионисий обратился к Филоксену с вопросом, нравится ли тому его новое стихотворение, на что Филоксен ответил со вздохом: «Отправь меня обратно в каменоломни…»…» (из очерка В. Соловьева «На родине Сталина, или Жизнь в обход», СССР, 1976 г.).

• «В Берлине (1750 г.) Франсуа Вольтер (1694–1778) должен был проводить вечер с Фридрихом II. Часа два они занимались разбором королевских сочинений. Присутствие Вольтера заставило Фридриха с новым рвением взяться за перо: он готовил к печати «Сочинения философа Сан-Суси», стихотворную «Военную науку» и ряд биографий современников (сочинения короля выходили малым тиражом – только для немногих избранных). Вольтер был суровым критиком. Он хвалил удачные места и безжалостно вычеркивал все, что, по его мнению, никуда не годилось. «Эта строфа ни гроша не стоит!» – то и дело восклицал он или ехидно спрашивал, прослушав длиннейшую оду: «Как это вам удалось сочинить четыре хорошие строки?» Фридрих безропотно по 100 раз правил свои рукописи…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «Моя должность, – писал Вольтер из Берлина в Париж (1750 г.), – заключается в том, чтобы ничего не делать. Час в день я посвящаю королю, чтобы несколько сглаживать слог его произведений в стихах и прозе…» Но когда Фридриху II сказали, что Вольтер называет его стихи «грязным бельем, которое отдается ему для стирки», и вообще не находит их хорошими, обращение короля изменилось и стихов «для стирки» стало присылаться гораздо меньше…» (из очерка И. Каренина (В. Засулич) «Вольтер, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1893 г.). «Вольтер говорил про «Антимакиавелли» (1740 г.), сочинение короля прусского Фридриха II: «Он плюет на блюдо, чтобы отбить у других охоту к еде»…» (из заметок Н. Шамфора «Характеры и анекдоты», Франция, 1794 г.).

• «Выдающегося французского мастера, сильнейшего шахматиста 2-й половины 18-го столетия Франсуа Андре Филидора (1726–1795) пригласил король Людовик XVI, чтобы тот учил его шахматной игре. Через несколько месяцев коронованный ученик спросил: «Как вы оцениваете мою игру?» «Ваше Величество, – ответил Филидор, – всех шахматистов можно разбить на 3 класса: кто совсем не умеет играть, кто играет плохо и те, кто играет хорошо. Вас, Ваше Величество, я могу отнести ко второму классу»…» (из сборника С. Давыдюка «Плененные шахматами», Белоруссия, 1993 г.).

• «Как-то Карла Брюллова (1799–1852) вызвали в Зимний дворец изобразить одну из дочерей государя. Вошедший во время сеанса Николай I начал, по своему обыкновению, поправлять художника. Тот тут же положил кисть: «Не могу продолжать – рука от страха дрожит». Записавший эту издевательскую реплику Брюллова современник пояснил: «Ответ поймут художники, а понял ли его император – не знаю». Конечно же, понял, но стерпел, не подал виду. Вероятно, посчитал, что изображение кисти «великого Карла» – необходимый атрибут имперского величия…» (из книги С. Волкова «История русской культуры в царствование Романовых: 1613–1917», Россия, 2011 г.).

• «Написав несколько портретов императора Николая II, Валентин Серов (1865–1911) получил выгодный заказ на портрет императрицы Марии Федоровны. После первого же сеанса императрица подошла к мольберту и заметила: «Тут слишком широко, здесь надо ниже, а здесь поднять…» Художник опешил, а затем взял палитру и подал ее с поклоном Марии Федоровне: «Вот, Ваше Величество. Вы сами и пишите, если так хорошо умеете рисовать. А я – слуга покорный!» Императрица вспыхнула и ушла. А Серов наотрез отказался писать дальше. Более того, с тех пор вообще не сделал ни одного портрета членов царской фамилии…» (из сборника Д. Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.).

• «В своей «новой старой» должности княжеского капельмейстера (Австрия, 1795 г.) Йозеф Гайдн (1732–1809) был слишком горд и уверен в себе, чтобы позволить общаться с собой как с лакеем князю Николаю II, 30-летнему господину, еще полностью связанному с веком феодализма, вспыльчивому, высокомерному и тщеславному. Когда князь во время одной из репетиций, которую проводил Гайдн, хотел вмешаться в его работу, Гайдн, по словам членов капеллы, сказал раздраженным тоном: «Ваша княжеская светлость, это мое дело разбираться здесь», после чего князь больше никогда не предпринимал таких попыток…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.).

• «Обладая с раннего детства подлинно артистическим самолюбием, Вольфганг Моцарт (1756–1791) ничуть не гордился теми похвалами, которые расточали ему знатные лица. Когда ему случалось иметь дело с людьми, ничего не понимавшими в музыке, он исполнял лишь какие-нибудь небольшие безделушки. Наоборот, в присутствии знатоков он играл с таким увлечением и таким вниманием, на какое только был способен, и отцу нередко приходилось прибегать к уловкам и выдавать за знатоков музыки важных вельмож, перед которыми Вольфганг должен был выступать…» (из книги А. Стендаля «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио», Франция, 1817 г.). «Самосознание Моцарта заметно проявлялось уже в раннем детстве, о чем можно заключить из свидетельства очевидцев его первого выступления при императорском дворце в Вене в среду, 13 октября 1762 года. Там написано: «… Уже тогда он проявлял такую черту характера, которая осталась у него навсегда, а именно – пренебрежение к похвале взрослых и определенная антипатия к ним, если они не были знатоками музыки… Так случилось и тогда у императора Франца…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.). «Однажды, в 6-летнем возрасте, сев за клавесин чтобы играть в присутствии императора Франца II, маленький Моцарт обратился к государю и спросил его: «А г-на Вагензейла здесь нет? Его-то нужно было позвать: он в этом понимает». Император велел пригласить Вагензейла и уступил ему место подле клавесина. «Сударь, – сказал тогда Вольфганг композитору, – я играю один из ваших концертов; вам придется перевертывать мне страницы»…

О первых успехах Моцарта итальянцы давали такие отзывы, в которых было больше зависти, чем справедливости, а император, мнивший себя любителем музыкального искусства, но почти не имевший собственного мнения, с легкостью присоединялся к суждениям этих дилетантов. Однажды, только что прослушав репетицию комической оперы («Похищение из сераля», 1782 г.), им же самим заказанной Моцарту, он сказал композитору: «Дорогой Моцарт, это слишком хорошо для наших ушей: тут чересчур много нот». «Простите, ваше величество, – ответил Моцарт очень сухо, – здесь ровно столько нот, сколько нужно». Иосиф на это ничего не сказал и был как будто несколько смущен ответом; но после первого же спектакля он отозвался об опере с самой большой похвалой…» (из книги А. Стендаля «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио», Франция, 1817 г.).

• «При всем своем заведомом равнодушии к музыке Екатерина II вынуждена была подчиняться требованиям артистов, приглашенных по настоянию композиторов для исполнения их произведений. Она переносила даже их капризы и дерзости. Катарина Габриели (1730–1796), получавшая 7 000 рублей жалованья, отказывалась петь в апартаментах Ее Величества (Петербург, 1768 г.), потому что, говорила она, «Ее Величество ничего не понимает в музыке»…» (из книги К. Валишевского «Вокруг трона. Екатерина II», Франция, 1894 г.).

• «1814 год – вершина славы Людвига ван Бетховена (1770–1827). Во время Венского конгресса (1815 г.) его встречают как европейскую знаменитость. Он принимает деятельное участие в празднествах. Коронованные особы почтительно восторгались им, а он гордо принимал их поклонение, как потом хвастался Шиндлеру… «(из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.). «В Берлине он еще менее нашел то, чего искал в Вене. Единственное светлое воспоминание осталось у него о знакомстве с «человечнейшим человеком», принцем Луи Фердинандом, который сам был выдающийся музыкант. Бетховен сделал ему, по его мнению, величайший комплимент, заметив, что он играет не как король или принц, а как настоящий пианист…» (из очерка И. Давыдова «Людвиг Ван Бетховен, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.).

• «Альберт Эйнштейн (1879–1955) подружился с королевской четой Бельгии… С королевой Елизаветой Эйнштейн играл в квартете – две скрипки и две виолончели. Однажды, когда Ее Величество играла с особым вдохновением, Эйнштейн воскликнул: «Вы прекрасно музицировали! Право, вы совершенно не нуждаетесь в профессии королевы»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «В старые времена, когда наука была в загоне, ее представителям волей-неволей приходилось ютиться около богатых и знатных меценатов… Чарльз Лайель (1797–1875) восставал против этого обычая, находя его несовместимым с достоинством науки. Так, в 1848 году он пишет сестре по поводу одного из заседаний совета «Королевского научного общества»: «Я указал на то, что из 48 членов Верхней палаты, приписывающих к своим фамилиям «F.R.S.» (Fellow Royal Society – Член Королевского Общества) и представляющих ту часть нашей аристократии, которая наиболее заботится о науке, никто никогда не помещал в журнале общества ни единого сообщения, за исключением лорда Брума, – да и то за 33 года, до его избрания в пэры… Я сказал, что весьма уважаю таланты наших пэров, но эти таланты еще сильнее оттеняют их пренебрежение к науке… «…» (из очерка М. Энгельгардта «Чарльз Лайель, его жизнь и научная, деятельность», Россия, 1893 г.).

III. «Особое право «отказывать и не таким…»

• «Как известно, Пьер Бомарше (1732–1799) не пожелал драться с герцогом де Шоном, когда тот грубо обошелся с ним (актриса Дезире Менар предпочла сиятельному герцогу литератора Бомарше – Е. М.). Вот почему, получив однажды вызов на дуэль от г-на де Лa Блаша, он ответил ему: «Я и не таким отказывал» (из заметок Н. Шамфора «Характеры и анекдоты», Франция, 1794 г.).

• «Древнекитайский мудрец Чжуан-Цзы (ок.369 – 286до н. э.) ловил рыбу в реке Пу. Чуский правитель направил к нему двух сановников дафу с посланием, в котором говорилось: «Хочу возложить на Вас бремя государственных дел». Чжуан-Цзы, не отложив удочки и даже не повернув головы, сказал: «Я слышал, что в Чу имеется священная черепаха, которая умерла 3 тысячи лет тому назад. Правители Чу хранят ее, завернув в покровы и спрятав в ларец, в храме предков. Что предпочла бы эта черепаха: быть мертвой, но чтобы почитались оставшиеся после нее кости, или быть живой и волочить хвост по грязи?» Оба сановника ответили: «Предпочла бы быть живой и волочить хвост по грязи». Тогда Чжуан-Цзы сказал: «Уходите! Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи»…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

• «Работая над росписью Сикстинской капеллы (Рим, 1508–1512 гг.) Микеланджело Буонарроти (1475–1564) оставался один, и так проводил он здесь месяцы, дни, а иногда и ночи, не раздеваясь и ночуя на лесах, чтобы с восходом солнца приняться за работу. Уходя, он строго запрещал пускать кого бы то ни было в капеллу. Дж. Вазари рассказывает, что художник однажды заподозрил чьи-то посещения…» (из очерка С. Брилианта «Микеланджело Буонарроти, его жизнь и художественная деятельность», Россия, 1891 г.). «…Микеланджело не позволял никому смотреть на свои работы, и, подозревая своих людей, он не раз предполагал, что папа видел то, что он сделал, приходя переодетым в некоторых случаях, когда Микеланджело не было дома или когда он работал. Будто поэтому папа подкупил однажды его подмастерьев, чтобы они впустили его посмотреть капеллу дяди его Сикста, которую тот заказал ему расписать…» (из книги Дж. Вазари «Жизнеописания знаменитых ваятелей и зодчих», Италия, 1550 г.). «…Микеланджело спрятался тайно в капелле и подстерег непрошенного гостя. Хотя это был сам Юлий II, подкупивший его слугу, но он стал бросать в него из своей засады доски и все, что попадало под руку, и выгнал взбешенного папу…» (из очерка С. Брилианта «Микеланджело Буонарроти, его жизнь и художественная деятельность», Россия, 1891 г.). «…Так что пришлось разъяренному папе удалиться. Словом, так или иначе, папу он разгневал…» (из книги Дж. Вазари «Жизнеописания знаменитых ваятелей и зодчих», Италия, 1550 г.).

• «17 лет своей жизни отдал Микеланджело Буонарроти (1475–1564) постройке храма Св. Петра (Рим, 1547–1564). Он смотрел на этот труд как на священную миссию, посланную ему Богом, и ничто не могло отклонить его от этого пути. Правитель Флоренции Козимо при помощи лестных писем и через посредство друзей Микеланджело старался вернуть его домой, но последний слишком сжился со своим долгим трудом… Король французский делает ему самые лестные предложения, приглашая к себе… Ни лесть, ни корысть никогда не влияли на его труд и творчество…» (из очерка С. Брилианта «Микеланджело Буонарроти, его жизнь и художественная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «Несмотря на свою знаменитость, достигнутую в Англии (после успеха первого концертного сезона 1792 года композитору решили присвоить титул почетного доктора Оксфордского университета – Е. М.) Йозеф Гайдн (1732–1809) остался в душе простым и естественным человеком. «Я общался с императором, королем и многими другими великими господами и слышал от них много лестных слов, но на короткой ноге я не хочу быть с такими людьми», – сказал он однажды» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.).

• «Когда Екатерина II стала настаивать на приезде Дени Дидро (1713–1784) в Петербург (середина 1760-х годов – Е. М.), он предложил прислать вместо себя словарь французского языка, составленный по особому плану, именно с исключением всех слов, которые являются следствием разных суеверий, предрассудков, невежества, и с таким толкованием остальных слов, чтобы люди могли «хорошо говорить», а хорошо говорить – значит правильно думать. Этот словарь он предлагал перевести на русский язык в уверенности, что он мог бы сослужить немаловажную службу делу просвещения в России. Может быть, это предложение было продиктовано желанием как-нибудь избавиться от поездки в Петербург…» (из очерка Р. Сементковского «Дени Дидро, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1896 г.).

• «В 1752 году Фридрих II предложил Жану Д’Аламберу (1717–1783) место президента Академии наук….Он не задумался тотчас же отказаться от предлагаемого ему почетного и выгодного места. Фридрих удвоил свои просьбы – философ остался непреклонным… Д’Аламбер был человек бедный, но независимый… Мы позволим себе привести выдержку из письма Д’Аламбера к королю: «Состояние мое, – пишет он, – самое ничтожное… на мою долю не выпадают награды, которые так и сыплются на других ученых и писателей… Несмотря на все это, душевное спокойствие мое так велико, так невозмутимо и так сладостно, что я не в состоянии подвергнуть его ни малейшему риску… Уединенная, бедная жизнь совершенно отвечает моему характеру, моей страстной любви к независимости, моему желанию стоять в стороне от людей и большого света… Посудите сами, милостливый государь, в состоянии ли я пожертвовать всем этим и променять свое малое, но истинное счастье на положение шаткое, как бы оно ни было заманчиво и блестяще…» Отказ Д’Аламбера очень огорчил Фридриха Великого, но уважение короля к философу и ученому только увеличилось… «(из очерка Е. Литвиновой «Ж. Д’Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «Екатерина II приглашала Жана Д’Аламбера (1717–1783) быть воспитателем великого князя (будущий российский император Павел I – Е. М.). Д’Аламбер боялся, что будет стеснена его свобода совести и ему придется скоро удалиться, несмотря на весь либерализм Екатерины…» (из очерка С.Брилианта «Дениc Фонвизин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.). «…Императрица сразу почувствовала, что ей, может быть впервые, приходится иметь дело с человеком, которого, как говорится, ничем не заманишь; это ее удивляло и неприятно раздражало… В 1782 году наследник русского престола, в бытность свою в Париже посетив Д’Аламбера, выразил ему свое уважение и глубокое сожаление о том, что не исполнилось заветное желание его матери поручить его воспитание такому философу, как Д’Аламбер. Прощаясь с Д’Аламбером, Павел I сказал ему не без грусти: «Вы поймете, милостивый государь, как глубоко я сожалею, что мне не суждено было познакомиться с Вами ранее». Этот упрек не смутил Д’Аламбера: он не сомневался, что не был способен как следует воспитать будущего царя…» (из очерка Е.Литвиновой «Ж.Д’Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «В Берлине (1790 г.) Вольфганг Моцарт (1756–1791) был представлен Фридриху-Вильгельму II, который не только принял его любезно, но предложил остаться в Берлине в качестве придворного капельмейстера с окладом в 3 000 талеров; Моцарт отказался от этого выгодного места из чувства деликатности по отношению к императору Иосифу II… Когда прусский король Фридрих-Вильгельм, лучше оценивший его гений, предложил ему более выгодное место при своем дворе, Моцарт отказался, сказав: «Как я оставлю моего доброго императора?» Итак, Моцарту приходилось зарабатывать свой хлеб насущный менее всего любимой им педагогической деятельностью…» (из очерка М. Давыдовой «В. Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «Из Вены Людвиг ван Бетховен (1770–1827) отправился в Берлин (1796 г.). Но Бетховен обманулся в своих ожиданиях; в столице Фридриха II он не только не нашел той «силы», которую искал, но встретился там со страшной испорченностью нравов, прикрывавшейся лицемерным благочестием и чувствительностью, что произвело отталкивающее впечатление на ненавидевшего все неестественное и сентиментальное Бетховена. Тем не менее, он играл при дворе, имел огромный успех и получил от короля предложение остаться в Берлине и поступить к нему на службу, но не принял этого предложения. Ученик его К. Черни рассказывает по этому поводу следующее: «Когда он кончал импровизации, то часто разражался громким смехом и издевался над состоянием, в которое привел своих слушателей. Иногда он чувствовал себя оскорбленным таким отношением. «Ну, можно ли жить среди таких избалованных детей?» – говорил он и, как он сам рассказывал, единственно по этой причине отказался от королевского приглашения, последовавшего после подобной импровизации. «Чувствительность прилична женщинам, у мужчины музыка должна высекать искры из души», – говорил он своим образным языком». В Берлине он еще менее нашел то, чего искал в Вене…» (из очерка И. Давыдовой «Людвиг ван Бетховен, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.).

• «Вельможи, окружающие императора Александра I, поражают Николая Карамзина (1766–1826) ничтожеством… Много сил уходит на то, чтобы ни в чем не слиться с придворными. 10 июня 1819 года жена Катерина Андреевна родила сына Владимира. Карамзину настойчиво дают понять, что следует «просить государя быть крестным отцом новорожденного». В 1817 году уже один раз отклонил эту честь («подарков не желаем») и теперь поступает по «старой системе». Царь «крестит обыкновенно у генерал-адьютантов, у придворных еtc.; а мы не придворные: сердечно благодарим за всякий знак милости, а не просим или не напрашиваемся» (из письма к И.Дмитриеву, Россия, 1817 г.)… 17 октября 1819 года, во время трехчасовой беседы в кабинете царя, Карамзин сказал Александру I, оспаривая его политику в отношении Польши (свои слова он сам записал, придя домой, «для потомства», ибо разговоры исторических лиц принадлежат истории): «Я сказал ему по-французски: «Ваше Величество, у вас много самолюбия… Я не боюсь ничего, мы оба равны перед Богом. То, что я сказал Вам, я сказал бы вашему отцу… Я презираю скороспелых либералистов: я люблю лишь ту свободу, которой не отнимет у меня никакой тиран… Я не нуждаюсь более в ваших милостях»…» (из книги Ю. Лотмана «Сотворение Карамзина», Россия, 1987 г.).

• Александр Пушкин (1799–1837) писал о своих взаимоотношениях с августейшими персонами без верноподданического трепета: «Видел я трех царей; первый (Павел I – Е. М.) велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй (Александр I – Е. М.) меня не жаловал; третий (Николай I. – Е.М.) хоть и упек меня в камерпажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка (сын А. Пушкина – Е. М.) будет ладить с порфирородным своим тезкой (будущий царь Александр II – Е. М.); с моим тезкой я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями!..» (из письма к жене Н. Пушкиной, Россия, 22 апреля 1834 г.).

• «Николай I предложил Карлу Брюллову (1799–1852) написать картину на нелепый сюжет «Иоанн Грозный с женой в русской избе на коленях перед образом, а в окне – взятие Казани». «Государь, – ответил Брюллов, – если я займу первый план двумя статичными фигурами, а самый сюжет, широкую панораму, зажму в маленькое окно, то меня закритикуют, не поймут. Я работаю над «Осадой Пскова» и хочу верить, государь, что картина получится». Император тему одобрил, но картина так и не была написана: Брюллова не удовлетворила история Карамзина, откуда был взят сюжет: «Здесь все цари, а народа нет…» Нажим, опека – все это было ненавистно живописцу… Брюллов так и не создал портрета императора, несмотря на переданное ему желание Николая иметь такой портрет» (из сборника Т. Кравченко «Русские художники, скульпторы, архитекторы», Россия, 2007 г.).

• «Умолкнувший пророк Томас Карлейль (1795–1881) не был обойден почетом… Когда его хотел посетить принц Уэльский, Карлейль отказал. «Я слишком стар. С таким же успехом он сможет полюбоваться моим бедным старым трупом», – сказал он…» (из книги Дж. Саймонса «Томас Карлейль. Жизнь и идеи пророка», Великобритания, 1952 г.).

• «Целая компания молодых писателей, художников и актеров, во главе которой стояли Чарльз Диккенс (1812–1870) и Э.-Л. Бульвер, давали представления в течение нескольких лет в Лондоне и других больших городах Англии и Шотландии (в 1853–1858 гг. – Е. М.). Диккенс был душой всего предприятия… Успех этих театральных представлений был громадный. Все билеты обыкновенно раскупались заранее, толпы зрителей из интеллигенции и аристократии наполняли залы. Королева Виктория пожелала увидеть на сцене автора, с произведениями которого была хорошо знакома, и просила его устроить одну из генеральных репетиций в Букингемском дворце. Диккенс отвечал почтительным письмом, в котором заявил, что считает несовместимым с достоинством писателя ходить забавлять даже коронованных особ, и просил ее величество почтить своим присутствием одно из представлений в его собственном доме. Королева согласилась…» (из очерка А. Анненской «Ч. Диккенс, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.). «В июле 1857 года Ч. Диккенс ставил в Лондоне мелодраму У. Коллинза «Замерзшая пучина» в пользу фонда помощи семье покойного писателя Джеролда. На одном из спектаклей присутствует вместе со всем двором королева Виктория…» (из работы Е.Корниловой «Краткая летопись жизни и творчества Чарльза Диккенса», СССР, 1963 г.). «…Королева приехала вместе с наследным принцем, осталась очень довольна спектаклем и по окончании его пожелала, чтобы Диккенс представился ей. Но и эту честь романисту пришлось отклонить…» (из очерка А. Анненской «Ч. Диккенс, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.) «…По окончании спектакля королева пожелала, чтобы ей представили Диккенса. Он отклонил ее приглашение, так как не желал предстать перед нею в театральном наряде» (из работы Е. Корниловой «Краткая летопись жизни и творчества Чарльза Диккенса», СССР, 1963 г.). «Королева послала за мной после спектакля, – сообщает Диккенс в письме к Д. Маклизу (8 июля 1857 г.), – но я принес свои извинения, объяснив, что не могу явиться ни в каком ином костюме, кроме моего собственного…»

• «Иоганн Гёте искал случая познакомиться с Людвигом ван Бетховеном (1770–1827). Они встретились на богемских водах в Теплице, в 1812 году, и не очень понравились друг другу… Он сам рассказывает об одной их прогулке, во время которой гордый республиканец Бетховен преподал урок самоуважения придворному советнику великого герцога Веймарского, чего поэт никогда ему не простил. «Вчера мы, возвращаясь с прогулки, повстречали всю императорскую фамилию», – свидетельствовал Бетховен в письме к Беттине фон Арним (Теплице, апрель 1812 г.). – Мы увидали их еще издали, Гёте оставил мою руку и стал на краю дороги. Как я ни увещевал его, что ни говорил, я не мог заставить его сделать ни шага. Тогда я надвинул шляпу на самые брови, застегнул сюртук и, заложив руки за спину, стремительно двинулся в самую гущу сановной толпы. Принцы и придворные стали шпалерами, герцог Рудольф снял передо мной шляпу, императрица поклонилась мне первая. Великие мира сего знают меня…» Беттина Брентано, которая видела Бетховена в это время, говорит, что «никакой император, никакой король не обладал таким сознанием своей силы»… К тому времени—1812 год – относятся Седьмая и Восьмая симфонии Бетховена, написанные в течение нескольких месяцев в Теплице…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.).

• «У границы имения великого князя А.М.Романова, стоя тесно друг ко другу, на дороге беседовали трое Романовых: хозяин Ай-Тодора (Ливадия, Крым. – Е.М.), Георгий и еще один, – кажется, Петр Николаевич из Дюльбера, – все бравые, крупные люди. Дорога была загорожена дрожками в одну лошадь, поперек ее стоял верховой конь; Льву Николаевичу Толстому (1828–1910) нельзя было проехать. Он уставился на Романовых строгим, требующим взглядом. Но они, еще раньше, отвернулись от него. Верховой конь помялся на месте и отошел немного в сторону, пропуская лошадь Толстого. Проехав минуты две молча, он сказал: «Узнали, дураки». И еще через минуту: «Лошадь поняла, что надо уступить дорогу Толстому»…» (из очерка М. Горького «Лев Толстой», Россия, 1919 г.).

• «Поэт Люций (I в. до н. э.) не вставал с места при входе Юлия Цезаря в собрание поэтов, потому что считал себя выше его в искусстве стихосложения…» (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.).

• «Окончив «Страшный суд» в 1541 году, Микеланджело (1475–1564) достиг вершины славы среди современников. Он забывал обнажить голову перед папой, и папа, по его собственным словам, не замечал этого. Папы и короли сажали его рядом с собой…» (из очерка С. Брилианта «Микеланджело Буонарроти, его жизнь и художественная деятельность», Россия, 1891 г.)

• «Однажды некий знатный английский граф пожелал без приглашения посетить мастерскую художника Ханса Гольбейна (1497 или 1498–1543). Гольбейн же работал и, не желая прерываться, отказал графу в этом удовольствии. Тот почувствовал себя весьма оскорбленным и решил ворваться в дом силой. Рассерженный такой неучтивостью, Гольбейн спустил его с лестницы…» (из сборника Д. Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.).

• «Алексис Пирон (1689–1773), французский драматург, не терпел, чтобы в его присутствии литературный характер подвергался унижению. Когда он направлялся в комнату одного дворянина, который в это же время спускался с лестницы, сопровождая какого-то пэра, этот последний посторонился, чтобы дать дорогу Пирону. «Идите, сударь, идите, – сказал заносчивый дворянин, обращаясь к пэру, – ведь это не кто иной, как поэт!» Пирон же отвечал на это: «С тех пор, как наши знания нам взаимно известны, я хочу воспользоваться своими правами», – и вслед за тем он загородил дорогу пэру…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).

• «Танцмейстер Лаваль (балетмейстер парижской оперы при Людовике XV, однофамилец де Лавалей, одной из знатнейших аристократических фамилий Франции – Е. М.) был в театре на репетиции оперы. Автор ее или кто-то из друзей последнего дважды окликнул его: «Господин де Лаваль! Господин де Лаваль!» Лаваль подошел к нему и сказал: «Сударь, вы дважды обозвали меня господином де Лавалем. В первый раз я смолчал, но во второй раз молчать не намерен. Вы, кажется, принимаете меня за одного из тех господ де Лавалей, которые неспособны сделать даже самое простое па минуэта»…» (из записок Н. Шамфора «Характеры и анекдоты», Франция, 1794 г.).

• «Один писатель, которому вельможа дал понять, какое расстояние их разделяет, сказал ему: «Ваша светлость, я помню о том, о чем обязан помнить; но я не забываю и о том, что быть выше меня куда легче, нежели стать вровень со мной…»…» (из записок Н. Шамфора «Характеры и анекдоты», Франция, 1794 г.).

• «В Вольфганге Моцарте (1756–1791) благородство духа восставало против благородства рождения – несомненно, под влиянием политических событий в Англии, Франции и Америке – как при известном разрыве с архиепископом Коллоредо, графом Арко, в 1781 году, которого он возненавидел «до бешенства»… Когда однажды во время одной из бурных перепалок архиепископ назвал его паршивцем, бродягой, несчастным мальчишкой, Моцарт бросил графу Арко, выдворившего его известным пресловутым пинком с княжеской службы, с чувством собственного достоинства в лицо: «Если я вижу, что меня не уважают и презирают, и становлюсь гордым, как павиан»…» (из книги А. Ноймара «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.). «Настоящее благородство – в сердце человека, – говорил Моцарт, – и хоть я не граф, но в душе моей больше чести, чем у иного графа». Он чувствует к архиепископу глубокое презрение и даже не желает удовлетворения, убежденный в том, что архиепископ не способен его дать. Он бесповоротно решил остаться в Вене, и ни гнев архиепископа, ни угрозы и ни просьбы отца не могли заставить его переменить своего намерения…» (из очерка М. Давыдовой «В. Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.). Еще яснее он высказал свое мнение о неприкосновенности чести и благородстве убеждений человека спустя неделю после этого события в письме своему отцу от 20 июня 1781 года: «Сердце облагораживает человека; и если я не граф, то у меня может быть больше чести в душе, чем у какого-нибудь графа; дворовый ли слуга или граф: если только оскорбит меня, то он – негодяй».

• Из дневника Александра Пушкина (1799–1837) от 17 января 1834 года, вскоре после пожалования ему чина титулярного советника и присвоения звания камер-юнкера: «Бал у гр. Бобринского… Государь мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его… ««Пушкин, при колоссальной общительности, неизменно оставался сам в себе. И друзьям давал понять о расстоянии, отделявшем его от них… Разными толками о себе, кстати, он сбивал с толку тех, кто хотел бы докопаться до того, каков он в действительности…» (из книги Б. Бурсова «Судьба Пушкина», СССР, 1986 г.).

• «Возвышая значение своей профессии и следуя влечениям своих собственных вкусов, актер Дэвид Гаррик (1717–1779) никогда не забывал о достоинстве и самоуважении. Всегда изысканно вежливый и почтительный, он требовал такого же отношения к себе от великих мира сего и всегда проявлял необычайную чуткость к высокомерному и снисходительному отношению. Граф Эссекс, например, просил у него ложу и, не рассчитав времени, встал из-за стола очень поздно, так что успел в театр только к концу пьесы. Такого невнимания было достаточно, чтобы Гаррик отказал себе в удовольствии бывать у его сиятельства и ставить устроенный графом любительский спектакль. Таких случаев много… Гаррик действительно добился расположения и любви той самой знати, которая готова была еще недавно третировать актера как шута и лакея…» (из очерка Т. Полнера «Д. Гаррик, его жизнь и сценическая деятельность», Россия,1891 г.).

• «С портретом самого Николая I у Карла Брюллова (1799–1852) вышла осечка. Царь известил художника, что приедет к нему в мастерскую позировать, но опоздал на 20 минут. Появившись наконец в мастерской, Николай I застал в ней только ученика Брюллова, испуганно объяснившего, что художник «ожидал Ваше Величество, но зная, что Вы никогда не опаздываете, заключил, что Вас что-нибудь задержало и что Вы отложили сеанс до другого времени». Рассерженный Николай I покинул мастерскую Брюллова со словами: «Какой нетерпеливый мужчина!» Так работа над портретом императора окончилась, не начавшись… «Ему легче было восстановить против себя государя и вынести его гнев, чем писать с него портрет», – комментировал современник…» (из книги С. Волкова «История русской культуры в царствование Романовых: 1613–1917», Россия, 2011 г.).

• «В армию впервые Сергей Есенин (1895–1925) призывался летом 1915 года в Рязани, но тогда он получил военную отсрочку… 8 марта 1916 года он служил в запасном батальоне, расположенном в Петрограде, с апреля – санитаром в одном из Царскосельских лазаретов. Революция застала его в одном дисциплинарном батальоне, куда он попал за отказ написать стихи в честь царя…» (из сборника Л. Бушуевой «111 гениев России. Литература, живопись, музыка, театр, кино», Россия, 2011 г.).

• «Диоген (ок.400–323 до н. э.) жил в бочке. Это знают все… К Диогену приходили пообщаться великие люди того времени, и Диоген, сплевывая сквозь зубы, нехотя отвечал на поставленные вопросы, всем своим видом показывая, как он недоволен вмешательством в частную жизнь. Примечателен разговор философа с Александром Македонским. «Я Александр – великий царь!» – «А я – Диоген-собака. Тем, кто мне подает, я виляю хвостом, тех, кто отказывает, облаиваю, а прочих – кусаю». «Не хочешь ли ты отобедать со мной?» – «Несчастлив тот, кто завтракает, обедает и ужинает, когда захочется Александру…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.).

• «Чванливости и самолюбия Иммануил Кант (1724–1804) не терпел ни в ком. Однажды приехал в Кенигсберг его знакомый, граф С., который был недоволен последней статьей Канта и на этом основании не посетил философа. Граф обедал у приятеля. Канта пригласили к обеду, пояснив, что «его ждет граф». Кант ответил, что не приедет, так как, по обычаю, следовало графу к нему заехать. Свидание расстроилось, но в следующий свой приезд граф понял неуместность своего поведения и посетил Канта…» (из очерка М. Филиппова «Э. Кант, его жизнь и философская деятельность», Россия, 1893 г.).

• «Английского денди Джорджа Брайана Браммела (1778–1850) уважали за все, даже за капризы. Там же, где на толстокожих не действовала грация, его ум подчинял людей чудовищной силой ироничной насмешливости… Браммел не бросал свои язвительные слова, а ронял их… 18 мая 1816 года Браммел навсегда покинул Англию. Его вещи были проданы с аукциона. Браммел поселился в Кале, «этом убежище английских должников. Остатки его состояния и помощь друзей позволили ему еще несколько лет носить прозвище «царь Кале». Оттуда он перебрался в Париж… Его престиж пережил его разорение. Кале надолго превратилось в место паломничества европейской аристократии. Браммел принимал ее у себя с гордой надменностью. Потеряв корону, он сохранил королевские привычки. Когда один лорд прислал ему приглашение на обед, который назначил в 3 часа пополудни, Браммел ответил, что никогда не ест в этот час и отклонил приглашение. Своих новых подданных «царь Кале» и вовсе стыдился. Однажды некий буржуа, пригласивший Браммела на обед в этот день, приветствовал его, идущего с неким джентльменом. Браммел невозмутимо обратился к приятелю: «Кто это вас приветствует?»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Некий лорд направил Бернарду Шоу (1856–1950) приглашение посетить его дом. Очевидно, лорд считал, что он «снизошел» до литератора с сомнительной репутацией. В конце приглашения было пояснение: «Лорд N будет дома во вторник с 16 до 18 часов». Шоу приписал к приглашению «Бернард Шоу тоже» и отправил его лорду N…» (из книги М. Чекурова «Курьезы истории», Россия, 1998 г.).

• «Когда группа «Битлз» еще находилась в Токио (Япония, июнь 1966 года – Е. М.) Брайен Эпстайн (менеджер группы «Битлз» в 1962–1967 гг. – Е.М.) получил адресованное «Битлз» приглашение от Имельды Маркос (супруга президента Филиппин Ф.Маркоса, бывшего у власти с 1965 по 1986 г.г. – Е. М.) с просьбой прибыть утром 4 июля 1966 года на официальный прием во Дворец Малакананг (Манила). Гостями приема должны были стать три сотни тщательно отобранных детей – сыновей и дочерей из наиболее влиятельных семей страны. Кроме того, Имельда, считавшая себя поклонницей «Битлз», очень хотела представить любимых музыкантов своим детям и самому президенту Маркосу. Это приглашение было большой честью, и никому даже в голову не пришла бы мысль от него отказаться. Тем не менее, Брайен не только забыл на него ответить, но когда филиппинский промоутер позвонил ему, чтобы напомнить, что нельзя заставлять ждать супругу президента, заявил, что не станет будить музыкантов до начала концерта. Кроме того, он поручил ошеломленному коллеге передать, насколько «Битлз» и он сам неприятно удивлены приемом, который им оказали на Филиппинах. Передавать подобное послание диктатору восточного государства было сродни полной потере разума. Даже Леннон, которого часто упрекали в высокомерии по отношению к власть предержащим, никогда не позволял себе подобной грубости. Скорее всего, Брайен просто хотел поразить «Битлз», доказав, что он тоже может послать куда подальше сильных мира сего. Как бы то ни было, когда утром 5 июля они проснулись у себя в гостинице, то обнаружили, что попали в самый центр общенационального скандала. «Имельда попала в дурацкое положение. Семья президента напрасно ожидала появления британцев» – такими заголовками пестрела первая страница манильской «Таймс». Телекомментаторы не умолкая твердили об оскорблении, нанесенном всей нации. Очень скоро до «великолепной четверки» дошло известие о том, что в середине ночи их пресс-атташе Вик Льюис был вытащен из кровати, а затем препровожден во дворец, где высшие офицеры филиппинской армии продержали его до утра… По словам филиппинского журналиста, которого «Битлз» приняли у себя в номере вечером того же дня, Пол Маккартни открыто встал на сторону Брайена. Он заявил, что у «Битлз» нет никаких обязательств перед первой леди страны. Джон Леннон держался более сдержанно. Он окинул взглядом собравшуюся внизу толпу и сказал: «Нам бы неплохо узнать о Филиппинах побольше. И прежде всего, как отсюда убраться!»…» (из книги А. Голдмана «Жизни Джона Леннона». США, 1989 г.).

IV. первые в «лотерее природы»

• «Скульптор П. Пюже (1620–1694) всегда был полон множества разнообразных замыслов, стремился идти своим путем в искусстве… На вопрос министра маркиза Лувуа, что он надеется получить за статуи, которые еще сделает в будущем, Пюже ответил: «Я требую, чтобы его величество оплатил мне их по достоинству». На вторичный вопрос Лувуа, сколько же он хочет точнее, Пюже, как утверждают, просил довольно значительную сумму. «Король не платит больше даже генералам своей армии», – возразил министр. «Я с этим согласен, – ответил Пюже, – но король отлично знает, что он легко может найти генералов армии среди многочисленных превосходных офицеров в своих полках, но во Франции не существует нескольких Пюже»…» (из сборника С. Мусского «100 великих скульпторов», Россия, 2002 г.).

• «Знаменитая певица Катарина Габриелли (1730–1796) запросила у русской императрицы Екатерины II 5 тысяч дукатов за два месяца выступлений в Петербурге (Россия, 1768 г.). «Я своим фельдмаршалам плачу меньше», – запротестовала императрица. «Отлично, ваше императорское величество, – отпарировала Габриелли, – пусть ваши фельдмаршалы вам и поют»…» (из записок Н. Шамфора «Характеры и анекдоты», Франция, 1794 г.). «…На переданное ей замечание Государыни, что ее маршалы получают меньше вознаграждения, Габриелли дала знаменитый ответ: «Так пусть она заставит петь своих маршалов!»… «(из книги К. Валишевского «Вокруг трона. Екатерина II», Франция, 1894 г.).

• «На замечание одного дворянина, что так роскошно, как Бенвенуто Челлини (1500–1571), путешествуют только сыновья герцогов, художник ответил, что так путешествуют сыновья его искусства. В уста папы Климента VII он вкладывает слова о себе: «Больше стоят сапоги Бенвенуто, чем глаза всех этих тупиц». Какому-то заносчивому собеседнику он сказал: «Такие, как я, достойны беседовать с папами, и с императорами, и с великими королями, и что таких, как я, ходит, может быть, один на свете, а таких, как он, ходит по десять в каждую дверь»… Убив Помпео (мастера папского двора – Е. М.), Челлини попросил помилования у Павла III, – и прошение тут же было даровано ему. Недовольным его решением папа объявил: «Знайте, что такие люди, как Бенвенуто, единственные в своем художестве, не могут быть подчинены закону»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Однажды Франсуа Вольтер (1694–1778) вместе с королем Пруссии Фридрихом II катался на лодке. Вольтер заметил в лодке течь и проворно выскочил на берег. «О, как вы боитесь за свою жизнь! – воскликнул король, – а я вот совершенно не боюсь». «Естественно, – ответил Вольтер, – королей на свете немало, а Вольтер – единственный»…» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.).

• «Неотразимая мощь гения Людвига ван Бетховена (1770–1827), какое-то необъяснимое обаяние всей его личности, а также возрастающая его слава как замечательного виртуоза заставляли прощать ему многое, и он непринужденно и самостоятельно, как равный среди равных вращался в кругу знатных аристократов. Врожденное чувство свободы и равенства, сильному развитию которого содействовали веяния времени, вызывало у него иногда, благодаря необузданной, увлекающейся натуре, такие выходки, которые едва ли были бы прощены кому-нибудь другому…» (из очерка И. Давыдова «Людвиг ван Бетховен, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.). «В Вене (1795–1797 гг.) Бетховен выступал преимущественно в салонах знати. Он сразу обратил на себя внимание не только гениальной игрой, но и независимым бескомпромиссным характером. Резкий и прямой, Бетховен не терпел любого насилия над собой и в горделивом сознании своей гениальности не щадил сановных меценатов. Так, в пылу гнева он написал одному из них: «Князь! Тем, чем вы являетесь, вы обязаны случаю и происхождению; тем, чем я являюсь, я обязан самому себе. Князей есть и будет тысячи, Бетховен – один!»…» (из сборника Д. Самина «100 великих композиторов», Россия, 1999 г.).

• «Наполовину в шутку, наполовину всерьез, Дж. Россини (1792–1868), тем не менее, принимает как должное окружающую его славу и нимало не помышляет об академической скромности… Счастливый своим гением, живя среди самого чуткого в мире народа (т. е. итальянского – Е. М.), с самого детства опьяненный поклонением, он верит в собственную славу и не видит причин, чтобы такой человек, как он, не мог занимать место рядом с дивизионным командиром или министром. Им достался счастливый номер на лотерее честолюбия, а ему на лотерее природы. Эта фраза принадлежит самому Россини; он произнес ее в Риме в 1819 году однажды вечером, когда он заставил гостей долго себя ожидать у князя Киджи… «(из книги А. Стендаля «Жизнь Россини», Франция, 1824 г.).

• «Конкуренция была в Париже столь сильна, что быстрый прорыв Фредерика Шопена (1810–1849) стал явлением поистине исключительным (1832 г.)… Его выступления прошли с большим успехом… Уже в январе 1833 года Шопен с гордостью писал своему другу Доминику Дзевановскому: «Мне открылся доступ в высшее общество, я сижу между послами, князьями и министрами и сам не знаю, как это получилось, потому что не стремился к этому. Но для меня важнее всего то, что оттуда распространяется хороший вкус»… Вот как описывает Ференц Лист Шопена, художника и человека: «Он был среднего роста и хрупкого телосложения. Движения его были исполнены грации… Он держался с таким благородством, что с ним непроизвольно обращались как с князем»…» (из книги А. Ноймара «Музыканты и медицина», Австрия, 1995 г.).

• Восхищение критиков мастерством Энрико Карузо (1873–1921) не знало предела: «Один из самых прекраснейших теноров, которых мы когда-либо слышали!». «А о его проделках рассказывают до сих пор… На обед к испанскому королю он пожаловал со своими макаронами, уверяя, что они намного вкуснее, и предложил гостям отпробовать. Во время правительственного приема он поздравил президента Соединенных Штатов словами: «Я рад за вас, ваше превосходительство, вы почти так же знамениты, как я». По-английски он знал лишь несколько слов, о чем было известно очень немногим: благодаря артистизму и хорошему произношению он всегда легко выходил из затруднительного положения…» (из статьи А.Филиппова «Средство от измены Энрико Карузо», Россия, 1998 г.).

• «Когда однажды делегация Академии была принята не с подобающими почестями, юрист, первый президент парламента Парижа А. Гарлей (1639–1689) пожаловался французскому королю, напомнив, что в свое время всякий раз, когда ученый представлялся Франциску I, тот обыкновенно делал три шага вперед от трона, чтобы приветствовать пришедшего…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).

• «С 1425 по 1429 год Ян Ван Эйк (ок.1400–1441) был придворным художником бургундского герцога Филиппа Доброго в Лилле. Герцог ценил Яна как умного, образованного человека, по словам герцога, «не имевшего себе равных по искусству и познаниям»…» (из сборника Д. Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.).

• «Я могу набирать из вашей среды слуг, но я не могу создать Тициана (1477 или 1490–1576), – сказал Карл V своим придворным, завидовавшим часам и получасам, которые монарх отнимал у них и посвящал беседе с художником во время его работы… «(из трактата И. Д’Израэли «Литературный характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).

• «Биограф Микеланджело Буонарроти (1475–1564) замечает, что ему делались лестные предложения более чем 12-ю коронованными особами. Когда он явился приветствовать Карла V, этот государь тотчас поднялся с места, повторив свой банальный комплимент: «На свете несколько императоров, но второго Микеланджело не найти»…» (из книги А.Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.).

• «Изгоняемый одними, приглашаемый другими, Пьетро Аретино (1492–1556) переходил от государя к государю… Он становится своего рода фаворитом Франциска I… Карл V призывает Аретино ко двору и называет его «Божественным»…» (из статьи Г. Мопассана «Аретино», Франция, 1885 г.).

• «Один монарх подал Питеру Рубенсу (1577–1640) оброненную кисть (король живописцев равен королю); другой изрек эффектную фразу о том, что гении не создаются декретами. Так, Генрих VIII сказал одному из принцев, докучавшему Хансу Гольбейну (1497 или 1498–1543): «Десять лордов я могу сделать и из десяти мужиков, стоит мне захотеть, но одного Гольбейна не заменят мне и десять лордов»…» (из книги Н. Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

• «Сеньор Клод Ле Пельтье де Морфонтен (генеральный контролер финансов Франции в 1683–1689 гг. – Е.М.) подолгу беседовал с глазу на глаз с Жаном Расином (1639–1699) и Николой Буало (1636–1711) и принимал их у себя в поместье, а когда одновременно с ними туда наезжали несколько епископов, приказывал слугам: «Покажите этим духовным особам замок, сады, все что угодно, только не пускайте ко мне – я занят»…» (из записок Н. Шамфора «Характеры и анекдоты», Франция, 1794 г.).

• «Король Фридрих II якобы сказал о Иоганне Себастьяне Бахе (1685–1750): «Бах единствен»…» (из книги Н.Гончаренко «Тений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

• «У короля Англии хватило проницательности понять, что, воздавая почести Вальтеру Скотту (1771–1832), он воздает почести самому себе. «Мне всегда будет лестна мысль о том, что сэр Вальтер Скотт стал первым творением моего правления», – говорил Георг IV…» (из книги X. Пирсона «Вальтер Скотт», Великобритания, 1936 г.).

• «По окончании лекций в Берлине (апрель 1828 года) особо назначенный комитет поднес Александру Гумбольдту (1769–1859) медаль с изображением солнца и надписью: «Озаряющий весь мир яркими лучами»… Вряд ли можно назвать другого ученого, пользовавшегося такой популярностью. Он был как бы солнцем ученого мира, к которому тянулись все крупные и мелкие деятели науки. К нему ездили на поклон, как благочестивые католики к папе. Нарочно заезжали в Берлин посмотреть Александра Гумбольдта – «поцеловать папскую туфлю»…» (из сборника Д. Самина «100 великих ученых», Россия, 2004 г.).

• «По словам П.Нащокина, близкого друга Александра Пушкина (1799–1837), в 1830 году «сам Бенкендорф предлагал Пушкину камергера, желая иметь его ближе к себе». Но Пушкин тогда смог отказаться, заметив: «Вы хотите, чтоб меня так же упрекали, как Вольтера»… Свое придворное звание (в январе 1834 года «высочайшим указом» Пушкин был пожалован в камер-юнкеры. – Е.М.) он воспринимает однозначно – как публичное унижение царем его достоинства поэт и человека. «Шутовским кафтаном» назвал он камер-юнкерский мундир…» (из книги В.Колесниковой «Николай I. Лики масок государя: Психологические этюды», Россия, 2008 г.). Из дневника А.Пушкина за январь 1834 года: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)… Государь сказал княгине Вяземской: «Я надеюсь, что Пушкин принял по-хорошему свое назначение». Великий князь намедни поздравил меня в театре: – Покорнейше благодарю, ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили…». «Пушкин был пожалован царем в камер-юнкеры – должность не служебную, a придворную, в которой обычно состояли юноши 18–20 лет… Не случайно у Пушкина был единственный серьезный, «прилюдный», срыв именно когда он получил известие о пожаловании ему чина титулярного советника и присвоении звания камер-юнкера…Отказаться он уже не мог: указ царя был равнозначен приказу. «Брат мой, – вспоминал Лев Сергеевич Пушкин, – впервые услыхал о своем камер-юнкерстве на бале у графа Алексея Федоровича Орлова. Это взбесило его до такой степени, что друзья его должны были отвести его в кабинет графа и там всячески успокаивать. Не нахожу удобным повторить здесь всего того, что говорил, с пеной у рта разгневанный поэт по поводу его назначения»… П.Нащокин дополнил рассказ брата Пушкина: «Друзья, Виельгорский и Жуковский, должны были обливать холодной водой нового камер-юнкера, до того он был взволнован этим пожалованием! Если б не они, он, будучи вне себя… с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубости caмому царю»…» (из книги В.Колесниковой «Николай I. Лики масок государя: Психологические этюды», Россия, 2008 г.).

• «Узнав, что великий талант – пианист Игнаций Падеревский (1860–1941) стал премьер-министром Польши (1919 г.), Ж.Клемансо (премьер-министр Франции в 1906–1909 и 1917–1920 гг. – Е.М.) воскликнул: «Какое падение великого таланта!»… «(из книги Н. Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

• «Триумфально проходили гастроли иллюзиониста Эмиля Кио (1894–1965) в Дании. Газеты призывали: «Если вы хотите убедиться, что чудеса существуют, идите на гастроли Кио…» Публика восторженно аплодировала ему свыше четверти часа, его вызывали более 20 раз. Сами датчане говорили: «Так мы не приветствуем даже короля!»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Уолт Дисней (1901–1966) быстро распознал возможности телевидения как средства рекламы и популяризации своих замыслов – от эпизодов будущих серий и полнометражных картин до планов «Диснейленда», парка развлечений… Он знал цену и своему положению, и своему искусству. По свидетельству журнала «Филм коммент», когда Рэй Брэдбери вполне серьезно предложил ему стать мэром Лос-Анджелеса, Дисней ответил: «Зачем мне баллотироваться на пост мэра, когда я и так уже король?!»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Член жюри Первого Международного конкурса артистов балета, проходившего в Москве (СССР, 1969 г.), американский балетмейстер Агнес Де Милль сказала своей переводчице: «Отлиты статуи Галины Улановой (1910–1998), выпущены фарфоровые статуэтки, палехские шкатулки, марки с ее изображением, выбиты медали в ее честь, – к ней относятся, как к королевской особе!» «Это неверно, – строго ответила переводчица, – королев много, и они меняются со сменой династий. Уланова – одна на все времена, никто не может ее заменить»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Звезда Голливуда Грейс Келли (1929–1982) пользовалась огромной популярностью во Франции, где ее считали эталоном элегантности. Весной 1955 года актрису пригласили на Каннский фестиваль. К этому времени Грейс уже получила премию «Оскар» за роль в фильме «Деревенская девчонка»… В декабре 1955 года Грейс позвонили из журнала «Лук» и сообщили, что принц Монако Ренье едет в Америку и надеется повидать молодую очаровательную актрису. Спустя несколько дней принц попросил ее руки, накануне Нового года они обручились, а 5 января 1956 года официально объявили о помолвке… Предстоящий брак обсуждали по обе стороны океана. Французы опасались, что теперь Монако станет коммерческим предприятием. Американцы утверждали, что для их королевы экрана, изысканной «девушки в белых перчатках», этот принц не лучшая партия. На обеде, устроенном МГМ в честь жениха и невесты, принца спросили о размерах его владений. Ренье ответил, что площадь Монако не превышает 5 миль. Его ответ вызвал всеобщий вздох разочарования: «Это меньше, чем территория нашей киностудии»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «На торжественной церемонии (награждение орденом Почетного легиона. – Е.М.) актер Ален Делон (р.1935) произнес слова, полные достоинства: «Мне нечего доказывать. Нет нужды выдвигать себя на первый план. Я просто ставлю себя на свое место». Президент Франсуа Миттеран обратился к Делону с теплыми словами, назвав его «неотъемлемой частью Франции»… Сам Делон без ложной скромности сравнивает себя с таким национальным продуктом экспорта, как вино бордо или духи «Шанель № 5»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

V. Когда «принц мысли» равен «принцу крови»

• «В 1664 году Роберт Бойль (1627–1691) публикует «Опыты и размышления о цветах». Бойль к тому времени был в зените своей славы: одна за другой появлялись из-под его пера научные работы по философии, физике, химии… Нередко его приглашают теперь во дворец, потому что и сильные мира сего считали честью для себя побеседовать хоть несколько минут со «светилом английской науки». Ему повсеместно оказывали почести и даже предложили стать членом компании «Королевские шахты». В следующем году его назначают директором Ост-Индской компаний… Он был погребен в Вестминстерском аббатстве – месте захоронения выдающихся людей Англии» (из сборника Д. Самина «100 великих ученых», Россия, 2004 г.).

• «Если не повсюду, то по крайней мере в Англии учение Исаака Ньютона (1643–1727) распространилось еще при его жизни не только в ученых кругах, но и во всем образованном обществе… Близкий друг и поклонник Ньютона Чарльз Монтегю, молодой аристократ, лет на 20 моложе Ньютона, страстный любитель литературы, немного занимавшийся также и наукой, достиг одного из самых высоких положений в государстве: он был назначен канцлером казначейства (почти тоже, что министр финансов). Заняв этот пост (1695 г.), Монтегю написал Ньютону письмо, в котором сообщил, что предлагает ему должность управляющего монетным двором и что уже заручился согласием короля на его назначение… По вступлении на престол Георга I (1714 г.) Ньютон попал в салоны принцессы Уэльской (жены наследного принца Георга). Это была умная и образованная женщина, состоявшая в переписке со многими философами… В честь Ньютона была выбита медаль с надписью, взятой из Вергилия: «Счастлив познавший причины»… Когда в марте 1727 года Ньютон скончался, в Лондоне ему были устроены пышные национальные похороны. Гроб великого ученого повезли в Вестминстерское аббатство с царскими почестями…» (из очерка М. Филиппова «Ньютон, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1892 г.).

• Готфрид Лейбниц (1646–1716) проявлял большой интерес к России. Его первая встреча с Петром I состоялась в июле 1697 года в Ганновере, где русский царь останавливался во время своего путешествия в Голландию с целью изучения морского дела. В октябре 1711 года Лейбниц сопровождал в Россию брауншвейгскую принцессу Софью-Христину, невесту царевича Алексея. Во время своих продолжительных бесед с царем Лейбниц выдвинул много проектов, в частности проекты законодательной реформы, реформы учебного дела и создания Петербургской академии наук. Осенью 1712 года Лейбниц вновь встретился с Петром I и сопровождал его затем в поездках в Теплиц и Дрезден. Во время этой поездки были продолжены переговоры о создании Российской Академии наук… В это же время Петр I принял Лейбница на русскую службу… Лейбниц, не оцененный по достоинству на родине, чрезвычайно гордился своими отношениями с Петром I… Последнее свидание с Петром I состоялось незадолго до смерти Лейбница в 1716 году. Оно произвело на немецкого мыслителя неизгладимое впечатление. «Я воспользовался несколькими днями, – писал Лейбниц, – чтобы провести их с великим русским монархом; затем я поехал с ним в Геррен-гаузен подле Ганновера и был с ним там два дня. Удивляюсь в этом государе столько же его гуманности, сколько познаниям и острому суждению»…» (из книги П. Таранова «От Монтеня до В.В. Розанова», Россия, 2001 г.).

• «Отношение Наполеона I к науке и ее деятелям было весьма благоприятным. Это дало даже повод французскому поэту, историку и общественному деятелю Ламартину позднее писать что во времена Наполеона «только цифрам все разрешали, только цифры чествовались, осыпались благами и награждались»… Покровительство наукам началось лишь после приезда в Париж в 1801–1802 годах Алессандро Вольта (1745–1827). 7, 12 и 22 ноября 1801 года Наполеон I посетил лекции (мемуары) Вольта, причем в первый же день выступил с речью, из которой можно было понять, что он считает приезд Вольта крупной вехой в истории французской науки… Наполеон не упускал случая посетить заседания Французской академии наук… А однажды Наполеон, увидев в библиотеке академии лавровый венок с надписью «Великому Вольтеру», стер последние буквы таким образом, что получилось: «Великому Вольте»…» (из книги В. Карцева «Приключения великих уравнений», СССР, 1986 г.)

• «Если Александр Гумбольдт (1769–1859) чурался политики, то политика не хотела оставить в покое Гумбольдта. В июле 1808 года ему пришлось оторваться от своих научных занятий, чтобы сопровождать в Париж принца Вильгельма Прусского, который ездил туда для переговоров с Наполеоном. Гумбольдт, пользовавшийся большим значением в парижском высшем обществе, знакомый с влиятельнейшими лицами во Франции, должен был, так сказать, готовить почву для принца, что и исполнил с успехом… В I818 году Гумбольдт был в Ахене, где в то время собирался конгресс для обсуждения французских дел и закрепления принципов Священного союза… В 1822 году он отправился в Италию; встретившись в Вероне с королем, сопровождал его в поездке по Италии… Из Италии он вместе с королем отправился в Берлин, где прожил несколько месяцев… Фридрих-Вильгельм III был лично расположен к Гумбольдту, любил его беседу и дорожил его обществом. В 1826 году он пригласил своего ученого друга переселиться в Берлин. Отвечать отказом на такое приглашение значило бы оскорбить короля, а это вовсе не входило в расчеты Гумбольдта… Влияние, которым он пользовался, давало ему возможность оказывать поддержу другим ученым – тому выхлопотать пенсию, другому субсидию на какое-нибудь ученое предприятие или дорогое издание и тому подобное. Вообще, «житейская мудрость» не позволяла портить отношения с правительством, и, подчиняясь ее указаниям, Гумбольдт, скрепя сердце, оставил Париж, столицу мира, и переселился в «туманный Берлин»… «(из очерка М. Энгельгардта «А. Гумбольдт, его жизнь, путешествия и научная деятельность», Россия, 1891 г.); «В первый же год своей жизни в Берлине (1826 г.) Александр Гумбольдт прочел ряд публичных лекций «о физическом мироописании». Лекции привлекли множество слушателей. Не только берлинские жители стекались на них толпами, но и из других городов Европы приезжали любопытные послушать Гумбольдта. Король Фридрих-Вильгельм III и его семейство, важнейшие сановники, придворные дамы, профессора и литераторы присутствовали тут вместе с бесчисленной публикой из самых разнообразных слоев общества. Чтения начались 3 ноября 1827 года и кончились 26 апреля 1828 года…» (из сборника Д. Самина «100 великих ученых», Россия, 2004 г.).

• «По мере того, как слава естествоиспытателя Чарльза Лайеля (1797–1875) вырастала и он становился украшением Отечества, сильные мира начали удостаивать его своим вниманием. В числе его позднейших знакомых мы встречаем Роберта Пиля (премьер-министр Великобритании в 1834 – 35, 1841—46 гг. – Е.М.); датского принца Христиана, мецената и любителя наук вообще, а геологии в особенности; какую-то немецкую принцессу, очень разумную, по словам Лайеля, толковавшую о дарвинизме, и им подобных. С этими особами он встречался преимущественно на званых обедах и вечерах, так что особенно близких отношений тут не было. Впрочем, один из них, принц Альберт, супруг королевы Виктории, не царствовавший, а состоявший в должности мужа царицы, довольно часто видался с Лайелем и, по-видимому, симпатизировал ему. По крайней мере, Лайель отзывается о нем с искренним чувством…» (из очерка М. Энгельгардта «Чарльз Лайель, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1893 г.).

• «Неизвестно, кто предложил в 1876 году организовать в Лондоне выставку исторических научных приборов, но идея эта всем понравилась. Уже стало очевидно тогда влияние наук на прогресс или отставание стран, и на этот раз научные приборы, как некогда плоды земли, должны были лишний раз продемонстрировать миру, как велика маленькая Англия и как приумножает она и хранит научную славу… В мае 1876 года Джеймс Максвелл (1831–1879) писал своему дяде и другу Роберту Кею: «Меня послали в Лондон для того, чтобы объяснить королеве, почему Отто фон Герике посвятил себя открытию «ничего», и показать ей два полушария, в которых он содержал «ничего», и картины, изображающие 16 лошадей, которые не могли оторвать полушария друг от друга… Ее Величество, однако, отпустила нас довольно легко и не доставила нам с «ничего» много хлопот…» Можно вообразить, как на фоне уникальных приборов – научных реликвий, свидетелей прозрений гениев – стоит Джеймс Клерк Максвелл перед «маленькой дамой в сером» – королевой Викторией, живым символом процветающей викторианской Англии, перед ее сестрой, германской императрицей, перед собравшимися тут же вельможами и затерявшимися между ними виднейшими учеными Европы, как размышляет о том, что сказать ему сейчас, с этой внезапно представившейся трибуны, какие свои идеи обнародовать, подчеркнуть, во что заставить поверить эту пеструю толпу?.. И Максвелл начинает говорить… о Гиббсе. О никому неизвестном Джозайе Уилларде Гиббсе из Йельского колледжа в Соединенных Штатах Америки… Сейчас они могут выслушать все, в эти отмеренные несколько минут, они будут делать понимающие глаза и кивать головами. Сейчас можно говорить все…» (из книги В. Карцева «Максвелл», СССР, 1976 г.).

• «В октябре 1904 года физиолога Ивана Павлова (1849–1936) уведомили, что он признан лауреатом и его приглашают в Стокгольм для вручения Нобелевской премии. В декабре того же года состоялось торжественное вручение золотой медали, диплома и денежного чека на 75 тысяч рублей. Вручал Павлову эту высокую награду сам король Швеции и, дабы уважить прибывшего из России ученого, произнес на русском языке специально выученное приветствие: «Как Ваше здоровье, Иван Петрович?»…» (из сборника С. Мусского «100 великих нобелевских лауреатов», Россия, 2008 г.).

• «Альберт Эйнштейн (1879–1955) подружился с королевской четой Бельгии. Елизавета играла на скрипке… С королевой Эйнштейн играл в квартете – две скрипки и две виолончели. Ее супруг Альберт, страстный альпинист, обсуждал с Эйнштейном особенности швейцарских горных вершин. Они называли друг друга «тезка»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «Марчелло Мальпиги (1628–1694) – итальянский врач и биолог, один из основателей микроскопической анатомии. – Е.М.) охотно принял предложение герцога Тосканского Фердинанда II занять вновь учрежденную кафедру теоретической медицины в Пизе. В конце 1656 года экстраординарный профессор Мальпиги приступает к чтению лекций. В доме профессора математики Альфонсо Борелли, с которым сблизился Мальпиги, анатомы производили вскрытия животных. Великий герцог Тосканский Фердинанд и принц Леопольд присутствовали при анатомических вскрытиях и вообще относились к происходящему в кружке с живейшим интересом. В дальнейшем они приглашали ученых во дворец для демонстраций. Благодаря интересу правящих лиц к анатомии и физиологии, в 1657 году возникла Экспериментальная академия, основанная принцем Леопольдом и приобретшая впоследствии большую известность» (из сборника М. Шойфета «100 великих врачей», Россия, 2006 г.).

• «Голландский врач Герман Бургав (1668–1738) был дважды ректором Лейденского университета (1714 и 1730 гг.). Немудрено, что ученики стекались к нему из всех европейских стран. Известна история, как Петр Великий в 1717 году целую ночь продежурил у ворот дома Бургава, чтобы только получить возможность утром перед началом лекций обменяться с мэтром несколькими словами… Как доказательство необычайной известности Бургава, часто приводят историю с письмом, которое было отправлено одним китайским мандарином по адресу: «Бургаву, врачу в Европе»…» (из сборника М.Шойфета «100 великих врачей», Россия, 2006 г.)

• «Полезность оспопрививания была до такой степени очевидной, что из Англии эта мера быстро стала распространяться по всей Европе, несмотря на противодействие рутины и невежества… Прежде всего, вакцинация введена была в Дании, Швеции и Норвегии. Король Дании заинтересовался этим делом особенно и завязал личную переписку с Эдуардом Дженнером (1749–1823). Почти одновременно оспопрививание стало энергично внедряться и в Германии. По особому желанию принцессы Луизы Дженнер послал засушенную на нитках оспенную материю в Пруссию. Принцесса одной из первых подвергла себя прививке по новому способу… Наполеон I издал указ об оспопрививании и также приказал выбить медаль в честь Дженнера. Рассказывают, что он имел случай выразить и другим способом дань своего уважения к великому англичанину. В Париже томились несколько английских военнопленных. Хлопоты дипломатов об их освобождении почему-то затянулись, и за несчастных решил вступиться Дженнер. Когда о ходатайстве Дженнера доложили Наполеону, то он воскликнул: «А! Дженнер просит? Ну, этому отказать нельзя. Освободите их!..» (из очерка В. Святловского «Эд. Дженнер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.)

• «О поразительной диагностической интуиции Сергея Боткина (1832–1889) ходили легенды. Его имя сразу стало популярным и за стенами академии. Посыпались приглашения к тяжелым больным как со стороны врачей, ему сочувствующих, так и со стороны враждебно настроенных. В начале 1872 года профессору Боткину поручили лечить Государыню Императрицу, серьезно заболевшую. Сергею Петровичу удалось восстановить ее угасавшие силы и на много лет продлить ей жизнь. При дворе, как и везде, он скоро приобрел доверие и любовь и получил свободный доступ к царской семье, у которой пользовался расположением…» (из сборника М. Шойфета «100 великих врачей», Россия, 2006 г.).

• «Одной из бывших пациенток Зигмунда Фрейда (1856–1939), а затем верной ученицей была внучка Наполеона Мария Бонапарт, жена греческого принца Георга… В Париже, куда привезли Фрейда (Фрейд эмигрировал из Германии в 1938 году. – Е.М.), его встречали принц Георг и Мария Бонапарт. Под ноги Фрейду от ступенек вагона до «роллс-ройса» высокородной четы постелили ковровую дорожку из красного бархата, по которой некогда ступал дед Марии Наполеон, возвратившись в Париж после победы под Аустерлицем. Из глаз Фрейда потекли слезы…» (из сборника Д. Самина «100 великих ученых», Россия, 2004 г.).

• «Людовик XIV велел в кресле на колесиках прокатить вместе с собой во Версальскому парку его создателя Андре Ленотра (1613–1700). Этой чести не удостаивался ни один придворный…» (из книги Н. Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

• «Известность Джорджа Стефенсона (1781–1848) проникла далеко за пределы Англии, и услугами его хотели воспользоваться многие государства Европы. Прежде всего, к нему обратился король бельгийский Леопольд с просьбой приехать в Бельгию и составить общий план бельгийской сети железных дорог. Это было в 1835 году. Стефенсон приехал в Брюссель и здесь был встречен с царскими почестями. Король Леопольд прекрасно понимал, какое громадное значение для человечества имеют железные дороги и как высоко следует ценить их изобретателя…» (из очерка Я. Абрамова «Джордж Стефенсон и Роберт Фултон, их жизнь и научно-практическая деятельность», Россия, 1893 г.)

• «Юрий Гагарин (1934–1968) был почетным гостем на обеде у английской королевы Елизаветы II в Букингемском дворце (Англия, июль 1961 г.). На обеде присутствовали принц Филипп, адмирал флота лорд Маунтбаттен и другие видные гости… Елизавета II сказала, что впервые в истории королевской семьи всем придворным и слугам было разрешено выстроиться в вестибюле с тем, чтобы они могли приветствовать Гагарина… Букингемский прием вошел в легенду. Космонавт Павел Попович поведал: «Юрий рассказывал, как у него было рандеву с английской королевой. Сидят они один на один, а перед ним столовые приборы – слева, справа: да еще и перед тарелкой один. «Сижу я, – говорил Гагарин, – и не могу понять, с чего начинать-то? Ну, думаю, посмотрю, с чего она начнет. А она сидит просто, смотрит на меня и улыбается. Тогда я говорю: «Ваше Величество, я простой летчик, которых у вас тоже много, и меня не учили, как всем этим пользоваться». А она мне: «Мистер Гагарин, я воспитывалась в Букингемском дворце, но я тоже не знаю, с чего начать, давайте будем есть, как каждому из нас удобно»…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.).

• «В 1184 году после смерти Абу-Якуба халифский престол перешел к его сыну Абу-Юсуфу Якубу. У нового правителя арабский философ Абу-ль-Валид Мухаммед Ибн-Рушд (1126–1198) был в не меньшем фаворе, чем у прежнего. Часами, бывало, засиживался он в покоях халифа на подушке, отведенной для самых близких друзей хозяина, ведя с ним ученые беседы и время от времени обращаясь к нему со словами: «Послушай, брат мой»…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

• «Слава персидского поэта Джами (1414–1492) была удивительна. Ни один поэт Востока не был так знаменит при жизни как Джами. От Стамбула и Багдада до Хотана и Джамна зачитывались его стихами. Свои дары присылали поэту турецкий султан и шах Ширваны, его имя гремело на всем Ближнем и Среднем Востоке. Султан Хусейн Байкара, властитель Хорасана – обширного края, в который входили нынешний Южный Туркменистан, северо-западный Афганистан и северо-восточный Иран, – избирает его своим духовным наставником. У дверей его небогатого дома на окраине Герата можно было видеть и знатных вельмож, и ученых, и поэтов, и бедных крестьян, и ремесленников, приходивших к поэту за советом, за словом поучения… В 1472 году Джами предпринял большое путешествие, побывав в Мекке, Медине, Дамаске, Багдаде. Это путешествие было, можно сказать, триумфальным… Он умер 78-ми лет от роду. Тело великого поэта несли на кладбище царевичи…» (из книги П. Таранова «Интеллектуальные крылья. Подвиги устремления вверх», Россия, 2000 г.).

• «Изгоняемый одними, приглашаемый другими, Пьетро Аретино (1492–1556) переходил от государя к государю… Он становится своего рода фаворитом Франциска I, который оказывает ему всевозможные почести; Карл V призывает Аретино ко двору и усаживает от себя по правую руку… величайшие художники наперебой стремятся сделать его портрет… «Столько вельмож постоянно осаждают меня, – пишет Аретино, – что ступени моей лестницы истерлись от постоянного шарканья их ног, как камни Капитолия – под колесами триумфаторов. И сдается мне, я стал оракулом истины, ибо каждый приходит, чтобы поведать мне о несправедливостях, которые он претерпел от такого-то государя или от такого-то прелата; я превратился посему в секретаря всего мира, и вам надлежит величать меня именно так в письмах, которые вы мне посылаете…» (из статьи Г. Мопассана «Аретино», Франция, 1885 г.).

• «Первая встреча Фридриха II и Франсуа Вольтера (1694–1778) произошла 11 сентября 1740 года. Это было в замке Мойланд близ г. Клева. Вольтер искренне восхищался Фридрихом и называл его не «Ваше Величество», а «Ваше Человечество». Похоже, что и король испытывал восторженные чувства к необыкновенному французу: «Если я когда-нибудь прибуду во Францию, первое, что я спрошу: «Где господин Вольтер?» Ни король, ни двор, ни Париж, ни Версаль, ни женщины, ни развлечения не будут интересовать меня. Только Вы». Вот какого комплимента удостоился Вольтер, и от кого – от монарха!» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.). «Когда в 1750 году Франсуа Вольтер приехал в Пруссию, Фридрих II отправил ему письмо, в котором советовал «погостить здесь подольше». «Мы оба философы, – писал король. – Что может быть естественнее, если два философа, связанные одинаковыми предметами изучения, общностью вкусов и образа мыслей, доставляют себе удовольствие совместной жизни? Я уважаю вас как моего учителя в красноречии и знании; я люблю вас как добродетельного друга…» «Немногие коронованные особы писали такие письма, – свидетельствовал Вольтер. – Оно окончательно опьянило меня. Словесные уверения были еще горячее… Он поцеловал мою руку, я ответил ему тем же… «…» (из очерка И. Каренина (В. Засулич) «Вольтер, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1893 г.). «Образ мысли Вольтера был наиболее симпатичен Фридриху; Вольтера он боготворил как философа, но болел душой о его нравственной испорченности. Из писем Фридриха видно, что он глубоко страдал от двойственности своих отношений к Вольтеру, который очень часто попирал ногами нежную дружбу короля и отвечал насмешкою на поклонение своему таланту…» (из очерка Е. Литвиновой «Жан Лерон Д’Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «В письме к «патриарху» Вольтеру (1694–1778) от 22 августа 1765 года Екатерина II говорит, что «счастлива своей перепиской с «племянником аббата Базена» – это прозвище, как известно, относится к Вольтеру, – потому что хорошо и полезно иметь такие знакомства»… Установившиеся таким образом добрые отношения продолжались и развивались…» (из книги К. Валишевского «Вокруг трона. Екатерина II, Франция, 1894 г.). «Екатерина II, памятуя о Петре Великом, который был на все руки мастер, собственноручно выточила на токарном станке табакерку и послала ее в подарок Вольтеру. Тот вынужден был срочно научиться вязать и «одарил императрицу собственноручно связанным дамским чулком…» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.).

• «Главным событием в жизни Дени Дидро (1713–1784) после завершения им основного труда, «Энциклопедии» (1765 г.) была его поездка в Петербург… Он выехал из Парижа 10 (21) мая 1773 года… Впечатление, которое произвела Екатерина II на Дидро, было очень сильным. «Да, я ее видел, слышал, и уверяю вас, что она не понимает, сколько она мне сделала добра. Что за правительница, что за удивительная женщина!» В этом смысле он высказывался неоднократно и устно, и письменно… Екатерина умела располагать к себе людей, умела сделать так, что они в ее присутствии чувствовали себя нестесненными. Дидро она предоставляла полную свободу. Он мог говорить, о чем хотел, как хотел, и имел всегда в лице Екатерины внимательную слушательницу… Великий энциклопедист был очень красноречив. Блестящие идеи зарождались у него в голове то и дело, и, следовательно, нельзя сомневаться, что императрица слушала его охотно… Вот, впрочем, ее собственные слова: «Я часто и долго беседовала с Дидро… Я больше слушала, чем говорила, и поэтому свидетель наших бесед мог бы принять его за сурового педагога, меня – за послушную ученицу. Может быть, и он сам был такого мнения…» Пламенный Дидро верил, что его блестящие предложения будут использованы… Но все это были планы и проекты теоретика… Эти слова могли относиться только к той свободе, которую ему предоставляла императрица в беседах с собою. Приближенные же императрицы стали сильно коситься на Дидро, видя, что он пользуется расположением Екатерины. Это до известной степени отравляло ему пребывание в Петербурге… В конце февраля 1774 года он уехал из Петербурга, не простившись с императрицей, которая сама не пожелала прощальной аудиенции, очевидно, чтобы избежать чувствительной сцены… «(из очерка Р. Сементковского «Дени Дидро, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1896 г.).

• «В 1762 году Жан Лерон Д’Аламбер (1717–1783) по настоятельной просьбе Фридриха II решился предпринять путешествие в Берлин. Он выбрал время, когда король написал философу: «Теперь я хочу пожить спокойно и отдаться своим музам; я совершенно занят мыслью, как бы исправить несчастные последствия войны, которые глубоко меня огорчают». Д’Аламбер верил в искренность этих слов и относился к королю просто как к своему умному, великодушному, искреннему другу. Два месяца Д’Аламбер пробыл в Берлине в обществе Фридриха, в котором нашел много выстраданного, теплого, сердечного, не похожего на тонкую вежливость вельможи или обыкновенную снисходительность короля. Д’Аламбер чувствовал себя в Берлине совершенно свободно, говорил, что думал, не заботясь об этикете, даже не имея о нем понятия. Он писал госпоже Леспинас: «Не надейтесь, чтобы я, по возвращении своем, оставил привычку школьничать или научился бы лучше держать себя за обедом. Король на все это не обращает никакого внимания». Фридриху очень не хотелось расставаться с Д’Аламбером; настойчиво и горячо просил он философа сжалиться над его бедной сироткой, Академией наук. Они вместе отправились в Шарлотенбург, осмотрели Академию, а потом вечером король спросил Д’Аламбера: что подсказывает ему его сердце? Д’Аламбер просил короля увеличить пенсию великому Эйлеру… Личная симпатия Д’Аламбера к прусскому королю не могла изменить его твердого решения не оставлять своих друзей и своего отечества…» (из очерка Е. Литвиновой «Жан Лерон Д’Аламбер, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.).

• «В октябре 1775 года во Франкфурт приехал Карл-Август – уже герцог Веймарский – и пригласил Иоганна Гёте (1749–1832) к своему двору в Веймар… При дворе герцога Веймарского находились Музеус – известный автор сказок, Краус – известный живописец, знаменитый писатель Виланд и другие. Гёте (он прибыл в Веймар 7 ноября 1775 года. – Е.М.) суждено было взойти в Веймаре яркою звездою, которая затмила не только всех остальных веймарских знаменитостей, но сделала на некоторое время Веймар настоящей столицей всемирного искусства – германскими Афинами… С прибытием Гёте начался целый ряд шумных празднеств и увеселений, причем дан был полный простор «гениальности», этикет был почти совершенно отложен в сторону… Дружба между «гениями», герцогом и Гёте, была самая непринужденная и тесная; они обменивались камзолами, жилетками и другими принадлежностями костюма, брали друг у друга все, что нравилось, и не возвращали, и так далее. Гёте чрезвычайно сблизился с герцогом; наедине они говорили друг другу «ты» и нередко даже спали в одной комнате… «(из очерка Н. Холодковского «Иоганн Вольфганг Гёте, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.). В книге «Разговоры с Гёте (Германия, 1836 г.) И. Эккерман вспоминает о знакомстве с бывшим камердинером Гёте: «Я попросил его рассказать что-нибудь из времен молодости Гёте, на что он с радостью согласился. «Когда я к нему поступил, ему было лет двадцать семь, – сказал он. – По вечерам (Веймар, Германия, 1776–1786 гг.) герцог Карл Август часто посещал его и они засиживались до глубокой ночи, разговаривая об ученых предметах, так что ему иной раз становилось невмоготу, и он только и думал: когда же герцог наконец уйдет! А изучение природы и тогда уже было для Гёте самым главным делом»…».

• «В 1808 году в Эрфурте состоялся конгресс монархов, в котором участвовали императоры Наполеон и Александр I и множество королей, герцогов и других владетельных особ. По приглашению Карла-Августа Иоганн Гёте (1749–1832) также отправился в Эрфурт, чтобы принять участие в придворных торжествах. 2 октября Гёте имел аудиенцию у Наполеона, который, посмотрев на него, воскликнул: «Вот это человек!» Затем шел оживленный разговор о произведениях Гёте и вообще о литературе…» (из очерка Н. Холодковского «И. В. Гёте, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.); «…И Гёте, величайший из немцев, этот «император жизни» (Р. Роллан), тешил свое самолюбие воспоминанием, что Наполеон, коверкая фамилию Гёте, называл его «мосье Готт» («господин Бог»)…» (из книги Г. Волкова «Сова Минервы», СССР, 1973 г.).

• «Весной 1820 года Вальтер Скотт (1771–1832) отправился в Лондон получать свое баронетство. Ему снова пришлось скучать в свете и сносить его ласки. Только что скончался Георг III, и регент, ставший Георгом IV, решил украсить портретом Скотта большую галерею Виндзорского замка: «Король повелел мне позировать сэру Томасу Лоуренсу, дабы повесить портрет в самых сокровенных своих покоях» (В.Скотт). Скотт позировал также сэру Фрэнсису Чантри, лепившему с него бюст. Среди вихря приемов был и ужин у герцога Веллингтона, который с отменным добродушием вторично переиграл все свои баталии, чтобы доставить удовольствие свежеиспеченному баронету и его сыну Вальтеру… Георг IV выделил его из обычной толпы ничтожеств, собирающихся в апартаментах к королевскому выходу: «Видел сегодня Короля и засвидетельствовал ему свое почтение. Вряд ли кому из подданных Монарх оказывал более милостивый прием – он не позволил мне преклонить перед ним колено, несколько раз крепко пожал руку и наговорил столько любезностей и приятностей, что стыдно повторять. Самое смешное заключалось, однако, в том, что собравшиеся, которым моя внешность скорее всего не давала оснований считать меня чем-то особенным, увидев, как хорошо меня приняли, удостоили меня не менее полутысячи церемонных поклонов и расшаркиваний, пока я удалялся во всем величии любимца Короны» (В. Скотт)… Герцог де Леви, один из гостей из-за Ла-Манша, написал ему, что прибыл в Шотландию с единственной целью – повидать великого гения, каковым восхищается весь читающий мир…» (из книги X. Пирсона «Вальтер Скотт», Великобритания, 1936 г.).

• «Во время праздников по поводу бракосочетания герцога Орлеанского Виктор Гюго (1802–1885) был приглашен ко двору. Он сначала не хотел ехать, но герцог, по просьбе герцогини, написал ему такое любезное письмо, что отказ сделался невозможным. Поэт явился в Версаль и был представлен герцогине. Она следующими словами встретила автора «Собора Парижской Богоматери»: «Милостивый государь, первое здание, которое я посетила в Париже, была ваша церковь». С этого времени, то есть с июня 1837 года, начинаются постоянные встречи Виктора Гюго с Людовиком-Филиппом, который понимал, что люди подобного ума и развития могли быть ему весьма полезны. Однажды коронованный хозяин и гость-поэт до того заговорились, что забыли о позднем часе. Слуги вообразили, что король лег спать, потушили освещение и ушли к себе. Когда Виктор Гюго собрался домой, то везде было темно, и Людовик-Филипп, не желая никого будить, сам с канделябром в руке проводил поэта до выходной двери, причем разговор продолжался еще некоторое время на лестнице…» (из очерка А. Паевской «Виктор Гюго, его жизнь и литературная деятельность, Россия, 1891 г.).

• «В Лондоне (начало 1840-х гг. – Е.М.) Чарльз Диккенс (1812–1870) был постоянным желанным гостем в знаменитом в то время Горхаузе, салоне леди Блессингтон и графа д’Орсе. В этом салоне собиралось избранное общество. В нем сходились как политические деятели всех партий, так и люди, известные в литературе, науке, искусстве. Сэр Эдвард Литтон Бульвер произносил здесь страстные радикальные речи, поэт Броунинг декламировал свои стихотворения, принц Луи Наполеон (впоследствии Наполеон III) улыбался своей молчаливой, загадочной улыбкой. Диккенс по возвращении из Америки сделался царем всех празднеств в салоне (Лондон, 1842 г. – Е.М.). Он устраивал театральные представления, предлагал тосты, произносил остроумные спичи, рассказывал и показывал в лицах забавные сцены из американской жизни» (из очерка А. Анненской «Ч. Диккенс, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.). «В марте 1870 года Диккенс был принят королевой Викторией; в продолжение полуторачасовой аудиенции королева милостиво стояла, поскольку писателю придворный этикет не позволял сесть. Он был самым знаменитым из ее подданных, к нему полностью относились слова, сказанные им о Шекспире: «Простолюдин… небесполезный для государства»…» (из книги Э. Уилсона «Мир Чарльза Диккенса», Великобритания, 1970 г.). «Свидание романиста с королевой состоялось в 1870 году, после его вторичного посещения Америки (1867–1868 гг.). Диккенс привез фотографические снимки с полей битв, происходивших во время войны за освобождение (США, 1775–1783 гг.), и королева пожелала, чтобы он сам показал их ей. Она очень долго и дружелюбно разговаривала с ним и в заключение подарила ему экземпляр своего «Шотландского дневника», сказав, что это приношение самого скромного одному из самых великих современных писателей…» (из очерка А. Анненской «Ч. Диккенс, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.). «…Еще он присутствовал на утреннем выходе принца Уэльского (Лондон, март 1870 г.). Больная нога не позволила ему свозить Мэйми (младшая дочь Диккенса. – Е.М.) на бал во дворец, однако его отношения с двором не прерывались…» (из книги Э. Уилсона «Мир Чарльза Диккенса», Великобритания, 1970 г.).

• «Г. Х. Андерсен (1805–1875) пользовался большим расположением датских королей, в царствование которых протекала его жизнь, и являлся желанным гостем при дворе многих иностранных государей и принцев. Он читал им свои произведения и охотно участвовал в придворных празднествах, прогулках и увеселениях. Такое препровождение времени казалось ему роскошным сном, волшебной сказкой и доставляло какую-то детскую радость…» (из очерка М. Бекетовой «Г. Х. Андерсен, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.)

• «Бенедикт Спиноза (1632–1677), с трудом добывая себе пропитание полировкою оптических стекол в бедной голландской деревушке, был удостоен посещения первого европейского полководца, который, дабы повидать философа, остановил на некоторое время всю свою армию… «(из трактата И.Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.). «В июле 1663 года философ Спиноза перебирается в Ворбург – небольшую деревушку близ Гааги, куда к нему, уже как к знаменитости, стало являться множество посетителей. Дружбы его искали не только ученые, но и люди с высоким общественным положением. Например, во время вторжения французских войск в Голландию философа пожелал видеть принц Конде и просил Спинозу посетить его…» (из сборника Н. Иониной «100 великих узников», Россия, 2004 г.).

• «В Германии ничто не сближает людей, принадлежащих к различным сословиям: здесь чтят чины и звания. В Париже высшие сановники навещали Жана Лерона Д’Аламбера (1717–1783) на его чердаке…» (из книги А. Стендаля «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио», Франция, 1817 г.).

• «В 1787 году состоялся последний визит Адама Смита (1723–1790) в Лондон – он должен был присутствовать на обеде, где собрались многие известные политики. Смит пришел последним. Тотчас же все поднялись, приветствуя уважаемого гостя. «Садитесь, джентельмены», – сказал он, смущенный таким вниманием. «Нет, – ответил У.Питт (премьер-министр Великобритании в 1783–1801 и 1804 – 06 гг. – Е. М.), – мы останемся стоять, пока Вы не сядете, ведь все мы – Ваши ученики». «Какой необыкновенный человек Питт, – восклицал Адам Смит позднее, – он понимает мои идеи лучше, чем я сам!»…» (из сборника Д. Самина «100 великих ученых», Россия, 2004 г.).

• «В 1816 году императрица-мать послала Николая Павловича (будущий император Николай I – Е. М.) в Англию «для изощрения его суждений»… Молодой великий князь побывал в парламенте, в клубах, в политических салонах… По приказу Александра I, интересовавшегося социальными утопиями, Николай в Англии навестил Роберта Оуэна (1771–1858), на которого произвел впечатление… Николай I умел нравиться, когда хотел…» (из книги А. Тырковой-Вильямс «Жизнь Пушкина», т. 2, Франция, 1948 г.).

• «После выхода в свет первых томов «Истории Государства Российского» (1816 г.) Николай Карамзин (1766–1826) жил главным образом в Петербурге, а летом – в Царском Селе. Его отношения ко двору становились все ближе… Например, он писал И. Дмитриеву: «Государь призывал меня к себе и говорил со мною весьма милостиво о вещах обыкновенных. Увидев меня на бале в Павловске в Розовом павильоне, тотчас подошел спросить о здоровье жены и на другой день прислал лакея своего спросить о том же. Это милостиво и тронуло меня. Императрица также приветлива…»…» (из очерка Е. Соловьева «Н.М. Карамзин, его жизнь и научно-литературная деятельность», Россия, 1894 г.). «Последние 10 лет Карамзин провел при дворе: он постоянный собеседник императора в его «зеленом кабинете», то есть во время утренних прогулок по аллеям царскосельского парка, частый гость у вдовствующей и царствующей императриц, великих князей и великих княгинь. Его ласкают, ему даже льстят. Он искренне любит Александра I как человека, ясно видя все его слабости… Но царь любил напомнить, что он царь. Он любил играть масками и резкими переменами условий игры обескураживать собеседника. Карамзин его привлекал именно тем, что в нем чувствовалась жизнь духа, недоступная ни царской милости, ни царскому гневу. Презиравший людей и поэтому любивший унижать тех, кто сам любил унижаться, он чувствовал, что над душой Карамзина власти не имеет… И сразу милости, любезность, щедрая помощь… Александр и в дальнейшем «проверял» Карамзина. Карамзин горько недоумевал в 1818 году: «Зачем так часто звали нас, не знаем; зачем некоторое время приметно охолодели к нам, не ведаем» (из книги Ю. Лотмана «Сотворение Карамзина», СССР, 1987 г.).

Конец ознакомительного фрагмента.