Психология развития и возрастная психология. Глава 6. О том, что происходит с каждым из нас, когда мы живём среди людей (Г. С. Абрамова, 2018)

Ключевые слова: воздействие, взаимодействие, экзистенциальность, смысл.

В результате изучения данной главы студенты должны:

знать содержание позиций взаимодействия людей друг с другом;

уметь фиксировать содержание позиций взаимодействия;

владеть содержанием понятием экзистенциональный смысл.

Обоснование воздействия человека на человека может осуществляться по-разному: самим воздействующим и наблюдающим. Попробую описать эту ситуацию с точки зрения наблюдателя, используя понятие о процессе взаимодействия и его основных структурных элементах.

Во взаимодействии человека с человеком можно выделить следующие составляющие, относительно независимые друг от друга:

– предмет взаимодействия;

– позиции взаимодействующих по отношению к этому предмету;

– отражение предмета и позиции каждым из участников взаимодействия;

– результат взаимодействия.

Обоснование воздействия может быть найдено в следующих структурных образованиях этого процесса:

– в свойствах и качествах предмета взаимодействия (они могут быть представлены в бесконечном разнообразии или только в одном-единственном виде);

– в свойствах и качествах собственной позиции каждого из участников взаимодействия (по принципу «Я так считаю»);

– в свойствах и качествах позиции другого человека (по принципу «Ты же сам»);

– в свойствах и качествах переживания процесса своего воздействия на предмет;

– в свойствах и качествах переживания процесса воздействия на предмет другим человеком;

– в свойствах и качествах переживания изменений собственной позиции;

– в свойствах и качествах переживаний изменения позиции другим человеком (естественно, что воз можно сочетание различных структурных образований).

Приведем примеры разных видов обоснований для уточнения феноменальных характеристик описываемого явления:

– «Держи ручку ровно», «Неси аккуратно – стакан полный» и тому подобное;

– «Я же знаю, как лучше…»;

– «Ты же меня сам просил тебе помочь», «Ты же ничего не сможешь сделать без меня», «Ты плохо понимаешь, я тебе объясню» и тому подобное;

– «Я умею, я хорошо это умею», «У меня есть предчувствие, что это лучше не трогать» и тому подобное;

– «Ты устал», «Ты можешь сам справиться», «Ты мало приложил усилий» и тому подобное.

– «Со мной так раньше было», «Я тоже по глупости хотел…»;

– «Вот видишь, ты уже научился», «Теперь ты понял, что…», «Раньше ты не мог, а теперь…».

Выделение различных свойств и качеств процесса взаимодействия для обоснования воздействия определяется тем, какое содержание Я-концепции и концепции Другого Человека могут использовать взаимодействующие и в какой картине мира воспринимается предмет взаимодействия.

Сопоставление бытовых наблюдений с этнографическими данными[45] показывает, что осознание обоснования воздействия одного человека на другого является очень важным материалом для появления переживаний общности с другими и необходимости проявления своей индивидуальности как конкретизации этой общности.

Переживание общности с другими в своей индивидуализированной форме вплоть до чувства невозможности этой общности делает процесс обоснования воздействия той процедурой, в которой транслируются от человека к человеку интеграционные идеи и переживания, их вызывающие.

Для наблюдателя открывается относительная устойчивость обоснования воздействия, присущая каждому человеку, в зависимости от принадлежности его к той или иной социокультурной группе. Но эта зависимость не является строго обусловленной, так как содержание обоснований воздействия на другого человека является производной не только мировоззрения человека, но и его мироощущения, которое далеко не всегда прорывается в сознание. Недаром один из самых важных советов, который предлагает современная медицина молодым матерям, состоит в том, чтобы они слушали свое сердце, когда речь идет о том, что надо сделать для их ребенка, как на него воздействовать.

Мироощущение весьма и весьма, казалось бы, ненадежное обоснование воздействия, но оно основа интуиции, основа содержания бессознательного. Возможность для человека пережить его присутствие в себе требует известной смелости, которую можно сопоставить со свободой и ответственностью человека решать существование своего непростого Я как реальности, требующей его же собственного признания.

Обоснование воздействия, когда оно осуществляется сознательно, через (по возможности) строгое логическое обоснование в слове, обладает свойством порождать и использовать симулякры – двойники, заменяющие предмет, являющиеся его мертвой имитацией. Фактически такими мировоззренческими симулякрами являются очень многие наречия, используемые в русском языке для обоснования воздействия: «чтобы было правильно, чисто, аккуратно, красиво, достойно, весело, умно» и тому подобное. Наречия обладают тем удивительным свойством, что они не относятся к каким-то реально существующим качествам предмета, они выделяют их, но произвольно, предполагая лицо, их производящее.

«Правильно» – для кого? «Чисто» – для кого?

Если человек не ощущает присутствия в этих словах известной доли произвольности, он становится их рабом, теряет свободу, необходимую для мышления. Возникает важнейшая для индивидуальности человека проблема доверия к собственному мироощущению и мировоззрению – открытому для потока симулякров. Я бы обозначила эту проблему как проблему глубины обоснования воздействия во взаимодействии с другим человеком.

Какой бы структурный элемент или их сочетание мы не выделили из процесса взаимодействия, в любом случае можем наблюдать, что он обладают разными уровнями семантической глубины для его участников. Это вечная проблема понимания – кто и что имел в виду, когда говорил или делал то-то, имел ли вообще что-то в виду. Похоже это и на встречу двух айсбергов, расстояние между которыми определяется капризами подводных течений, и варианты их встречи разнообразны – от полного взаимного уничтожения до полной же невозможности встречи.

Для человека признание в себе глубины своего Я связано с открытым отношением к информации, которая поступает от его мироощущения в виде символов.

Давно экспериментально установлено, что существуют неосознанные аспекты восприятия реальности всеми органами чувств – так называемое подпороговое восприятие, за порогом сознания остаются и многие события, которые человек сознательно не фиксировал. Они происходят, они произошли, но они были восприняты неосознанно, так что мы даже не знаем об этом. Такие события человек может восстановить, осознать их значимость только в моменты интуиции или посредством углубленного размышления, ведущего к осознанию.

Известно, что эти события могут проявиться в символической форме в виде сновидений, в виде актов озарения трансцендентального прорыва и влияют на все мироощущения человека. Мне очень близка мысль К. Юнга о том, что психологическое пространство человека динамично, что его сознательный уровень весьма ограничен, а другие его уровни, например бессознательное, обладают собственной энергией, бессознательное является не только хранилищем прошлого, но также полно зачатков будущих психических ситуаций и идей… Способность человека достичь богатого источника этого материала и трансформировать его в философию, литературу, музыку или научное открытие является одной из отличительных черт того, кого обычно называют гением.

Он, гений, имеет смелость движения в своем Я и необходимую свободу оперирования с ним для обоснования своего воздействия. Лучше, чем поэт, об этом не скажешь, я воспользуюсь для прояснения своей мысли стихами:

Думаю, что это умение «услышать ось земную» связано и с глубиной доверия человека к реальности своего Я, которое не сводится к обозначению себя словом, существенным от других людей. Похоже, что именно это переживание актуализируется у ребенка, когда он протестует против изменения его имени: «Я не Вова, я – Володя» (2,5 года – из дневника) или прибегает к самостоятельной смене имени на другое собственное прозвище или кличку. Я требует проявления более глубинного, более индивидуального, чем в общеупотребительном слове. Как стихи для поэта, так для большинства людей слова-имена являются инструментом проявления Я. В этом смысле можно сказать, что стихи – это имя собственное поэта. Конечно, речь идет не о графомании, а о настоящих стихах.

Обоснование воздействия на другого человека и на себя через слово-имя становится процессом движения из глубин Я (от мироощущения) к поверхности сознания. Слово-имя становится психологическим инструментом проявления ответственности человека за существование своего Я, оно позволяет фокусировать, удерживать его в самовосприятии во всей противоречивой сложности. Обладать собственным именем – это значит иметь смелость заявить о своем мнении, чувстве, о своем присутствии среди Других своим языком, не бояться быть изгнанным за свою непохожесть, переживать, ощущать свою общность с миром и необходимость присутствия в нем в том облике, который поступает в имени.

Мне хотелось бы, чтобы читатель почувствовал присутствие в процессе обоснования воздействия на человека нескольких взаимопроникающих и то же время относительно независимых характеристик активности, связанных с его ориентацией в мире предметов и в мире психической реальности.

Да, можно обосновать воздействие на другого человека через свойства предметного мира, через необходимость адаптационного отношения к ним. В индустриальной истории человека это будут освоенные им знания других о предметном мире, а в истории общества это будет попытка устроить жизнь в соответствии с данными науки.

Предельным, абсолютным предметом взаимодействия людей является воплощенное в конкретные формы метафизическое Добро и Зло. Какие бы конкретные свойства предмета или группы свойств ни становились для человека содержанием для обоснования воздействия на другого человека, он несет в себе это изначальное метафизическое Добро и Зло, из его существования вырастает мироощущение как переживание наличия этих сил и своей возможности следовать за ними.

Мне бы хотелось через описание вариантов обоснования показать, что они при всей внешней простоте представленности в феноменологической картине жизни, они содержат глубинные переживания присутствия в мире Добра и Зла в их метафизическом виде как духовное проявление содержания психической реальности человека.

Говоря иначе, хотелось бы вместе с читателем еще раз через образ Великого Инквизитора пережить существующую для каждого из нас возможность в той или иной форме стать (или быть) им там и тогда, где и когда мы принуждаем и ограничиваем мысли или чувства другого человека, лишаем его возможности действия или желания, оправдывая это нашим знанием о его благе. При этом принимаем свои собственные переживания о Добре и Зле за единственно правильные, когда считаем, что иной человек не способен нести даже минимальную ответственность за собственное переживание противоборства Добра и Зла в его душе и собственное же самоопределение, а ему обязательно нужен другой, умеющий и знающий за него.

В доступном мне языке психологической науки нет (не нахожу) возможности описать ту феноменологию, где проявляется духовность человека как характеристика его сущности, его экзистенции, кроме как словами «любовь» и «совесть». Узнаваемые и всегда как бы непонятные слова эти обозначают тот выход в трансцендентальное обоснование воздействия человека на человека, которое потенциально доступно, но не всегда реально и бытийно, а может присутствовать для сознания как тоска, тоска по бытию, по иному миру, по себе самому. Наконец, это те страдание и боль, которые связаны с прорывом к событию с другими людьми. Это трудная работа, требующая отношения к другому человеку и к себе как к уникальной человеческой сущности, работа, от которой можно и устать и пресытиться ею.

Психологи пишут о духовном пресыщении современных людей, о необходимости напомнить им об их духовной сущности. Духовное пресыщение происходит отчасти потому, что духовность в себе надо поддерживать прояснением для себя уже своей сущности через обращение к своей совести и любви. Совесть можно усыпить и вообще от нее отказаться; как можно любовь заменить ее суррогатом, так и человек отдает свою духовность предмету, вещи или другому человеку, переживая это как пресыщение духовности, как отсутствие мужества жить по совести и любви.

Духовность оказалась весьма уязвимой характеристикой человеческой экзистенции, недаром она может исчезнуть из обоснования воздействия человека на человека и в воздействии человека на самого себя. Факты столь многочисленны и однообразны, что разнообразные констатации отсутствии человеческого достоинства у людей стали почти общим местом.

Думаю, что еще много представителей разных наук будут обращаться к этим явлениям бездуховности людей, к духовному пресыщению. Для меня это выступает и в конкретных фактах нарушения или игнорирования меры воздействия человека на свою собственную жизнь, жизнь других людей и природы, – по существу в игнорировании экзистенциальной сущностной целостности природы собственной жизни, да и всех других тоже. Это доведенная до своей противоположности способность человека возразить всему, что есть в нем социального, телесного, психического. В фактах бездуховности и духовного пресыщения эта способность выглядит не как возражение, а как полное отрицание и себе социального («мне все можно»), телесного («а мне так хочется»), психического («могу подавить в себе»).

Место духовности в психологическом пространстве человека начинает занимать жизненная энергия результативного воздействия. Результат этот связан с переживанием энергетического потенциала как единственного (или почти единственного) проявления своей сущности. Наличием этого потенциала оправдывается любое воздействие, обосновывается любое прямое или косвенное вмешательство в жизнь. Этика – одна из общественных форм сохранения духовности – становится ненужной. Нигилизм преобладает в понимании жизни.

Бытовой нигилизм принимает самые разные формы, но всех объединяет отрицание социального, телесного, психического без создания качественно нового. Думаю, что эти конкретные примеры из жизни детей и взрослых, моих современников, можно рассматривать как проявление разрушительного нигилизма: безучастность взрослых, являющихся свидетелями насилия; открытый обман ребенком взрослого; воровство, остающееся безнаказанным; семейная разобщенность – отчуждение между членами семьи, взаимное недоверие; отсутствие трудолюбия, стремления и восприимчивости к красоте…

Нигилизм многолик, энергетически силен, так как отрицание дает видимость силы. Я бы хотела назвать его проявлением метафизической природы Зла, ведь Зло обладает не меньшим энергетическим потенциалом, чем метафизическое Добро. Человеку же важно переживание своей силы, своем энергии как возможности (одной из возможностей) самопроявления.

Вся практика работы с людьми показывает, что отрицание человеком в себе и в других целостных сущностных характеристик приводит к истощению Я-концепции и концепции Другого, возможности воздействия исчерпываются – остается только убить друг друга и себя. Убить не только в смысле довести до психологической смерти (это бывает уже давно сделано), но и физически. Жестокость телесных наказаний в семьях вовсе не дает оснований говорить о нашем человеке как о гуманном. Распространенность неврозов и невротических состояний не уменьшается год от года, а увеличивается.

Духовность является экзистенциальной характеристикой человека, если он от нее отказывается, он попадает в никуда, в ничто. Он лишается своей интегративности и становится похож на кучу деталей, от которых давно потеряна инструкция. По отдельности и все вместе эти детали не имеют тех качеств (и не могут их иметь), которые у них были в целостном предмете.

Все человеческое в человеке обусловлено – это общее место в современной психологии. Но, ориентируясь на опыт мировой философии, можно сказать, что собственно человеческим оно становится лишь тогда и постольку, когда и поскольку оно поднимается над топи собственной обусловленностью, преодолевая, то есть трансцендируя ее, Как духовное существо человек выходит за пределы своего телесного и душевного, психического бытия.

И этой возможности занимать позицию, осуществлять интегративное, присущее только этой позиции, отношение к разным проявлениям своей жизни, и можно увидеть духовную сущность человека. Она дает ему силы для того, чтобы возражать самому себе, обстоятельствам жизни, даже биологической природе. Она даёт свободу быть другим.

Духовное в человеке требует своего сосредоточения, концентрации в виде трансцендентальной позиции. Человек живет чужой жизнью, если сам не занимает эту позицию, Так он отказывается от проявления своей сущности.

Когда я только начинала практическую работу с людьми в качестве психолога, я была потрясена тем, насколько не соответствовала официальная атеистичность общественного сознания тому, что происходило и сознании индивидуальном.

Люди мучительно искали опору для целостного восприятия жизни, искали идеал, задавали вопросы о вере в него, требовали ответа на свой вопрос о необходимости веры (веры как целостного, ценностного отношения ко всем проявлениям своей жизни). Поразительно быстро от просьбы объяснить, что происходит с ними самими или с их детьми, люди переходили к проблемам неосуществимой (по их мнению) трансцендентности. Вместо, казалось бы, бытийно важных вопросов об их жизненной успешности содержанием профессиональной деятельности становилось обсуждение вопросов совести, чести, достоинства, любви, свободы, ответственности – того, что давало людям пусть минимально (по мере моих возможностей) пережить собственную трансцендентальную способность.

Вставал вопрос как о ее конкретизации, так и о сообщении в интеграционном виде. Тогда я поняла, что сама психология как наука в доступном мне содержании не может предложить человеку средства для достижения трансцендентального переживания. Проблемы людей, обращавшихся ко мне, я попыталась анализировать и обобщать, выделять в них какие-то типы и виды, но, в общем, все они сводились к невозможности осуществления своей любви к человеку ли, к себе ли, к жизни ли.

Вопрос, обращенный ко мне как специалисту, можно было бы в общем виде сформулировать так: «Почему я не могу любить жизнь?» Это был вопрос о необходимости трансцендентальности, собственной духовности человека как важнейшего проявления его сущности.

Так в своей непосредственной практике я встретилась с тем, что В. Франкл назвал стыдливой религиозностью человека[47]. Такой ее сделал современный интеллектуализм, основанный на традициях натурализма. Последний, как известно, исходит из представления о том, что природа является универсальным принципом объяснения всего сущего, это исключает «сверхъестественное», он строит в неисторическую концепцию человека, предполагая его естественную природу, естественную мораль, естественное право.

Только чувства мироощущения приносят современному интеллектуалу переживания, которые он не умеет рационализировать, а потому стыдится их и отвергает как проявление собственной неполноценности. Эти чувства – религиозные чувства современного человека – более или менее удачно подавляются светским воспитанием, но они естественны для ребенка, когда он переживает существование в себе жизни и смерти. Образ Творца, Создателя как бы сам по себе проступает в этих чувствах и в вопросах, которые ребёнок обращает к себе и к взрослым, о происхождении сущего, За этими вопросами не только метафизическая потребность человека, но и потребность символическая. Абсолютное, беспредельное, существующее в мире ребенок (да и взрослый человек) постигает в символе, символ делает это беспредельное, абсолютное достаточно реальным, чтобы была возможна трансцендентальная позиция, связанная с этим символом. Так ребенок мудростью своих чувств догадывается о существовании высшего, незримого присутствия высшего; так взрослый, тоскующий о своей трансцендентальности, разумом уже ищет символ, доступный ему для осуществления его жизни.

Люди, которые ко мне приходили за профессиональной помощью, оказались в вакууме экзистенциальности, в пустоте, они хотели видеть в науке символ, который вернёт им их интегрированность и трансцендентальность. Но наука этого сделать не может, у нее другие цели и задачи. Это сможет сделать идеология, ставящая своей целью создание и сохранение символов трансцендентального; идеология, опирающаяся на естественную символическую потребность человека.

Еще со времен З. Фрейда известно, что нравственность человека может им самим не осознаваться[48]. Человек не только гораздо безнравственнее, чем он думает, но и гораздо более нравственный. Большинство конфликтов, какими занимался З. Фрейд и его ученики были конфликтами человека, основанными на противоречии естественных (сексуальных) влечений и социальных норм, норм нравственности.

Конфликты людей, с которыми приходится встречаться в практике, чаще всего другие – они буквально вопиют об отсутствии трансцендентальной возможности, которая во времена З. Фрейда была, я думаю, выражена иначе. Конфликты моих современников не столько обращены к глубинам психического, сколько и его вершинам, не столько к подсознательному и бессознательному, сколько к трансцендентальному – абсолютному и беспредельному[49].

Я сверяла эти выводы со всеми доступными мне текстами З. Фрейда, сопоставляла происхождение невротических реакций у его пациентов и у тех людей, с кем приходилось работать, – различие было существенным. Возможно, у современников З. Фрейда религиозное чувство было более естественным, чем у моих современников, а нравственные нормы переживались более остро. У моих современников нравственность часто подменяется групповой моралью, групповыми нормами, то есть как бы отсутствует. Нравственное чувство, связанное с религиозным, подавляется, вытесняется. О причинах этого говорить пришлось бы очень долго или ничего, поэтому я пока обращаюсь только к доступной мне феноменологии.

Возникает пустота, где реальными, актуальными становятся только организмические (организменные) свойства человека, воплощенные в пресловутой колбасе, которой он измеряет уровень своей жизни. Но человек не может не переживать присутствие этой пустоты как сущностное – сердце напоминает о другой жизни появлением экзистенциальных чувств. Современный экзистенциальный анализ позволяет говорить о том, что человек часто гораздо более религиозен, чем он сам подозревает. Собственная вершинная психология требует от него усилий, чтобы к ней подняться, И тут нужна помощь, которая может прийти со стороны реализации символической потребности в трансцендентальной позиции по отношению к собственной жизни.

В обосновании воздействия одного человека на другого трансцендентальность проявляется в ее превращенной форме как невозможность произвольности изменения его духовных свойств, таких, как вера, надежда, любовь, совесть. Они являются воплощением духовной сущности человека, их появление (или отсутствие) связано с движением человека к вершинам своего психического, с его самотрансцендированием.

Факты невозможности произвольности и разрушительного влияния на человека постоянной рефлексии – желания постоянно смотреть на себя со стороны – делают проблему обоснования (обоснованности) воздействия не только проблемой управления, манипулирования человека другим или собой, но и проблемой трансляции, передачи средств и способов осуществления символической потребности для всех участников взаимодействия.

Речь может в этом случае пойти об очень конкретных символах, способных повлиять на самотрансцендирование человека. В этих символах будет отражаться то содержание, которое воздействующий будет связывать с религиозными чувствами человека. Может случиться, что таким символом окажется что-то очень далекое от его трансцендентального назначения – конкретная персона, предмет, действие, деньги, которые будут давать человеку самовыражение, но не самотрансценденцию. Различие между ними видится как различие между актером, репетирующим перед пустым залом, и этим же актером, играющим перед полным залом, – различие, которое связано со смыслом происходящего. В первом случае смысл пределен и персонифицирован, во втором случае он – абсолютен.

Конец ознакомительного фрагмента.