Статья 2. Уход от женственности. Комплекс маскулинности у женщин глазами мужчин и женщин[10]
В некоторых своих последних работах Фрейд со все большей настойчивостью обращает внимание на определенную односторонность наших аналитических изысканий. Я имею в виду тот факт, что вплоть до недавнего времени объектом исследования являлся разум мужчин и мальчиков.
Причина этого очевидна. Психоанализ – творение мужского гения, и почти все, кто развивал его идеи, тоже были мужчинами. Вполне естественно и закономерно, что им гораздо легче было изучать мужскую психологию и что развитие мужчин им было более понятно, чем развитие женщин.
Важный шаг к пониманию специфически женского был сделан самим Фрейдом, открывшим существование зависти к пенису, а вскоре затем в работе ван Офюйзена и Абрахама было показано, сколь значительную роль этот фактор играет в развитии женщин и в формировании у них неврозов. Значение зависти к пенису возросло недавно еще более в связи с гипотезой о фаллической фазе. В соответствии с ней мы считаем, что в инфантильной генитальной организации у обоих полов значение имеет лишь один половой орган, а именно мужской, и что это как раз и отличает инфантильную организацию от конечной генитальной организации взрослого[11]. Согласно этой теории, клитор понимается как фаллос, и мы полагаем, что маленькие девочки изначально придают клитору точно такое же значение, что и мальчики пенису[12].
Эта фаза отчасти препятствует дальнейшему развитию, отчасти ему способствует. Хелен Дойч продемонстрировала главным образом сдерживающий эффект. Она придерживается мнения, что с появлением каждой новой сексуальной функции, например в начале пубертата, при вступлении в половую жизнь, при беременности и после рождения ребенка, эта фаза реактивируется и ее приходится каждый раз заново преодолевать, чтобы достичь женской установки. Фрейд развил ее представления с позитивной стороны, утверждая, что только зависть к пенису и ее преодоление порождают желание иметь ребенка и тем самым формируют любовную привязанность к отцу[13].
Теперь встает вопрос: способствовали ли эти гипотезы тому, чтобы наше понимание женского развития (понимание, которое сам Фрейд назвал неудовлетворительным и неполным) стало более удовлетворительным и четким?
В науке часто бывает весьма полезно взглянуть на давно известные факты с совершенно иной точки зрения. В противном случае возникает опасность, что мы невольно будем продолжать укладывать все новые наблюдения в те же самые четко обозначенные группы идей.
Тот новый взгляд, который мне хотелось бы обсудить, возник у меня под влиянием некоторых философских эссе Георга Зиммеля[14]. Идея, высказанная Зиммелем и подхваченная другими исследователями, особенно женщинами[15], такова: вся наша цивилизация есть маскулинная цивилизация. Государство, законы, мораль, религия и наука – все это творение мужчин. В отличие от многих других авторов Зиммель отнюдь не делает из этих фактов вывод о женской неполноценности; прежде всего он значительно расширяет и углубляет понятие маскулинной цивилизации: «Искусство, патриотизм, мораль в целом и социальные идеи в частности, правильность практического суждения и объективность теоретических знаний, энергия и глубина жизни – все эти категории по своей форме и притязаниям принадлежат всему человечеству, но в своей реальной исторической конфигурации – они насквозь мужские. Допустим, что все эти вещи, рассматриваемые как абсолютные, мы определим единственным словом „объективные“. Тогда мы обнаружим, что в истории нашей расы имеет силу равенство: „объективный = мужской“».
Зиммель полагает, что причина, почему так сложно было распознать этот исторический факт, состоит в том, что сами стандарты, по которым человечество оценивает природу мужчины и женщины, не являются нейтральными, не учитывают различие полов, но по сути своей – мужские… Мы не верим в чисто «человеческую» цивилизацию, в которой не возникала бы проблема пола, по той же самой причине, которая отделяет подобную цивилизацию от реально существующей, а именно по причине наивного (так сказать) отождествления понятий «человеческое существо» и «мужчина», понятий, которые во многих языках обозначаются одним и тем же словом. На время я оставляю в стороне вопрос, обусловлен ли маскулинный характер основ нашей цивилизации самой природой полов или только превосходством мужчины в силе, которое на самом деле никак не связано с цивилизацией. Во всяком случае, это объясняет, почему в самых разных областях деятельности низкие достижения презрительно называют «женскими», а выдающиеся достижения женщин, выражая одобрение, именуют «мужскими».
Как любая наука и любые ценности, психология женщин тоже рассматривалась исключительно с позиции мужчин. При этом, исходя из своего преимущественного положения, мужчины непременно приписывают объективность своему субъективному, аффективному отношению к женщине, а психология женщин, по мнению Делиуса[16], до сих пор представляет собой отражение мужских желаний и разочарований.
Еще одним очень важным фактором в этой ситуации является то, что женщины приспособились к желаниям мужчин и стали считать такое приспособление своей истинной природой. То есть они видят или видели себя такими, какими хотят их видеть мужчины; бессознательно они поддались внушению мужского ума.
Если нам ясно, в какой мере все наше существование, мышление и поведение приспособились к этим мужским стандартам, мы можем увидеть, как трудно отдельному мужчине и отдельной женщине избавиться от подобного образа мыслей.
Вопрос состоит теперь в том, насколько и аналитическая психология, делая женщин объектом исследования, пребывает в плену такого мышления; в какой мере она не преодолела еще стадию, на которой было совершенно естественно рассматривать только мужское развитие. Иными словами, в какой мере эволюция женщин, представленная нам сегодня психоанализом, оценивалась по мужским меркам и в какой мере данная картина расходится из-за этого с истинной природой женщин.
Если мы посмотрим на проблему с этой точки зрения, наше первое впечатление окажется просто поразительным: нынешняя психоаналитическая картина женского развития (не важно, верна она или нет) ни на йоту не отличается от типичных представлений мальчиков о девочках.
С представлениями мальчиков мы хорошо знакомы. Поэтому я изложу их лишь вкратце, а для сравнения в соседней колонке приведу наши представления о развитии женщин.
Столь точное совпадение, разумеется, не является критерием объективной истинности. Вполне возможно, что инфантильная генитальная организация маленькой девочки и впрямь похожа на инфантильную генитальную организацию мальчика, как это до сих пор считалось.
Но несомненно, это совпадение заставляет нас задуматься и рассмотреть иные возможности. К примеру, мы могли бы последовать за ходом мысли Георга Зиммеля и спросить: действительно ли женская адаптация к мужской структуре происходит в столь ранний период и в такой степени, что полностью подавляет специфическую природу маленькой девочки? Позднее я ненадолго вернусь к тому моменту в детстве девочки, когда, как мне кажется, действительно происходит подобное «заражение» мужской точкой зрения. Но это не помогает мне понять, каким образом все, что заложено природой, может быть полностью поглощено и бесследно исчезнуть. Поэтому нам придется вернуться к поставленному мной вопросу: не является ли отмеченный мной удивительный параллелизм лишь выражением односторонности наших наблюдений, сделанных исключительно с позиции мужчины.
Такое предположение немедленно наталкивается на внутренний протест, ведь мы тут же вспоминаем о твердой почве опыта, на которой всегда основывалось аналитическое исследование. Но в то же время наши теоретические научные знания говорят нам, что эта почва не всегда надежна, ибо опыт по самой своей природе содержит субъективный фактор. Так, наш аналитический опыт складывается из непосредственного наблюдения материала, который пациенты предъявляют в ходе анализа в виде свободных ассоциаций, сновидений и симптомов, а также из интерпретаций и выводов, которые мы делаем на основании этого материала. Поэтому даже при правильном применении техники в теории существует возможность вариаций этого опыта.
Если мы попытаемся освободить наш разум от мужского способа мышления, едва ли не все проблемы женской психологии предстанут в новом свете.
Первое, что поражает, – во главу угла в аналитической концепции всегда или почти всегда ставится различие между полами в строении гениталий, и при этом мы совершенно забываем о другом столь же важном биологическом различии, а именно о различной роли мужчин и женщин с точки зрения репродуктивной функции.
Влияние мужской позиции на концепцию материнства наиболее четко проявилось у Ференци в его блистательной теории генитальности[17]. По его мнению, настоящее побуждение к коитусу, его истинное, первоначальное значение для обоих полов состоит в стремлении вернуться в утробу матери. В период соперничества мужчина завоевывал привилегию с помощью своего полового органа снова проникнуть в матку. Женщина, изначально находившаяся в подчиненном положении, была вынуждена приспосабливать свою организацию к данной органической ситуации и получила за это некоторую компенсацию. Ей пришлось «довольствоваться» суррогатами в фантазии и, главное, вынашиванием ребенка, блаженство которого она разделяет. Только в акте деторождения она имеет возможность получить удовольствие, в котором отказано мужчине[18].
С этих позиций психическая ситуация, в которой находится женщина, не из приятных. У нее отсутствует первичное побуждение к коитусу, или по меньшей мере ей недоступно непосредственное, пусть даже частичное, удовлетворение. В таком случае побуждение к коитусу и удовольствие от него, несомненно, должны быть у нее гораздо слабее, чем у мужчины. Ведь она может добиться некоторого удовлетворения первичного стремления лишь косвенным, окольным путем: отчасти окружным путем мазохистской конверсии, отчасти через идентификацию с ребенком, которого она может зачать. Однако то и другое представляют собой лишь «компенсаторные механизмы». Единственное, в чем у нее преимущество перед мужчиной, – в весьма сомнительном удовольствии от акта деторождения.
И тут я как женщина с изумлением спрашиваю: а как же материнство? А блаженное сознание того, что внутри тебя таится новая жизнь? А несказанное счастье от нарастающего ожидания, что появится это новое существо? А радость, когда оно наконец появляется и ты первый раз держишь его в руках? А глубокое наслаждение и удовлетворение от кормления его грудью и счастье от того, что он нуждается в твоей любви и заботе?
В одном разговоре Ференци высказал мнение, что в начальный период конфликта, столь печально окончившегося для женщины, мужчина как победитель навязал ей бремя материнства, включая все, что с этим связано.
Разумеется, с точки зрения социальной борьбы материнство можно рассматривать как помеху. В наше время, пожалуй, так оно и есть, но вряд ли дело обстояло подобным образом в те времена, когда человек был ближе к природе.
Более того, саму зависть к пенису мы объясняем с биологической точки зрения, но не социальными факторами; и наоборот, мы приучены тут же истолковывать чувство социального неравенства женщины как рационализацию ее зависти к пенису.
Однако с биологической точки зрения в материнстве или в способности к материнству женщина имеет неоспоримое и отнюдь не малое физиологическое преимущество. Особенно отчетливо оно проявляется в бессознательном мужской психики – в сильнейшей зависти мальчиков к материнству. Мы знакомы с этой завистью как таковой, но она едва ли рассматривалась должным образом в качестве динамического фактора. Когда начинаешь, как это было у меня, анализировать мужчин после достаточно длительного опыта анализа женщин, возникает весьма неожиданное впечатление об их сильнейшей зависти к беременности, деторождению и материнству, к женской груди и кормлению грудью.
В связи с этим впечатлением, проистекающим из анализа, напрашивается естественный вопрос: не выражается ли в вышеупомянутом взгляде на материнство в рационализированном виде бессознательная мужская тенденция к обесцениванию? Это обесценивание может проявляться следующим образом: на самом деле женщины просто-напросто хотят иметь пенис; когда все сказано и сделано, материнство – только лишняя обуза, которая затрудняет борьбу за существование, и мужчина должен радоваться, что он от этого избавлен.
Когда Хелен Дойч пишет, что комплекс маскулинности у женщины играет гораздо большую роль, чем комплекс фемининности у мужчины, она, вероятно, не учитывает тот факт, что зависть мужчины имеет значительно большие возможности для успешной сублимации, нежели зависть девочки к пенису, и что именно эта зависть служит одной из основных, если не главной движущей силой в формировании культурных ценностей.
Сам язык указывает на этот источник продуктивности в культуре. В исторические времена, которые нам известны, эта продуктивность, несомненно, была значительно выше у мужчин, чем у женщин. Не объясняется ли невероятная сила импульса мужчины к творчеству в любой области ощущением им относительной незначительности собственной роли в сотворении живого существа, что и подталкивает его постоянно к сверхкомпенсации за счет других достижений?
Если мы правы, установив эту связь, встает вопрос: почему у женщины не обнаруживается соответствующего импульса, который бы компенсировал ее зависть к пенису? Есть две возможности: либо зависть женщины гораздо слабее, чем зависть мужчины, либо ее нельзя успешно преодолеть каким-то другим способом. Мы могли бы привести факты в поддержку обоих предположений.
В доказательство более выраженной мужской зависти можно указать на то, что анатомическая ущербность женщины имеет место только с точки зрения догенитальных уровней организации[19]. С позиции генитальной организации взрослой женщины нет никакого изъяна, поскольку совершенно очевидно, что женщины обладают отнюдь не меньшей, чем мужчины, но просто иной по природе способностью к коитусу. С другой стороны, роль мужчины в репродукции значительно меньше, чем женщины.
Далее мы видим, что стремление мужчин принижать значение женщин выражено явно сильнее, чем соответствующая потребность у женщин. К пониманию того, что догма о неполноценности женщин проистекает из бессознательной мужской тенденции, мы могли бы прийти, лишь усомнившись в ее соответствии действительности. Но если и в самом деле за убежденностью в женской неполноценности скрывается тенденция мужчин принизить женщин, то мы должны заключить, что этот бессознательный импульс является очень сильным.
Многое, правда, можно сказать и в пользу мнения, что с культурных позиций женщинам намного труднее избавиться от зависти, чем мужчинам. Мы знаем, что в наиболее благоприятных случаях эта зависть преобразуется в желание иметь мужа и ребенка и, возможно, при такой трансформации утрачивает основную часть энергии, требовавшей сублимации. Однако в неблагоприятных случаях, как я покажу затем в деталях, она отягощается чувством вины и не находит себе плодотворного применения, тогда как неспособность мужчины к материнству воспринимается, вероятно, просто как недостаток и, не подвергаясь запрету, может во всей полноте развиться в мощную движущую силу.
В данной дискуссии я уже затрагивала проблему, которая недавно была выдвинута на передний план Фрейдом[20], а именно вопрос о происхождении и воздействии желания иметь ребенка. В последнее десятилетие наше отношение к этой проблеме изменилось. Поэтому я позволю себе вкратце изложить начало и конец ее исторической эволюции.
Первоначальная гипотеза[21] состояла в том, что зависть к пенису дает либидинозное подкрепление как желанию иметь ребенка, так и желанию, направленному на мужчину, хотя последнее желание возникает независимо от первого. В дальнейшем акцент все более смещался на зависть к пенису, и в последней своей работе по этой проблеме Фрейд высказал предположение, что желание иметь ребенка произрастает только из зависти к пенису и разочарования из-за его отсутствия и что нежная привязанность к отцу возникает только этим окольным путем – через желание иметь пенис и желание иметь ребенка.
Эта последняя гипотеза, несомненно, проистекает из потребности объяснить психологически биологический принцип взаимного влечения полов. Она соответствует проблеме, сформулированной Гроддеком, который говорит, что мальчик естественным образом должен продолжать относиться к матери как к объекту любви, «но как получается, что у маленькой девочки возникает привязанность к противоположному полу?»[22].
Обращаясь к этой проблеме, мы должны вначале учесть, что наш эмпирический материал, относящийся к комплексу маскулинности у женщин, получен из двух источников, важность которых существенно различается. Первый источник – это непосредственное наблюдение за детьми, в котором субъективный фактор играет сравнительно небольшую роль. Любая маленькая девочка, если она не запугана, проявляет зависть к пенису открыто и без смущения. Мы видим, что эта зависть типична, и достаточно хорошо понимаем, почему дело обстоит именно так; мы понимаем, каким образом нарциссическая обида оттого, что она не обладает тем, что есть у каждого мальчика, усиливается невыгодным положением девочки из-за различий в догенитальном катексисе: из-за явных преимуществ мальчика в связи с уретральным эротизмом, скоптофилическим инстинктом и онанизмом[23].
Я бы предложила называть зависть маленькой девочки к пенису первичной, поскольку очевидно, что она основана исключительно на анатомическом различии.
Другим источником, из которого мы черпаем свой опыт, является аналитический материал, продуцируемый взрослыми женщинами. Разумеется, сформировать здесь суждение гораздо труднее, а потому имеется больше простора для субъективности. Здесь прежде всего мы видим, что зависть к пенису выступает в качестве фактора огромной динамической силы. Мы наблюдаем пациенток, отвергающих свои женские функции; при этом бессознательным их мотивом является желание быть мужчиной. Мы сталкиваемся с фантазиями такого содержания: «У меня когда-то был пенис; я – мужчина, которого кастрировали и изувечили». Эти фантазии порождают чувство неполноценности, эффектом последействия которого являются разного рода навязчивые ипохондрические идеи. Мы видим явно враждебную установку по отношению к мужчинам, то принимающую форму пренебрежения, то желания их кастрировать или изувечить, и мы видим, как этот фактор определяет судьбы многих женщин.
Было естественно – особенно естественно в силу мужской ориентации нашего мышления – связать эти впечатления с первичной завистью к пенису и, видя, к каким последствиям она приводит, заключить a posteriori, что эта зависть обладает огромной интенсивностью, неимоверной динамической силой. Оценивая ситуацию в целом, а не в деталях, мы упускаем из виду тот факт, что желание быть мужчиной, столь знакомое нам из анализа взрослых женщин, лишь едва связано с той ранней, инфантильной, первичной завистью к пенису и является вторичным образованием, воплощающим в себе все неудачи в женском развитии.
Мой опыт с начала и до конца с неизменной ясностью убеждал меня, что эдипов комплекс у женщины вызывает (и не только в крайних случаях, когда субъект терпит неудачу, но регулярно) регрессию к зависти к пенису, разумеется, всех возможных степеней и оттенков. Различие в последствиях мужского и женского эдипова комплекса в целом представляется мне следующим: мальчики из-за страха кастрации отказываются от матери в качестве сексуального объекта, но как реакция на страх кастрации мужская роль в дальнейшем развитии не только закрепляется, но даже усиливается. Мы отчетливо наблюдаем это у мальчиков в латентный и допубертатный периоды и, как правило, в их дальнейшей жизни. Девочки же, напротив, не только отказываются от отца как сексуального объекта, но и от женской роли как таковой.
Чтобы понять этот уход от женственности, мы должны рассмотреть факты, относящиеся к раннему детскому онанизму, который является физическим проявлением возбуждения, вызванного эдиповым комплексом.
И здесь тоже ситуация с мальчиками гораздо яснее, возможно просто потому, что нам о ней больше известно. Но быть может, факты, связанные с девочками, кажутся нам столь загадочными только из-за того, что мы всегда смотрели на них глазами мужчин? Похоже, все дело в этом, ведь мы даже не допускаем у маленьких девочек особой формы онанизма и, не утруждая себя, описываем их аутоэротическую активность как мужскую; а если же мы обращаем внимание на различия, которые, несомненно, должны существовать, то понимаем их как негативные, а не позитивные – например, в случае тревоги по поводу онанизма различие состоит в том, что одним кастрация только грозит, а у других она уже произошла на самом деле! Мой аналитический опыт позволяет мне решительно утверждать, что у девочек имеется специфически женская форма онанизма (отличающегося, между прочим, по технике от онанизма у мальчиков), даже если допустить, что девочки практикуют исключительно клиторальную мастурбацию, хотя это предположение отнюдь не кажется мне верным. И я не понимаю, почему, несмотря на эволюцию клитора в прошлом, его нельзя считать неотъемлемой частью женского генитального аппарата.
Испытывает ли девочка на ранней стадии генитального развития органические вагинальные ощущения, довольно трудно определить из аналитического материала, продуцируемого взрослыми женщинами. В ряде случаев я склонялась к выводу, что это действительно так – ниже я приведу материал, на которых основано мое заключение. То, что вагинальные ощущения должны иметь место, кажется мне теоретически возможным по следующим причинам. Несомненно, известные фантазии об огромном пенисе, который насильственно вторгается внутрь, вызывая боль и обильное кровотечение, и угрожает что-то разрушить, свидетельствуют о том, что эдиповы фантазии у маленькой девочки вполне реалистично основываются (в соответствии с пластичностью конкретного мышления ребенка) на диспропорции в размерах отца и ребенка. Я полагаю также, что и эдиповы фантазии, и логически обоснованный страх внутренней – то есть вагинальной – травмы свидетельствуют, что и вагина, и клитор играют свою роль в раннедетской генитальной организации женщин[24]. Кроме того, из более поздних явлений фригидности можно даже заключить, что вагинальная зона действительно более катектирована (вследствие тревоги и попыток защиты), чем клитор, и именно поэтому инцестуозные желания с безошибочной точностью бессознательного отнесены к вагине. С этой точки зрения фригидность следует трактовать как попытку оградить себя от фантазий, слишком опасных для Я. Это позволяет также понять причину бессознательных приятных ощущений, которые, как утверждают разные авторы, возникают при родах, или наоборот – страх деторождения. Ибо именно роды (из-за несоответствия размеров влагалища и ребенка и возникающей в результате боли) гораздо более, нежели половой акт, пригодны для бессознательной реализации этих ранних инцестуозных фантазий, реализации, которая не влечет за собой чувства вины. Женская генитальная тревожность, подобно страху кастрации у мальчиков, неизменно отмечена печатью чувства вины, и именно ему она обязана своим продолжительным влиянием.
Еще одним фактором в этой ситуации, причем действующим в том же направлении, являются определенные последствия анатомического различия между полами. Речь идет о том, что у мальчика есть возможность осмотреть свои гениталии и проверить, действительно ли имеют место ужасные последствия онанизма. Девочка, напротив, буквально пребывает во мраке и остается в полном неведении. Разумеется, эта возможность проверки на реальность не так много значит для мальчиков в случае, если страх кастрации является острым, однако в случаях не столь сильного страха, которые в практическом отношении являются более важными, поскольку гораздо чаще встречаются, это различие, на мой взгляд, весьма существенно. Как бы то ни было, материал, полученный мной при анализе женщин, привел меня к заключению, что этот фактор играет значительную роль в душевной жизни женщины и вносит свой вклад в особого рода внутреннюю неуверенность, которую мы так часто встречаем у женщин.
Под гнетом этой тревожности девочка ищет убежища в воображаемой роли мужчины.
Какова же экономическая выгода от такого ухода? Я хотела бы тут сослаться на опыт, который, наверное, имеют все аналитики: они обнаруживают, что желание быть мужчиной в целом признается сравнительно охотно и что после того, как пациентка с ним соглашается, она упорно за него цепляется, стремясь избежать осознания либидинозных желаний и фантазий, связанных с отцом. Таким образом, желание быть мужчиной служит вытеснению этих женских желаний или сопротивлению их выявлению. Этот постоянно повторяющийся, типичный опыт вынуждает нас, если мы хотим сохранить верность аналитическим принципам, сделать вывод, что фантазии о бытии мужчиной были изобретены в ранний период специально для того, чтобы оградить субъекта от связанных с отцом либидинозных желаний. Фикция мужественности позволяет девочке избежать женской роли, обремененной теперь виной и тревогой. В действительности эта попытка отклониться от собственной линии и принять мужскую неизбежно влечет за собой чувство неполноценности, так как девочка начинает подходить к себе с чуждыми ее особой биологической природе требованиями и ценностями, удовлетворить которые она не может, ощущая себя беспомощной.
Хотя это чувство неполноценности весьма мучительно, аналитический опыт убедительно показывает нам, что Я переносит его легче, чем чувство вины, связанное с женской установкой, и, следовательно, когда девочка, избегая Сциллы чувства вины, ищет убежища у Харибды чувства неполноценности, Я несомненно оказывается в выигрыше.
Для полноты картины я упомяну еще об одной выгоде, которую, как нам известно, женщина получает от происходящего параллельно процесса идентификации с отцом. Что касается важности этого процесса как такового, мне здесь нечего добавить к тому, что уже было сказано в моей более ранней работе.
Мы знаем, что сам процесс идентификации с отцом является одним из ответов на вопрос, почему уход от женских желаний, направленных на отца, всегда ведет к принятию мужской установки. Однако некоторые соображения в связи с вышеизложенным открывают иную точку зрения, позволяющую пролить свет на эту проблему.
Известно, что, когда либидо встречает препятствие в своем развитии, регрессивно активизируется ранняя фаза его организации. Согласно последней работе Фрейда, зависть к пенису представляет собой стадию, предшествующую истинной объектной любви к отцу. Ход мысли, предложенный Фрейдом, помогает понять нам внутреннюю необходимость, из-за которой либидо течет вспять именно к этой предшествующей стадии, независимо от того, когда и как далеко оно было отброшено назад барьером инцеста.
В принципе я согласна с мнением Фрейда, что девочка развивается в направлении объектной любви, проходя через зависть к пенису, но я полагаю, что природу этой эволюции можно было бы изобразить иначе.
Если учесть, что значительную часть своей энергии первичная зависть к пенису приобретает лишь при регрессии, вызванной эдиповым комплексом, мы должны воспротивиться искушению интерпретировать в свете зависти к пенису проявления такого элементарного принципа природы, как взаимное влечение полов.
Поэтому, столкнувшись с вопросом о психологическом истолковании этого первичного биологического принципа, нам вновь придется сознаться в своем неведении. Более того, в отношении предполагаемых сил мне все более кажется, что причинная связь здесь может быть совершенно обратной и что именно влечение к противоположному полу, возникающее уже в ранний период, и вызывает у маленькой девочки либидинозный интерес к пенису. Этот интерес, как я говорила ранее, в соответствии с достигнутым уровнем развития проявляется вначале аутоэротически и нарциссически. Если мы будем рассматривать эти отношения таким образом, естественно, возникнут новые проблемы, связанные с происхождением мужского эдипова комплекса, но я бы хотела оставить их для следующей статьи. Если бы зависть к пенису была первым проявлением таинственного притяжения полов, то не следовало бы удивляться и тому, что анализ обнаруживает ее существование в еще более глубоких слоях, чем те, в которых обнаруживаются желание иметь ребенка и нежная привязанность к отцу. Путь к нежному отношению к отцу подготавливается не только разочарованием из-за отсутствия пениса, но и иными способами. В таком случае мы должны говорить о либидинозном интересе к пенису как о своего рода «парциальной любви», используя термин Абрахама[25]. Подобная любовь, говорит он, всегда образует переходную стадию подлинно объектной любви. Мы могли бы объяснить этот процесс также по аналогии со взрослой жизнью: я имею в виду тот факт, что смешанная с восхищением зависть ведет к любви.
Что же касается чрезвычайной легкости, с которой происходит эта регрессия, то я должна сослаться на одно аналитическое открытие[26]: в ассоциациях пациенток нарциссическое желание обладать пенисом и объектное либидинозное стремление к нему зачастую настолько переплетены, что порой трудно установить, в каком смысле употребляется словосочетание «желание иметь».
Нужно сказать еще несколько слов по поводу фантазий о кастрации как таковых, давших название целому комплексу, самой поразительной частью которого они являются. В соответствии с моей теорией женского развития я обязана рассматривать эти фантазии как вторичное образование. Я представляю себе их происхождение следующим образом: когда женщина находит прибежище в фиктивной мужской роли, ее женская генитальная тревожность, так сказать, переводится в мужские термины – страх вагинальной травмы превращается в фантазию о кастрации. От этой метаморфозы девочка имеет определенную выгоду, получая взамен неопределенности ожидания наказания (обусловленной ее анатомическим строением) вполне конкретную идею. Кроме того, поскольку фантазия о кастрации окрашена прежним чувством вины, пенис становится желанным и как доказательство невиновности.
Эти типичные мотивы бегства в мужскую роль – мотивы, возникающие вследствие эдипова комплекса, – теперь усиливаются и поддерживаются реальной дискриминацией, с которой женщина сталкивается в социальной жизни. Разумеется, мы должны признать, что желание быть мужчиной, когда оно проистекает из этого источника, является чрезвычайно удобной формой рационализации бессознательных мотивов. Однако не следует забывать и о том, что дискриминация есть часть нашей реальности и что на самом деле она гораздо сильнее, чем это сознает большинство женщин.
Георг Зиммель в этой связи говорит, что «огромное социальное значение, которое приписывается мужчине, вероятно, обусловлено его превосходством в силе» и что исторически отношения полов можно грубо описать как отношения раба и господина. И здесь, как и везде, «одна из привилегий господина состоит в том, что ему нет надобности постоянно помнить, что он господин, тогда как раб никогда не может забыть о своей участи».
Этим, наверное, объясняется и недооценка данного фактора в аналитической литературе. Девочке и в самом деле с рождения непременно внушают мысль – в грубой форме или деликатно – о ее неполноценности, и этот опыт постоянно стимулирует в ней комплекс маскулинности.
Следует учесть еще одно обстоятельство. Вследствие чисто мужского характера нашей цивилизации женщинам гораздо труднее было достичь сублимации, которая действительно удовлетворяла бы их естество, поскольку все обычные профессии были рассчитаны на мужчин. Это опять-таки усугубляло их чувство неполноценности, поскольку они, естественно, не могли добиться в этих мужских профессиях тех же результатов, что и мужчины, и получалось так, что сама реальность давала новые подтверждения их неполноценности. Я не берусь судить, в какой мере бессознательные мотивы ухода от женственности усилены реальным социальным неравенством женщин. Пожалуй, эту связь следует понимать как взаимодействие психических и социальных факторов. Но здесь я могу лишь указать на эти проблемы, которые настолько сложны и значительны, что нуждаются в отдельном исследовании.
Те же факторы должны оказывать на развитие мужчины совершенно иное влияние. С одной стороны, они ведут к еще более сильному вытеснению его женских желаний, которые отмечены клеймом неполноценности; с другой – мужчине гораздо легче успешно их сублимировать.
Обсуждая проблемы женской психологии, я изложила представления, которые во многом отличаются от существующих взглядов. Возможно и даже весьма вероятно, что обрисованная мною картина является односторонней, представляющей противоположную точку зрения. Но главным моим намерением в этой статье было указать на возможный источник ошибок, обусловленных полом исследователя, и тем самым сделать еще один шаг к цели, которую все мы стремимся достичь: преодолеть субъективность мужской или женской точки зрения и получить картину психического развития женщины, которая бы более соответствовала фактам ее природы – с ее особыми качествами и их отличиями от качеств мужчины, – чем все те, что имелись прежде.