Психологическое время личности. ГЛАВА II.. ОСНОВАНИЯ ПРИЧИННО-ЦЕЛЕВОЙ КОНЦЕПЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ ЛИЧНОСТИ (Е. И. Головаха)

Способы, с помощью которых может быть построена психологическая теория, различны. Можно начать с некоторых наиболее общих философских абстракций, на основе которых воздвигнуть стройный теоретический конструкт. Такой путь всегда прельщал истинного теоретика, ориентирующегося на образцы интеллектуальных творений в логике и математике. Иной путь – это анализ внутренне прочувствованного, пережитого любым человеком субъективного опыта, анализ, обусловленный назревшей потребностью понять, что стоит за этим опытом, что отражает он, как влияет на жизнь человека. Эти пути дополняют друг друга. Первый позволяет ввести новую теорию в систему имеющихся научных знаний и сделать ее положения сопоставимыми с уже известными. Второй изначально наполняет теоретические положения живым человеческим содержанием, близким и необходимым каждому человеку, задумывающемуся над тем, что лежит в основе феноменов его внутреннего мира и переживаний других людей.

В исследовании природы психологического времени мы стремились использовать достоинства как одного, так и другого способов построения теории. В соответствии с этим сущность предлагаемой причинно-целевой концепции раскрывается посредством анализа соотношения причинности и времени в современной науке, а основные понятия концепции вводятся и обосновываются в ходе решения одной из наиболее загадочных и волнующих человека проблем – специфики и взаимосвязи его прошлого, настоящего и будущего.

При всем своеобразии физических, биологических, социальных временных отношений в них есть нечто принципиально общее, коренящееся в самой природе времени как фундаментальной формы существования материи на всех ее уровнях. Не является исключением и психологическое время, поскольку динамическая структура психической деятельности человека в целом и его сознания формируется в системе временных отношений объективного (природного и социального) характера как их отражение и субъективная трансформация. Поэтому разработка концепции психологического времени личности требует определенного методологического подхода к пониманию общей природы времени.

Наиболее общая философская постановка проблемы времени связана с двумя альтернативными подходами – субстанциональным и реляционным. С точки зрения субстанционального подхода время представляет собой некую абсолютную сущность, не связанную ни с какими материальными системами; реляционный подход рассматривает время как вторичную сущность, производную от структуры взаимодействия материальных систем (Молчанов, 1979, с. 63–64). В истории науки был период, когда всеобщее признание имела субстанциональная концепция абсолютного времени Ньютона. Современной научной картине мира более соответствует реляционная концепция времени, получившая обоснование в теории относительности Эйнштейна. Хотя субстанциональный подход еще сохраняет определенные позиции в рамках некоторых современных физических концепций, предполагающих существование материальных частиц времени, он полностью противоречит уровневой дифференциации временных отношений в физических, биологических и социальных процессах, поскольку не допускает зависимости времени от структуры и уровней материального взаимодействия. Представление о специфике временных отношений различных уровней вполне соотносится с реляционным подходом, предполагающим, что длительность, последовательность и направление событий, происходящих в различных процессах, зависят от содержания этих процессов.

Таким образом, концепция психологического времени личности в своей основе с необходимостью содержит реляционный подход к пониманию природы времени, поскольку в противном случае субъективное время может быть рассмотрено лишь как искаженная в восприятии индивида внешняя хронология, целиком обусловленная субстанциональным содержанием времени.

В наиболее общем виде реляционный подход связан с таким способом объяснения временных явлений, как фиксация изменений, происходящих в определенном процессе. При этом любое изменение в процессе рассматривается как событие: отношения «до» и «после»между событиями определяют топологические свойства времени, а количественные характеристики событий – метрические свойства. Последовательность и направление времени обусловлены порядком следования событий в определенных процессах, тогда как «измерение времени состоит в подсчете событий» (Zwart, 1976, p. 50). Следовательно, единицей анализа временных свойств выступает соотношение между событиями. Это соотношение может быть понято как «чистое», безотносительное к другим формам связи временное отношение, и тогда время определяется такими характеристиками, как порядок и количество сменяющих друг друга событий. Именно данный подход является общепринятым в психологии при объяснении механизмов субъективной скорости времени. В связи с этим обратимся к известному факту, подтвержденному в психологических исследованиях: субъективная скорость времени увеличивается с возрастом, а в старости движение времени кажется ускоренным по сравнению с более молодым возрастом. Однако этот вывод не распространяется на сравнительно короткие интервалы времени в пределах одного дня (Фресс, 1978, с. 123). Возникает странная ситуация: время в целом движется быстрее, а каждая отдельная минута, час и день проходят не быстрее, чем раньше. Это противоречие, на первый взгляд, снимается, когда механизм субъективной скорости времени традиционно связывают с количеством впечатлений, которые как бы растягивают интервал времени, замедляя его скорость. Если повседневных событий у пожилого человека не меньше, чем в молодые и зрелые годы, то и время в этом масштабе сохраняет постоянство. Но из повседневных забот значительно реже, чем в молодости, рождаются яркие впечатления, оставляющие след в памяти, да и вероятность открыть или обрести в жизни что-либо новое с возрастом уменьшается. Поэтому более масштабные единицы времени (недели, месяцы, годы)сменяются с возрастающей скоростью.

Но если допустить, что такой «событийный» механизм действительно регулирует субъективные переживания скорости времени, то он не объясняет другой психологический феномен: не заполненный событиями интервал времени в настоящем тянется очень медленно,но когда он уходит в прошлое, то кажется мгновенно промелькнувшим. Как видим, отсутствие событий в одном случае (в прошлом) действительно ускоряет время, но в другом (в настоящем) – замедляет его4. Следовательно, «событийная» концепция, главной предпосылкой которой является определяющая роль количества событий в оценках интервала, обнаруживает несостоятельность в решении одной из ключевых проблем психологического времени. Для объяснения с точки зрения этой концепции двух рассмотренных выше феноменов необходимо было в первом случае прибегнуть к противопоставлению закономерностей, проявляющихся в различных масштабах времени,а во втором – противопоставить механизмы переживаний настоящего и прошлого. В том, что различные масштабы и модусы психологического времени не тождественны и обладают определенной спецификой, сомнений нет, однако объяснение их специфики невозможно без анализа взаимосвязи и взаимоперехода ситуативного и биографического масштабов, прошлого и настоящего в целостной временной структуре, определяющей общие закономерности и механизмы психологического времени личности.

Переживание скорости времени формируется в связи с различными оценками длительности интервалов. И если противоречия возникают при попытке объяснить эти оценки количеством событий, заполняющих интервал, то при исследовании последовательности этих событий в том виде, в каком она представлена в индивидуальном сознании, нет иного пути, кроме выхода за пределы оценок событий самих по себе. Основной вопрос здесь в следующем: может ли в психологическом времени нарушаться объективная хронологическая последовательность событий прошлого?

При ответе на этот вопрос мы сталкиваемся с другим ограничением «событийной» концепции временных отношений применительно к психологическому времени личности. Объективная последовательность событий, происшедших в жизни личности, не всегда является «подлинной» последовательностью событий, раскрывающей особенности жизненного пути в понимании самого человека. Об этом убедительно свидетельствует высказывание Гете: «При изложении своей жизни, неустанно продвигающейся многоразличными путями, нам не раз приходилось разобщать события, протекавшие одновременно, дабы придать им должную наглядность, и, напротив, воссоединять другие, смысл которых проясняется лишь при сведении их воедино…» (Гете, 1969, с. 481). Существует закон «хронологической несовместимости», используемый в эпических повествованиях, по которому одновременные события, происходящие в разных местах, даются как последовательные. Такова, по-видимому, логика событий, отраженная в сознании создателей эпических произведений.

Следовательно, порядок событий в психологическом прошлом автоматически не определяется их хронологической последовательностью, но имеет собственные закономерности, объяснить которые в рамках чисто «событийной» концепции временных отношений без учета их содержания невозможно. Действительно, такой критерий, как количество событий, для объяснения топологических свойств времени неприменим. Если же предположить, что в психологическом времени последовательность событий определяется их содержанием (в результате чего хронологически последовательные события оказываются психологически одновременными, или наоборот), то эти содержательные критерии необходимо выделить для научного обоснования закономерностей временной последовательности на индивидуально-психологическом уровне.

Вернемся в связи с этим к концепции К. Левина, который считал, что психологически одновременными являются все события прошлого и будущего, независимо от их хронологической последовательности, если они включены в «психологическое поле в данный момент», то есть присутствуют в феноменальном поле индивидуального сознания.Однако в том и состоит ошибочность феноменологизма в понимании природы времени, что он противопоставляет объективные и субъективные временные отношения, игнорируя их взаимосвязь, обусловленную отражением в сознании личности объективной временной структуры ее жизнедеятельности. Поэтому поиск критериев изменения хронологической последовательности событий в психологическом времени не может основываться на их изначальной психологической одновременности как элементов феноменального поля сознания. Учитывая то обстоятельство, что события могут иметь различный масштаб, определяющий их значение в жизни человека, можно было бы воспользоваться критерием разномасштабности событий для объяснения особенностей отношений последовательности и длительности в психологическом времени. Это обстоятельство ясно осознавал и Левин, когда говорил о необходимости учета различных масштабов психологического поля для правильной интерпретации принципа одновременности событий, входящих в поле соответствующего масштаба (Левин, 1980, с. 138).

Примером использования критерия разномасштабности событий для объяснения их последовательности в психологическом времени может служить следующее предположение: «Существуют вещи, которые могут происходить только в определенные периоды человеческой жизни. Поэтому только крупные периоды и являются четко упорядоченными. Но внутри каждого из этих периодов события легко поддаются перегруппировке» (Эфендиева, 1980, с. 156). Данное предположение согласуется с нашим обыденным опытом, а также с результатами исследования, в котором было показано, что подъемы и спады на графике, отражающем, по мнению испытуемых, основные этапы их жизни, по времени совпадают с такого рода событиями, которые оказывают существенное позитивное или негативное воздействие на положение человека в профессиональной, семейной и других сферах социальной жизнедеятельности (Back, Morris, 1974, p. 219). Таким образом, можно утверждать, что в структуре психологического времени масштаб события определяется тем влиянием, которое оно в представлении человека оказывает на его жизнь в целом и на ее основные сферы. И поскольку наиболее значимые в биографическом масштабе события служат своеобразными «вехами» в сознании человека, отделяющими один этап жизни от другого, то и последовательность их фиксируется в психологическом времени соответственно объективной, тогда как менее значимые события данной закономерности не подчиняются. Вспомним, что объяснение субъективного ускорения времени с возрастом также требовало различения повседневных событий и тех, которые в силу своей значимости воздействовали на оценки длительности больших интервалов времени.

Следовательно, закономерности психологического времени (Асеев, 1981; Головаха, Кроник, 1982а) связаны со значимыми событиями. Чем менее значимо событие, тем меньшее влияние оно оказывает на формирование обобщенных оценок длительности и последовательности.

В определенном смысле содержание единичного события, взятого изолированно от других, характеризует не временное, а пространственное отношение человеческой жизни, поскольку указывает на те изменения, которые произошли во внешнем и внутреннем (психологическом) пространстве личности. Хотя данное событие имеет некоторую длительность и хронологическую локализацию, вне сопоставления с предыдущими и последующими событиями его значимость как элемента психологического времени не может быть определена, даже если известно его содержание.

Индивидуальное пространство и время взаимосвязаны, но в психологических исследованиях необходимо учитывать их специфику.В таком случае пространственные отношения будут представлены на синхронном срезе человеческой жизни в ее различных сферах. Сравнив два таких среза, произведенных в разное время, мы получим картину происшедших за данное время пространственных изменений жизни индивида. Можно было бы допустить, что определенное количество срезов, взятых через равные интервалы времени на протяжении всей жизни, создают репрезентативную картину жизненного пути личности. Однако использование такого метода без учета субъективных представлений личности о времени ее жизни позволяет получить лишь ряд пространственных характеристик жизненных ситуаций, расположенных в хронологическом порядке, но не связанных с закономерностями психологического времени. В результате из поля зрения исследователя могут выпасть периоды жизни, хронологически короткие, но являющиеся продолжительными в субъективном плане. Кроме того, полученные срезы, как правило, не будут совпадать с переломными, этапными для самого человека периодами его жизни, последовательность которых, как указывалось выше, определяется наиболее значимыми событиями. Поэтому вопрос о критерии значимости событий в психологическом времени приобретает принципиальный характер для исследования проблемы жизненного пути личности. Если пространственными характеристиками события выступают его внутренняя структура и содержание, определяющие те изменения, которые в результате данного события происходят во внешнем и внутреннем мире субъекта, то временные характеристики события могут быть выведены только исходя из его взаимосвязи с другими событиями. При этом значимость события в структуре психологического времени будет определенным образом соотноситься с тем, насколько тесно данное событие связано с другими. Неудачи «событийной» концепции при объяснении ряда временных феноменов обусловлены, на наш взгляд, тем, что события рассматривались в ней как изолированные единицы психологического времени. И хотя исследователям приходилось учитывать разномасштабность событий для преодоления возникавших противоречий, иного критерия, кроме чисто хронологической длительности интервалов, соответствующих событиям разного масштаба, в рамках этой концепции они найти не могли. Но если исходить из того факта, что в сознании человека находят отражение связи между теми событиями, которые уже произошли в жизни, и теми, реализация которых предполагается в будущем,то можно выдвинуть следующую гипотезу: значимость события в психологическом времени определяется совокупностью его связей c другими событиями.

Прежде чем приступить к проверке данной гипотезы5, необходимо раскрыть конкретное содержание понятия связь применительно к событиям человеческой жизни и обосновать правомерность анализа психологического времени на основе межсобытийных связей. Наиболее ярким примером связи между событиями является их общность, обусловленная принадлежностью к одной сфере социальной жизнедеятельности. Так, например, закономерно следуют одно за другим события семейной жизни (знакомство, регистрация брака, рождение ребенка и т.д.) и профессиональной деятельности (овладение профессией, первое рабочее место, повышение квалификации и т.д.). О том, что наличие такого рода связей влияет на последовательность событий в психологическом времени, свидетельствует наблюдение Ж. Пиаже, на которое ссылается в своей работе П. Фресс: «…нам нетрудно восстановить в памяти очередность событий нашей жизни, относящихся к какому-либо одному ряду явлений, таких, например, как личная жизнь, карьера, политические события, происходившие в то время, и т.п. Однако разнородные события мы сможем упорядочить, лишь прибегнув к определенным умственным конструкциям: использование ориентиров и учет порядка следования и интервалов между событиями» (Фресс, 1978, с. 94). Почему же во втором случае последовательность событий не столь четко представлена в сознании индивида? Дело в том, что события одной сферы, как правило, воздействуют друг на друга, то есть предшествующее событие выступает причиной последующего или последующее событие было той целью, ради которой произошло предыдущее. Фиксируя в сознании эти причинно-целевые связи, индивид воссоздает последовательность событий одной сферы, тогда как события, взятые из разных сфер, могут подобных связей не иметь. Это требует соответствующих конструктивных операций, которые, на наш взгляд, состоят в анализе сложных причинно-целевых «цепочек», приводящих от одного события жизни к другому. В случае, когда таких связей между событиями нет, их последовательность во времени может быть нарушена.

Предложенный подход позволяет исследовать прошлое, настоящее и будущее в их взаимосвязи, представляющей собой всю совокупность причинно-целевых отношений между событиями жизни. Особенности отражения личностью этой взаимосвязи определяют структуру ее психологического времени в целом и ее отдельные элементы – события, значимость которых в таком случае обусловлена совокупностью причинно-целевых связей, их конкретными качественными и количественными характеристиками.

Причинно-целевой подход к исследованию психологического времени личности имеет определенные теоретические основания. Укажем прежде всего на философскую и естественнонаучную традицию,в соответствии с которой топологические свойства времени связываются с характером причинно-следственных отношений. Основателем причинной концепции времени принято считать Г. Лейбница (Рейхенбах, 1962, с. 41). Лейбниц полагал, что, поскольку причина предшествует следствию во времени, то и последовательность явлений идентична во временном и причинно-следственном ряду. Причинная концепция временных отношений нашла развитие в философии Канта. Однако Кант, в отличие от Лейбница, различал естественную причинность, совпадающую с временной последовательностью, и при-чинно не обусловленную свободную деятельность чистого разума, который, не будучи подчиненным естественному ряду явлений, а потому и не подчиняясь течению времени, обладает способностью «самопроизвольно начинать ряд событий» (Кант, 1964, с. 492). В итоге Кант приходит к антиномии естественной и свободной причинности, в основе которой лежит вечная проблема необходимости и свободы воли. Для нас в его подходе наиболее существенным является четкое понимание того факта, что разрушение причинно-следственных связей неминуемо влечет за собой разрушение временных отношений между событиями.

И в современной сциентистски ориентированной философии предпринимаются попытки построить причинные концепции, объясняющие временной порядок, одномерность и необратимость времени (Рейхенбах, 1962; Грюнбаум, 1969). Фактором, стимулирующим развитие причинной теории времени в ее современных вариантах, стала теория относительности, в рамках которой была установлена физическая реальность временного интервала, разделяющего событие-причину и событие-следствие, что обусловлено ограниченностью скорости передачи сигнала. В связи с этим Г. Рейхенбах пишет, что тот, «кто отрицает причинную теорию времени, кто настаивает на том, что временной порядок имеет смысл независимо от причинного, тот вынужден отрицать физическое значение лоренцевых преобразований, и теория относительности становится для него игрой символов» (Рейхенбах, 1962, с. 42). Причинное обоснование временных отношений, опирающееся на теорию относительности, можно найти и в работах исследователей (Александров, 1959). Но существует также мнение, что временные отношения не могут быть непосредственно сведены к причинным, хотя причинность следует рассматривать в качестве одного из существенных коррелятов направления времени (Аскин, 1977,с. 107). При этом высказываются сомнения в том, что теория относительности является достаточно убедительным обоснованием причинной теории времени, поскольку временной порядок служит необходимым условием причинного и является поэтому более фундаментальной формой отношений (Мостепаненко, 1969, с. 62). Однако на вопрос,в чем состоит сущность временных отношений в том аспекте, который выходит за пределы их единства с причинно-следственными отношениями, ответа в рамках реляционной концепции нет. В связи с этим вряд ли можно считать конструктивной точку зрения, согласно которой временные отношения изначальны, самодостаточны и не могут быть поняты посредством любых других форм отношений, поскольку при любом объяснении такого рода всегда неявно используются временные понятия (Уитроу, 1964). Речь должна идти не о том, чтобы полностью свести временные отношения к причинным, а о том, чтобы обнаружить в причинном ряду закономерности, которые могут быть связаны с определенными свойствами времени. Как подчеркивает Ю.Б. Молчанов, «причинность и следование событий во времени столь неразрывно связаны друг с другом, что не имеет смысла выводить их друг из друга. Это разные стороны одного и того же отношения. Только отношение следования событий во времени выражает не реальные причинные связи, а возможность их установления» (Молчанов, 1975, с. 109). На основании того факта, что между двумя событиями существует отношение последовательности, мы можем предполагать наличие между ними причинно-следственной связи. Однако такой вывод может быть и неправомерным, поскольку «после этого» не всегда означает «вследствие этого». Но обратное предположение будет справедливым, значит, совокупность причинных связей события определяет его положение в структуре временных отношений, существующих в той системе, которая в процессе своего функционирования порождает данное событие.

Исходя из этого, рассмотрим специфику временных отношений в социальных системах. Когда историк приступает к анализу исторической реальности, он прежде всего обнаруживает неупорядоченную совокупность событий различного социального масштаба. И то обстоятельство, что данные события могут быть расположены в определенной последовательности благодаря известной хронологии, оказывается недостаточным основанием для выведения закономерностей следования этих событий в историческом времени. Можно пытаться вывести эти закономерности из сходства событий, происходящих в различное время, как это делал еще Плутарх (1939, с. 301) в поисках повторяющихся фаз исторического процесса. Можно вовсе отказаться от идеи исторической закономерности и видеть смысл истории в скрупулезном воспроизведении исторических событий как неповторимых фактов социального бытия в их хронологической последовательности. Однако такого рода исторические концепции противоречат идее социального развития и реальности исторического времени, в котором события расположены не воспроизводящимися циклами, как это представляется в концепциях Шпенглера и Тойнби, и не в уникальном ряду социальных изменений, согласно воззрениям представителей так называемого событийного направления историографии.

Историк должен не только знать содержание и хронологическую последовательность событий, но и видеть причины, которые порождают данную последовательность и определяют различную длительность фаз исторического процесса. В силу этих закономерностей само время истории приобретает свойства, отличающие его от времени физических процессов (Гумилев, 1970; Поршнев, 1974). Чтобы раскрыть исторические закономерности и объяснить специфику исторического времени, необходимо от событий социальной действительности,от отдельных поступков и действий людей перейти к анализу при-чинно обусловленной взаимосвязи событий и взаимодействия социальных субъектов. Основанный на принципе детерминизма причинный анализ событий раскрывает специфику исторического времени и позволяет посредством познания прошлого объяснить настоящее (Блок М., 1973, с. 25–26).

Если перед исторической наукой стоит задача раскрыть объективные причинно-следственные связи в структуре социального времени, то предметом психологического исследования в этом плане выступают отраженные в сознании личности причинно-целевые связи между событиями ее жизни. Для обоснования этого положения обратимся к анализу развития временных представлений личности в историко-культурном аспекте.

Время в сознании и поведении человека приобретает конкретное психологическое содержание как элемент культуры, уровень развития которой определяет доминирующую в обществе «концепцию времени». «Человек не рождается с “чувством времени”, – подчеркивает А.Я. Гуревич, – его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, к которой он принадлежит» (Гуревич, 1971,с. 159). Чтобы понять особенности переживания и концептуального осмысления времени индивидом определенной культурно-исторической эпохи, необходим анализ проблемы понимания времени в рамках этой эпохи.

В современной науке утвердилось представление о двух основных концепциях времени – циклической и линейной. Если циклическая концепция преобладает в культуре аграрных цивилизаций и генетически является одной из наиболее древних форм понимания времени (как вечного круговорота), то окончательное утверждение линейной концепции (однонаправленной «стрелы времени») обусловлено развитием промышленного производства, доминированием городского образа жизни и, соответственно, уменьшением роли сезонных сельскохозяйственных циклов в жизнедеятельности общества.

С.Б. Крымский выделяет три последовательно формирующиеся культурно-исторические временные доминанты: 1) время в древних аграрных цивилизациях – циклическое, замкнутое, совпадающее с вечностью, несопоставимое с конкретными отрезками прошлого, настоящего и будущего; 2) время в картине мира, сформированной христианским мировоззрением, – отведенный человеку интервал между началом и концом света, ограниченное линейное время в пределах одного гигантского цикла; 3) время, приобретающее смысл с дальнейшим развитием цивилизации, – небольшой промежуток настоящего – мгновение (Крымский, 1980, с. 48).

Хотя генетически эти типы времени и соответствующие им временные масштабы, названные эоном, эсхатоном и хрононом6, формируются на последовательно сменяющих друг друга стадиях развития цивилизации, в процессе развития культуры возможны различные композиции типов и масштабов времени (полифония времени), образование сложных и неоднозначных временных концепций. Прогресс человеческой цивилизации связан с развитием и обогащением общекультурной концепции времени, и главное здесь – возможность устанавливать «связь времен», способность человека овладеть временным богатством прошлого, настоящего и будущего в их единстве, и тогда даже небольшой отрезок времени, отражающий культурно-историческую связь эпох, приобретает смысл и значение (там же, с. 48–49). Рассмотренная выше типология отражает основные этапы развития культурно-исторических концепций времени, под воздействием которых формируется временная структура сознания и поведения индивида.

Содержание и последовательность смены данных концепций могут быть рассмотрены с точки зрения специфики представлений о причинности, присущих различным этапам развития культуры. Концепция времени древних цивилизаций в своей основе содержит мифологическое время. Даже в период расцвета древнегреческой цивилизации мифология сохраняла доминирующую позицию в духовной культуре, а мифологическое время являлось основным источником формирования временных представлений (Лосев, 1977, с. 38). Какими же свойствами обладало это время? Прежде всего отмечается «пространственность» времени в мифологическом сознании. Мифологическое прошлое вневременно и целиком присутствует в настоящем (Стеблин-Каменский, 1976, с. 51). Общение с прошлым, которое в современной культуре представляется возможным только в опосредованной форме, осознавалось как живое, непосредственное общение с предками, которые, хотя и ушли от своей общности, но ушли не безвозвратно во времени, а переместились в пространстве из одного (посюстороннего) мира в параллельный, где ныне и пребывают. Будущее также присутствовало в настоящем, поскольку существовала твердая уверенность в предопределенности будущих событий, и в связи с этим даже «конец света» в мифологии описывался как нечто реально происходящее. Возможность непосредственного контакта с будущим казалась настолько реальной, что сновидения воспринимались как живой образ будущего, и ни одно значительное дело не предпринималось, если сон истолковывался негативно, или предсказание прорицателя, оракула, авгура не благоприятствовало его исходу.

Между событиями прошлого и будущего в пространственном времени мифологического сознания преобладали структурные, а не причинно-следственные связи. Здесь не было порождения событий в порядке их следования, а была взаимосвязанная пространственная структура, где все события независимо от их временной локализации в равной мере действительны. Для мифологического времени в целом характерна «нераздельность причин и следствий во временном потоке, поскольку сам временной поток мыслится в мифологии как нераздельная в себе цельность, которая сама для себя и причина, и цель» (Лосев, 1977, с. 33). Пространственность времени обусловлена нераздельностью причинно-следственных и целевых отношений на ранних этапах развития мышления. Об этом свидетельствует анализ исторических форм развития языка и ранних этапов развития мышления в онтогенезе (Маслиева, 1980, с. 26–27). Цикличность времени также является следствием несформированных в сознании причинных отношений. «Первобытная причинность, – подчеркивает О.М. Фрейденберг, – может быть названа антикаузальной. Одна мысль повторяет другую, один образ вариантен другому; различие их форм создает кажущееся разнообразие» (Фрейденберг, 1978, с. 23). Постоянное возвращение к одним и тем же событиям, мыслям и образам определяется тем, что в условиях практически неизменного образа жизни в сознании не вычленяются связи порождения, но актуализируются отношения тождества и рядоположности, лежащие в основе цикличности и пространственности мифологического времени.

На более поздних стадиях развития мифологии события начинают выстраиваться в определенные причинно-обусловленные ряды, где события одного ряда имеют причинно-следственные отношения, но они не связаны с событиями другого ряда. В каждой из этих причинных цепей можно установить отношения последовательности событий, но между событиями различных рядов временные отношения были неопределенными. Таково время эддических мифов (Стеблин-Каменский, 1976, с. 47), а также время в ранних летописях и былинах (Лихачев, 1979, с. 255).

Таким образом, освоение каузальности и дифференциация в сознании причинных и целевых отношений могут быть рассмотрены в качестве важнейшей предпосылки формирования представлений о последовательности и направлении времени. Однако причинность связана не только с топологическими, но и с метрическими характеристиками времени, формированием хронологии. Так, в древнегреческой культуре время как длительность соотносится не столько с абстрактными хронологическими единицами, сколько с заполняющими определенный интервал событиями, отсюда, как подчеркивает П.П. Гайденко, «пренебрежение к размещению происходящего во времени, которое было свойственно как греческой поэзии, так и в какой-то степени историографии» (Гайденко, 1969, с. 89). Время эпоса обладает определенной длительностью, сжимается или растягивается в зависимости от насыщенности событиями (Лихачев, 1979, с. 263).

В связи с этим можно предположить, что ранние представления о времени основывались на «событийной» концепции, в рамках которой, как указывалось выше, события фиксируются в качестве единиц отсчета времени. Но в событийном времени представлен ряд внутренне не связанных пространственных изменений, которые оцениваются неадекватно реальному жизненному процессу в его длительности и последовательности изменений. Отдельные события ничего не говорят о времени действия. М.М. Бахтин называл такое событийное время авантюрным и на примере хронотопа греческого романа показал, что «моменты авантюрного времени лежат в точках разрыва нормального хода событий, нормального жизненного причинного или целевого ряда» (Бахтин, 1975, с. 249). Время как непрерывная длительность и хронологическая упорядоченность событий формируется по мере освоения общественным сознанием причинно-целевой концепции временных отношений.

В современной общекультурной концепции времени короткие хронологические интервалы приобретают масштабность в силу того, что в них находит отражение прежде всего не собственное событийное содержание, которое само по себе может быть насыщенным или сравнительно пустым, а связь событий. Чем глубже нам дано понять причины происходящих в настоящее время событий, то есть связь прошлого и настоящего, и чем теснее происходящее связано с поставленными целями и ожидаемыми результатами, то есть с будущим, тем больший смысл приобретает текущий момент настоящего, через который проходит вся сложная структура причинно-целевых связей.В чисто событийном ряду время движется скачками от одного зафиксированного события к другому, «перепрыгивая» через значительные хронологические интервалы и не оставляя следов, тогда как в причинно-целевом ряду оно течет в хронологическом русле, конкретно-историческая «ширина и глубина» которого определяется структурой причинно-целевых связей между событиями. Поэтому последовательность смены культурно-исторических концепций времени может быть понята следующим образом: от статичного событийного времени древности к динамической причинно-целевой структуре временных отношений современной культуры. В этой последовательности эсхатологическая концепция времени средневековья является промежуточным звеном, поскольку в ней время «вытянуто» в одну линию, направленную от сотворения мира к его предопределенному концу, само же причинно-целевое отношение между этими двумя полярными событиями отражает не реальную всемирно-историческую связь,а является иллюзорной формой освоения временных отношений в масштабе истории.

Формируясь под воздействием культурно-исторических концепций времени, индивидуальные временные представления также характеризуются определенной динамикой, что находит выражение в отношении ко времени, присущем представителям различных исторических эпох. Главным принципом индивидуального отношения ко времени в древности и средневековье был принцип «своевременности». Поскольку время не во власти человека, он должен терпеливо дожидаться благоприятного момента, посланного судьбой, и тогда действовать с должной решительностью. Возрождение выдвинуло новый принцип, смысл которого в том, что следует не ждать, а ловить момент, не упускать время. Но и этот принцип оказывается недостаточным для человека современной культуры, который стремится если и не «остановить мгновение», то до предела раздвинуть его границы, чтобы в мгновении могло реализовываться всестороннее жизненное содержание, живая связь прошлого, настоящего и будущего в биографическом и историческом масштабах.

Освоение нового масштаба времени требует эксперимента, поиска, который не всегда приводит к истине. Уже более столетия эксперимент с человеческим временем проводит искусство, создающее новое концептуальное время, соответствующее ритму жизни современного общества. Этот эксперимент во многом связан с возвратом к концептуальным схемам далекого прошлого (к мифу, эпосу, сказке), а следовательно, с разрушением причинных оснований времени. При этом обнажаются многие противоречия современной жизни в ее различных временных измерениях, однако не раскрывается главное – возможность рационального освоения временных отношений. В научных исследованиях также представлен только событийный подход к проблеме психологического времени. Однако событийная концепция времени генетически является наиболее ранней формой освоения временных отношений. Этот уровень, по-видимому, представлен в индивидуальном сознании, и поэтому такой критерий, как количество событий, происходящих во времени, определенным образом связан с закономерностями психологического времени. Однако концепция времени человека современной культуры основывается прежде всего на отражении структуры причинно-целевых связей между событиями его жизни.

Характерно, что в современных философских концепциях времени все более отчетливо проявляется необходимость выделения специфики временных отношений на различных уровнях, в том числе и на уровне человеческой деятельности и сознания (Каган, 1982), и вместе с тем – необходимость определения тех уровней причинных отношений, которые обусловливают эту специфику (Fraser, 1978). Общая философская постановка проблемы при этом связывается с такой сущностной характеристикой времени, как «величина связи, величина зависимости событий, их определения и самоопределения»(Трубников, 1978, с. 113). О том, что отражение временных и причинно-следственных отношений в сознании индивида взаимосвязаны, свидетельствуют и результаты исследований каузальной атрибуции –одного из наиболее новых и перспективных направлений социальной психологии, в рамках которого параметр времени и временная перспектива рассматриваются как существенные факторы формирования представлений личности о причинах и следствиях определенных событий (Kelly, 1973; Miller, Porter, 1980).

Таким образом, рассмотренный выше подход к исследованию психологического времени имеет определенные теоретические предпосылки и был положен нами в основу причинно-целевой концепции, ключевые понятия которой изложены в следующем параграфе, а эмпирическая проверка осуществлена при решении проблем удаленности событий, переживания времени и психологического возраста личности.

Вопрос о соотношении прошлого, настоящего и будущего – один из наиболее острых и дискуссионных в проблеме времени. Понять время – это прежде всего понять природу настоящего, и если мы «не сможем ответить на вопрос, чем физически бытие событий настоящего отличается от бытия событий прошлого, которые были столь же реальны когда-то, но нереальны сейчас, проблема времени так и останется проблемой, то есть вопросом, на который нужно дать ответ» (Молчанов, 1979, с. 67).

Мыслители античности, за исключением элеатов, видели в настоящем лишь неуловимый момент, отделяющий прошлое от будущего, но уже Августин распространил настоящее на прошлое и будущее, не находя практически чего-либо во времени, не обладающего статусом настоящего. В современной науке альтернатива «одномоментного» или «размытого» настоящего в ее различных вариантах сохраняется как оппозиция дискретного и континуального подходов, а «вопрос о становлении (настоящем, “теперь”) является наименее разработанным» (Жаров, 1980, с. 88). И если в рамках некоторых физических концепций времени (статических) настоящее рассматривается не более чем факт субъективного опыта, в отличие от объективных временных отношений последовательности и длительности, то для психолога именно возможность и сам факт возникновения такого опыта представляют главную проблему в раскрытии механизмов психологического времени.

Конец ознакомительного фрагмента.