ОТ ЛИНГВИСТИКИ К ПСИХОЛИНГВИСТИКЕ И СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
МОДЕЛЬ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ ЛЕОНТЬЕВА-РЯБОВОЙ: 1967 – 2005
Весной 1966 г. А.А. Леонтьев организовал первый в нашей стране семинар по психолингвистике. Помню энтузиазм докладчиков и слушателей, обсуждения и мини-сообщения продолжались в коридорах институтов языкознания и русского языка, в домах участников семинара. Открывался семинар докладом А.Р. Лурия.Вскоре А.А. обратился к Александру Романовичу с просьбой порекомендовать ему сотрудника для открываемой группы психолингвистики в НМЦ русского языка при МГУ. Выбор пал на меня,и А.А. назначил собеседование на скамейке перед новым зданием МГУ на Ленгорах (это было в августе в преддверии XVIII Международного конгресса психологов). Тема собеседования – внутренняя речь.
В декабре 1966 г. началась моя работа под руководством Алексея Алексеевича. Ежегодно с 1967 по 1972 г. мы выпускали психолингвистические сборники, еженедельно в течение нескольких лет А.А. делал обзоры только что опубликованных материалов по психолингвистике. Мы получали не только изложение новых фактов, но и новый взгляд на них.
Учитывая море публиковавшихся экспериментальных данных,Алексей Алексеевич ставил задачу их осмысления с более широких и одновременно более единых и внутренне цельных теоретических позиций. В книге 1969 г. он писал: «Представляется, что именно сейчас, в конце 60-х годов в психолингвистике наступило время для серьезного теоретического переосмысления достигнутых результатов и перехода на новый, более высокий уровень,на котором психолингвистика перестанет быть, как до сих пор, изолированной областью, связанной больше с математической теорией порождающих грамматик, чем с психологией, и больше со структурной лингвистикой, чем с социологией, и найдет свое место в общем синтезе наук о человеке» (Леонтьев, 1969, с.4).
В этот союз наук, необходимых для психолингвистики, Алексей Алексеевич включал не только психологию и лингвистику, но и нейропсихологию, «физиологию активности», математическое моделирование, философию и социологию, предвосхищая современное развитие науки о познании.
Что позволило Алексею Алексеевичу объединить эти разные подходы во «внутренне цельную теоретическую позицию»?
Исходя из идеи Л.С. Выготского о необходимости «анализа по единицам, а не по элементам», А.А. выделяет в качестве единицы, обладающей «всеми основными свойствами, присущими целому» элементарное действие, «клеточку» деятельности (1969,с.263). Так, по его мнению, процесс производства речи «может быть интерпретирован как последовательность принятия решений или последовательность элементарных действий» (Леонтьев (ред.), 1974, с.79). Используя аппарат теории деятельности А.Н.Леонтьева, Алексей Алексеевич осмысливает психолингвистику как теорию речевой деятельности.
Как «клеточка» деятельности, речевое действие обладает мотивом и целью и состоит из трех фаз: планирование, реализация и контроль. Целостный контекст деятельности определяет действие, так, например, выбор грамматической структуры – не чисто грамматическое действие определенного модуля. В истории психолингвистики видна эта тенденция к учету контекста: от собственно грамматической теории (трансформационная грамматика) к учету семантики (лексическая и падежная грамматики), затем прагматики, механизмов внимания и памяти.
Реализуя идею трехфазности действия, А.А. постулирует участие в порождении речи звена программирования высказывания (1967) и показывает, что его включение позволяет объяснить многие феномены, обнаруживаемые в экспериментах (1969).
Из положения теории деятельности, что действие может быть осуществлено набором различных операций (Леонтьев А.Н., 1974)логично вытекал выдвинутый А.А. принцип эвристичности речевых процессов, возможности выбора различных путей порождения или восприятия высказывания. Этот принцип позволил легко объяснять, почему эксперименты подтверждают разные, в том числе заведомо противоречащие друг другу модели.
Однако важно подчеркнуть, что и принцип трехфазности, и принцип эвристичности вытекали не только из психологической теории деятельности, но и из «физиологии активности» Н.А. Бернштейна и его последователей.
Вслед за Н.А. Бернштейном Алексей Алексеевич рассматривал речевой механизм как иерархическую структуру, как «сложную многоуровневую постройку, возглавляемую ведущим уровнем, адекватным смысловой структуре» речевого акта (Бернштейн,1966, с.100). Эту мысль проводит и А.А. (1969, с.32, 261, 264) и его друг Е.Л. Гинзбург (1974, с.81). Понятие «модели будущего»Н.А. Бернштейна (как и идея системы Т-О-Т-Е и роли Образов и Планов в ней Дж. Миллера, Е. Галантера и К. Прибрама) было важно А.А. для понимания программы речевого высказывания (1974, с.32 – 33).
А.А. Леонтьев называл развиваемые им теоретические положения принципами школы Л.С. Выготского. Естественно, что этим принципам оказалась созвучна модель порождения речи, построенная на основе нейропсихологических исследований А.Р. Лурия, ученика и друга Л.С. Выготского. Инспирированная разговорами с А.А. и вовлеченная Л.С. Цветковой и А.Р. Лурия в разработку проблем нарушения внутренней речи, я обобщила данные афазиологии А.Р. Лурия в статье 1967 г. (Рябова, 1967). Она была опубликована в нашем первом сборнике (именно после прочтения этой статьи А.А. пригласил меня быть соредактором сборников). Открывался сборник статьей А.А. о программировании речевого высказывания, таким образом, в нем было положено начало разработке модели порождения речевого высказывания.
Кратко остановимся на теоретических основаниях афазиологии А.Р. Лурия и их современных параллелях.
Разрабатывая учение об афазии, А.Р. Лурия опирался как на идеи Л.С. Выготского о системном строении и динамической организации и локализации психических функций, так и на идеи Н.А.Бернштейна.
Казалось бы, принцип системности стал общепринятым в современной науке. Так, например, данные нейровизуализации отчетливо свидетельствуют в пользу многокомпонентного состава высших психических функций. Однако вытекающее из принципа системности разделение симптомов на первичные, вызываемые пострадавшим компонентом, вторичные, являющиеся системным следствием первичного дефекта, и третичные, связанные с компенсаторными перестройками, проводится далеко не всегда. О важности такого различения говорится сейчас неоднократно (см., например: Levelt, 2004), но оно не положено в основу ни одной другой классификации афазий16.
Разрабатывая теорию афазии, А.Р. Лурия опирался на идею классической неврологии и сравнительной анатомии о филогенезе центральной нервной системы, идущем по принципу «обрастания», т.е. на идею, которую блестяще развивал Н.А. Бернштейн (1947). Новые механизмы надстраиваются над старыми, сохраняя свое принципиальное родство. Исходя из этого, А.Р.Лурия предположил, что в работе речевых зон можно обнаружить и то общее, что объединяет их с зонами, на основе которых они возникли, и отличающую их специфику. Изучение патологий речевых и примыкающих к ним зон позволило выделить общие их черты (так называемые факторы) и интепретировать речевые нарушения через общий с пограничным невербальным нарушением фактор (Лурия, 1947, с.64 – 66).
В современных спорах локализационистов и антилокализационистов близкие идеи высказывают противники модульного подхода, называя свой подход «embodied cognition» – «во-площенное» познание (от слова «плоть», «тело»). С этой точки зрения,«язык (как и другие абстрактные или высокоуровневые умения)возникает и сохраняет внутреннюю связь с эволюционно более ранними сенсомоторными субстратами, что позволяет нам понимать (слуховой и зрительный субстраты) или продуцировать (моторный субстрат) речь» (Dick at al., 2005, p. 238). Однако опять же афазиологи, отстаивающие этот подход, в частности Дик и соавторы, не проводят его так последовательно, как А.Р. Лурия, и не строят на этом основании классификации афазий.
С идеей «обрастания» связаны все три принципа строения мозговых систем, выдвинутых А.Р. Лурия вслед за Н.А. Бернштейном: принцип «иерархической организации», «сегментарной проекции»и принцип «совместной работы и взаимной адаптации задних (гностических) и передних (динамических) систем мозговой коры»(1947, с.64 – 66). Первые два принципа общеприняты сейчас (см., например: Finlay, 2005). Третий менее известен, но он существенен для построения модели. Н.А. Бернштейн писал: «анатомические субстраты координационных уровней, последовательно формирующихся в филогенезе, обязательно включают как моторные, так и сенсорные центры, взаимосвязь которых в пределах данного уровня бывает особенно тесной» (1947, с.152). Соответственно в нашей модели порождения речи каждый уровень включает как синтагматическую операцию, осуществляемую передними отделами мозга, так и парадигматическую операцию, осуществляемую задними отделами.
Поскольку А.А., раскрывая свою теорию порождения речи, указывал, что она является «обобщением модели порождения, разработанной совместно с Т.В. Рябовой – Ахутиной» (Леонтьев, 2003,с.113), представим эту модель, построенную по данным афазиологии (Рябова, 1967; Леонтьев, Рябова, 1970; Ахутина, 1975).
Исследования афазий, возникающих при поражении передних отделов мозга, позволили выделить три вызывающих их первичных дефекта (Лурия, 1947; Лурия, Цветкова, 1968). Это дефекты:1) моторного (кинетического) программирования артикуляции;2) грамматического структурирования; 3) построения внутренне-речевой схемы высказывания. Нарушения первых двух операций характерны для эфферентной моторной афазии, нарушения второй – для переднего аграмматизма, третьей – для динамической афазии (различия 2 и 3 дефектов было показано нами в отдельном исследовании (Рябова, 1970; Рябова, Штерн, 1968; Ахутина (Рябова), 1975)). Все три названные операции генетически связаны с серийной (кинетической) организацией движения и осуществляются при участии заднелобных отделов коры левого полушария и нижележащих структур. Они строят остов, костяк, фрейм репрезентации определенного уровня и требуют операций заполнения слотов фрейма, т.е. выбора из парадигм соответствующих единиц, что осуществляется задними отделами коры левого полушария.
При поражении задних отделов наблюдаются первичные дефекты следующих операций: 1) выбора артикулем по кинестетическим признакам; 2) выбора звуков по фонетическим признакам; 3) выбор слов по звучанию; 4) выбор слов по значению. Первая операция нарушается при афферентной моторной афазии, вторая и третья – при сенсорной, только третья – при акустико-мнестической, четвертая – при семантической афазии (Лурия, 1947,1975).
В итоге модель имела три уровня: внутреннеречевой, лексико-грамматический, артикуляторный, плюс слуховой контроль за порождением речи (см. табл. 1).
Между афазиологической моделью и моделью, отстаиваемой Алексеем Алексеевичем, было лишь одно различие – верхний уровень в модели А.А. был представлен одной операцией внутреннего программирования, включающей и предикацию, и наименование, а в моей – двумя. За этим различием стояло разное понимание кода этого уровня. А.А. предполагал разный характер кода планирования речевых и неречевых действий. В первом случае это субъективный код «образов и схем», по Н.И. Жинкину (1964),а во втором – внутренняя речь (1967, 1974, с.25, 27). В моих публикациях и в нашей совместной публикации 1970 года, вслед за Л.С. Выготским, средством планирования высказывания полагается внутренняя речь с ее особыми семантикой и синтаксисом.
Таблица 1
Механизм порождения речи (Рябова, 1967; Ахутина, 1975)
Указанное различие – частность, совпадений было намного больше, так что не случайно в литературе укрепилось название «модели Леонтьева-Рябовой» или «Леонтьева-Ахутиной». Вклад Алексея Алексеевича, более разнообразный и более фундированный, позволил модели не только объяснять, но и предсказывать экспериментальные данные. Приведу один пример. А.А. писал о множественности грамматических механизмов и прежде всего механизмах «грамматикализации программы» и «закрепления грамматических обязательств» (1969, с.268). Как показало исследование Ж.М. Глозман (1974), звено нахождения грамматических конструкций первично страдает только у больных с моторной афазией, а запоминание и выполнение грамматических обязательств – при сенсорной и акустико-мнестической афазиях (в связи с нестойкостью звуковой формы слова). Вариативность механизмов грамматических нарушений показана и в нашей работе (Ахутина, 1989, с.175 – 187). Неразличение разных грамматических механизмов ведет у многих нейролингвистов к неверному утверждению о тождественности грамматических нарушений при передней и задней локализации поражения, хотя в афазиологии традиционно различались грамматические ошибки, непосредственно связанные с нарушением грамматических механизмов при поражениях передних отделов (аграмматизмы) и ошибки, обусловленные лексическими трудностями (параграмматизмы).Рассмотрим пример параграмматизма. «Галка переоделась белым цветом» (пересказ басни «Галки и голуби») – при построении этой фразы возникло два конкурирующих слова «покрасилась» и «переоделась», из-за трудностей лексического выбора было реализовано одно слово, а модель грамматических связей сохранилась от другого. Такие «кентавры» (juxtaposition of unacceptable sequences)возникают, по мнению Х. Гудгласса, из-за «непреднамеренных замен плохо выбранных слов и словосочетаний в потоке речи»(Goodglass, 1976, p. 238). Ниже мы еще будем говорить о различении механизмов грамматической организации и лексического выбора.
Дальнейшее развитие модели было связано с выделением разных форм синтаксиса и еще большим ее сближением с пониманием Л.С. Выготского пути от мысли к слову. В своих главах «компендиума» 1974 г. А.А. говорит о речевом действии, как состоящем из фаз: а) мотивации; б) формирования речевой интенции;в) внутреннего программирования; г) реализации программы, что соответствует планам перехода от мысли к слову Л.С. Выготского (Леонтьев (ред.), 1974). В главе, посвященной грамматике, он пишет о семантическом синтаксисе, прагматической связанности высказывания, обнаруживаемой в разговорной речи и архаических, в частности, папуасских языках (Леонтьев, 1974), о влиянии направления внимания на выбор синтаксических конструкций (с. 162 – 165, 182 – 185).
Уточнению нашего понимания «психологии грамматики» способствовал функциональный анализ разных форм синтаксиса в работах исследователей детской речи (см. обзор: Ахутина, Наумова,1983; Т.Н. Наумова – одна из первых учениц А.А.). Работы Дж.Брунера, П. Гринфилд и особенно Э. Бейтс позволили соотнести синтаксис внутренней речи («смысловой синтаксис, по Л.С. Выготскому)с членением «topic-comment» и связать его с механизмами внимания (Брунер, 1984; Greenfield, Smith, 1974; Bates, 1976). Одновременно семантический синтаксис, «падежная грамматика» были соотнесены с «живым», значимым синтаксисом семантического плана у Л.С.Выготского (Ахутина, Наумова, 1984; Ахутина, 1989, с.39 – 44).
Эти положения были уточнены в нашем исследовании распада грамматики при афазии. Анализ монологической речи, а также построения, понимания и верификации грамматических конструкций больными с разными формами афазий позволил обнаружить три вида синтаксиса:
– наиболее стойкую у больных с «передним аграмматизмом» форму организации высказывания – смысловой или топик-коммент синтаксис («Радио – погода – дождь»),
– менее устойчивую – семантический синтаксис («Я пошла соседи, соседи пошли… я») и
– наиболее уязвимую – поверхностный синтаксис (Ахутина, 1989).
Этот вывод был подкреплен анализом данных исследований разговорной речи, различных языков мира, пиджин и креольских языков, кинетической речи на производстве (такой набор – школа А.А.!). Уточненная модель была им одобрена (см. табл. 2).
Подчеркнем, что эта модель соответствует представлениям Л.С.Выготского о пути от мысли к слову. Завершая «Мышление и речь», он писал: «На этом и заканчивается наш анализ. Попытаемся окинуть единым взглядом то, к чему мы были приведены в его результате. Речевое мышление предстало нам как сложное динамическое целое, в котором отношение между мыслью и словом обнаружилось как движение через целый ряд внутренних планов, как переход от одного плана к другому. Мы вели наш анализ от самого внешнего плана к самому внутреннему. В живой драме речевого мышления движение идет обратным путем – от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внутреннем слове, затем – в значениях внешних слов и, наконец, в словах» (Выготский, 1982, с.358).
Таблица 2
Схема процесса порождения речи 17
В свете вновь полученных данных остается актуальным наш комментарий к пониманию речевого мышления Л.С. Выготским, данный в книге 1975 г.
«Итак, по Выготскому, всякая мысль рождается из некоторого конфликта, она решает какую-то задачу, соединяя что-то с чем-то. Условия этой задачи, заданные предшествующей деятельностью субъекта, его аффективно-волевыми установками, всей его личностью, составляют некоторую внутреннюю ситуацию. Нахождение ответа, выход из конфликта есть переосмысление по меньшей мере одного из компонентов ситуации, образование новой связи, вследствие чего мысленно преобразуется вся ситуация в целом и возникает «Образ результата». Поскольку внутренняя ситуация вбирает в себя всю личность, она всегда предельно уникальна и субъективно-конкретна, и поскольку эта конкретность бесконечна, ситуации всегда так или иначе присуща неопределенность. Определенность же всей ситуации сосредотачивается в том «новом», что было найдено в решении ситуативного конфликта. «Новое» выделено на фоне ситуации, непосредственно значимо, а потому именно оно может быть обозначено. Это обозначение становится именем ситуации в целом, т.е. первый предикат к подразумеваемому подлежащему – ситуации – становится представителем всей ситуации. Таким образом, привлеченное для фиксирования мысли языковое значение вбирает в себя ситуацию, становится ситуативным значением, т.е. смыслом. Тем самым значение становится носителем содержания, выходящего далеко за его пределы. Этот новый – теперь уже речевой – конфликт решается в процессе речевого развертывания.
Это развертывание протекает через сопоставление деформированного смысловой нагрузкой значения с объективными языковыми значениями. <…> Деформированное ситуацией значение – смысл – освобождается от ситуативности через нахождение определенных комбинаций значений. Такое комбинирование значений, в свою очередь, видоизменяет, деформирует статичные словарные значения, делая их выразителем живой мысли» (Ахутина, 1975, с.41 – 43).
Какие новые акценты в трактовке идей Л.С. Выготского появились позднее?
И работа мысли, и смысловой синтаксис связаны с перемещением фокуса внимания: в поле внимания (пресуппозируемой, подразумеваемой части информации – топике) выделяется фокус и обозначается внутренним словом (коммент). Это слово становится представителем всего невыраженного поля внимания, в нем находится новый фокус, он оречевляется и первое и второе внутренние слова составляют уже вербально выраженную во внутренней речи «топик-коммент» структуру.
Каждое новое слово является определением (предикатом) не только к предыдущему слову с его объективным значением, но и ко всему приписываемому ему содержанию (смыслу), представленному в мысленном образе ситуации, т.е. в поле внимания.Двойная репрезентация смысла (языковое значение и образ) снимает, на мой взгляд, противоречия в нашем споре с Алексеем Алексеевичем.
Повторение процедуры предицирования может вести к построению иерархической структуры. Это видно из текстов больных с грубым аграмматизмом, у которых смысловой синтаксис выносится наружу: «Ребята два – мальчик и девочка. Маленькие – девочка юбка, мальчик – штаны».
Смысловой синтаксис есть прежде всего способ организации содержания для себя, с точки зрения его «новизны», важности для говорящего, точнее, для его ответа слушающему (вспомним «всякое высказывание ответно» М.М. Бахтина, 1979). В мысленном представлении говорящего находятся не только объективные отношения содержания, но и отношение к нему слушающего. В зависимости от того, насколько объективные отношения ясны для говорящего, и от того, насколько слушатель включен в это содержание, говорящий может выбирать разные стратегии смыслового развертывания. Это может быть стратегия «Новое – Данное» при уточнении содержания для себя или для себя и включенного в ситуацию слушателя. Но это может быть и стратегия «Данное – Новое», типичная для письменных текстов, где необходимо заботиться о понятности текста для читающего. Переливая содержание внутреннего слова в цепочки слов, освобождая его от субъективной ситуативности, говорящий/ пишущий «выслушивает» их с точки зрения слушающего/читающего, его готовности приписать объективным значениям слов контекстный смысл. Процесс становления стратегий смыслового развертывания с учетом слушающего отчетливо виден у детей. Их освоение приводит к формированию некоторых шаблонов, устойчивых форм развертывания целого текста («жанров», по М.М. Бахтину).
Смысловой синтаксис с помощью «жанровых схем»18 является основой программирования развернутого высказывания и отдельных его смысловых отрезков, близких к предложению. При приближении развертывания к уровню предложения заявляют о себе устойчивые формы разложения компонентов ситуации (Агенс,Объект, Действие и т.д.), т.е. семантический синтаксис, падежная грамматика. Смысловой и семантический синтаксисы соперничают за выход во внешнюю речь. В то же время устойчивые формы развертывания внешней речи – поверхностные синтаксические структуры – навязывают наиболее простые частотные синтаксические конструкции. Таким образом, построение внешней синтаксической структуры описывается не алгоритмом, а соперничающим взаимодействием разных уровней (ср. аналогичные идеи у: Bates, 1976; Bates, MacWhinney, 1982, 1989 и их обсуждение в:Ахутина, 1989, с.91 – 96). Такой «естественный отбор» вполне в русле идеи Л.С. Выготского о психологическом развитии (в фило, онто- и актуалгенезе) как «драме» (неслучайно выражение «живая драма речевого мышления» в вышеприведенной цитате из «Мышления и речи»).
Приведем экспериментальные данные, свидетельствующие о наличии соперничества между уровнями. В эксперименте, проведенном Р. Томлином, испытуемым показывали анимацию ситуаций, где две рыбы плывут друг к другу, затем они встречаются, одна рыба открывает рот и съедает другую. Внимание испытуемого привлекалось к одной из рыб, на которую указывала стрелка. Задача испытуемого описать видимое на экране. Из 12 испытуемых 10 построили предложения, в которых выделенная рыба обозначалась подлежащим. Если стрелка указывала на Агенса действия, испытуемые строили активную конструкцию, если на его жертву, то пассивную конструкцию (Tomlin, 1999). Таким образом, англоговорящие испытуемые в большинстве своем превращают топик в подлежащее, а выбор конструкции зависит от семантической роли топика. А. Мячиков повторил этот эксперимент с русско-говорящими испытуемыми (Myachykov, 2004). В русском языке по сравнению с английским пассивная конструкция («Черная рыба съедена белой») менее употребительна в разговорной речи, и может быть построена конструкция с обратным порядком слов, где грамматический объект стоит на первом месте, месте топика («Черную рыбу съела белая»). Русскоязычные испытуемые, когда стрелка указывала на рыбу – Агенса, в 100 % случаев строили активную конструкцию. Когда внимание привлекалось к жертве, испытуемые только в 26 % случаев ставили ее имя на первое место, а в остальных 74 % случаев строили простые активные предложения типа «белая рыба съела черную», несмотря на привлечение внимания не к белой рыбе. Однако латентное время построения таких активных конструкций, было значительно больше, чем когда функции подлежащего, Агенса и топика совпадали. Автор интерпретирует увеличение времени как свидетельство функционального столкновения между высоко предпочитаемой и достаточно автоматизированной языковой структурой и требованиями, предъявляемыми другими когнитивными процессами, с которыми взаимодействует язык. С нашей точки зрения, здесь имеет место соперничество кандидатов разных уровней синтаксиса на место первого имени, и в 74 % выигрыш остался за кандидатом частотной поверхностной структуры, а в 26 % – за кандидатом фокуса внимания, топика. Такое соперничество замедляет обработку по сравнению с обработкой в случае одного кандидата от всех уровней.
Рассматривая смысловое развертывание, мы все время ведем речь о синтаксисе, однако следует принять во внимание, что первое же слово вызывает свои ассоциации, и эти ассоциации также могут влиять на выбор синтаксической структуры. Но прежде, чем от синтаксиса перейти к лексико-семантическим вопросам нам необходимо сделать отступление.
Говоря о развитии модели и ее теоретическом основании, мы представляли дело так, что развитие науки поступательно идет к освоению на новом уровне положений школы Л.С. Выготского.Действительно, по отношению к принципам системного строения и динамической организации и локализации функций это так,но одновременно некоторые основополагающие для модели представления подвергаются сомнению или отвергаются. Так, различие синтагматических и парадигматических связей предается забвению, и даже принципиальное различие синтаксических и лексических механизмов нередко отрицается. Страстным сторонником идеи неразделимости грамматики и словаря была Элизабет Бейтс (Bates, Bretherton, Snyder, 1988; Bates, Goodman, 1997; cp.Marchman, Thal, 2005).
Рассмотрим приводимые Э. Бейтс и ее сотрудниками аргументы. Первый аргумент следовал из наблюдения за развитием словаря и грамматики у детей: активное использование двухсловных синтаксических конструкций возникает только при определенном объеме словаря. Этот вывод был сделан на основе огромного эмпирического материала (Bates et al., 1988). Второй аргумент следовал из экспериментов со здоровыми испытуемыми, которые в условиях перцептивного и когнитивного стресса (фильтрованный речевой сигнал и задание запоминать числа), обнаруживали картину, близкую к аграмматизму (Bates et al., 1994). Третий аргумент относится к области математического моделирования обучения языку – на определенной стадии обучения коннекционной сети модель обнаруживала известный эффект «сверхрегуляризации» (bringed вместо brought), который ранее объяснялся «открытием» детьми нового грамматического правила (Rummelhart,McClelland, 1986).
Начнем анализ аргументов с первого. Наши исследования распада и развития синтаксиса, также как и индивидуальных различий в развитии речи, позволили сделать вывод, что первые синтаксические конструкции усваиваются холистически, словарно, затем синтаксические структуры расщепляются, обобщаются и автоматизируются как серийно организованные действия (Ахутина, 1989, с.167, 170). Необходим достаточный уровень серийной организации движений, артикуляции и действий, чтобы переход от «словарного» холистического синтаксиса к аналитическим процедурам стал возможен. Разумеется, состояние серийной организации артикуляции отражается на объеме словаря ребенка. Таким образом, третья величина – сформированность серийной организации объясняет обнаруженную Э. Бейтс и ее коллегами связь между объемом словаря и возникновением синтаксиса, не требуя принятия идеи о принципиальном сходстве механизмов возникновения синтаксиса и словаря. Одновременно наша трактовка находится в согласии с основной установкой Э. Бейтс о том, что язык строится из старых, бывших в употреблении частей.
Второй аргумент, исходящий из картины аграмматизма у здоровых испытуемых, может быть отвергнут в соответствии с принципом системности. Вызываемые перцептивным и когнитивным стрессом трудности – это не первичный дефект, где есть непосредственная связь между структурой и функцией, а вторичный системный, не позволяющий делать выводы о мозговых механизмах нарушения.
Наконец, третий аргумент можно отвергнуть, исходя из принципа эвристичности (см. выше) – да, эта модель работает по одному лексическому принципу, но отсюда нельзя сделать вывод, что невозможны другие механизмы достижения того же результата.
Идея связи и различия (но не единства) лексических и грамматических механизмов, на мой взгляд, убедительно показана в работе известных психолингвистов У. Марслен-Уилсона и Л. Тайлер на материале владения регулярными (look-looked) и нерегулярными формами (go-went, bring-brought) прошедшего времени английских глаголов (Marslen-Wilson, Tyler, 2005). По одной точке зрения, владение ими требует двух механизмов (грамматического и лексического), по другой – одного. Данные нейропсихологической литературы свидетельствуют о двух механизмах владения формами прошедшего времени: больные с височной локализацией поражения хуже справляется с нерегулярными глаголами, чем с регулярными, тогда как больные с поражением нижнелобных отделов и нижележащих структур обнаруживают противоположную картину. Это было показано как в традиционных экспериментах на производство и понимание этих форм, так и в экспериментах на морфологический и семантический прайминг.
Сторонники одного механизма в эксперименте на обучение модели обнаружили трудности обработки регулярных глаголов при повреждении сети на уровне выхода и нерегулярных – при повреждении семантического уровня (Joanisse, Seidenberg, 1999).Всоответствии со своей моделью они предсказали, что у больных с трудностями обработки регулярных глаголов должен быть фонологический дефицит, а трудности обработки нерегулярных глаголов должны сочетаться с семантическим дефицитом. Но, как и следовало ожидать, исходя из Лурьевского понимания механизмов афазий, последующие эксперименты не подтвердили этих предсказаний (Tyler et al., 2002).
Значимые данные в пользу двух механизмов были получены в эксперименте У. Марслен-Уилсона и Л. Тайлер (2005) с помощью нейровизуализационного метода – функциональной магнитно-резонансной томографии. Испытуемым без поражений мозга предлагалось решать, был ли им представлен тот же самый или другой стимул по сравнению с предыдущим. Эта методика была чувствительна к трудностям больных с поражением левых нижне-лобных отделов (ЛНЛО), т.е. с поражением зоны Брока. Предъявление регулярных форм вело к активации широкой зоны с пиками активации в верхне-височных отделах (ВВО) обоих полушарий (левая ВВО ~ зона Вернике) и ЛНЛО. Предъявление нерегулярных глаголов вело к активации только ВВО, и выражена она была слабее. Авторы так интерпретировали полученные данные: при обработке регулярных форм, например, «jumped», делается попытка соотнесения акустико-фонетического входного сигнала со словесной семантической репрезентацией, что вызывает активацию ВВО. Однако форма с суффиксом не узнается лексиконом, и требуется включение ЛНЛО, где происходит разложение этой словоформы на корень и суффикс. Эта информация вновь подается в ВВО, и форма опознается. В то же время нерегулярные формы сразу опознаются и потому требуют меньшей активации ВВО. Их разложения на корень и суффикс не требуется, поэтому они не составляют трудности для больных с поражением ЛНЛО. И хотя нерегулярные формы прошедшего времени до некоторой степени активируют ЛНЛО (для оценки их грамматических характеристик), непосредственный доступ к лексическому значению не предполагают обязательного участия ЛНЛО.
У. Марслен-Уилсон и Л. Тайлер специально подчеркивают, что, хотя они говорят о двух механизмах, их трактовка отличается от трактовки сторонников модульного подхода, в частности трактовки Стивена Пинкера, различающего два модуля: основанную на правилах систему (ЛНЛО) и хранилище лексических репрезентаций (ВВО). Авторы статьи предпочитают уйти от представления об абстрактных правилах добавления/удаления суффикса и синтаксических процессах, запускаемых наличием грамматической морфемы. Одновременно авторы отходят от принципа модульной организации мозга к представлению о важности тесного взаимодействия различных отделов мозга, составляющих подсистему (subnetwork). Совместная работа отделов передних и задних отделов необходима для анализа регулярных форм: только симультанный доступ к лексическому содержанию корня (ВВО) и к грамматическому анализу (ЛНЛО) позволяют это сделать. Анатомически такая совместная работа осуществляется дорсальными связями слуховой и лобной коры, идущими от ВВО назад к височно-теменному стыку и затем к лобным долям (Rauschecker, Tian,2000). Вентральные связи слуховой коры, идущие вперед и вниз к другим частям ЛНЛО, обеспечивают, по мнению У. МарсленУилсона и Л. Тайлер, понимание нерегулярных форм глаголов и вообще переход от акустико-фонетического входа к звуковой форме и значению слова.
Я хотела бы напомнить читателям идею Н.А. Бернштейна о взаимодействии сенсорных и моторных центров одного координационного уровня, положенную в основу модели. Дорсальные и вентральные связи слуховой коры могут быть примерами таких связей. От принципа парных центров А.Р. Лурия перешел к принципу кругового взаимодействия трех блоков мозга (Лурия, 1973).Сейчас найдено много систем кругового взаимодействия. Об одной из них пишут и авторы излагаемой статьи, которые отмечают, что взаимодействие левого лобного и височного отделов модулируется передними срединными структурами, включающими переднюю цингулярную кору.
Таким образом, мы видим, что и новейшие данные совместимы с представлениями о функциональных системах, развиваемых в школе Л.С. Выготского.
Теперь от общих вопросов вернемся, как мы и обещали, к лексико-семантическим процессам.
Итак, первое выбранное слово автоматически вызывает свои ассоциации. Это утверждение следует из экспериментов на прайминг, суть которых в том, что предъявляются один за другим два стимула, и если они связаны, предъявление первого праймирует обработку последующего, т.е. облегчает или – реже – затрудняет ее, что обнаруживается по времени реакции на связанные и не связанные стимулы (Neely, 1991). Исследования прайминга позволили на удобной экспериментальной модели изучать два основных вида лексико-семантических процессов: процесс автоматической активации связанных между собой единиц внутри лексикона и процесс контролируемой «стратегической» активации, т.е.процесс смыслового поиска, идущий сверху вниз. Первый процесс моделируется при интервалах между праймом и последующим словом менее 250 мс, второй – при больших интервалах и ряде других условий (там же). При предъявлении картинки или контекста сенсорные стимулы вызывают автоматическую активацию набора лексических кандидатов, за ней следует контролируемый процесс выбора оптимального кандидата, т.е. оттормаживания менее подходящих кандидатов и, далее, включение в контекст (Marslen-Wilson, 1989; Aydelott et al., 2005). Как показали исследования афазии, контролируемый выбор слов страдает при задних формах афазии и первично сохранен при передних формах (Лурия, 1948; Ахутина, Малаховская, 1985; Goodglass, Baker, 1976;Milberg, Bloomstein, 1981). Исследования семантического прайминга у этих же групп больных показали, что автоматическая активация, наоборот, сохранна у первых и страдает у вторых (Milberg,Bloomstein, 1981; Aydelott et al., 2005). Наличие отчетливого прайминг-эффекта сочетается у больных с афазией Вернике с более медленной реакцией на стимул – как видно из графиков, приведенных в статье Aydelott, они отвечают на 300 мс медленнее, чем больные с афазией Брока. У больных этой группы (в сравнении с другими больными с афазией) мы также обнаружили увеличение латентного периода ответа в ассоциативном эксперименте (Жукова, Каширская, Ахутина, 2006).
Это ставит под сомнение утверждение о сохранности автоматического доступа к слову у больных с афазией Вернике. Искажение звучания слова, уменьшение перцептивного сходства семантического прайма приводит у нормальных испытуемых к градуальному уменьшению прайминг-эффекта, тогда как у больных с афазией Вернике такого уменьшения не было: им праймом для слова «dog» (собака) одинаково служили и «cat» (кошка) и «dat»,и «wat» (близкие по звучанию слова) и c*at (слово с искаженным первым звуком). Эти факты, полученные в работах Milberg и Aydelott, на наш взгляд, требуют уточнения их интерпретации. Снашей точки зрения, автоматические процессы у больных с афазией Вернике испытывают двустороннее воздействие. С одной стороны, нарушение контролируемого выбора ведет к облегчению автоматических процессов, с другой стороны, из-за перцептивных проблем автоматический доступ к слову затрудняется. Эти противоположные влияния суммируются, и потому автоматические эффекты проявляются, но проявляются замедленно. Таким образом, при афазии Вернике, соотносимой с сенсорной и акустико-мнестической афазиями по классификации А.Р. Лурия, страдают и контролируемые и, в меньшей степени, автоматические процессы выбора слова, что и предусмотрено в нашей модели. При этих формах афазии страдает выбор из набора кандидатов, т.е.парадигматический выбор. Наличие нарушений автоматической активации у больных с афазией Брока (эфферентная моторная афазия и «передний аграмматизм», по классификации А.Р. Лурия)объясняет их напряженную отрывистую речь, когда каждое слово приходится искать произвольно, когда слова не всплывают в связи с контекстом. Это и обозначается утверждением о нарушении синтагматических связей у больных с передними формами афазии.
В вышеупомянутом эксперименте на ассоциативные реакции было обнаружено, что больные с эфферентной моторной афазией в ответ на слово практически не дают синтагматических реакций. В отличие от них больные с акустико-мнестической афазией разделились: половина предпочитает синтагматические ответы, вторая половина (возможно, с вовлечением в патологический процесс глубинных отделов) не обнаружила такого предпочтения (Жукова, Каширская, Ахутина, 2006).
Чтобы конкретизировать сказанное о лексико-семантическом выборе, вернемся к приведенному выше примеру с параграмматизмом. Фраза «Галка переоделась белым цветом» возникла в связи с автоматической активацией семантического поля (semantic network), т.е. набора лексических кандидатов, которые должны содержать сведения о значении слова (и адресе поиска его формы) и его грамматических атрибутах (лемма, по: Levelt, 1989).Однако автоматическая активация могла быть задержана во времени, а актуализированные единицы могли быть нестойкими и диффузными (как диффузно звучание слова cat в примерах выше),и это могло усугубить трудности контролируемого выбора, что привело к появлению «кентавра» – лексической формы от одного слова, а грамматического управления от другого. При этом процессы грамматического структурирования первично не страдали.
Подведем итоги.
Модель порождения речи А.А. Леонтьева – Т.В. Рябовой построена на теоретических основаниях школы Л.С. Выготского. Они включают, во-первых, связь культурно-исторического и естественнонаучного подходов в изучении психики, необходимость и возможность которой была показана Л.С. Выготским (обзор истории вопроса см.: Ахутина, 1996, 2004). Во-вторых, в них входит понимание онто- и актуалгенеза речи, пути от мысли к слову, предложенное Л.С. Выготским. В-третьих, они предполагают деятельностный подход Л.С. Выготского – А.Н. Леонтьева к речевому общению в соответствии с которым оно рассматривается как речевая деятельность со всеми вытекающими из этого последствиями. В-четвертых, для естественнонаучного подхода к механизмам речи важными оказываются принципы системного и динамического строения психических процессов, разработанные Л.С.Выготским и А.Р. Лурией, и понимание механизмов афазий, предложенное А.Р. Лурией и включающее идеи Н.А. Бернштейна. В-пятых, в теоретическую основу модели входят идеи структурно-функционального направления в лингвистике, в частности, Пражской школы, именно этот подход Л.С. Выготский считал близким к его методологии (обзор см. в разделе «Нейролингвистика и лингвистика» в: Ахутина, 1989, с.19 – 29)
Конец ознакомительного фрагмента.