Психологические исследования личности. История, современное состояние, перспективы. Раздел 1. Проблемы методологии и истории психологии личности ( Коллектив авторов, 2015)

В данной статье речь пойдет о том, как психология личности стала развиваться в Академии наук России, и о том, какие обстоятельства в отечественной науке предшествовали созданию в 1984 г. в Институте психологии АН СССР лаборатории психологии личности. Интерес к данной теме связан со спецификой отношения к проблеме личности, сложившегося в российской гуманитарной традиции. Дело в том, что по поводу самого понятия «личность» велись споры до конца XIX в., а в советский период наблюдалось разночтение в его определении. Более того, С. Л. Рубинштейн в «Основах общей психологии» предостерегал от попыток включения такого объекта в психологию. Он писал: «Как ни велико значение проблемы личности в психологии, личность в целом никак не может быть включена в эту науку. Такая психологизация личности неправомерна» (Рубинштейн, 2000, с. 679). И тем более удивительно, что новая лаборатория, в программе которой было записано всестороннее исследование личности, была создана на основе сектора, когда-то организованного самим Рубинштейном в Институте философии АН СССР. Но остановимся на всех обстоятельствах по порядку. А начнем с века девятнадцатого.

Как отмечает историк Ф. Гайда, до 1830-х годов слово «личность» употреблялось лишь в негативном смысле: назвать кого-то «личностью» можно было лишь, желая обидеть человека. Впервые в позитивном значении это понятие было использовано в заметках М. М. Сперанского в 1838 г.: «Собственность лица есть власть человека над собственными его силами, как душевными, так и телесными. Власть сия основана на первообразной власти духа над душой и души над телом. Сие называется личностью, самостоятельностью» (цит. по: Гайда, 2011).

Ф. Гайда отмечает, что в России XIX века сформировалось два понимания человеческой личности: 1) происходившее от гегелевской философии, связанное с переживанием собственного Я, и 2) основанное на святоотеческой традиции, предполагающее самореализацию человека в духе, любви и стремлении уподобиться Личности Христа. Сперанский говорил об отечественном понимании, с ним были солидарны славянофилы.

Спор о личности разгорелся в 1848 г. на страницах журнала «Современник», где Белинский страстно критиковал идею личности как самосознания. Однако гегелианское понимание проросло и укрепилось в оппозиционной среде, в работах П. М. Лаврова, Н. К. Михайловского. В этой же среде во второй половине XIX в. возникло понятие «интеллигенция», рассматриваемое как «коллективная личность» на службе у «идеи».

Рубинштейн в «Основах общей психологии» пишет: «Личность не тождественна ни с сознанием, ни с самосознанием» (Рубинштейн, 2000, с. 679). В этих словах мы слышим отзвук полемики о личности, и автор «Основ…» здесь занимает сторону, противоположную гегелианству. Но как определить, чью именно сторону он принимает? Да, классик отечественной психологии был убежденным марксистом. Но обращение к другим его работам, особенно к «Человеку и миру» (Рубинштейн, 1997), позволяет увидеть, что, говоря о любви, о смерти и бессмертии, об онтологических основах человеческой нравственности, Рубинштейн покинул узкие рамки диамата и устремился к отечественным основаниям нашей гуманитарной культуры. Эта направленность сохранилась в дальнейшем в работах лаборатории психологии личности.

В декабре 1973 г. в Институте психологии АН СССР из сектора философских проблем психологии выделилась лаборатория социальной психологии, исполнение функций руководителя которой было возложено на заместителя директора Института Екатерину Васильевну Шорохову. Сектором же стала руководить Людмила Ивановна Анцыферова. Под ее руководством работали такие видные ученые, как Т. И. Артемьева, В. Г. Асеев, А. В. Брушлинский, И. А. Джидарьян, Д. Н. Завалишина, Я. А. Пономарев, Г. С. Тарасов, И. И. Чеснокова и молодые сотрудники и аспиранты, среди которых были И. В. Вавилов, М. И. Воловикова, Т. В. Галкина, В. А. Елисеев, Н. В. Золотарева, Т. Б. Карцева, Н. Е. Харламенкова и др.

В этот и последующие периоды в секторе философских проблем психологии активно разрабатывается личностная проблематика. В издательстве «Наука» выходят в свет работы его сотрудников, в которых рассматриваются методологические проблемы самосознания личности (Чеснокова, 1977), проблема способностей личности (Артемьева, 1977), вопросы, связанные с мотивацией (Асеев, 1976) и потребностями личности: духовной (Тарасов, 1979) и эстетической (Джидарьян, 1976). Выходит в свет докторская монография Л. И. Анцыферовой «Материалистические идеи в зарубежной психологии» (Анцыферова, 1974).

Под редакцией Анцыферовой в эти годы готовятся коллективные монографии «Принцип развития в психологии» (1978), «Психология формирования и развития личности (1981). Все эти издания и опубликованные в них разработки стали теоретическим фундаментом будущей лаборатории. Формулируется оригинальная концепция, в основе которой лежит понимание личности как развивающейся системной целостности, для которой развитие – основной способ существования. Анцыферова определяет личность через способ бытия человека в обществе, как индивидуальную форму существования и развития социальных связей и отношений, уточняя: «Личность, наконец, это человек, постоянно повествующий самому себе о своих взаимоотношениях с целым миром и во внутренней полемике с подразумеваемыми собеседниками утверждающий, защищающий, осуждающий, изменяющий, совершенствующий себя» (Психология формирования…, 1981, с. 4).

Внимательное знакомство с публикациями Анцыферовой периода, предшествующего созданию лаборатории (да и последующих периодов), позволяет заметить, что тема самосовершенствования, самоактуализации, других видов позитивной саморегуляции личности занимает в них центральное место.

В небольшой журнальной публикации, посвященной анализу концепции Г. Олпорта, Анцыферова подчеркивает, что тот «основным объектом своего исследования делает нормальную, здоровую, зрелую личность. Ее естественным способом существования Олпорт считает непрерывное становление и активное отношение к миру» (Анцыферова, 1970, с. 168). А в связи с анализом работ А. Маслоу Людмила Ивановна замечает: «Для того чтобы стать основой воспитания полноценной здоровой личности, теория должна опираться на изучение личностей, отличающихся высокой степенью психической зрелости, прогрессивных, творческих, вносящих значимый вклад в развитие общества» (Анцыферова. 1973, с. 173).

Во многом Анцыферова опиралась на прекрасное знание зарубежных теорий личности, будучи в то время одним из немногих специалистов в этой области. Так, в ее работе «О некоторых новых методологических тенденциях в современной зарубежной психологии» (Анцыферова, 1976) все приведенные библиографические источники – на английском и немецком языках. Однако при этом Людмила Ивановна всегда отличалась исключительной самостоятельностью и смелостью мысли, способностью сформулировать свой, отличный от других, взгляд на предмет. Это было очень важно, если заглянуть на десятилетие вперед и понять, с каким испытанием столкнулась отечественная психология в постсоветский период.

В 1990-е годы рухнула прежняя идеология, выполнявшая роль сдерживания и защиты от «буржуазных» теорий личности. Страну наводнил поток переводной научной (и псевдонаучной) литературы. Стали приезжать специалисты разного уровня – от известных классиков до лиц, которых трудно было назвать учеными; стали размываться границы науки о человеке, получило распространение экстрасенсорное «знание». Вред, наносимый личности некорректным вторжением в ее духовное самоопределение, был огромен. Российская академия наук в этот и в более поздние периоды играла и продолжает играть сдерживающую роль. Особенно важным в этом плане было и остается наличие высококвалифицированных специалистов, свободно ориентировавшихся и в зарубежных, и в отечественных концепциях, имеющих самостоятельный взгляд на психологию личности и на развитие общественных процессов.

Одно из актуальных для нашего времени предостережений мы нашли в публикации 1974 г. сотрудника сектора социальной психологии С. К. Рощина. Его статья в «Вопросах психологии» носит тенденциозное название «Классовая направленность буржуазной патопсихологии личности. Фрейдизм и неофрейдизм» (Рощин, 1974). В статье грамотно, на высоком теоретическом уровне, с использованием источников на языке оригинала, подробно (насколько это только возможно в журнальной статье) изложены концепции З. Фрейда, А. Адлера, К. Хорни, Э. Фромма. При этом заявленная в заголовке статьи «классовая направленность» не является данью советской идеологии, она реально раскрывается в «патопсихологической» деформации личности под влиянием развитых капиталистических отношений. И сейчас для читателя, прошедшего через десятилетия постсоветской истории, понятнее становятся наблюдения Рощина, написавшего: «дело в том, что сами условия буржуазного общества вынуждают людей избирать такие формы поведения, которые обычно свойственны психопатам. Для большинства психопатических типов характерна одна общая черта: преобладание таких аффективно-волевых нарушений, которые в личностных качествах выражаются в крайнем эгоизме и эгоцентризме, извращенном содержании ценностных понятий, нежелании считаться с интересами окружающих и общепринятыми нравственными установками» (Рощин, 1974, с. 37). Автор напоминает о понятии «частичный психопат», как в капиталистическом обществе стали называть успешных людей, отличительной чертой которых является «жестокость, эгоизм, беспринципность, игнорирование любых человеческих ценностей, если они противоречат их личным интересам» (там же). Об ограничениях в развитии личности, связанных с капиталистическими общественными отношениями, предупреждала и Анцыферова.

Лаборатория психологии личности была образована в 1984 г., а Анцыферова стала первым заведующим. В этот период в лаборатории разрабатывается оригинальная концепция понимания личности как развивающейся системной целостности. Первыми сотрудниками лаборатории были В. Г. Асеев, Т. А. Артемьева, Н. И. Бетчук, А. В. Брушлинский (продолжавший считать себя членом коллектива лаборатории и позднее, когда он стал директором Института), И. А. Джидарьян, Е. С. Калмыкова, Т. Б. Карцева, А. А. Кроник, Г. С. Тарасов, Н. Е. Харламенкова, И. И. Чеснокова и др. Разработки, начатые в этот период, в том числе в виде кандидатских, аспирантских исследований, представляют интерес и в наше время. Можно увидеть, насколько разноплановы выбранные молодыми учеными темы, хотя научный руководитель у них один – Анцыферова. Аспирантская работа Т. Г. Гаевой была посвящена моральной ответственности как качеству личности (Гаевая, 1984). В работе были намечены некоторые из перспективных направлений исследования нравственных проблем в психологии личности. В том же году под руководством Анцыферовой кандидатскую диссертацию защитил А. А. Файзулаев на тему: «Формирование системно-уровневой организации мотивационной сферы личности» (Файзулаев, 1984). В 1986 г. Е. С. Калмыкова защитила кандидатскую диссертацию на тему: «Внутриличностные противоречия и условия их разрешения» (Калмыкова, 1986), а через год кандидатскую диссертацию на тему «История развития и современное состояние эго-психологии (критический анализ)» защитила Е. А. Спиркина (Спиркна, 1987). Кандидатское исследование Т. Б. Карцевой, также выполненное под руководством Анцыферовой, было посвящено изменениям образа Я в ситуациях жизненных перемен, где в качестве примеров ситуаций, преобразующих личность, рассматривались создание семьи и назначение на руководящую должность (Карцева, 1989). Кандидатская диссертация Т. Д. Шевеленковой была посвящена теме: «Методологический анализ гуманистического направления в зарубежной психологии» (Шевеленкова, 1989).

В издательстве «Наука» в 1988 и 1989 гг. вышли два сборника научных трудов, в которых участвовали в том числе и сотрудники лаборатории (Категории…, 1988; Тенденции развития…, 1989). Работы отличает высокий уровень методологического анализа, широта философских обобщений, тщательность проработки и подачи материала. В этом огромная заслуга Людмилы Ивановны как ученого и как ответственного редактора. Хотя для своих монографий у Анцыферовой в этот период времени не остается, ее трудами от самого основания лаборатории и до передачи заведования в 1991 г. К. А. Абульхановой был заложен мощный фундамент будущего развития лаборатории и в целом психологии личности как важнейшей отрасли психологической науки.

Активность личности, ответственность в построении своего жизненного пути, типологические особенности личностной организации времени – эти вопросы впервые в отечественной психологии были так определенно и конкретно поставлены Абульхановой и продуктивно решены (см.: Абульханова-Славская, 1980; 1991; Абульханова, Березина, 2001; и др.). Рассматривая личность как субъект инициативы и ответственности, Абульханова разработала типологический подход к исследованию сознания личности. В период резких социальных изменений 1990-х годов данный подход выполнил роль одного из мощных объяснительных принципов тех процессов, которые в это время происходили в обществе на уровне личности.

В конце 1980–самом начале 1990-х годов под редакцией Абульхановой вышли в свет два тома исследования «Психология личности в социалистическом обществе» (1989, 1990), в которые вошли и работы сотрудников лаборатории. На закате «социалистического общества» удалось опубликовать и тем самым сохранить многие научные разработки (в том числе совместные с учеными других стран бывшего «социалистического лагеря»), которые остаются актуальными и в наше время. Здесь содержались продуманные и взвешенные предупреждения о проблемах личности, связанных с крушением идеологии, выводы о последующем расслоении общества и о печальных последствиях этого расслоения для человека.

Начало 1990-х отличалось тем, что «из списка запретных одновременно вышли совершенно разноплановые темы – вопросы, касающиеся нашей идеологии, политики и религии, и захлестнувший наплыв порнографической продукции. Это и называется революционная (т. е. резкая, скачкообразная) ломка сознания, когда вся наша страна представляет собой своеобразную лабораторию для испытания практикой психологических теорий. Решения, которые прежде принимались государственными институтами, за исключительно короткий срок были переадресованы самому человеку. Из объекта управления все члены нашего общества становятся субъектами принятия решения. Вопрос только в том, насколько они готовы быть субъектами собственных решений» (Абульханова-Славская, Воловикова, Елисеев, 1991, с. 27–29). Абульханова подчеркивала, что в условиях меняющегося общества в центре внимания должны стоять не только неизбежные психологические и личностные потери, но также истоки сохранности личности, ее интеллекта и нравственности, несмотря на жесткость воздействий на человека. Именно здесь индивидуальные и групповые феномены сложным образом переплетаются, возникает острая потребность в конструировании личностью своего социально-психологического пространства, помогающего выживать в социальной среде (Купрейченко, Журавлев, 2012).

То сложное время, в которое вступила и страна и отечественная наука в 1990-е годы, оказалось очень продуктивным для деятельности лаборатории. Практически каждый год готовились сборники научных трудов, читая которые можно заметить, что психология личности здесь не закрывалась от проблем, а оказывалась в самой гуще событий, предлагая не только грамотные объяснения, но и возможные решения. Это книги «Психология личности в условиях социальных изменений» (1993); «Сознание личности в кризисном обществе» (1995); «Российский менталитет (психология личности, сознание, социальные представления)» (1996); «Российский менталитет: вопросы психологической теории и практики» (1997); «Современная личность: Социальные представления, мышление, развитие в норме и патологии» (2000) и др. В центре внимания оказались сознание личности в условиях радикальных социальных изменений, исторически сложившиеся особенности российского менталитета и его современное состояние.

Сотрудниками, докторантами и аспирантами лаборатории был охвачен самый широкий спектр вопросов, касавшихся: отечественной специфики представлений об умном человеке (Смирнова, 1995); представления о счастье в российском менталитете (Джидарьян, 2001); психологии понимания, представлений о правде, истине и справедливости (Знаков, 1995); проявлений эмоциональной неустойчивости личности (Чудина, 1999); представлений личности о современных политических процессах (Белицкая, Николаева, 1994); неосознаваемых особенностей личностной организации времени (Березина, 1997); влияния когнитивного стиля и социальных установок личности на особенности целеполагания (Харламенкова, 1993); представления личности об отношении к ней других людей (Гордиенко, 2000); правовых и моральных представлений (Воловикова, 2000; Дикевич, 1999; Николаева, 1993) и др. Разработка большинства из упомянутых проблем была продолжена в дальнейшем и продолжается теперь. Происходит это не только в разных лабораториях Института психологии РАН (Алмаев, 2012; Дробышева, 2013; Журавлев, Купрейченко, 2010; Личность профессионала…, 2013; Юревич, Журавлев, 2014; и др.), но и в других научных организациях, городах и даже в других странах.

В двухтысячные годы лаборатория оказалась центром исследования таких новых для отечественной науки направлений, как психология мудрости (Анцыферова, 2004, 2006; Харламенкова, Журавлев, 2014), психология самоутверждения личности (Харламенкова, 2004, 2007), нравственная психология (Воловикова, 2004, 2005; Проблемы нравственной и этической…, 2011; Мустафина, 2012), аксиопсихология личности (Журавлева, 2006, 2013), психология счастья и оптимизма личности (Джидарьян, 2001, 2013), психология праздника (Воловикова и др., 2003; Борисова, 2012) и др.

Поскольку Институт психологии – единственный в Российской академии наук, то психология личности изучается преимущественно здесь, но не только в лаборатории психологии личности. В последние годы личностная проблематика стала объединяющей для многих научных подразделений института (Личность и бытие…, 2008; Современная личность…, 2012; Дробышева, 2013; Дробышева, Журавлев, 2010; Алмаев, 2012; Купрейченко, Журавлев, 2012; и др.). Лаборатория психологии труда выпустила труд «Личность профессионала в современном мире» (2013), собравший работы авторов из разных подразделений ИП РАН и других научных организаций. Объединяющей многих темой становится нравственное становление личности (Купрейченко, Журавлев, 2011; Психологические исследования…2011; Психологические исследования нравственности, 2013; Психология нравственности, 2010) и проблемы психологического здоровья (Психологическое здоровье личности…, 2014). Осуществляется комплекс исследований, направленных на психологическую помощь современной личности в сложившихся условиях социальных и экономических перемен. Основной целью становится выявление условий, повышающих жизнеспособность личности.

Н. А. Журавлевой (Журавлева, 2006, 2013) исследованы основные тенденции ценностных ориентациях личности в условиях социальных изменений, а именно – как на динамике ценностных ориентаций личности отразились кризисные условия 1990-х и относительно стабильные социально-экономические условия начала 2000-х годов. Обнаружена общая динамика возрастания значимости для личности прагматических ценностей, достижения делового успеха, высокого материального благосостояния и благополучия в личной жизни, происходящая в исторический период интенсивных макросоциальных изменений. Исследование свидетельствует, что в 1990-е годы менее значимыми стали направленность на личностный рост, альтруистические ценности, достижение положительного социально-психологического самочувствия. Причем в периоды экономических трансформаций может иметь место преобразование всей личностной системы ценностей, а не только отдельных их видов или групп: чем более динамичными и радикальными по содержанию являются социально-экономические преобразования в обществе, тем сильнее изменяются ценностные ориентации личности. Однако в посткризисные периоды значимость творческой самореализации, как правило, возрастает (Журавлева, Журавлев, 2004).

Наряду с аксиологической (ценностной) направленностью исследований личности (кроме упомянутого исследования Н. А. Журавлевой, отметим в недавно опубликованную работу С. С. Бубновой (Бубнова, 2015)) в лаборатории психологии личности формируется духовно-нравственный подход к проблемам психологического здоровья личности (Психологическое здоровье личности…, 2014).

Задача нравственной психологии состоит в том, чтобы исследовать процессы, происходящие на всех уровнях человека (духовно-нравственном, душевно-эмоциональном и физическом/телесном) при исполнении или нарушении нравственного закона, проследить путь от мысли к действию, чтобы помочь современному человеку в сложных жизненных обстоятельствах, которые он сам же зачастую и строит всей историей своих моральных выборов.

Проведен методологический анализ предмета нравственной психологии и областей ее приложения, включающих процессы осознания на индивидуальном (групповом и общественном) уровне нравственного закона, его содержания, императивности и внутреннего единства; связь личности и общества в контексте нравственного бытия; соотношение нравственного и правового сознания; юридические законы и нравственные идеалы; социальные представления о правде, праве и справедливости; эмоциональную окраску нравственных переживаний; нравственные чувства; совесть как нравственную интуицию и др. (Проблемы нравственной и этической психологии…, 2011).

Исследование представлений о совести современных молодых людей (старшеклассников и студентов) показало относительную сохранность традиционного для российского менталитета понимания совести. Негативные суждения, связанные с отрицательным отношением к совести либо с внешней демонстрацией позитивного поведения, пока ни в одной из молодежных выборок не попали в ядро социальных представлений о совести. Напротив, туда вошли суждения, в которых говорится о связи совести с сознанием и нравственным законом, об оценке (негативной или позитивной) состояния совести другого человека, о регулирующей функции совести. Анализ ассоциаций со словом «совесть» показал лидирующее в молодежных выборках положение ассоциации «честность», указывающее на понимание того, что совесть несовместима с лицемерием, ложью, обманом и самообманом (Воловикова, Мустафина, 2011).

Продолжаются исследования представлений о нравственном образце («порядочном человеке»). Было обнаружено, что в молодежной среде происходит дифференциация представлений о нравственном идеале. Представления православной молодежи отличаются возвращением к христианскому идеалу Руси. У светской молодежи наблюдаются два противоположно направленных процесса. С одной стороны, обнаружена тенденция формирования значимых по весу факторов вокруг дескриптора «Верит в Бога», характеризующего нравственный образец. С другой стороны, наблюдаются два негативных процесса: а) снижение нравственного уровня поступка, характеризующего поведение нравственного образца, б) расширение границ допустимого уровня нецензурной речи для человека, который все же остается нравственным образцом (Воловикова, 2010). Сделан вывод о том, что изменение отношения к нецензурной лексике от резко негативного до приемлемого можно рассматривать как модель негативных изменений и пересмотра нравственных норм в целом – через постепенное ослабление требований и, наконец, снятие запрета. Еще одна наметившаяся тенденция связана с формированием в юношеской среде нравственной элиты, представители которой в дальнейшем будут во многом определять возможность поддержки морально-нравственного климата в России (Воловикова, 2010).

Исследование, проведенное на выборке успешных людей, достигших высоких статусных и других результатов в жизни, показало, что характерный для российского менталитета приоритет нравственного закона над житейским успехом отличает в целом представления и данной элитной выборки людей, реализовавшихся и успешных. Выявлен также противоречивый характер нравственных представлений современной российской элиты. В данном исследовании прошла своеобразную эмпирическую проверку и получила свое подтверждение выделенная А. Л. Журавлевым и А. Б. Купрейченко (Журавлев, Купрейченко, 2010) совокупность признаков, соответствие которым указывает на принадлежность к нравственной элите: строгое следование нравственным принципам, нормам и правилам; участие в общественно полезной деятельности; способность к решению нравственных задач и проблем; способность воздействовать, влиять на других людей в нравственной сфере; оказание безвозмездной помощи другим людям (Воловикова, Комарова, 2015).

В духовно-нравственном ключе осуществляется подход к исследованию роли праздника в жизни человека. А. М. Борисовой проводится теоретическая и эмпирическая работа по выявлению мировоззренческого значения праздника для современной личности. Меняться может количество праздников, форма их проведения, содержание, которым они наполнены, но как явление, как одна из форм проявления человеческого бытия, сущность праздника остается неизменной, поскольку в нем удовлетворяются базовые потребности человека. В российском менталитете исторически, благодаря тысячелетней христианской традиции, сложился особый идеальный образ праздника. Праздник в своем истинном смысле предполагает самоочищение души, способность человека подняться выше злобных и скверных мыслей. В современной России присутствуют по крайней мере два совершенно противоположных и конфликтующих друг с другом образа «настоящего праздника»: праздник как возможность прикоснуться к высшим смыслам бытия и праздник-развлечение. Однако базовым остается все-таки тяготение к возвышающему душу празднику, проявляющееся как «тоска по настоящему празднику». Тема праздника позволяет начать исследование конкретных проявлений в жизни личности «мировоззренческих чувств», по Рубинштейну (Борисова, Воловикова, 2011).

Одним из достижений – как лаборатории, так и всего Института – в исследовании личности является недавнее вручение премии имени С. Л. Рубинштейна (присуждаемой раз в три года Российской академией наук за выдающиеся работы в области психологии) В. М. Русалову, сотруднику лаборатории психологии способностей и ментальных ресурсов им. В. Н. Дружинина, и И. А. Джидарьян, сотруднице лаборатории психологии личности, за серию научных работ по единой тематике «Гуманистический подход к психологическому исследованию личности».

Одно из исследований Джидарьян связано с рассмотрением веры, надежды и любви как оптимистической триады чувств, являющихся основой жизнелюбия личности (Джидарьян, 2011, 2013). Образующие оптимистическую триаду единичные сущности, включающие веру, надежду, любовь, относятся к тому классу высших, хотя четко и не очерченных, структурно трудно дифференцируемых чувств, которые выражают сферу духовного в человеке, его отношения с трансцендентальным, мета-эмпирическим измерением реальности. Они интегральны по отношению к личности и всей ее жизни. В психологической структуре оптимизма как фундаментального качества личности Джидарьян выделена и проанализирована триада этих высших человеческих чувств. Показано, что уникальность триады состоит в максимально присущей ей позитивности и выраженности того, что Рубинштейн называл «человеческое в человеке» и что делает людей способными смягчать, превозмогать, преодолевать объективный трагизм жизни. Показано, что по своему объективному смыслу и направленности она является антиподом «трагической триады» В. Франкла в его логотерапевтической концепции (страдание, вина, смерть). В результате проведенного теоретического исследования Джидарьян пришла к выводу, что вера, надежда и любовь как высшие чувства и важнейшие составляющие внутреннего мира личности образуют своеобразную духовную ось, генерирующую необходимые для полноценного человеческого бытия благотворные, созидательные силы. Триединая сущность этих чувств выражается в том, что каждое из них имеет свои основания в двух других, усиливая жизненный потенциал и способствуя более полной реализации позитивных возможностей друг друга. «Уникальность этих чувств – не только в их высоком духовном статусе, сочетающем в себе сугубо личностное, потаенное, сокровенное и одновременно фундаментальное для человеческого бытия, но и в том особом типе связи, который дает основание использовать по отношению к ним понятие „триада“» (Джидарьян, 2011, с. 5). На основе теоретического анализа текстов о любви Джидарьян с соавторами (Джидарьян, Беловол, Маслова, 2014) разработали опросник для изучения представлений о любви.

Тема, над которой сейчас работает лаборатория, называется «Детерминанты психологического здоровья личности». Интерес к психологической норме, к позитивным качествам личности, к ее стремлению к самоактуализации, к условиям поддержания психологического здоровья личности характеризовал направленность исследований сотрудников лаборатории с момента ее образования, а также все научное творчество Анцыферовой в разные периоды, но особенно в последние десятилетия. Мы считаем тему «психологического здоровья» логическим продолжением тех идей, над которыми лаборатория работала в разные годы. Более того, можно найти нечто общее с лабораторной темой середины 1980-х годов: тогда она называлась «Гармоническое развитие личности». Необходимость исследовать позитивные качества личности сейчас не вызывает сомнений и обусловлена тем, что именно они позволяют ей устоять в своей цельности в любых условиях.

Тема «психологического здоровья» помогла консолидировать усилия ученых из других лабораторий ИП РАН, других организаций и других областей знания в поиске причин и профилактики болезни личности. Так, в подготовке посвященного ей сборника научных работ приняли участие в качестве авторов сотрудники из семи лабораторий ИП РАН, представители других научных организаций Москвы, Санкт-Петербурга и Ельца (Психологическое здоровье…, 2014).

Показано, что тема психологического здоровья неразрывно связана с темой нравственности по самым глубинным основаниям. Разрушение нравственности с неизбежностью ведет к разрушению психологического здоровья. И наоборот, восстановление нравственного состояния человека и общества – это путь к укреплению здоровья граждан (Нравственность…, 2012; Юревич, Журавлев, 2013). Намечены пути помощи личности в восстановлении психологического здоровья. Т. В. Галкиной представлен анализ позитивной работы личности по осознанию духовно-нравственных причин сложившихся жизненных проблем и обстоятельств, приводящих к разрушению психологического здоровья. Она подчеркивает: «Надо научиться быть в состоянии наблюдателя, когда мы можем увидеть, как появляется мысль, как она вызывает определенные эмоции и чувства, как дальше за мыслью следует действие. Человек „видит“ (т. е. осознает на всех трех уровнях – ментальном, эмоциональном, физическом) свои шаблоны поведения, стереотипные реакции, то, что сначала становится привычкой, а потом и характером» (Психологическое здоровье…, 2014, с. 46).

Методологические трудности подхода к проблеме личности кроются в упомянутой выше противоречивости человека. Он многое знает о побудительных причинах своих поступков… и в то же время – не знает (или не хочет знать). Найденный в исследовании Мустафиной (Мустафина, 2012) факт, что центральный элемент структуры социальных представлений о совести – «честность» – указывает на верную направленность работы человека над собой, работы кропотливой и долгой.

Личность, не являясь в полной мере объектом психологии, открывается некоторым психологическим методам исследования, когда речь идет о представлениях, о профессионализме, о защите психологического здоровья, о созидающей силе нравственного закона в триединстве веры, надежды и любви. Современная личность изучается в тесном сотрудничестве с социальными психологами Института психологии РАН, которые активно разрабатывают актуальные социально-психологические проблемы личности, ее взаимодействия с социальными группами и обществом в целом (Журавлев, Журавлева, 2002, 2004; Купрейченко, Журавлев, 2011, 2012; Соснин и др., 2008; Социальная психология, 2002; Юревич, Журавлев, 2014; и др.).

В качестве выводов из проделанного анализа вопроса о разработке («институционализации») проблемы психологии личности в Российской академии наук необходимо отметить, что данная тема имеет свою (по меньшей мере, семидесятилетнюю) историю и ведет начало с создания в Институте философии АН СССР под руководством Рубинштейна сектора философских проблем психологии в 1945 г.

В 1972 г., когда сектор перешел во вновь организованный в АН СССР Институт психологии, исследования личности активизировались и касались таких тем, как самосознание личности, мотивация, потребности, зарубежные и отечественные теории личности и др., подготовив почву для создания в 1984 г. лаборатории психологии личности.

Огромный вклад в развитие психологии личности внесли Л. И. Анцыферова (заведовавшая лабораторией с 1984 по 1991 гг.) и К. А. Абульханова (заведовавшая лабораторией с 1991 по 2010 гг.). Эти крупные ученые стали создателями двух оригинальных теорий личности: первая – теории «личности как открытой системы» (Анцыферова, 1970; Харламенкова, Журавлев, 2009), вторая – теории «личности как субъекта своего жизненного пути» (Абульханова-Славская, 1980, 1991). Перспективы современных исследований тесно связаны с развитием и того, и другого направления.

Институционализация психологии личности в Академии наук способствовала повышению прежде всего теоретического и методологического уровня ее исследований. Однако в настоящее время заметна тенденция расширения круга затрагиваемых проблем, имеющих выраженную связь с запросами практики.

Расширяется и взаимодействие ученых РАН с коллегами из других организаций по решению конкретных проблем психологии личности. Как правило, такое взаимодействие осуществляется в виде конференций и подготовки сборников научных трудов, которые регулярно издаются в издательстве «Институт психологии РАН».

Абульханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. М.: Наука, 1980.

Абульханова-Славская К. А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991.

Абульханова К. А., Березина Т. Н. Время личности и время жизни. СПб.: Алетейя, 2001.

Абульханова-Славская К. А., Воловикова М. И., Елисеев В. А. Проблема исследования индивидуального сознания // Психологический журнал. 1991. Т. 12. № 4. С. 27–40.

Александрова Н. А., Александров Ю. И. Субъективный опыт, культура и социальные представления. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.

Алмаев Н. А. Применение контент-анализа в исследованиях личности: Методические вопросы. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.

Анцыферова Л. И. Психология личности как «открытой системы» // Вопросы психологии. 1970. № 5. С. 168–177.

Анцыферова Л. И. Психология самоактуализирующейся личности в работах Абрагама Маслоу // Вопросы психологии. 1973. № 4. С. 173–180

Анцыферова Л. И. Материалистические идеи в зарубежной психологии. М.: Наука, 1974.

Анцыферова Л. И. О некоторых новых методологических тенденциях в современной зарубежной психологии // Вопросы психологии. 1976. № 5. С. 55–69.

Анцыферова Л. И. Развитие личности и проблемы геронтопсихологии. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2004 (1-е изд.); 2006 (2-е изд.).

Артемьева Т. И. Методологический аспект проблемы способностей. М.: Наука, 1977.

Асеев В. Г. Мотивация поведения и формирование личности. М.: Мысль, 1976.

Белицкая Г. Э., Николаева О. П. Многопартийные выборы в России: возможности психологического прогноза // Психологический журнал. 1994. Т. 15. № 6. С. 107–115.

Березина Т. Н. Неосознаваемые особенности личностной организации времени: Дис. … канд. психол. наук. М., 1997.

Борисова А. М. Психолого-мировоззренческое значение праздника для современной личности // Современная личность: психологические исследования. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 248–261.

Бубнова С. С. Системообразующие факторы индивидуальности – ценностные ориентации личности и ПВК субъекта деятельности. Чебоксары: Новое время, 2015.

Воловикова М. И. Нравственное становление человека: субъектный подход // Проблема субъекта в психологической науке. М.: Академический проект, 2000. С. 235–259.

Воловикова М. И. Представления русских о нравственном идеале. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2004 (1-е изд.), 2005 (2-е изд.).

Воловикова М. И. Духовно-нравственная регуляция социального поведения личности // Психология нравственности. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010. С. 24–44.

Воловикова М. И., Комарова М. Н. Нравственные представления современной российской элиты // Прикладная юридическая психология. 2015. № 2. С. 176–184.

Воловикова М. И., Мустафина Л. Ш. Представления о совести современной российской молодежи: результаты эмпирического исследования // Психология воспитания и образования современного человека: диалог со святоотеческой традицией. Научные доклады и статьи (XVIII Международные Рождественские образовательные чтения). М.: ПИ РАО, 2011. С. 81–88.

Воловикова М. И., Тихомирова С. В., Борисова А. М. Психология и праздник: Праздник в жизни человека. М.: Пер Сэ, 2003.

Гаевая Т. Г. Моральная ответственность как качество личности. Дис. … канд. психол. наук. М.: ИП АН СССР, 1984.

Гайда Ф. К пониманию человеческой личности в русской традиции // Интернет-журнал ПРАВОСЛАВИЕ.RU. 12 мая 2011 г. URL: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/46437.htm (дата обращения: 05.11.2015).

Гордиенко Е. В. Представления личности об отношении к ней других людей. Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2000.

Джидарьян И. А. Эстетическая потребность. М.: Наука, 1976.

Джидарьян И. А. Представление о счастье в российском менталитете. СПб.: Алетейя, 2001.

Джидарьян И. А. Вера, надежда, любовь: оптимистическая триада чувств // Психологический журнал. 2011. Т. 32. № 6. С. 5–17.

Джидарьян И. А. Психология счастья и оптимизма. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.

Джидарьян И. А., Беловол Е. В., Маслова Г. В. Разработка опросника для изучения представлений о любви // Психологический журнал. 2014. Т. 35. № 1. С. 111–119.

Дикевич Л. Л. Обыденные представления о порядочном человеке: Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1999.

Дробышева Т. В. Экономическая социализация личности: ценностный подход. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.

Дробышева Т. В, Журавлев А. Л. Ценностные ориентации формирующейся личности в разные периоды развития российского общества // Психологический журнал. 2010. Т. 31. № 5. С. 5–16.

Журавлев А. Л., Купрейченко А. Б. Роль нравственной элиты в российском обществе: постановка проблемы и возможности исследования // Психологический журнал. 2010. Т. 31. № 2. С. 5–19.

Журавлева Н. А. Динамика ценностных ориентаций личности в российском обществе. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.

Журавлева Н. А. Психология социальных изменений: ценностный подход. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.

Журавлева Н. А., Журавлев А. Л. Программа социально-психологического исследования экономического сознания личности // Современная психология: состояние и перспективы исследований: Юбилейная научная конференция. Часть 5. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2002. С. 11–41.

Журавлева Н. А., Журавлев А. Л. Новые тенденции в ценностных ориентациях личности в современном российском обществе // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия «Психология и педагогика». 2004. № 2. С. 20–39.

Знаков В. В. Психология понимания в познании и общении: Дис…. д-ра психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1995.

Калмыкова Е. С. Внутриличностные противоречия и условия их разрешения: Дис. … канд. психол. наук. М.: ИП АН СССР, 1986.

Карцева Т. Б. Изменения образа Я в ситуациях жизненных перемен: Дис…. канд. психол. наук. М.: ИП АН СССР, 1989.

Категории материалистической диалектики. М.: Наука, 1988.

Купрейченко А. Б., Журавлев А. Л. Социально-психологическое пространство личности. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.

Купрейченко А. Б., Журавлев А. Л. Проблемы формирования и выявления нравственной элиты: итоги дискуссии // Психологический журнал. 2011. Т. 32. № 5. С. 97–99.

Личность и бытие: субъектный подход: Материалы научной конференции, посвященной 75-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН А. В. Брушлинского, 15–16 октября 2008 г. / Отв. ред. А. Л. Журавлев, В. В. Знаков, З. И. Рябикина. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2008.

Личность профессионала в современном мире / Отв. ред. Л. Г. Дикая, А. Л. Журавлев. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.

Мустафина Л. Ш. Структура социальных представлений учащейся молодежи о совести: Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.

Николаева О. П. Морально-правовые суждения и проблема развития морального сознания в разных культурах. Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1992.

Нравственность современного российского общества: психологический анализ / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. В. Юревич. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.

Принцип развития в психологии. М.: Наука, 1978.

Проблемы нравственной и этической психологии в современной России / Отв. ред. М. И. Воловикова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011.

Психологические исследования духовно-нравственных проблем / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. В. Юревич. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011.

Психологические исследования нравственности / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. В. Юревич. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.

Психологическое здоровье личности и духовно-нравственные проблемы современного российского общества / Отв. ред. А. Л. Журавлев, М. И. Воловикова, Т. В. Галкина. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2014.

Психология личности в социалистическом обществе: Активность и развитие личности / Отв. ред. Б. Ф. Ломов, К. А. Абульханова-Славская. М.: Наука, 1989.

Психология личности в социалистическом обществе: Личность и ее жизненный путь / Отв. ред. Б. Ф Ломов, К. А. Абульханова-Славская. М.: Наука, 1990.

Психология личности в условиях социальных изменений. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1993.

Психология нравственности / Отв. ред. А. Л. Журавлев, А. В. Юревич. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010.

Психология формирования и развития личности. М.: Наука, 1981.

Российский менталитет (психология личности, сознание, социальные представления). М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1996.

Российский менталитет: вопросы психологической теории и практики. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1997.

Рощин С. К. Классовая направленность буржуазной патопсихологии личности. Фрейдизм и неофрейдизм // Вопросы психологии. 1974. № 6. С. 36–49.

Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб.: Питер, 2000.

Рубинштейн С. Л. Человек и мир. М.: Наука, 1997.

Смирнова Н. Л. Имплицитные концепции интеллекта: представления об умном человеке в обыденном сознании: Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1995.

Современная личность: Социальные представления, мышление, развитие в норме и патологии. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2000.

Современная личность: Психологические исследования / Отв. ред. М. И. Воловикова, Н. Е. Харламенкова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012.

Сознание личности в кризисном обществе. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1995.

Соснин В. А., Журавлев А. Л., Красников М. А. Социальная психология: Учеб. пособие для студентов вузов. М.: Форум – Инфра-М, 2008.

Социальная психология: Учеб. пособие для вузов / Отв. ред. А. Л. Журавлев. М.: Пер Сэ, 2002.

Спиркина Е. А. История развития и современное состояние эго-психологии (критический анализ): Дис…. канд. психол. наук. М., 1987.

Тарасов Г. С. Проблема духовной потребности (на материале музыкального восприятия). М.: Наука, 1979.

Тенденции развития психологической науки / Под ред. Б. Ф. Ломова, Л. И. Анцыферовой. М.: Наука, 1989.

Файзулаев А. А. Формирование системно-уровневой организации мотивационной сферы личности (психологический аспект): Дис. … канд. психол. наук. М.: ИП АН СССР, 1984.

Харламенкова Н. Е. Влияние когнитивного стиля и социальных установок личности на особенности целеполагания: Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1993.

Харламенкова Н. Е. Самоутверждение подростка. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2004 (1-е изд.); 2007 (2-е изд.).

Харламенкова Н. Е., Журавлев А. Л. Психология личности как открытой и развивающейся системы (к юбилею Л. И. Анцыферовой) // Психологический журнал. 2009. Т. 30. № 6. С. 30–39.

Харламенкова Н. Е., Журавлев А. Л. Мудрость личности (к 90-летию со дня рождения Л. И. Анцыферовой) // Психологический журнал. 2014. Т. 35. № 5. С. 99–101.

Чеснокова И. И. Проблема самосознания. М.: Наука, 1977.

Чудина Е. А. Психологические особенности проявления эмоциональной неустойчивости личности: Дис. … канд. психол. наук. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1999.

Шевеленкова Т. Д. Методологический анализ гуманистического направления в зарубежной психологии: Дис. … канд. психол. наук. М.: ИП АН СССР, 1989.

Юревич А. В., Журавлев А. Л. Психология нравственности как область психологического исследования // Психологический журнал. 2013. Т. 34. № 3. С. 4–14.

Юревич А. В., Журавлев А. Л. Коллективные смыслы как предпосылка личного счастья // Психологический журнал. 2014. Т. 35. № 1. С. 5–15.

Развитие психологии, как и любой другой науки, в значительной мере определяется уровнем проработанности ее методолого-теоретических оснований. Отечественная психология ХХ столетия характеризуется огромными достижениями в этой области. Благодаря творческому поиску российского научного психологического сообщества, выделены, глубоко обоснованы и получили эмпирическое подтверждение оригинальные теоретические подходы, надежные методологические принципы и способы исследования психической реальности. В числе российских ученых, внесших большой вклад в решение этих задач, значительное место принадлежит Людмиле Ивановне Анцыферовой.

Говоря об Анцыферовой, мы обращаемся не только к тому богатому научному наследию, которое оставлено ею, но и к личности этого выдающегося отечественного ученого. В ней поразительно сочетались необыкновенная широта научных интересов – и глубина проработки исследуемых проблем, последовательность научных ориентаций, приверженность идеям своего учителя С. Л. Рубинштейна – и одновременно стремление постоянно расширять и пополнять методологические основания исследований, высокая концентрация на разработке методолого-теоретических проблем психологии – и развитая способность ставить и решать практико-ориентированные проблемы. Ее отличали открытость к новому, оригинальность мышления, высокая культура научного исследования, огромная жажда познания. Необыкновенная дисциплинированность, высочайшая работоспособность и ответственность за результаты своей деятельности уживались в ее личности с какой-то почти детской восторженностью при столкновении с чем-то новым и оригинальным. Ее характеризовали системность мышления и вместе с тем – интерес к психологической конкретике. Она создала свой особый мир, в котором была по-настоящему счастлива, – мир познания, открытий, творчества. Приводимые ею слова А. Маслоу о том, что в условиях нашей цивилизации особое значение приобретают «способности к экспрессии, непредсказуемости, творчеству и т. п.» (Анцыферова, 2000, с. 41), как будто написаны о ней самой.

Область научных интересов Л. И. Анцыферовой включает проблему детерминации развития психологической науки, вопросы методологии и истории психологии, исторической психологии, психологии развития и психологии личности. И в каждой из этих областей она оставила яркий след, обогатив их новыми идеями и подходами.

В качестве основных методологических принципов, являющихся опорными точками ее научных изысканий, выступали диалектико-материалистический и системный подходы. С этих позиций она рассматривала проблему развития научного знания.

Исследуя историю возникновения новых научных направлений, теорий и концепций, Л. И. Анцыферова реализует системный подход к рассмотрению их детерминации, отмечает, что развитие психологической науки определяется воздействием как внешних, социально-исторических, так и внутренних, логико-научных, факторов. К числу внешних факторов она относит совокупность социально-исторических условий (особенности общественных отношений, запросов и требований общества; существующие в конкретный исторический период социальные противоречия; состояние смежных с психологией наук; тенденции развития культуры и т. д.). В системе внутренних факторов, наряду с логикой развития психологического познания, большая роль отводится субъекту научной деятельности, личные качества и жизненные трудности которого, согласно Анцыферовой, обобщаясь и осмысливаясь, выступают источником разработки нового знания. Внешние факторы влияют на динамику психологии опосредованно, трансформируясь субъектами научной деятельности в требования и условия, определяющие и стимулирующие развитие психологического знания.

Безусловно, введение в структуру психологического познания ее субъекта как творца, инициатора и организатора научных исследований и акцентирование внимания на роли его личностных характеристик и обстоятельств жизни как детерминирующих развитие психологической науки факторов было огромным достижением не только в области психологии, но и науковедения в целом. Это отвечало тенденции мировой науки по формированию личностного знания, соответствовало идеям, разрабатываемым М. Полани (Полани, 1985).

Л. И. Анцыферова внесла большой вклад в изучение истории зарубежной психологии, что было особенно важно в тот период, когда книги многих известных европейских и американских исследователей в условиях «железного занавеса» были недоступны для наших ученых.

Так, совместно с М. Г. Ярошевским ею написан в 1974 г. труд «Развитие и современное состояние зарубежной психологии». В нем анализируются предпосылки и условия становления психологической науки, прослеживается история разработки идей о природе психических явлений в философии, естественных науках, медицине, педагогике, а также в общественных науках и сферах практики, связанных с воздействием на человека, раскрываются социально-исторические факторы развития психологической мысли. Анализ истории психологической науки осуществляется в единстве с раскрытием логики движения научных знаний о психике. Исследуется разработка концептуального ядра психологии – системы ее категорий, принципов, методологических проблем – в различных направлениях зарубежной психологии.

В книге прослеживается развитие психологии до ее выделения в самостоятельную науку. Исследуются психологическая мысль Древнего Востока и античности, развитие идеи о душе в феодальном обществе, в период Возрождения, анализируются психологические учения XVII–XIX веков. Особое внимание обращается на изучение вопросов о материальном субстрате психики, о природе психических процессов, об ассоциациях, рефлексах, побудительных силах поведения, на историю становления и развития психофизической и психофизиологической проблем.

Рассматриваются основные направления зарубежной психологии ХХ столетия – психология сознания, гештальтпсихология, функциональная и гуманистическая психология, бихевиоризм и необихевиоризм, психоаналитические концепции, теории социальной обусловленности психики, персонализм, а также зарубежные теории, базирующиеся на философской основе марксизма.

В этом же 1974 г. выходит еще одна книга Анцыферовой – «Материалистические идеи в зарубежной психологии». В ней реализуются системный и диалектико-материалистический подходы к анализу методологических основ зарубежных психологических теорий.

Их содержание, согласно Л. И. Анцыферовой, обусловлено особенностями понимания природы психики, ее детерминации и развития, отношения психических явлений к поведению и деятельности человека, к мозгу, к предметной и социальной действительности. Выявляются элементы материалистической методологии в зарубежной психологии конца XIX – начала ХХ веков. Анализируется эволюция бихевиористской и необихевиористской психологии. Исследуется реализация положений о единстве психики и поведения в «объективной психологии» А. Пьерона, в психологии «образа действия» П. Жане. Критически рассматриваются современные теории о связи психики и мозга. Обосновывается положение о том, что последовательно материалистическое решение вопроса об отношении психики и мозга обеспечивается признанием предметной детерминации и социальной обусловленности формирования функциональных мозговых систем человека. Исследуются эволюция и современное состояние концепций исторического развития психики человека. В этом плане рассматриваются школы исторической психологии И. Мейерсона, Ж. П. Вернана, Р. Мандру. Анализируются теоретические, методологические и эмпирические основания онтогенетических теорий психического развития, концепции становления интеллекта в женевской генетической психологии Ж. Пиаже, работы, посвященные проблеме формирования личности ребенка, – А. Валлона, Р. Заззо, Ф. Мальрие.

Следует отметить, что в отличие от существовавшей в тот период времени тенденции сугубо критического анализа зарубежных концепций Л. И. Анцыферова придерживается иной исследовательской стратегии. Проводимый ею анализ носит конструктивный характер, направлен на выявление в первую очередь продуктивных идей, разработанных зарубежными авторами, с целью их использования в исследовательской деятельности отечественных психологов. Надо было обладать немалой смелостью, чтобы в 1970-е годы ставить и решать такие задачи, когда из памяти еще не стерлись мрачные страницы борьбы с космополитизмом в науке, непосредственно коснувшейся и учителя Л. И. Анцыферовой, С. Л. Рубинштейна.

Знакомство с психоисторическими работами французских ученых позволило Л. И. Анцыферовой заложить основы эмпирических исследований в области исторической психологии. Под ее руководством с опорой на широкую совокупность источников была проведена психолого-историческая реконструкция структуры идеалов и целей рабочих Азербайджана 1920-х годов.

Осуществляя психолого-историческую реконструкцию особенностей межличностных отношений в России в послереволюционный период (в 1920–1930-е годы), Л. В. Спицына опиралась на это исследование, хотя сделанные ею выводы несколько отличались от тех, которые были получены в нем. В частности, было показано то, что осталось за рамками проведенной работы – классово опосредованный характер утвердившихся в обществе идеалов и ценностей, директивно диктуемых пролетарским государством в условиях «красного террора», приводившего к нивелированию субъектности личности и лишавшего ее возможности свободного выбора и волеизъявления (Спицына, 1994). Но следует учитывать, что исследование Л. В. Спицыной проводилось в 1994 г., когда уже можно было воссоздать реальную картину данных социально-психологических явлений.

Под руководством Л. И. Анцыферовой возглавляемым ею коллективом лаборатории философских проблем психологии осуществлена интеграция принципов развития, детерминизма и системного подходов в исследованиях (Принцип развития в психологии, 1978).

Проведенный в коллективном труде Института психологии РАН «Психологическая наука в России ХХ столетия: проблемы теории и истории» детальный анализ разработки проблемы личности в отечественной психологической науке позволил сделать обоснованный вывод, что для нее характерно не отличие эмпирического и теоретического уровней исследования, а «отличие изучения реальной личности от постулирования особенностей идеализированной личности (или социальной утопии личности)» (Абульханова-Славская, 1997, с. 271). При этом отмечалось, что тенденции идеологизации в трактовке личности противостояло наличие в советской психологии авторитетных научных психологических школ, разнообразных концепций личности, активный дискурс между их сторонниками в рамках единой методологической парадигмы. Этим обусловлена и методологическая глубина отечественных теорий личности.

Л. И. Анцыферовой разработан динамический подход к исследованию личности, согласно которому последняя трактуется как саморазвивающаяся система, субъект, творец своей жизни и развития.

Развитие личности определяется Анцыферовой как прежде всего ее социальное развитие, которое «ведет за собой психическое развитие», и «психологические характеристики оказываются наполненными социальным и общественно-историческим содержанием» (Анцыферова, 1989, с. 426). Однако и психическое развитие в свою очередь оказывает сильное влияние на социальное развитие психики, «подготавливает и предвосхищает будущее общественное развитие личности, определяет его полноценность» (там же).

Людмила Ивановна подчеркивала необходимость системного исследования всей совокупности факторов и условий, обусловливающих развитие личности, и одновременно выявления специфики воздействия на личность конкретных детерминант. В этом плане Анцыферова считает необходимым рассмотрение того, как «темп и качество развития личности в одной области социальной действительности (например, в труде), связаны с характеристиками развития человека в других сферах его общественного бытия (в семье, в общении с друзьями и т. п.)» (там же, с. 427). По ее мнению, требуют также дифференцированного рассмотрения влияния на психологию личности систем с различными уровнями ролевых предписаний, физического и социального окружения. Таким образом, фактически в трудах Анцыферовой обосновывается стратегия целостного, системного исследования развития личности в единстве всех сторон ее жизненного бытия в системе общественных отношений.

При этом центральным аспектом исследования личности, согласно Л. И. Анцыферовой, выступает раскрытие того, «как сама личность активно преломляет через свой внутренний мир эту системную детерминацию» (там же, с. 429). И в этом плане большое методологическое значение имеет осуществленная ею концептуализация феномена внутреннего мира.

Л. И. Анцыферова справедливо отмечает, что в психологии вообще отсутствует разработка понятия внутреннего мира, что, как она считает, объясняется ее ориентацией на методологию естественных наук, приводящей к игнорированию точки зрения личности на окружающие события, на свое поведение. Восполняя этот пробел, автор определяет внутренний мир личности как «индивидуально интерпретированный, насыщенный модальностями личностных эмоций, осмысленный в диалогах с реальными и идеальными собеседниками внешний мир, в котором отдифференцированы функциональные области с разными уровнями значимости» (там же, с. 430). Внутренний мир представляет собой сложную систему субъективных способов переработки личностью «тех ситуаций, в которые она попадает или которые намеренно ищет, тех событий, участницей которых она становится, тех влияний, объектом которых оказывается» (там же). Включение человека в социальную жизнь, в многообразные и разнокачественные ситуации обусловлено тем, насколько полно и адекватно человек их «познает, проблематизирует и интерпретирует». В содержательном плане внутренний мир вмещает в себя «как намеченные планы, так и нереализованные замыслы», движение «между полюсами отвергаемого и притягательного, соответственно сближающими или отодвигающими друг от друга в психологическом плане те или иные события, те или иные социальные группы, сферы социальной деятельности личности и т. п.» (там же, с. 431). Подчеркивается, что «чем выше уровень пристрастности, эмоциональности, креативности взаимодействия личности с окружающим предметным и социальным миром, чем полнее личность вкладывает себя в окружающий мир, тем богаче и многоцветнее ее внутренний мир и тем более сокращается психологическое, переживаемое личностью расстояние между нею и окружающим миром» (там же). Таким образом, отмечается, во-первых, обусловленность внутреннего внешним, во-вторых – активность внутреннего, состоящая в личностной переработке (интерпретации) внешних воздействий, в определении уровня включенности человека в социальную действительность, в-третьих – диалогический характер внутреннего психического мира человека.

Рассматривая условия, определяющие формирование (а, значит, и исследование) личности, Л. И. Анцыферова отмечает, что они не сводятся к ее деятельности. Вряд ли правомерно и достаточно также соотнесение личности с жизненным путем. Согласно Анцыферовой, она соразмерна «целостному индивидуальному пространству и времени творимой им жизни. Личностное пространство наполнено индивидуальными градиентами значимости, валентностями, областями, отмеченными положительными, нейтральными, отрицательными модальностями. Именно этим живым, движущимся пространством (Life-Span), а не жизненной линией или жизненным путем (Life-Line) взрезается личность в исторически развивающееся пространство жизни общества, человечества» (Анцыферова, 2000, с. 33). Представляется, что это наиболее полное и содержательно богатое онтологическое определение внутреннего мира личности и его развития в контексте преобразующейся ею жизни.

Развитие личности рассматривается Л. И. Анцыферовой как движение не только к будущему, но к прошлому, и на этой основе делается вывод о том, что интеграция личности со своим прошлым, настоящим и будущим способствует повышению ее энергетического потенциала, смысловых возможностей, переходу на новые уровни развития.

Показано, что уникальность внутреннего мира личности и особенности его взаимодействия с миром внешним порождают возникновение трудных ситуаций, что, в свою очередь, приводит к раскрытию различных типов поведения, направленных на поиск успешных форм реагирования на негативные события (Анцыферова, 1994). В этом плане примечательно мнение автора о том, что многие трудности имеют субъективный источник, создаются самим субъектом в силу наличия у него внутренних противоречий и переживаемой им дисгармонии, неудовлетворенности отношениями с окружающим его миром.

В свою очередь, совладание с трудной ситуацией также обусловлено внутренними – когнитивными и личностными – ресурсами человека. Так, отмечая роль когнитивного оценивания трудной ситуации в выборе адекватной стратегии ее преодоления, Л. И. Анцыферова пишет, что его реализация «зависит от уверенности человека в своей способности контролировать окружающий мир, от умения регулировать негативные чувства и аффекты, от способности актуализировать весь свой жизненный опыт и уверенности в помощи других людей. Главным результатом когнитивного оценивания является заключение, подконтрольна ли ему ситуация или он не сможет ее изменить. В том случае, если субъект считает ситуацию подконтрольной ему, он использует конструктивные, преобразующие ситуацию стратегии» (там же, с. 7). Отсюда делается вывод, что выбор той или иной стратегии преодоления трудной ситуации определяется типом личности. Люди, верящие в свои возможности воздействовать на жизненные обстоятельства, контролировать и изменять их, ответственные за свои поступки и действия, обладающие высоким уровнем саморегуляции – интерналы – успешно справляются с трудными ситуациями. Экстерналы же убеждены, что все трудности обусловлены «злой волей» или умыслом окружающих и, не обладая достаточным уровнем саморегуляции, неспособны к продуктивным действия по преодолению возникающих преград.

Наконец, представляет интерес содержащаяся в работах Л. И. Анцыферовой трактовка субъекта. В советской психологии долгое время проблема субъекта не разрабатывалась как самостоятельная исследовательская задача, «„действующее лицо“ лишь подразумевалось понятиями мотивов и целей деятельности» (Анцыферова, 2000, с. 28). Первым эту тенденцию обезличения психологии преодолел С. Л. Рубинштейн, обосновавший необходимость при изучении психологии деятельности рассматривать личность как ее субъекта. Им была намечена новая стратегия исследования – изучение личности в деятельности: ее мотивов, целей, задач (Рубинштейн, 1946). Как отмечает Л. И. Анцыферова, следующим шагом в исследовании личности С. Л. Рубинштейном стало выведение ее за границы деятельности в широкое пространство жизни, введение понятия «действующего лица», обоснование различных форм его активности. При этом в числе факторов, определяющих активность личности, приоритетная роль отводилась уже «жизненной задаче», которая «возвышается над мотивами и целями конкретных форм деятельности». Движение к достижению главных перспективных целей, обладающих для человека судьбоносным смыслом, выступает тем стержнем, вокруг которого объединяется и структурируется весь спектр решаемых им задач.

Обобщая взгляды зарубежных авторов (А. Адлера, А. Маслоу, К. Роджерса, К. Юнга, К. Хорни), Л. И. Анцыферова выделяет содержащееся в их трудах понимание субъекта как способности человека «быть инициирующим началом, первопричиной своих взаимодействий с миром, с обществом; создавать условия своего развития; преодолевать деформации собственной личности и т. д.» (Анцыферова, 2000, с. 29–30). Близкие к этому определения субъекта представлены и в работах отечественных ученых (Л. С. Выготский, Л. И. Божович, Б. Г. Ананьев и др.), в которых он трактуется как творец, инициатор собственных действий, а в качестве основы развития личности как субъекта определяется вся многогранность и широта ее взаимодействий с миром.

Но всегда ли человек выступает в качестве субъекта своих действий и поступков, мыслей, чувств и влечений, творцом собственного развития и изменения? Отвечая на этот вопрос, Л. И. Анцыферова указывает, что изучение уровня «самоэффективности человека» предполагает реализацию дифференцированного подхода с учетом, как его бытия «в каждый момент его жизни, так и разнокачественности его функционирования в различных социальных сферах» (там же, с. 40). Она ссылается на психологов гуманистического направления, указывающих, что неблагоприятные социальные условия – нищета, бедность, эксплуатация – препятствуют развитию человека как субъекта (А. Маслоу). В качестве еще одного аргумента приводится мнение Э. Фромма об отчуждении человека от мира и самого себя в условиях капиталистической системы отношений, что приводит к трансформации переживания личностью себя как субъекта собственных действий и поступков в восприятие себя лишь как объекта внешнего воздействия. Однако данное представление оценивается Л. И. Анцыферовой не вполне однозначно, ибо в нем не учитывается возможность компенсации «десубъектности труда» активным проявлением и реализацией человеком себя как субъекта в других сферах жизни – в творчестве, в общественно-политической деятельности, в общении в кругу близких людей.

Делается вывод, что «определение личности как творца собственного успешного индивидуального жизненного пути, достигающего высокие цели, несмотря на трудности, противодействия и давления внешних и внутренних сил, относится лишь к самому высокому уровню развития личности, а скорее всего – выступает идеалом отношения человека к своей жизни» (там же, с. 37).

Таким образом, большинством исследователей субъект определяется через различные формы внешней и внутренней активности. «Он инициирует, творит, создает внутренний мир и поступки человека, контролирует чувства, вырабатывает жизненные стратегии, разрешает трудные ситуации, ставит жизненно важные задачи, вырабатывает способность ладить с людьми, создает условия для развития личности и т. д.» (там же, с. 41).

Конкретизируя данные положения, Л. И. Анцыферова выделяет уровни развития личности как субъекта.

На первом уровне у человека еще отсутствует достаточно четкое осознание своих побуждений и мотивов, качества и степени своего воздействия на ситуацию, что препятствует успешности его действий, а ее неудовлетворительные результаты связываются не с собственными возможностями и недочетами, а с неблагоприятными внешними обстоятельствами и условиями. «На этом уровне качества субъекта проявляются через акты целеполагания и действия по преодолению трудностей на пути к достижению цели» (Анцыферова, 1989, с. 433).

На втором уровне личность предстает как «субъект, сознательно соотносящий цели и мотивы действий, намеренно формирующий ситуации своего поведения, стремящийся предусмотреть прямые и косвенные результаты собственных действий, способный к переделке стихийно сложившихся психических свойств, к произвольному повышению или понижению значимости своих целей, а также к адекватному соотнесению собственных возможностей с социальными задачами и требованиями деятельности» (та м же).

На третьем, финальном, уровне личность уже выступает в качестве субъекта своего жизненного пути, сознательно измеряемого ею масштабами своего исторического времени. «На первый план здесь выступают качества индивидуальности – не просто уникальности, которая характеризует каждого человека, но общественно-исторической (в предельном случае общечеловеческой) значимости, неповторимости субъекта. Личность здесь обладает наибольшими степенями свободы – свободы выявлять, переживать и собственными действиями разрешать назревшие противоречия развития общества» (там же).

Принципиальным для Л. И. Анцыферовой являются вопросы о границах использования понятия «субъект» и о его соотношении с понятием «личность». Она отмечает, что в работах Рубинштейна отсутствуют критерии их разграничения, они используются как синонимичные. В широком контексте рассмотрения личности как общественного существа Рубинштейн определяет субъектность как ее ключевое качество.

В отличие от утверждающегося в последние годы мнения (А. В. Брушлинский и др.), Л. И. Анцыферова полагает, что категория субъекта не является всеохватывающей, поглощающей и вбирающей в себя все свойства и уровни бытия человека. За ее пределами «остается такое содержательное, ценностно-смысловое измерение, которое и характеризует человека как личность» (Анцыферова, 2000, с. 41). Так, в число особенностей субъекта, согласно ее представлениям, не входят те феномены, которые обозначаются понятиями духовности, гуманности, нравственности, совести, добродетельности и т. п. «Анализ жизни крупных исторических фигур, – пишет Л. И. Анцыферова, – обнаруживает неравномерность развития человека как личности и как субъекта. Можно быть преуспевающим политическим деятелем, предпринимателем и т. п., но находиться на низком уровне развития как личность. Высокое же развитие человека как личности невозможно без столь же высокого развития его как субъекта. Человек должен утверждать, защищать, реализовывать в поступках, в межличностных отношениях, в делах свою духовность, нравственность, ценности истины, справедливости, добра. Эти функции, включающие реальное преобразование мира, адаптацию к нему, совладание с трудностями, самосозидание, рефлексивные „операции“, и выполняет субъект (в психологическом его понимании)» (там же, с. 41–42). Такова, по мнению Л. И. Анцыферовой, сложная диалектика субъектного и личностного уровней бытия человека.

Читая работы Л. И. Анцыферовой, каждый раз открываешь для себя новые грани и аспекты психической реальности. В ее трудах можно найти ответы на многие вопросы, стоящие сегодня в психологии в центре научного дискурса, и в этом заключается их актуальность и непреходящая ценность.

Абульханова-Славская К. А. Проблема личности в психологии // Психологическая наука в России ХХ столетия: проблемы теории и истории / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1997. С. 270–364.

Анцыферова Л. И. Материалистические идеи в зарубежной психологии. М.: Наука, 1974.

Анцыферова Л. И. Психология формирования и развития личности // Человек в системе наук. М.: Наука, 1989. С. 426–433.

Анцыферова Л. И. Личность в трудных жизненных условиях: Переосмысление, преобразование ситуаций и психологическая защита // Психологический журнал. 1994. № 1. С. 3–19.

Анцыферова Л. И. Условия деформации личности // Психология личности: Новые исследования / Отв. ред. К. А. Абульханова, А. В. Брушлинский, М. И. Воловикова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1998. С. 38–66.

Анцыферова Л. И. Психологическое содержание феномена субъект и границы субъектно-деятельностного подхода // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Изд-во «Академический проект», 2000. С. 27–42.

Анцыферова Л. И., Ярошевский М. Г. Развитие и современное состояние зарубежной психологии. М.: Наука, 1974.

Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1994.

Брушлинский А. В. Исходные основания психологии субъекта и его деятельности // Психологическая наука в России ХХ столетия: проблемы теории и истории / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1997. С. 208–268.

Полани М. Личностное знание: На пути к посткритической философии. М.: Прогресс, 1985.

Принцип развития в психологии / Под ред. Л. И. Анцыферовой. М.: Наука, 1978.

Психологическая наука в России ХХ столетия: проблемы теории и истории / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1997.

Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М.: Учпедгиз, 1946.

Спицына Л. В. Историко-психологическая реконструкция становления форм и способов общения в советском обществе в послереволюционный период (10–20-е годы ХХ столетия): Дис. … канд. психол. наук. М., 1994.

Имя Людмилы Ивановны Анцыферовой – одно из самых ярких среди имен российских историков зарубежной психологии. Ее творческое наследие отличается фундаментальным характером, охватывая большой период развития психологической науки – со второй половины XIX в. до 80-х годов XX в. Благодаря своей огромной эрудиции, развитой на основе владения основными западными языками, Л. И. Анцыферова провела детальные и углубленные исследования всех основных психологических школ Европы, США и Латинской Америки. Она в одинаковой мере знала и ценила научный вклад каждой из них, умела доступно, не отходя от научной правды, представить читателям и самые абстрактные, и сложные теории отдельных ученых. Перечитывая ее труды по истории психологии, трудно судить о ее особых предпочтениях к определенному направлению, научной школе или отдельному автору. Наряду с этим, ее работы по истории французской психологии всегда отличались особым звучанием. Ее «первая исследовательская любовь» – изучение творчества Анри Валлона – ставит начало историографии французской генетической психологии не только в России и Европе, но и в самой Франции.

На Родине выдающегося психолога преобладающее число исследований, посвященных его творчеству, появились через несколько лет после его смерти в 1950 г. Исключение составила только первая статья Рене Зазо (René Zazo) «Творчество Анри Валлона в свете марксизма», которая вышла в 1950 году и, наверно, была приурочена к 70-летнему юбилею ученого (Валон, Зазо, 1988, с. 99–114).

Своему учителю в психологии Рене Зазо посвятил целый ряд статей (Zazo, 1979, 1985, 1993 и др.). Он подготовил несколько сборников его трудов, в том числе и второе издание исследования «Трудный ребенок» (Wallon, 1984). В большинстве своих работ он говорил о приверженности Валлона к марксизму, о его членстве в рядах французской компартии, о его деятельности в рядах Сопротивления.

В публикациях ближайшей сотрудницы Валлона – Элен Грасио-Алфандери – подробно представлена жизненная и творческая биография Валлона, его деятельность как заведующего лабораторией психобиологии ребенка и главного редактора журнала «Детство» (Gratio-Alphandéry, 1990, 1997, 1998). Во Франции и за рубежом по ее инициативе вышли в свет сборники статей Валлона и историко-психологические материалы о нем (напр.: Gratio-Alphandéry, 1976, pp. 7–39).

Вьетнамский ученик Валлона, профессор Парижского университета Тран Тхонг защищает в 1967 г. диссертацию «Стадии и изучение концепции стадиальности детского развития в современной психологии». Он автор первой монографии, посвященной Валлону, во Франции – «Педагогическая мысль Анри Валлона» (1969) – и предисловия ко второму изданию его произведения «Трудный ребенок» (1984). В своих публикациях Тран Тхонг исследует значение генетической теории ребенка Валлона для обучения и воспитания.

В публикациях других учеников и последователей Валлона рассматриваются разные аспекты его психологической концепции: Филипп Малрийо изучает теорию личности и ее становление (Malrieu, 1979); Жаклин Надел исследует роль среды в функциональном развитии ребенка, а также некоторые специфические понятия в концепции Валлона (Nadel, 1979, 1993); Андре Табуре-Келлер рассматривает взгляды Валлона на развитие мышления детей-билингв (Tabouret-Keller, 1993); Жорж Снидерс, продолжая исследования Тран Тхонга, выявляет значение педагогических идей Валлона в контексте культуры образования и воспитания 70-х и 80-х годов ХХ в. во Франции.

Последователи Валлона, несмотря на индивидуальность каждого из них, объединились около сопоставительного подхода изучения его психологического наследия. Вьетнамский преподаватель Парижского университета – Нгуен Тхи Тханх Хуонг (Nguyên Thi Thanh Huong) под руководством Пьера Олерона проводит первое сопоставление теорий эмоциональности Зигмунда Фрейда и Анри Валлона. По материалам своего исследования он издает монографию «Формирование эмоциональных форм поведения» (Nguyên Thi Thanh Huong, 1976). В плане сопоставления, несомненно, самый углубленный анализ творчества учителя принадлежит Эмилю Жейли. Он сравнивает психологическую теорию Валлона с теориями Пиаже и Фрейда, в том числе и по отношению к психоанализу (Jalley, 1981).

Критике Валлоном принципов психоанализа Фрейда посвящена и статья Даниеля Видляшера «Валлон и Фрейд». В заключении работы автор отмечает, что в лице Валлона и Фрейда дали себе встречу трагическая и оптимистическая перспективы судьбы человека и его психики (Widlöcher, 1979, p. 345).

Во Франции значительно растет число публикаций, посвященных Валлону, в связи со столетием его рождения. На страницах журнала «Детство» проводилась даже дискуссия, главное участие в которой приняли Ив Галифре, Жаклин Надел и Рёне Анжелергес. Первый из участников утверждал, что теория Валлона уже устарела с точки зрения биологии, да, скорее всего, и нейробиологии (Gal-ifret, 1979), а Жаклин Надел, со своей стороны, обсуждал возможность существования человека вне социальной среды (Nadel, 1979). В заключении, не соглашаясь с обеими позициями, Рене Анжелергес напоминал, что, согласно Валлону, психика человека генетически социальна. Таким образом, и Галифре, и Надел отошли существенно от взглядов Валлона. Их интерпретации вышли вне рамок принципов его теории о единстве биологического и социального факторов в психике человека (Angelergues, 1979).

Другой важный аспект работы учеников и последователей Валлона связан с распространением его идей за рубежом. Они сделали многое для привлечения внимания иностранных психологов к изучению научного наследия Валлона. По словам Рёне Зазо, его произведения изданы в большинстве европейских стран и в Латинской Америке. Из стран Европы Зазо указывает на Италию, Испанию, СССР, Польшу и Венгрию, (Валлон, Зазо, 1988, с. 123). К началу 1980-х годов только в англоязычных странах относились без особого интереса к творчеству Валлона.

В международном плане интерес к трудам Валлона возник еще в конце 40-х и первой половине 50-х годов ХХ в. Авторитет и влияние ученого заметно нарастают в связи с его участием в борьбе французского народа против немецких захватчиков. После Второй мировой войны его личность и его психологические труды становятся символами передовой науки, возродившейся из нацистских «аутодафе» книг и лабораторий смерти. Для ученых всех уголков мира Валлон олицетворял гуманизм психолога-коммуниста.

Трудно определить, в какой стране мира впервые издан перевод книги Валлона, но, по данным библиографического сравнения, можно считать, что самым ранним из переводов его трудов на иностранные языки является польский перевод книги «От действия к мысли», опубликованный в Варшаве в 1950 г. Заслуга перевода принадлежит Алине Шеминской, а предисловие написано известным польским психологом – Тадеушем Томашевским.

В Польше высоко ценили научное дело Валлона. Для прогрессивных польских ученых, в том числе и для ученых-евреев, личность Валлона всегда была символом гуманизма и антифашизма в науке. У него были польские студенты, стажеры и аспиранты, которые опубликовали свои статьи и на страницах журнала «Детство». В знак уважения Ягелонский университет назначил Валлона на должность заведующего кафедрой психологии (Gratiot-Alphandery, 1976, p. 14). Принимая участие в изучении научного наследия Валлона, польские психологи предлагают оригинальный подход: сопоставить идеи Валлона и Пиаже не по линии различий между ними, а по линии выявления общих идей и тенденций (Szeminska, 1979).

В 1951 г. на итальянском языке выходит книга Валлона «Психическое развитие ребенка». В середине 1950-х годов итальянские психологи заявляют о своем желании осуществить переводы других его работ (Archive d’Henri Wallon, Correspondence, 360 AP30). В 1967 г. на итальянском языке, вышло и произведение Валлона «Истоки детского мышления», а в 1975 г. – «Истоки характера у детей». В Италии многократно переиздавались сборники его статей и было издано двухтомное собрание его сочинений.

Валлона всегда интересовала научная жизнь итальянских психологов. Судя по тому, что он всегда цитировал их публикации в подлиннике, можно предположить, что он владел итальянским языком. В Италии было также много публикаций, посвященных творчеству Валлона. Им интересовались не только психологи, но и неврологи и психиатры. В нейропсихиатрическом аспекте, и скорее всего – в плане патогенеза, изучалась его теория психомоторных реакций, исследовалась связь, существующая между нарушениями движений и интеллектуальным развитием ребенка (Bolea, Levi, 1979).

Внимание итальянских психологов привлекала теория эмоций Валлона. На протяжении более десяти лет, начиная с 1988 г., в лабораториях экспериментальной психологии университетов Падуя и Болони под руководством Марко Валтер Баттакки проводились исследования стыда и других специфических эмоций (Battacchi, 1993).

При жизни Валлона вышел перевод «Психического развития ребенка» (1958) и на венгерский язык. В 1971 г. выходит и сборник его избранных сочинений. В 1980 г. в Будапеште издан и перевод книги Рёне Зазо о Валлоне «Психология и марксизм: Жизнь и творчество Анри Валлона». Инициатива осуществления всех этих изданий принадлежит венгерскому ученику и последователю Валлона – Ференцу Мерею (Ferenc Mérei), который является и редактором изданий, и автором их предисловий (Wallon, 1971, 13–55; см.: Mérei életmű, 2006). Он разрабатывал психологические идеи Валлона как в индивидуальном, так и в социально-психологическом плане. Применяя его теорию о роли эмоций в общении личности с другими людьми, Мерей оказался родоначальником нового типа социально-психологического подхода – генетической социальной психологии (Eros, 1995, 123–137; Garai, 1995).

Во всех изданиях своего фундаментального труда «История психологии» Чаба Плех (Pléh, 2010) уделяет большое внимание историческому анализу творчества Анри Валлона. Современная венгерская психология, однако, отошла намного от принципов Валлона в сторону когнитивизма. В результате, в Венгрии нет новых переводов его произведений и все реже его идеи привлекают внимание современных венгерских психологов.

Самое большое число переводов Валлона на испанском языке. Его книги издавались в Аргентине, Испании, Мексике и Бразилии. Первые переводы вышли в Аргентине. В 1961–1962 гг. аргентинские психологи получили согласие и авторские права (Archive d’Henri Wallon, Correspondence, 360 AP30), и в 1964 г. на испанском языке вышла статья Валлона «Психология и диалектический материализм», а спустя год были изданы его «Диалектические основы психологии». В 1981 г. в Буенос-Айресе выходит и перевод фундаментального труда Валлона «Истоки характера у детей». На протяжении почти двадцати лет, начиная с 1961 г., в странах Латинской Америки аргентинский психолог и переводчик трудов Валлона Альберто Л. Мерани опубликовал много книг и статей, посвященных идеям французского ученого. Его книга «Введение в детскую психологию» была издана с предисловием самого Валлона сначала в Аргентине (1961), а затем в Испании (1965). В 1962 г. в Мексике выходит другое исследование Мерани, посвященное Валлону, – «Генетическая психология». В 1964 г. там же изданы его книги «Психобиология», «Психология возрастного развития» (1965), «Диалектика в психологии» (1968), «Психология и педагогика; Психологические идеи Анри Валлона» (1969). Мерани является родоначальником изучения творчества Валлона и в Венесуэле, где в 1964 г. вышла его книга «От Бергсона к Валлону». Интерес к творчеству Валлона в испаноязычных странах Латинской Америки не потерялся и в начале XXI в. Исследователи не только продолжают дискуссии вокруг применения Валлоном диалектического подхода в психологии, но их интересует и его теория связи эмоций и психомоторики.

В 1960-е годы испанские психологи, изучая Валлона, пользовались именно переводами творчества, сделанными Мерани, которые оказали на них огромное влияние из-за отсутствия собственно испанских изданий. По причине цензуры, до конца диктатуры Франко переводы Валлона здесь не издавались.

После смерти диктатора важнейшим центром по изучению творчества Валлона становится университет Барселоны. В 1976 г. опубликовано и первое испанское издание трудов Валлона. Мадридское издательство «Пабло дел Рио» печатает не только трехтомное собрание сочинений Валлона, но и книги его учеников, посвященные ему: Грасио-Альфандери, Зазо, Тран Тхонга и др.

В своем историко-психологическом анализе, посвященном творчеству Валлона, известный профессор университета Барселоны Мигель Сигуан указывает на теоретико-методологическое значение психологических идей Валлона. Сопоставляя теории Валлона и Пиаже, он отмечает, что именно подход французского ученого позволяет лучше выявить психическое развитие во всех его аспектах (Siguan, 1979).

В начале 1980-х годов издательство «Сиентифико Медика» выпускает двухтомное издание Валлона под общим названием «Введение в творчество Валлона» (1981). Здесь же была издана и книга его последователей Жаклин Надель и Франсин Брест «Педагогика Анри Валлона сегодня» (1982).

Последующие две десятилетия истории испанской психологии отличаются прочным применением идей Валлона в разработке проблем психологии развития. В этот период опубликовано и много историко-психологических работ, посвященных творчеству французского психолога, таких авторов, как И. Паласиос, А. Маркези, Ф. Лопез. В 1986 г. вышла в свет книга И. Вила «Введение в творчество Анри Валлона».

В 1988 г. произведение Валлона «От действия к мысли» переведено и на каталанский язык и опубликовано с предисловием Вила и Боада (Palacios, Vila, Cullen, 1993, p. 33–42).

Значительно число переводов работ Валлона и публикаций, посвященных его творчеству, на португальском языке. Его личность и творчество стали известными в Бразилии еще в 1930-е годы, когда в 1935 г. он посетил страну и принял участие в трех конференциях в городах Рио де Жанейро, Сан-Пауло и Баия. Первое бразильское издание его произведений «Истоки характера у детей» вышло, однако, только в 1971 г. Пятнадцать лет спустя в городе Сан-Пауло опубликован сборник избранных работ ученого (Werebe, 1993).

В последнем десятилетии XX в. и в начале XXI в. в Бразилии интерес к творчеству Валлона значительно увеличился. Сборники статей, посвященные ему, изданы в университете Сан Паоло в 1992, 1993 и 2000 годах. Изабелла Галвао пишет книгу, посвященную диалектике детского развития в трудах Валлона (1995), а также защищает диссертацию «Эмоции и конфликты» (1998) по материалам его работ. В 2003 г. выходит и сборник статей «Анри Валлон и психология воспитания» под редакцией Лауринды де Алмейда, посвященный развитию теории мышления в трудах Анри Валлона (Almeida, Mahoney, 2003).

В Португалии первый перевод произведений французского ученого выходит в 1975 г. Это сборник его статей под заглавием «Психология и воспитание детей». Через десять лет, в 1995 г., в Лиссабоне издан и его труд «Психическое развитие ребенка».

Интерес англоязычной психологии к творчеству Валлона выражен только в немногочисленных отдельных работах. Сравнивая генетические теории Жана Пиаже и Анри Валлона, американская ученица Пиаже Беверли Бирнс признает, что выводы Валлона о психическом развитии ребенка лучше учитывают действительную жизнь и поведение детей. Она также считает, что исследования Пиаже ограничиваются изучением только интеллектуальных особенностей психики, преимущество же Валлона состоит в комплексном понимании психики (Bins, Voyat, 1979).

Шотландский психолог Колуин Тревартен, выражая свое сожаление о том, что и в начале 1990-х годов Валлон остается неизвестным англо-саксонскому миру, сравнивает его генетическую теорию психики с теориями Брунера и Винникотта, заключая, что валлоновская теория превосходит их благодаря своему межличностному характеру изучения психики (Trevarthen, 1993).

Особое место среди зарубежных изданий Валлона занимают переводы его книг на русский язык и исследования его творчества российскими авторами.

В СССР психологическая концепция Валлона стала известной научному сообществу еще в 30-е годы ХХ в. благодаря С. Л. Рубинштейну. В «Основах психологии» 1935 г. и в «Основах общей психологии» (1940; 1946), он цитирует труд Валлона «Истоки детского характера» (1934). В «Основах…» 1940 г. Рубинштейн ссылается на исследование Валлона «Биологическая проблема сознания», которое вышло в первом томе известного сборника под редакцией Жоржа Дюма «Новый трактат психологии» (1930) (Рубинштейн, 1935; 1940, с. 59). С 1935 по 1938 гг., будучи заведующим кафедрой психологии ЛГПИ им. Герцена, С. Л. Рубинштейн выступил на заседаниях кафедры со следующими докладами: «Французская социологическая школа», «Концепция развития речи Ж. Пиаже и Л. С. Выготского» (Регуш, Семикин, 2000, с. 123). В его архиве, в ГБР, хранится рукопись статьи «Генетическая психология», подготовленная к публикации в «Педагогической энциклопедии». Хранится также и критическая рецензия на нее М. Мороза от имени редакции (Архив ГБР, № 642, е.х. № 11). По-видимому, статья Рубинштейна не была опубликована в связи с негативным отношением советской идеологии того времени к любому генетическому принципу.

В 1941 г. Рубинштейн впервые опубликовал свою статью «Психологическая концепция французской социологической школы» в «Ученых записках» ЛГПИ (Пархоменко, Ронзин, Степанов, 1989). В ней он упоминает генетическую концепцию Валлона, но анализирует только ее филогенетический аспект.

После войны, в 1948 г., Валлон отправил Рубинштейну благодарственное письмо за ссылки на его генетическую концепцию в «Основах…» 1935, 1940 и 1946 гг. (Архив ГБР, № 642, е. х. № 49). В архиве, однако, не обнаружены письма Рубинштейна к Валлону. По всему видно, что научная переписка между ними была невозможной, по причине сложной политической и научной ситуации вокруг Рубинштейна, связанной с обвинениями его в космополитизме. Из за этого, он не оказался и в числе членов делегации советских ученых, которая приняла участие в конференции к 70-летнему юбилею Валлона в Париже, в 1954 г.

Делегацию возглавлял А. А. Смирнов, который выступил с поздравлением юбиляру вместе с представителями США и Юнеско. Членом делегации была Н. Менчинская, которая приняла участие в конференции с докладом (Journée, 1954). И Смирнов, и Менчинская, конечно, говорили об успехах педагогики и педагогической психологии в СССР. О генетических идеях в российской психологии, наверно, вообще не было и речи. Несмотря на это, участие российской делегации сыграло решающую роль для дальнейшего распространения научных идей Валлона в СССР.

А. А. Смирнов принял решение о публикации статьи о Валлоне в новом и первом после войны журнале «Вопросы психологии». Нет сомнения, что Л. И. Анцыферова была единственным возможным автором такой работы, подготовленным в школе С. Л. Рубинштейна. Не ясно, какое впечатление произвела на российских специалистов ее статья «Анри Валлон – прогрессивный французский ученый», но известно, что она стала событием для Франции и лично для Валлона.

Одновременно с этим началась и работа над переводом на русский язык книги Валлона «От действия к мысли». Она выходит в свет в 1956 г. с предисловием автора к русскому изданию (Валлон, 1956а). С российской стороны предисловие к книге написано А. Н. Леонтьевым (Леонтьев, 1956, с. 5–17).

К 80-летнему юбилею Валлона ведущие российские журналы – «Вопросы психологии» и «Советская педагогика» – опубликовали юбилейные статьи (Вопросы психологии, 1959; Гончаров, 1959), а по поводу его смерти в 1962 г. вышла и мемориальная статья А. Н. Леонтьева (Леонтьев, 1963, с. 190).

Новый этап изучения творчества Валлона в СССР открылся в 1960-е годы. В «Педагогическую энциклопедию» 1964 г. вошла статья «Анри Валлон» М. С. Роговина. В 1966 г. издана монография другого советского валлониста О. М. Тутунджяна «Психологическая концепция Анри Валлона» (Тутунджян, 1966а) вместе с двумя его статьями, посвященными Валлону: «Краткая характеристика эволюции психологической концепции А. Валлона» (Тутунджян, 1965) и «Эволюция психологической концепции Анри Валлона» (Тутунджян, 1966б).

В 1966 г. вышел сборник «Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах», в котором Л. И. Анцыферова выступила как автор отдельной главы, посвященной теории мышления Валлона. Через год на русском языке была издана книга Валлона «Психическое развитие ребенка». Л. И. Анцыферова – переводчик книги и автор предисловия к этому ее первому русскому изданию. Ее переводческая деятельность – другая очень важная сторона работы по изучению творчества французского ученого. Талантливый переводчик, она смогла творчески осмыслить тексты А. Валлона, отличающиеся многими стилистическими особенностями и терминами, введенными им самим. Л. И. Анцыферова не только в совершенстве владела французским языком, но и знала в деталях психологическую терминологию на этом языке.

К 90-летию со дня рождения Валлона она опубликовала юбилейную статью в журнале «Вопросы психологии» (Анцыферова, 1969), где рассмотрела его концепцию о соотношении биологического и социального в психике человека уже в сопоставлении с теориями представителей французской социологической школы Эмиля Дюркгейма.

В 1970-е годы в своей докторской диссертации и в опубликованной на ее основе монографии «Материалистические идеи в зарубежной психологии» (1974) Анцыферова продолжает эту линию сопоставления генетических концепций Валлона и Пиаже. Новый аспект сопоставления теории Валлона разработан ею в монографии «Развитие и современное состояние зарубежной психологии» (1975).

В начале 1980-х годов оба ведущих российских специалиста по изучению творчества Валлона – Л. И. Анцыферова и О. М. Тутунджян – в очередной раз обращаются к его научному наследию. Анцыферовой была рассмотрена проблема, посвященная психотонической активности ребенка (Анцыферова, 1981), Тутунджян совершил историко-психологический анализ разработки принципа детерминизма в трудах Валлона (Тутунджян, 1981).

В середине 1990-х годов на страницах журнала «Вопросы психологии» опубликованы некоторые отрывки фундаментального труда Валлона «Истоки детского характера» в переводе Михаила Гинзбурга (Валлон, 1990). Под руководством А. В. Брушлинского защищена диссертация, посвященная сопоставительному изучению психологических теорий А. Валлона и С. Л. Рубинштейна (Няголова, 1994). В отличие от западной историографии, в которой все чаще звучали призывы к сопоставительному изучению взглядов Валлона и Л. С. Выготского, в российской психологии сопоставительный анализ был направлен на выявление теоретических сходств теорий Валлона и Рубинштейна (Няголова, 1995, 1999). Сделана попытка проведения нового историко-психологического анализа теоретических источников психологической концепции Валлона. Выявлена близость его теории и методологии структурализма (Няголова, 1997).

В начале XXI в. сопоставительные работы творчества Валлона и Рубинштейна были посвящены изучению проблемы индивидуальности и дифференциального подхода в психологии, их пониманию филогенетического и онтогенетического аспектов сознания, разработке проблемы мотивации (Няголова, 2005, 2009, 2009, 2011, 2015). Были проведены сопоставления взглядов Валлона и с теориями других российских ученых и философов. Интерес представляет, например, исследование Ю. В. Балакина «Подходы к решению религиоведческой проблемы ритуала: Священник Павел Флоренский и психолог Анри Валлон» (Балакин, 2011).

Краткое обозрение публикаций историографических работ во Франции и в России, посвященных творчеству Валлона, позволяет считать, что за последние несколько лет число публикаций на русском языке значительно увеличилось. При том, в России тематический круг изучения Валлона расширяется в сторону философии, антропологии и даже религиоведения.

Огромная заслуга для поддержки живого интереса к научному наследию Валлона принадлежит Л. И. Анцыферовой, которая на протяжении десятилетия создавала традиций российского валлоноведения.

«Дебют» Л. И. Анцыферовой в истории французской и франкоязычной психологии состоялся в 1955 г. с выходом ее статьи «Анри Валлон – прогрессивный французский психолог» (Анцыферова, 1955). Она выступила с работой, посвященной современному ей зарубежному психологу, причем еще не вошедшему в анналы истории психологии, но это не помешало объективности ее анализа.

Л. И. Анцыферова показала глубокое знание трудов Валлона: от первой монографии «Безудержный ребенок» до его последних статей того времени. Она творчески подошла к основному требованию редакции журнала «Вопросы психологии». На материале критических работ Валлона, посвященных методологии позитивизма, экзистенциализма, механицизма и т. д., она выявила его понимание диалектического материализма в качестве метода психологии и его марксистские взгляды.

Совершенный Анцыферовой анализ статьи Валлона об учении И. П. Павлова и психологии тоже оригинален, несмотря на существующие тогда догмы. В отличие от некоторых французских интерпретаторов Валлона (Galifret, 1979), которые считали, что он писал о И. П. Павлове по политическому заказу, Л. И. Анцыферова доказала, что Валлон не только хорошо понимал психологические идеи И. П. Павлова, но и оригинальным способом интерпретировал их.

В этой первой своей статье о Валлоне она систематизировала его конкретный вклад в психологию – онтогенетическое исследование мышления, эмоций, действий ребенка, его личностного развития. На данном этапе самый существенный результат ее анализа концепции Валлона содержался в выводе: «А. Валлон создал концепцию, которую можно назвать „психологией действенности“. В ее основу он кладет взгляд на человека как на активное существо, находящееся в постоянном взаимодействии с окружающей средой и являющееся не только объектом, но и субъектом действия» (Анцыферова, 1955, с. 95). Таким образом, в сжатом виде ей удалось представить самую суть психологических взглядов Валлона.

Несмотря на пояснения, Валлон высоко оценил статью Л. И. Анцыферовой, написав в редакцию журнала «Вопросы психологии», что ее статья вызывает в нем чувство гордости (Валлон, 1956б, с. 92). Он хорошо понял исключительную способность Л. И. Анцыферовой вникнуть в суть его взглядов.

В 1960-е годы она углубляет свое исследование психологической теории Валлона работой, посвященной его концепции умственного развития ребенка, опубликованной в сборнике «Основные направления исследований мышления в капиталистических странах» (Анцыферова, Л. И., 1966). Основным предметом ее историко-психологического анализа становятся произведения Валлона «От действия к мысли» и «Истоки детского мышления». Проанализированы все аспекты его психологической теории мышления: процессуальный, филогенетический, онтогенетический, сравнительный (в сопоставлении с интеллектом животных). Выявлена роль представлений и действий в развитии мышления, а также коммуникативный характер взаимоотношения мышления и речи. Обобщая, Л. И. Анцыферова указала, что система взглядов Валлона на развитие мышления «развивалась как часть его общей теории формирования психики в онтогенезе, в ее познавательном, эмоциональном и личностном аспекте» (Анцыферова, 1966, с. 252).

Эту общую онтогенетическую концепцию она смогла представить конкретнее в предисловии к переводу «Психического развития ребенка» Валлона. Цель онтогенетического развития психики – это формирование личности ребенка, в условиях внутренних и внешних конфликтов субъекта. Оно диалектично по своему характеру и осуществляется во взаимодействии с человеческой средой (ambience), в общении ребенка с окружающими его людьми.

Л. И. Анцыферова рассмотрела всю систему онтогенеза психики Валлона сквозь призму понятия деятельности. Она анализирует его концепцию о детской игре с точки зрения понимания игры в контексте существующих в советской психологии теорий о ведущей деятельности. Уделяет большое внимание взглядам Валлона на изменение внешних и внутренних факторов в регуляции психической деятельности ребенка (Анцыферова, 1967, с. 7–13). Таким образом, Л. И. Анцыферова постепенно направляет историко-психологический анализ теории Валлона на ее сопоставление с принципами деятельности в советской психологии. Она приводит примеры о сближении точки зрения французского ученого и российских психологов на основе методологии диалектического материализма.

Влияние данной методологии, согласно Л. И. Анцыферовой, определило и взгляды Валлона на соотношение биологического и социального в развитии человеческой психики. Она исследует эту проблему его творчества, продолжая историко-психологический анализ взглядов представителей социологической школы Э. Дюркгейма, проведенный С. Л. Рубинштейном в статье «Проблема индивидуального и общественного в сознании человека» (Рубинштейн, 1959). Приводит новые доказательства к подтверждению вывода о том, что «представители французской социологической школы рассматривали социальное как нечто внешнее и чуждое природному в человеке» (Анцыферова, 1969, с. 188). В плане сопоставления анализирует противоположную точку зрения Валлона о единстве природного и социального в человеке. Утверждает правоту его мысли о том, что общественный способ существования задан самой природой человека и что его психика генетически социальна (Валлон, Зазо, 1988).

Во всех указанных работах Л. И. Анцыферова дает целостную картину ведущих методологических принципов психологической теории Валлона. В следующем десятилетии она большее внимание будет уделять сопоставительному исследованию его творчества.

Самый плодотворный период историко-психологической работы Л. И. Анцыферовой относится к 1970-м годам, когда выходят ее монографии «Материалистические идеи в зарубежной психологии» (Анцыферова, 1974) и «Развитие и современное состояние зарубежной психологии» (Анцыферова, Ярошевский, 1974).

В первой из них много места уделено истории французской психологии конца XIX – первой половины XX в. Л. И. Анцыферова представила результаты своих новых исследований «объективной психологии» Анри Пьерона и «психологии действия» Пьера Жане. Посвятила отдельную главу истории становления социальной психологии во Франции, и прежде всего – работам Э. Дюркгейма и его последователей: Люсьена Леви-Брюля, Мориса Хальбвакса, Шарля Блонделя, Иньяса Мейерсона. Проведен очень подробный анализ социальной взаимосвязи филогенетического развития человека и его психики.

В данной монографии Л. И. Анцыферова представила уже целостную картину истории становления генетической психологии во франкоязычных странах на основе анализа теорий научных школ Анри Валлона и Жана Пиаже. Впервые в российской историографии психологии она выявляет основные различия взглядов обоих школ касательно онтогенетического развития психики: Анри Валлон изучает развитие целостной личности ребенка, а Жан Пиаже ограничивает свои исследования рамками развития интеллекта.

При том Л. И. Анцыферова рассматривает и работы некоторых учеников и сотрудников Валлона. Анализирует исследования Рёне Зазо, Филиппа Мальрийо, Пьера Олерона, проведенные под руководством Валлона с целью изучения социальной обусловленности психики ребенка (Анцыферова, 1974, с. 309–330).

Во второй монографии, наряду с освещением указанных выше проблема истории французской и франкоязычной психологии, Анцыферова разработала историю французского функционализма, посредством изучения экспериментальных работ Альфреда Бине. Она расширяет исследовательский круг персоналий истории французской психологии проведением историко-психологического анализа творчества Жоржа Политцера (Georges Politzer). В свете марксизма дана характеристика ведущих идей его «конкретной психологии». Таким образом, Анцыферова осуществляет первый в европейской, а не только в российской, историографии историко-психологический анализ работ Политцера. Она не скрывала, что эту исследовательскую идею задал ей сам С. Л. Рубинштейн, которому были известны некоторые ранние работы этого ученого.

Анцыферова анализирует и концепцию Валлона, которую отнесла к зарубежным психологическим теориям, базирующимся на философии марксизма (Анцыферова, 1974, с. 287–293). Марксистские взгляды Валлона на психику представлены, однако, имплицитно – посредством анализа факторов, детерминирующих психическое развитие личности. Большое значение для понимания общей направленности концепции Валлона имеет вывод Л. И. Анцыферовой о комплексном изучении онтогенетического становления личности. «Стремясь преодолеть функционализм в генетическом плане, – пишет она, – Валлон на конкретном материале доказывает, что в ходе психического развития ребенка перестраиваются и развиваются не просто отдельные функции, а целостная личность ребенка» (Анцыферова, 1974, с. 290).

Целостность человеческой личности обуславливается его психической активностью на разных этапах онтогенетического развития. Этой очень сложной и важной проблеме творчества Валлона Л. И. Анцыферова посвятила свою статью «Проблема психотонической активности и научное наследие Анри Валлона» (Анцыферова, 1981). Она указывает, что «одной из наиболее оригинальных, наименее исследованных в научном наследии Валлона и почти не разработанных в психологии проблем является проблема психотонической активности человека и ее развития в онтогенезе» (там же, с. 154). В ходе анализа этого весьма дискуссионного понятия теории Валлона, впервые в современной психологии проблема тонуса была включена в изучение человеческой деятельности. Согласно Л. И. Анцыферовой, наряду с кинетическим аспектом психологическая характеристика деятельности включает в себя и иной вид активности – тонической, «требующей не меньшего напряжения, нежели двигательно-моторная активность, и не меньшей сложности психических регулирующих механизмов» (Анцыферова, 1981, с. 154–155).

Как известно, в литературе на французском языке наиболее противоречивые оценки даны понятию тонуса в концепции Валлона. Ив Галифре, например, оценил вполне негативно его применение в генетической психологии (Galifret, Y., 1979). Другие авторы, наоборот, обосновывают необходимость изучения тонуса и его роли в психомоторике, однако ограничиваются только учетом связи тонуса и эмоций (Coste, 1994, pp. 15–16).

В результате своего очень углубленного анализа понятия психотонической активности Л. И. Анцыферова пришла к выводу, что «все виды деятельности человека и его „живое созерцание“ вырастают, как из своего основания, из психотонической активности человека» (Анцыферова, 1981, с. 159). Следовательно, активность человеческой психики выражается в проявлении взаимосвязи тонуса, действия и деятельности, на трех этапах ее развития: органическом, индивидуальном и личностном.

Ученики и последователи Валлона во Франции всегда учитывали, что существуют переводы трудов Валлона на русский язык (Grat io – A lpha ndéry, 1976; Tabouret-Keller, 1993), а также российские исследования его творчества. Однако, к сожалению, при жизни Л. И. Анцыферовой они не заинтересовались творческим диалогом с ней. Поэтому и ее блестящие интерпретации остались достоянием только русскоязычных читателей.

На протяжении несколько десятилетий Л. И. Анцыферова осуществила целостное и оригинальное исследование психологической теории Анри Валлона на фоне изучения истории французской и франкоязычной психологии. Благодаря своим талантам психолога и историка науки, она оставила следующим поколениям огромное творческое наследие. Своей деятельностью Л. И. Анцыферова дала нам яркий пример служения науке и неустанного стремления к самосовершенствованию.

Анри Валлон (К 80-летию со дня рождения) // Вопросы психологии. 1959. № 6. С. 3–12.

Анцыферова Л. И. Анри Валлон – прогрессивный французский психолог // Вопросы психологии. 1955. № 4. С. 93–99.

Анцыферова Л. И. Материалистическая мысль в психологии капиталистических стран // Тезисы докладов на II съезде общества психологов. Вып. I. Общая психология. История психологии. М.: Изд-во АПН СССР, 1963. С. 194–196.

Анцыферова Л. И. Проблема развития умственной деятельности в трудах Анри Валлона // Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах / Отв. ред. Е. В. Шорохова. М.: Наука, 1966. С. 216–252.

Анцыферова Л. И. О диалектической концепции онтогенетического развития: Анри Валлон. Психическое развитие ребенка. М.: Просвещение, 1967.

Анцыферова Л. И. Анри Валлон и актуальные проблемы психологии // Вопросы психологии. 1969. № 2. С. 186–189.

Анцыферова Л. И., Ярошевский М. Г. Развитие и современное состояние зарубежной психологии. М.: Педагогика, 1974.

Анцыферова Л. И. Материалистические идеи в зарубежной психологии. М.: Наука, 1974.

Анцыферова Л. И. Проблема психотонической активности и научное наследие Анри Валлона // Психологический журнал. 1981. Т. 2. № 1. C. 154–159.

Анцыферова Л. И. История психологии и психологическая история личности // Исторический путь психологии: прошлое, настоящее, будущее / Под ред. В. А. Кольцовой, Ю. Н. Олейника. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1992, с. 9–12.

Балакин Ю. В. Подходы к решению религиоведческой проблемы ритуала: Священник Павел Флоренский и психолог Анри Валлон // Вестник Омского университета. 2011. № 2. С. 302–312.

Богданчиков С. А. Происхождение марксисткой психологии. Саратов: СИЮ МВД России. 2000.

Брушлинский А. В. Избранные психологические труды. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.

Валон А., Зазо Р. Детството. София: Наука и изкуство, 1988.

Валлон А. От действия к мысли. М.: Иностранная литература, 1956а.

Валлон А. Письмо профессора Анри Валлона редактору журнала «Вопросы психологии» // Вопросы психологии. 1956б. № 2. C. 91–92.

Валлон А. Психическое развитие ребенка. М.: Просвещение, 1967.

Валлон А. Истоки характера у ребенка // Вопросы психологии. 1990. № 5. С. 129–140. № 6. С. 121–133.

Гончаров Н. К. Анри Валлон – выдающийся ученый и общественный деятель // Советская педагогика. 1959. № 8. С. 3–15.

Кольцова В. А. История психологии: Проблемы методологии. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2008.

Леонтьев А. Н. Вступительная статья // Анри Валлон. От действия к мысли. М.: Иностранная литература, 1956. С. 5–18.

Леонтьев А. Н. Анри Валлон // Вопросы психологии. 1963. № 3. C. 190.

Няголова М. Д. Структурно-генетический подход к изучению психики в трудах А. Валлона и С. Л. Рубинштейна (сопоставительный анализ): Автореф. дис … канд. психол. наук. М., 1994.

Няголова М. Д. О необходимости сопоставительных исследований // Современная психология: Исторические, методологические и социокультурные аспекты развития / Под ред. В. А. Кольцовой и Ю. Н. Олейника. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 1995. С. 17–19.

Няголова М. Д. У истоков психологической концепции Анри Валлона // Психологический журнал. 1997. Т. 18. № 2. С. 129–140.

Няголова М. Д. Два подхода к изучению индивидуальности: С. Л. Рубинштейн и А. Валлон // Индивидуальность в современном мире / Под ред. В. В. Селиванова и Н. Е. Мажара. Смоленск: Универсум, 2005. С. 53–57.

Няголова М. Д. Онтогенетическая стадиальность психики и когнитивное развитие субъекта в трудах Анри Валлона и С. Л. Рубинштейна // Психология когнитивных процессов / Под ред. А. Г. Егорова, В. В. Селиванова. Смоленск: СГУ, 2009. С. 6–11.

Няголова М. Д. Проблема сознания в психологических теориях С. Л. Рубинштейна и А. Валлона // Философско-психологическое наследие С. Л. Рубинштейна / Под ред. К. А. Абульхановой. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011. С. 397–398.

Няголова М. Д. Исследование мотивации в генетической психологии Анри Валлона // Психология мотивации: прошлое, настоящее, будущее / Под ред. О. А. Белобрыкиной, Н. Я. Большуновой. Новосибирск: Изд-во ФГБОУ ВПО «НГПУ», 2015. С. 216–219.

Пархоменко О. Г., Ронзин Д. В., Степанов А. А. С. Л. Рубинштейн как педагог и организатор психологической науки в Ленинграде / Психологический журнал. 1989. Т. 10. № 3. С. 35–42.

Регуш Л. А., Семикин В. В. Вокруг «Основ общей психологии» // Проблема субъекта в психологической науке / Отв. ред. А. В. Брушлинский, М. И. Воловикова, В. Н. Дружинин. М.: Академический проект, 2000. С. 111–133.

Рубинштейн С. Л. Основы психологии. М.: ГУПИ, 1935.

Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Наркомпроса РСФСР, 1940.

Рубинштейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1959.

Тутунджян О. М. Психологическая концепция Анри Валлона. Ереван: Айстан, 1966а.

Тутунджян О. М. Эволюция психологической концепции Анри Валлона // Вопросы психологии. 1966б. № 1. С. 169–175.

Тутунджян О. М. Некоторые аспекты психологического наследия Анри Валлона // Вопросы психологии. 1981. № 1. С. 134–140.

Almeida L. R., Mahoney A. A. Henri Wallon – Psicologia e educagäo. Säo Paolo, Editora Loyola, 2003.

Angelergues R. Intervention: (Discussion des rapports de Y. Galifret et de J. Nadel) // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 373–375.

Battacchi Μ. W. Une contribution à la psychologie des émotions: l’enfant humilié // Enfance. 1993. T. 46. № 1. P. 21–26.

Birns В., Voyat G. Wallon et Piaget // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 321–333.

Bolea G., Levi G. Intervention: Les disfonctions neurologiques mineures (MND) de point de vue d’Henri Wallon // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 377–378.

Bongfili J. A. C. Un aproximación bibliografica a la obra del Dr Alberto L. Merani // Psicologia para America Latina. Revista Electronica International. URL: www.psicolatina.org/16/merani.html (дата обращения: 1.12.2015).

Camus J.-F. Wallon et la neuropsychologie actuelle // Enfance. 1998. T. 51. № 1. P. 15–25.

Coste J.-C. La psychomotricité. Paris: PUF, 1994.

Galifret Y. Le biologique dans la psychologie de Wallon // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 355–362.

Garai L. Quo vadis, tovaris? I kötet. Budapest: Scientia Humana, 1995.

Gratio-Alphandéry H. Introduction // Lectures d’Henri Wallon: Choix de textes. Paris: Editions sociales, 1976. P. 7–39.

Gratio-Alphandéry Η. L’apport d’Henri Wallon à la connaissance de l’enfant // Enfance. 1990. T. 43. № 1–2. P. 21–23.

Gratio-Alphandéry H. Henri Wallon dans l’histoire de la Psychologie // Enfance. 1997. № 2. P. 305–312.

Erős F. Mérei Ferenc életműve és a magyar szociàlpszichológia / Szerk. Kiss György. Pszichológia Magyarorszàgon. Budapest: Orszàgos Pedagógiai Könvytàr és Múzeum, 1995. Odal. 123–127.

Jalley E. Wallon lecteur de Freud et Piaget. Paris: Editions Sociales, 1981.

Journées internationales de psychologie de l’enfant // Enfance. 1954. T. 7. № 3. P. 245–251.

Malrieu Ph. Personne et personnalisation chez Henri Wallon // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 381–391.

Mérei élet-mű: Tanulmányok / Eds A. Borgos, F. Erős, Gy Litvány. Budapest: U-M-K, 2006.

Monge E. F. Henri Wallon: Análisis y conclusiones de su método dialéctico. Buenos Aires. 30. 01. 2015. http://www.aapsicomotricidad.com.ar/publicaciones/henri%20wallon.pdf (дата обращения: 20.12. 2015).

Nadel J. Rôle du milieu dans la conception wallonnienne du développe-ment: L’équilibre fonctionel et la distinction entre fonction et l’activité // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 363–372.

Nadel J. Wallon (Henri). Ecrits de 1926 à 1961, psychologie et dialectique, présentés par Emile Jalley et Liliane Maury, Paris, Messidir, 1990 // Enfance. 1991. V. 44 (1). P. 171–173.

Nadel J. L’importance de transitoire: Une notion de Wallon // Enfance. 1993. T. 46. № 1. P. 79–85.

Nguyên Thi Thang Huong. La formation des attitudes affectives: Essai de synthèse de Freud et Wallon. Paris: Librairie philosophique J. Vrin, 1976.

Oléron P. Le rôle du language dans le développement mental: Contribution tirée de la psychologie de l’enfant sourd-muet // Enfance. 1952. T. 5. № 2. P. 120–137.

Palacios J., Vila I., Cullen K. Présence, impact et actualité de l’oeuvre de Wallon dans la psychologie évolutive espagnole // Enfance. 1993. T. 46. № 1. P. 33–42.

Pléh Cs. A lélektan története. Budapest: Osiris, 2010.

Sena T. Bibliografia Henri Wallon. URL: www.titosena.faed.udese.br/ (дата обращения: 1.12.2015).

Siguan M. Actualité de Wallon // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 399–404.

Snyders G. En quel sens parler aujourd’hui d’une pédagogie wallon-nienne? // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 393–398.

Szeminska A. Intervention // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 351–353.

Ta bouret-Keller A. Rencontres avec Monsieur Wallon // Enfance. 1993. T. 46. № 1. P. 105–107.

Tran Thong La penseé pédagogique d’Henri Wallon. Paris: PUF, 1969.

Tran Thong. La fonction d’orientation et l’éducation // Enfance. 1980. T. 33. № 4. P. 174–185.

Tran T hong. Preface // Wallon H. L’enfant turbulent. Paris: Quadrige, 1984. P. V–XXXII.

Trevarthen C. An Appreciation of the interpersonal Psychology of Henri Wallon // Enfance. 1993. T. 47. № 1. P. 43–46.

Wallon H. Les origines de la pensée chez l’enfant. T. II. Les tâches intel-lectuelles. Paris: PUF, 1945.

Wallon H. Les origines de la pensée chez l’enfant. T. I. Les moyens intel-lectuels. Paris: PUF, 1947.

Wallon H., Evart-Chmielniski E. Les mécanismes de la mémoire en rapport avec ses objets. Paris: PUF, 1951.

Wallon H. L’organique et le sociale chez l’homme // Scientia. 1953. P. 59–65.

Wallon H. Válogatott tanulmányok / Vál. és bev. Erenc. F. Mérei. Budapest: Gondolat, 1971.

Wallon H. Les origines du caractère chez l’enfant. Paris: PUF, 1975.

Wallon H. L’enfant turbulent. Paris: Quadrige, 1984.

Werebe M. J. Henri Wallon au Brézil // Enfance. 1993. T. 46. № 1. P. 101–103.

Widlöcher D. Wallon et Freud // Enfance. 1979. № 5. P. 335–345.

Zazo R. Allocution d’ouverture // Enfance. 1979. T. 32. № 5. P. 317–319.

Zazo R. Wallon (Henri). L’enfant turbulent // Enfance. 1985. T. 38. № 2. P. 313–314.

Zazo R. Henri Wallon: Souvenirs // Enfance. 1993. T. 46. № 1. P. 3–12.

Обращаясь к работам Л. И. Анцыферовой, всегда удивляешься новым открытиям в уже знакомых текстах ее статей и книг, богатству и насыщенности их идеями, ясной авторской позиции, научной и человеческой мудрости. Научные идеи Л. И. Анцыферовой можно отнести ко многим областям психологии: методологии науки, психологии личности, психологии развития, геронтопсихологии. Ее человеческая и научная целостность была реализована в ее работе в Институте психологии РАН, воплощена и в ее трудах. Тексты Л. И. Анцыферовой пронизаны верой и любовью к своей науке, своему предмету, глубоким уважением к коллегам, известным и неизвестным ученым. Несмотря на богатство и многообразие научных идей Л. И. Анцыферовой, остановимся только на некоторых вопросах психологии развития, которые разрабатывались ею и стали неотъемлемой составной частью работ в этой области.

Среди стратегических идей Л. И. Анцыферовой остановимся только на трех обозначенных и разрабатываемых ею вопросах: методологическом принципе развития, соотношении категорий субъекта и личности и некоторых проблемах психологии старости.

Разрабатывая методологические вопросы психологии, Л. И. Анцыферова обращалась к принципу развития. Одной из основных характеристик в раскрытии данного принципа она, вслед за А. В. Брушлинским, выделяла непрерывность развития психики. Указывая на континуальность и непрерывность постоянно развивающего процесса, она пишет: «Это положение по-новому раскрывает значение принципа развития в психологии: он выходит далеко за рамки возрастной, детской, педагогической психологии и определяет самую природу психики человека, способ ее функционирования, присущую психике эмерджентность, т. е. способность переходить в новые качественные состояния, нести в себе зародыши будущих психических свойств индивида» (Анцыферова, 2006, с. 20). Среди важнейших проблем психологии развития Л. И. Анцыферова выделяет гетерохронность развития разных компонентов психики, разный темп их развития, «периоды спада и подъема в разные возрастные периоды, меняющиеся сочетания прогрессивных, регрессивных и стагнирующих тенденций развития на разных этапах жизненного пути» (там же, с. 22).

Положения, выдвинутые Л. И. Анцыферовой о принципе развития, становятся вектором его дальнейшей разработки, раскрытия его содержания. Исследуются такие его закономерности, как континуальность, антиципация, дифференциация/интеграция и субъектность.

Принцип непрерывности (континуальности) психического развития означает взаимосвязанность всех этапов развития человека, их эволюционную подготовленность, связь фило- и онтогенеза, саморазвитие системной организации психики, генетико-средовые координаты психических изменений. Принцип непрерывности поднимает вопрос о дискретности в развитии, которая очевидно выражена в возникновении новых качеств, стадий, этапов. «Сущность любой формы, любой морфологии выражается дискретностью свойств, однако функции, лежащие в основе любой количественной модели, должны быть непрерывными» (Уоддингтон, с. 147). Используемые в биологическом моделировании системы непрерывных (континуальных) функций способны порождать дискретные структуры.

Принцип антиципации тесно связан с принципом непрерывности психического развития и предполагает необходимую подготовленность последующих стадий развития предыдущими. Антиципация рассматривается как имманентное свойство всех психических процессов в их развитии. Вопрос о необходимости потенциала дифференциации также может быть адресован к реализации принципа антиципации – готовности к развитию. Отсюда берет начало разработка представлений о ядерных системах знаний, которые готовят определенную последовательность в развитии знаний (Сергиенко, 2012).

Возможны регрессивные и тупиковые линии развития, однако эти типы развития не есть проявления деградации. Регрессивное развитие существенно отличается от прогрессивного, но, тем не менее, также представляет собой качественное преобразование системы. Регресс характеризуется таким движением исходных форм, которое приводит к понижению уровня их организации, к сужению функциональных возможностей системы, возрастанию ее специализации, снижению зависимости от частных элементов среды, замедлению темпов ее развития. Применительно к психическому развитию человека регресс становится ведущей формой на поздних стадиях индивидуального жизненного пути, когда резкое снижение функциональных возможностей индивида ведет к сужению его временнóй перспективы, к обеднению системы жизненных отношений и сферы интересов при адаптации к ограниченной социальной среде (Анцыферова и др., 1988).

Нам представляется, что регрессивные формы развития по всем выделенным критериям (системному, информационному, энергетическому, экологическому) можно рассматривать как подготовительные, антиципирующие, так как они позволяют организму, индивиду, личности адаптироваться в отношениях с миром с учетом инволюции.

Регрессивные формы развития характерны не только для поздних этапов онтогенеза человека, но и наблюдаются как закономерная стадия на протяжении всего периода онтогенеза, когда происходит перестройка системы организации той или иной функции и поведения. Например, поворот головы и/или глаз на звук отмечается уже у новорожденных детей, что свидетельствует об интермодальном взаимодействии слуховой и зрительной систем. Однако в двухмесячном возрасте эта способность резко редуцируется, повороты в сторону звука наблюдаются редко. Но к четырем месяцам зрительно-звуковое взаимодействие начинает функционировать на более высоком уровне организации, обеспечивая точную пространственную ориентацию головы и глаз младенца на звучащий объект. Подобный U-образный характер развития отмечается во многих видах поведения (имитации, произнесении фонем, в шагательных движениях и др.). Ярким примером регресса психического развития в онтогенезе является ранний подростковый возраст, связанный с кардинальной перестройкой в организации психических и психофизиологических функций. Подростки 11–14 лет характеризуются дефицитом внимания, произвольности, памяти, снижением самооценки, резким усилением аффективности и другими известными проявлениями, которые относят к видимому регрессу в развитии психических функций. Данный регресс есть свидетельство разрушения старых систем организации психического и становления новых систем, т. е. регрессивный характер развития является результатом зарождения нового уровня психической организации.

Подобные изменения описаны в теории катастроф Рене Тома и Кристофера Зимана, сформулированной в конце 1960–начале 1970-х годов («катастрофа» в данном контексте означает резкое качественное изменение объекта при плавном количественном изменении параметров, от которых он зависит) (Постон, Стюарт, 1980). В данной теории реорганизация системы, введение новых элементов сначала приводят к падению эффективности функционирования, а затем к ее росту и усилению устойчивости. Следовательно, в данном отношении регресс как закономерный этап в развитии человека носит временный характер. Однако фазы регресса необходимо отличать от регрессивного развития, которое не только необратимо, но и ведет к снижению уровня функционирования и организации поведения. Такие регрессивные формы развития наблюдаются при манифестации генетических заболеваний (например, аутизме или шизофрении) и описаны в клинической психологии. Разведение и критериальное различение регресса как фазы развития и регресса как патологического процесса становится значимой задачей для психологии. Важно то, что регресс сам по себе также является маркером будущих изменений, т. е. антиципирующим признаком развития.

Принцип субъектности тесно связан с принципом неопределенности, который прекрасно обоснован теоретически и эмпирически в работах Т. В. Корниловой и С. Д. Смирнова и их учеников (Корнилова, Смирнов, 2011; Корнилова и др., 2010). Они обосновывают переход к принципу неопределенности в психологии с необходимостью включения человека как «непрозрачного» Наблюдателя в единый континуум сознания и бытия, который задает неопределенность процесса и результата взаимодействия с миром. Кардинальное отличие изучения принципа неопределенности в психологии от рассмотрения его в физике лежит в открытости человека и сложнейшей взаимосвязанности всех психических систем его организации. Здесь принцип субъектности, авторства собственного развития, неопределенности и уникальности путей развития психики становится ключевым для нового понимания принципа детерминизма. Авторство собственного развития есть процесс индивидуального развития дифференциации/интеграции, непрерывность которого субъективно связана с непрерывностью собственного авторства, отнесенности к Я, которое предвосхищается его индивидуальной историей и определяет выбор в среде и варианты развития. Более того, протекание психических процессов как на микро-, так и на макроуровнях всегда включает предвидение, антиципацию, предвосхищение (Сергиенко, 2009, 2011).

Нами были выделены и проанализированы уровни развития субъектности человека на ранних стадиях онтогенеза (Сергиенко, 2009, 2010, 2011). Смысл подробного анализа развития субъектности состоит в том, что обоснование принципа субъектности в психологии развития потребовало аргументации его применимости к разным феноменам и процессам психического развития. Второй важный смысл нашего рассмотрения состоял в демонстрации необходимости изучения и учета развития человека как субъекта, чья избирательность (выбор внешних воздействий и взаимодействий) указывает на его индивидуальность с самого начала жизни. Третий смысл рассмотрения субъектогенеза – это демонстрация тесного переплетения принципа субъектности, непрерывности и антиципации в анализе феноменов развития человека. Такое же тесное переплетение принцип субъектности имеет с принципом неопределенности «авторства психической активности» и с принципом системности, который продемонстрирован через анализ субъекта как системы всех способностей, свойств, активностей, где субъект является системообразующим фактором. Тесную взаимосвязь принципов субъектности и антиципации можно обнаружить в последовательности и предвосхищающем характере уровней субъектного развития, в возможности антиципации внешних воздействий и взаимодействий в зависимости от уровня субъектного развития.

Таким образом, идеи разработки принципа развития в психологии, представленные в работах Л. И. Анцыферовой, получили свое дальнейшее существование в работах сотрудников лаборатории психологии развития Института психологии РАН. Принцип развития содержательно дополнен принципами антиципации, непрерывности и субъектности, при этом получена экспериментальная верификации возможностей данного содержательного насыщения принципа развития. Аргументация включения в принцип развития субъектности ставит вопрос о соотношении понятий субъекта и личности.

Л. И. Анцыферова считала, что вопрос о соотношении категорий субъекта и личности является важнейшим для психологической науки. Она писала: «Параллельно ведущиеся разработки проблем личности и субъекта предельно заостряют вопрос о том, как же соотносятся друг с другом эти „ипостаси“ человека, является ли понятие личности более широким, чем понятие субъекта? Этот вопрос актуален для общей психологии и психологии личности» (Анцыферова, 2006, с. 219).

Далее она отмечает, что в работах С. Л. Рубинштейна трудно найти критерии, дифференцирующие субъекта и личность, и он часто употребляет слова «личность», «субъект» и «человек» как синонимы (Анцыферова, 2006, с. 219). Его интересует активность человека, субъекта, личности в деятельности. Иногда Рубинштейн использует представление о субъекте как стержневом качестве личности, употребляя такие понятия, как «субъект практики», «субъект истории».

Анализируя теории личности, Л. И. Анцыферова указывает, что субъект в них «характеризуется через различные формы внешней и внутренней активности. Он инициирует, творит, создает внутренний мир и поступки человека, контролирует чувства, вырабатывает жизненные стратегии, разрешает трудные ситуации, ставит жизненно важные задачи, вырабатывает способность ладить с людьми, создает условия для развития личности и т. д. Но за пределами исследований остается такое содержательное, ценностно-смысловое измерение, которое характеризует человека как личность. В число особенностей субъекта не входят те, которые заключены в понятиях духовности, гуманности, нравственности, совести, добродетельности и т. п.» (там же, с. 362). Далее она указывает, что существует неравномерность в развитии человека как субъекта и как личности. Один из вариантов рассогласования – это высокий уровень развития субъектности и низкий – личности. Например, люди, преуспевающие в бизнесе, политике и других областях, могут быть личностно недостаточно развиты. «Высокое же развитие человека как личности невозможно без столь же высокого развития его как субъекта» (там же, с. 363): развитая личность должна отстаивать свои идеалы, убеждения, реализовывать себя в деятельности, т. е. соответствовать своему содержанию.

Обсуждая ограничения субъектно-деятельностного подхода, Л. И. Анцыферова указывает, что он акцентировал значение деятельности «как созидания, преобразования, совершенствование окружающего мира» (Анцыферова, 2006, с. 219). Следовательно, деятельность становилась основным способом существования, при этом подчеркивалась ее неразрывная связь с действующим лицом как ее инициатором. «По существу этот принцип вводит субъекта в динамическую систему деятельности. Но исчерпывает ли этот подход полноту душевной жизни, „своеобразные движения“ внутреннего мира?» – спрашивает Анцыферова (там же, с. 220). Ее представление о личности несводимо к рамкам субъектно-деятельностного подхода. В понимании Анцыферовой, «личность соразмерна не деятельности и даже не жизненному пути, а целостному индивидуальному пространству и времени творимой им жизни. Личностное пространство наполнено индивидуальными градиентами значимости, валентностями; областями, отмеченными положительными, отрицательными, нейтральными модальностями. Именно этим живым, движущимся пространствам (Life-Span), а не жизненной линией или жизненным путем (Life-Line), взрезается личность в исторически развивающееся пространство жизни общества, человечества» (там же, с. 220–221).

Однако субъектно-деятельностный подход противостоит другому направлению в исследовании личности, в котором личность выступает как набор черт, конструктов, параметров, ценностей, убеждений и т. п. Анцыферова подчеркивает, что все эти характеристики личности представляют продукт конструирования жизни самой личностью, ее «произвола».

Раскрывая соотношения субъекта и личности, Людмила Ивановна дает следующие определения: «Личность как субъект „ваяет“ себя, выстраивая и создавая пространство собственной жизни, уникальный жизненный мир. Субъект ставит цели и намечает жизненные планы, избирает стратегии жизни» (там же с. 223). Исходя из этого, она видит основную задачу ученого в выделении и изучении тех «жизнетворческих способностей», психологических оснований и «механизмов», которые обеспечивают переход личности на более высокий уровень субъектности.

Разработка системно-субъектного подхода, предпринятая в последние годы, отчасти находится в соответствии с положениями об ограничениях субъектно-деятельностной парадигмы, обоснованных Л. И. Анцыферовой.

Приведенное нами сравнение подходов показывает, что многие ключевые проблемы современной психологии имеют общие, близкие решения и в системном (в теории динамических систем), и в субъектно-деятельностном подходах. Это положение об имманентной динамике психического и динамике систем – единая, но качественно различная уровневая (стадиальная) организация человеческой психики, ее развития, идеи неразрывности биосоциальной природы человека: „внешнее через внутреннее“, саморазвитие, самоорганизация в процессе деятельности (принцип самодеятельности), целостный, интегративный характер субъекта, системной организации его психики. Подобная общность позволяет объединить имеющиеся подходы. Это означает не просто соединение, а создание новой парадигмы, вносящей иные аспекты в изучение человека, которые в рамках объединяемых подходов оставались на периферии. Так, в системном подходе и его вариантах (системно-эволюционном, теории динамических систем) не остается места субъекту как активному и пристрастному «деятелю» собственного бытия, собственной деятельности, активности, нет места интегративной индивидуальности, которая обеспечивает целостное поведение человека и его индивидуальные варианты адаптации к внешним условиям бытия. В субъектно-деятельностном подходе проблемными остаются анализ внутренних условий самой деятельности, размытость внутренней психической организации, отсутствие представления о структуре данной организации. Эти слабые стороны обоих подходов и привели к необходимости их объединения, что дает, на наш взгляд, преимущества на пути целостного изучения человека (Сергиенко, 2011). В рамках разрабатываемого подхода несколько иначе решается вопрос о соотношении субъекта и личности, нежели у Л. И. Анцыферовой.

Нами обоснована гипотеза о соотношении субъекта и личности, в которой эти две ипостаси человеческой индивидуальности представляют неразрывное единство и развиваются, начиная с самых первых этапов онтогенеза. Уровни субъектно-личностного развития как увеличивающиеся и усложняющиеся структуры присутствуют на любом этапе онтогенеза человека и обладают своей спецификой как в функциональном, так и структурном отношении. При этом развитие подчиняется континуально-генетическому принципу непрерывности и преемственности, интеграции/дифференциации (подробнее см.: Сергиенко, 2009).

Дальнейшая разработка представлений об уровнях становления субъектности связана с выделением функций субъекта, которое было предложено нами в поисках дифференциации образований личности и субъекта. Выделяя категорию субъекта как центральную в системно-субъектном подходе (Сергиенко, 2011), необходимо найти те специфические функции, которые дифференцируют ее от других категорий психологической науки. Эти функции должны обладать статусом системности и субъектности одновременно.

Мы полагаем, что в качестве когнитивной функции по отношению к субъектности выступает понимание, коммуникативной – континуум субъект-субъектных и субъект-объектных взаимодействий, в качестве регулятивной функции – контроль поведения и самопроизвольность Контроль поведения рассматривается нами как интегративная характеристика, включающая когнитивный контроль, эмоциональную регуляцию и контроль действий (произвольность) (подробнее см.: Сергиенко и др., 2010). Выделяя функции субъекта, мы надеемся не только уточнить критерии субъектности, дифференцировать структуры личности и субъекта, но и полнее представить картину уровневого развития субъекта.

Для личности специфика функций может быть описана по аналогии с функциями субъекта: когнитивная – осмысление (порождение смыслов, личностных смыслов, ценностей, смысложизненных ориентаций); переживание – как регулятивная функция, которая указывает на отношение к событию или ситуации, приводя к возможным изменениям в Я-концепции; и коммуникативная функция – как направленность на определенные значимые аспекты реальности. При таком решении функции субъекта и функции личности как две неразрывные стороны человеческой организации тесно переплетены между собой: только при условии наличия смыслов возможно понимание; только при переживании появляется возможность смыслопорождения и изменения поведения, контроля поведения; только определенная направленность личности ведет к избирательности и определенному характеру коммуникативных взаимодействий. При этом на разных уровнях психического развития человека эти функции реализуются по-разному, т. е. в соответствии с уровнем развития личности и субъекта. Реципрокность функционального взаимодействия субъекта и личности открывает возможность не только анализа развития психологической зрелости человека как гармоничного соответствия организации этих интегративных подсистем человеческой индивидуальности, но и позволяет связать воедино представление о содержательных основах внутреннего пространства человека и особенностях его выборов, действий и поступков во внешнем социальном пространстве. Задача изучения соотношения субъекта и личности остается актуальной и в современной психологии. Жаль, что предложенную гипотезу не удалось обсудить с Л. И. Анцыферовой.

Еще одна идея Л. И. Анцыферовой, которая в настоящее время теоретически и эмпирически разрабатывается в психологии развития, относится к проблемам геронтопсихологии. Людмила Ивановна посвятила большое число своих работ проблемам развития личности в пожилом и старческом возрастах, проблеме мудрости и ее проявлений в разные периоды онтогенеза человека, включая период старения. Идеи, высказанные ею в этих работах, становятся основой современных исследований. Все ее труды убедительно доказывают, что период старения нельзя рассматривать как тотальный регресс. В противовес представлениям о поступательном развитии личности, Л. И. Анцыферова подчеркивает нелинейный, а точнее – не однолинейный процесс ее развития. Она писала: «Личностное развитие представляет собой двухколейный процесс, включающий перемещение субъекта в плоскости сознания и даже поведения назад, к своему прошлому, с последующим возобновлением поступательного движения. Подчеркнем, что в данном контексте движение вспять является не регрессом, а механизмом обогащения личности латентными новообразованиями пройденных стадий, которые оцениваются и переосмысливаются ею с позиций актуального настоящего» (Анцыферова, 2006, с. 265).

Анализируя проблемы геронтопсихологии, А. И. Анцыферова боролась за изменение сложившихся социальных стереотипов отношения к старости: «Положение о значимости субъективного отношения человека к социальным воздействиям, стереотипам и шаблонам обретает особый смысл применительно к анализу жизни людей поздние годы. Результаты эмпирических исследований показывают, что многие характерные черты пожилых обусловлены распространенными в обществе негативными стереотипами стариков как людей бесполезных, интеллектуально деградирующих, беспомощных», – пишет она (там же, с. 264). Эти стереотипы снижают самооценку пожилых людей, вызывая боязнь своим поведением подтвердить их. Но люди, сохранившие «упорство духа», опираются на собственные оценки, компенсируя старческие потери, нежелательные изменения, вырабатывая свои «техники» жизни. Она подчеркивала: «Субъекты своей жизни живут по собственным меркам. Заметив у себя нежелательные изменения, они изобретательно компенсируют их, не снижая самооценки» (с. 265).

Л. И. Анцыферова проанализировала большой объем отечественных и зарубежных источников и выделила типы и условия продуктивного старения. Она обращалась и к работам П. Балтеса, который ввел термин «успешное старение». Именно его работы вошли в обзор современных подходов к проблемам старения. П. Балтес и Л. Карстенсен определяют успешное старение как максимальное использование имеющихся у человека ресурсов. Принципиально, что авторы уходят от физических и физиологических составляющих старения, делая акцент на возможностях и потенциалах человека. При сравнении объективных и субъективных показателей успешности старения оказалось, что 36 % респондентов по объективным оценкам старели успешно, но субъективно так не считали, а 47 %, наоборот, по объективным оценкам старели неуспешно, но сами так не считали (Стрижицкая, 2013).

Развивая идеи Л. И. Анцыферовой о непрерывном развитии личности и ее вариантах преобразований в период старения, мы обратились к изучению субъективного возраста человека. Субъективный возраст человека – это самовосприятие собственного возраста. Когнитивная иллюзия возраста – это разница между хронологическим и субъективным возрастом человека, которая возникает в процессе жизни человека. Хронологический возраст отражает, сколько лет прожито, а субъективный возраст свидетельствует, на какой возраст субъективно ощущает себя человек. Причем если подростки и молодые люди оценивают свой возраст в сторону его увеличения, т. е. видят себя старше, то после 25 лет нарастает тенденция оценивать себя моложе своего хронологического возраста. При этом разница хронологического и субъективного возрастов нарастает и особенно значительно – после 50 лет, достигая 16 лет и более у пожилых людей. Мы относим субъективный возраст именно к личностным образованиям, поскольку он указывает на субъективную возрастную идентичность. Категория субъективного возраста не становится альтернативой типологическому (К. А. Абульханова, Т. Н. Березина, В. Н. Дружинин, К. Г. Юнг, В. И. Ковалев), причинно-целевому (Е. И. Головаха, А. А. Кроник, Р. А. Ахмеров, В. В. Нуркова) и мотивационному (Ж. Нюттен, Ф. Зимбардо, А. Сырцова, Н. Н. Толстых) подходам к проблеме человека и времени, но является иным ракурсом ее рассмотрения (подробнее см.: Сергиенко, 2013).

С позиций системно-субъектного подхода личность – это стержневая структура субъекта, задающая общее направление его самоорганизации и саморазвития. Метафорически соотношение личности и субъекта можно представить в виде командного и исполнительного звеньев: личность задает направление движения, а субъект – его конкретную реализацию через координацию выбора целей и ресурсов индивидуальности человека. Именно разработка соотношения субъекта и личности потребовала обращения к конструкту субъективного возраста, в котором пересекаются ценностно-смысловые координаты личностного времени, возрастной идентичности и возможности самореализации, активности субъекта, направляемой и регулируемой этими личностными координатами. Субъективный возраст человека фактически описывает динамику возрастной идентичности. Он становится тем стержневым представлением, относительно которого человек воспринимает себя на жизненном пространстве, позиционирует себя в социальном пространстве, испытывает удовлетворенность собственной жизнью.

Данный конструкт в отечественной психологии не изучался, несмотря на интенсивные исследования личностного восприятия жизненного пути и временной перспективы. В то же время, как показали западные исследования, субъективный возраст человека тесно связан с его физическим и психологическим здоровьем, с удовлетворенностью жизнью, с временной перспективой и индивидуально-психологической организацией (Braman, 2002; Carp, Carp, 1981; Galambos et al., 2005; Hubley, Russel, 2009; Lang, Carstensen, 2002).

Так, Ф. Карп и А. Карп (Carp, Carp, 1981) изучали субъективный возраст и функциональный уровень 352 пожилых людей 72 лет в среднем, переехавших недавно в дом престарелых. Они показали, что субъективный возраст не связан с хронологическим (r=0,05), а главное – что те, кто сообщал о более молодом возрасте, отличались лучшими показателями силы Эго, позитивным отношением к другим людям, чувствовали свою полезность, лучше воспринимали ситуацию перемещения и контролировали ее. Эти результаты показали, что субъективный возраст предсказывает успешность адаптации к новым условиям жизни.

К. С. Маркидас и Дж. Болт (Markides, Bolt, 1983) проанализировали характеристики пожилых респондентов, умерших между двумя срезами исследований. Они оценивали психологические, физические и социальные переменные: социально-экономический статус, семейное положение, уровень доходов, социальной поддержки, субъективной возраст, субъективное здоровье. Сравнивая 59 человек, умерших за это время, с живущими, из 510 человек общей выборки, они показали, что живущие отличались лучшим восприятием собственного здоровья, более высокими жизненными ожиданиями и более молодым субъективным возрастом в первом исследовании. Субъективный возраст оказался предиктором смертности.

Изучался субъективный возраст пожилых людей (в среднем 83 года), получающих помощь сиделок. Авторы нашли, что их субъективный возраст на 11 лет моложе реального. Кроме того, в этой выборке у трети респондентов наблюдалась депрессия, они имели в среднем три хронических заболевания, но, несмотря на такое тяжелое положение, они демонстрировали когнитивную возрастную иллюзию более молодого возраста (Staats et al., 1993). Данные свидетельствуют, что субъективное восприятие здоровья играет более существенную роль в определении субъективного возраста, чем реальное состояние здоровья.

Приведенные примеры исследований удивительным образом согласуются с идеями и утверждениями Л. И. Анцыферовой, указывая на значение личностного развития в вариантах позднего периода жизни, на роль субъективной возрастной идентичности как динамичного и гибкого образования, обеспечивающего адаптацию пожилых людей.

Наиболее влиятельным объяснением феномена когнитивной иллюзии субъективного возраста было предположение, что более молодой субъективный возраст, особенно значительный в пожилом возрасте, служит для избегания негативной установки на старение, стереотипов позднего этапа жизни, когда люди ощущают себя за бортом жизни, ненужными обществу (Cooper et al., 1981). Большинство эмпирических исследований не подтвердило идею, что люди негативно смотрят на старение. Данные не выявили связи между установками на старение и субъективным возрастом (Mossey, 1995; Zola, 1962).

Дж. Монтепеа и М. Лэчман (Montepare, Lachman, 1989) исследовали связь страха старения с субъективным возрастом у женщин средних лет (средний возраст 36 лет). Они обнаружили, что такой связи не существует у респондентов более старшего возраста, хотя самые молодые люди с наиболее высокими значениями субъективного возраста показывают страх старения. Более того, они установили, что женщины, имеющие высокие показатели по субъективному возрасту (чувствующие себя старше других), сообщают о высокой удовлетворенности жизнью. Данные говорят о том, что, возможно, не всегда те, кто чувствует себя более молодым, не чувствует себя более счастливым.

Таким образом, утверждение, что негативные установки старого возраста ведут к относительно более молодому субъективному возрасту, не подтвердилось.

Несколько лет назад мы начали изучать субъективный возраст, его внутренние и внешние маркеры, психологическое здоровье у людей от 20 до 70 лет. По опроснику Б. Барака (Barak, 2009) оценивались субъективный возраст и его составляющие: биологический субъективный возраст, т. е. на сколько лет человек себя чувствует; эмоциональный субъективный возраст, т. е. на сколько лет он выглядит; социальный субъективный возраст, т. е. на сколько лет он действует, и интеллектуальный субъективный возраст, т. е. какому возрасту соответствуют его интересы. Также оценивалась временная перспектива личности по методике Ф. Зимбардо (ZTPI) (Сырцова и др., 2008). Для оценки собственного психологического здоровья применялся русскоязычный вариант «Опросника SF-36» (Health status survey, Short Form) (Ware et al., 1994; Гуревич, Фабрикант, 2008), шкалы которого группируются в два показателя: «физический компонент здоровья» и «психологический компонент здоровья». Важным для изучения маркеров субъективного возраста был метод оценок возраста по фотографиям моделей (реальных людей, по 10 примеров в каждой возрастной группе: 20–30, 40–50 и 60–70 лет). Приведем кратко лишь некоторые результаты работы.

Разрыв между субъективным и хронологическим возрастом колеблется, причем существенно: если в группе молодых людей субъективный возраст фактически равен календарному, то уже у людей 40–50 лет возникает когнитивная иллюзия возраста – они ощущают себя моложе более чем на 5 лет, а пожилые – на 11 лет. При этом обнаружена неравномерность субъективной возрастной идентификации во всех возрастных группах. Составляющие субъективного возраста выражены различно. Наиболее близкие значения к хронологическому возрасту наблюдаются при оценке субъективного биологического и эмоционального возрастов и значительные отличия при оценке субъективного социального и интеллектуального возрастов.

Желание чувствовать себя более молодым у людей старшего возраста, выглядеть более молодым, действовать как молодой, и интересоваться тем, чем молодые, может рассматриваться как специальный механизм психологической поддержки (механизм психологической защиты, совладания с проблемами старения). Поддержание такой позитивной иллюзии тесно взаимосвязано с установками общества на молодость, с одной стороны, когда ценность члена общества оценивается относительно его эффективного и продуктивного возраста. С другой стороны, индивидуальные личностные свойства и установки также взаимосвязаны с величиной и фактом позитивной иллюзии возраста.

Общая тенденция увеличения разницы между актуальным и субъективным возрастом на поздних этапах онтогенеза в то же время сопровождается значимыми различиями внутри возрастной группы. Так, например, изучение когорты 60-летних в целом подтверждает, что они моложе по субъективной идентичности в целом, но среди них есть индивиды и более молодые, и ощущающие себя на тот же возраст, и старше его. Кроме того, показано, что могут происходить изменения восприятия собственного возраста. Лонгитюдные исследования обнаружили, что изменения здоровья являются предиктором изменений и субъективного возраста (Markides, Bolt, 1983). Однако сравнение людей с типичным развитием и двигательными серьезными проблемам (cerebral palsy, spina bifida) показали, что они имеют более молодой субъективный возраст (Hubley, Russel, 2009).

Важные жизненные события также оказывают влияние на возрастную идентичность. Например, люди в период поздней зрелости оценивают субъективный возраст ближе к хронологическому при приближении дня рождения; разница увеличивается в сторону более молодого субъективного возраста при удаленности этой даты (Markides, Bolt, 1983).

Переоценка своего возраста сильнее в тех областях, где нелегко однозначно получить информацию, обратную связь. Биологические аспекты субъективного возраста, такие как здоровье и привлекательность, дают более однозначные обратные связи, их стандарты менее двусмысленны, чем общее восприятие возраста или возрастной активности и интересов. Так, в наших исследованиях минимальная разница хронологического и субъективного возраста обнаружена именно в эмоциональной оценке собственного внешнего вида. Действительно, именно здоровье и привлекательность выступали высоко надежными предикторами возрастной идентификации.

Другой информационный аспект относится к тем прототипам, относительно которых оценивают себя люди. Так, если люди ориентируются на устаревшие прототипы (например, предыдущей генерации) для оценки их собственного субъективного возраста, то они могут недооценивать возраст и других людей. Этот аспект не был исследован экспериментально, он связан с вопросом о влиянии возрастных стереотипов, их имплицитных моделей и динамики в развитии человека. В нашей совместной работе с Ю. Д. Киреевой (Туганцевой) (Туганцева, 2012; Сергиенко, 2013) сравнивался хронологический возраст человека на фотографии и его субъективная оценка респондентами (как он выглядит, что соответствует эмоциональному субъективному возрасту). В исследовании участвовало 86 человек. Возраст, оцениваемый по фотографиям, отличался значительно большей реалистичностью и был близок к хронологическому возрасту моделей. Эти данные указывают на то, что люди в большей степени ориентируются на реальные представления о себе, временные сравнения собственных представлений (о физическом состоянии и привлекательности), чем на стереотипы и идеалы, транслируемые социумом (большая ценность молодости, молодящиеся актрисы и медийные персонажи и т. п.). В этом случае в большей степени подтверждается предположение о более надежных обратных связях о физическом состоянии и привлекательности человека для когнитивных имплицитных моделей возраста и его идентификации, чем социально обусловленных сравнениях как основе возрастной идентичности.

Изучение временнóй перспективы в разных возрастных группах показало нарастание значимости гедонистического настоящего во всех возрастах. Но кроме этого, у людей 40–50 лет более молодой биологический возраст сопряжен с позитивным прошлым, т. е. они чувствуют себя моложе при позитивной истории своей жизни, которая может выступать для них ресурсом. Пожилые люди, сохраняя ориентацию на гедонистическое настоящее, становятся уязвимыми по отношению к своему негативному прошлому (чем человек моложе, тем в меньшей степени это определяется его негативным прошлым опытом). Таким образом, груз негативного прошлого старит человека. Современные пожилые люди предпочитают ориентироваться на настоящее, на реализацию в нем.

Значения субъективной оценки здоровья существенно повышаются с возрастом. Субъективный возраст продемонстрировал большое количество корреляций именно в возрастной группе 60–70 лет. Если люди в возрасте 60–70 лет при проблемах со здоровьем в основном чувствуют себя старше и ближе к своему хронологическому возрасту, у людей 40–50 лет подобная тенденция проявляется только в том случае, если здоровье ограничивает их социальную активность. У молодых людей показаны обратные связи. Люди в возрасте 20–30 лет, если состояние здоровья ограничивает их жизнь, наоборот, оценивают себя младше, возможно, из-за чувства беспомощности, т. е. «регрессируют» в возрасте. Необходимо отметить, что никаких корреляционных связей показателей качества здоровья и хронологического возраста в разных группах обнаружено не было (Туганцева, 2012; Сергиенко, 2013). Это свидетельствует о том, что именно возрастная идентификация становится тем важным личностным внутренним маркером в оценке и временной перспективы, и качества своего здоровья, и, как показано в другой работе, возможностей регуляции поведения.

Дальнейший анализ результатов исследования поставил вопрос о существовании индивидуальных вариантов возрастной идентичности. Общие тенденции субъективного восприятия возраста имеют, по сравнению с паспортным возрастом, индивидуальные варианты оценок – занижающей, адекватной и завышающей. Остановимся только на особенностях группы пожилых людей (60–70 лет). В этой возрастной группе выделены две подгруппы: занижающих и адекватно оценивающих свой возраст. Они не отличаются по хронологическому возрасту, но значимо разнятся в оценках всех составляющих субъективного возраста, а также в степени ориентации на некоторые факторы временнóй перспективы, в оценках своего психического и физического здоровья. Заметим, что по численности группы примерно равны (63 человека – занижающие свой возраст – и 60 – адекватно его оценивающие). При дифференцированном анализе субъективного восприятия своего возраста людьми 60–70 лет выяснилось, что сопряженность субъективного возраста только с гедонистическим настоящим характерна для подгруппы, занижающей возраст, а для подгруппы адекватно воспринимающих свой возраст – с негативным прошлым. В то же время корреляции субъективного возраста по всей выборке этого возраста были со всеми переменными. Следовательно, более молодой возраст выступает субъективным регулятором в отношении к временнóй перспективе. У людей, занижающих свой возраст, только биологическая и эмоциональная составляющая субъективного возраста взаимосвязана с факторами здоровья, т. е. ориентирована в оценках здоровья на то, как они себя чувствуют и как выглядят. Адекватно оценивающие свой возраст используют разные ориентиры субъективной идентичности при оценке качества здоровья. Эти особенности не были обнаружены при общем анализе возрастных особенностей субъективного возраста без выделения вариантов восприятия возраста (Сергиенко, Киреева, 2015).

Наши данные позволяют показать важность дифференцированного анализа для изучения феномена субъективного возраста. Дальнейшие исследования и более детальный анализ различий в оценках составляющих субъективного возраста (биологического, эмоционального, социального и интеллектуального) позволят пролить свет на понимание значения гетерогенности субъективных возрастных оценок для человека.

Предпринятое нами изучение субъективного возраста человека можно рассматривать в качестве примера развития идеи Л. И. Анцыферовой о значении личностного роста в пожилом возрасте. Гибкость субъективной возрастной идентификации можно рассматривать в качестве одного из психологических механизмов адаптации в пожилом возрасте.

В настоящей работе мы коснулись только трех вопросов, разработка которых Л. И. Анцыферовой стала основой и задала направление дальнейших теоретических и эмпирических исследований. Богатство ее идей в области психологии развития, психологии личности и психологической науки в целом содержит значительный потенциал для самых современных поисков и решений.

Научные работы Л. И. Анцыферовой, ее честность и вдумчивость как ученого составляют фундамент отечественной науки. Ее преданность психологии лучше всего отражена в словах: «Это единственная из наук, в которой я сама состою как личность» (Анцыферова, 2006, c. 502).

Анцыферова Л. И. Развитие личности и проблемы геронтопсихологии. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.

Анцыферова Л. И., Завалишина Д. Н., Рыбалко Е. Ф. Категория развития в психологии // Категории материалистической диалектики в психологии. М.: Наука, 1988. С. 9–36.

Гуревич К. Г., Фабрикант Е. Г. Методические рекомендации по организации программ профилактики хронических неинфекционных заболеваний // ГОУ ВПО Московский государственный медико-стоматологический университет, 2008. URL: http:// bono-esse.ru/blizzard/RPP/M/ORGZDRAV/Orgproga/p1.html (дата обращения: 10.11.2015).

Корнилова Т. В., Смирнов С. Д. Методологические основы психологии. М.: Юрайт, 2011.

Корнилова Т. В., Чумакова М. А., Корнилов С. А., Новикова М. А. Психология неопределенности: Единство интеллектуально-личностного потенциала человека. М.: Смысл, 2010.

Постон Т., Стюарт И. Теория катастроф и ее приложения. М.: Мир, 1980.

Сергиенко Е. А. Континуально-генетический принцип становления субъекта // Субъектный подход в психологии / Под ред. А. Л. Журавлева, В. В. Знакова, З. И. Рябикиной, Е. А. Сергиенко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 50–67.

Сергиенко Е. А. Системно-субъектный подход: обоснование и перспектива // Психологический журнал. 2011. Т. 32. № 1. С. 120–132.

Сергиенко Е. А. Принципы психологии развития: современный взгляд // Психологические исследования. 2012. Т. 24. № 5. С. 1.

Сергиенко Е. А. Субъективный и хронологический возраст человека. Психологические исследования. 2013. Т. 30. № 6. С. 10.

Сергиенко Е. А., Киреева Ю. Д. Индивидуальные варианты субъективного возраста и их взаимосвязи с факторами временной перспективы и качеством здоровья // Психологический журнал. 2015. Т. 36. № 3. С. 23–35.

Стрижицкая О. Ю. Современные проблемы психологии старения // Здоровая личность / Под ред. Г. С. Никифорова. СПб.: Речь, 2013. С. 2326–355.

Сырцова А., Соколова Е. Т., Митина О. В. А даптация опросника по временной перспективе Ф. Зимбардо на русскоязычной выборке // Психологический журнал. 2008. Т. 29. № 3. С. 101–109.

Туганцева Ю. Д. Субъективный возраст и временнaя перспектива личности // Психологические исследования: Вып. 6 / Под ред. А. Л. Журавлева, Е. А. Сергиенко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 147–160.

Уоддингтон К. Х. На пути к теоретической биологии. I. Пролегомены. М.: Мир, 1970.

Barak B. Age identity: A cross-cultural global approach // International Journal of Behavioral Development. 2009. V. 33 (1). C. 2–11.

Braman A. C. What is subjective age and who does one determine it: The role of social and temporal comparisons: Dissertation presented to the Graduate School of Arts and Sciences of Washington University. Saint Louis, Missouri, 2002.

Carp F. M., Carp A. The validity, reliability and generalizability of diary data // Experimental Aging Research: An International Journal Devoted to the Scientific Study of the Aging Process. 1981. V. 7. № 3. P. 281–296.

Cooper P. E., Thomas L. E., Stevens S. J., Suscovich D. Subjective time experience in an intergenerational sample // International Journal of Aging and Human Development. 1981. V. 13. № 1. P. 183–193.

Galambos N. L., Turner P. K., Tilton-Weaver L. C. Chronological and subjective age in emerging adulthood: The crossover effect // Journal of Adolescent Research. 2005. V. 20. P. 538–556.

Hubley A., Russel L. Prediction of subjective age, desire age and age satisfaction in older adults: Do some health dimentions contribute more than other? // International Journal of Behavioral development. 2009. V. 33. № 1. P. 12–21.

Lang F. R., Carstensen L. L. Time counts: Future time perspective, goal and social relationships // Psychology and Aging. 2002. V. 17. P. 125–139.

Markides K. S., Boldt J. S. Change in subjective age among the elderly // Gerontology. 1983. V. 23. P. 422–427.

Mossey J. M. Importance of self-perceptions for health status among older persons // Emerging issues in mental health and aging / Ed. M. Gatz. Washington, DC: American Psychological association, 1995. P. 124–165.

Montepare J. M., Lachman M. E. „You are only as oldes you feel“: Self-perceptions of age, fears of aging, and life satisfaction from adolescence to old age // Psychology and aging. 1989. V. 4. № 1. P. 73–78.

Staats S., Heaphy K., Miller D., Partlo C., Romine N., Stubbs K. Subjective age and health perception of older persons: maintaining the youthful bias in sickness and in health // International Journal of Aging and Human development. 1993. V. 37. P. 191–203.

Ware J. E. J., Kosinski M., Keller S. D. SF-36 physical and mental health summary scale: A user’s manual. Boston, MA: The Health Institute, New England Medical Centre, 1994.

Zola I. K. Feeling about age among older people // Journal of Gerontology. 1962. V. 17. P. 65–68.

Людмила Ивановна Анцыферова, так же как А. В. Брушлинский и некоторые другие замечательные отечественные психологи, была ученицей С. Л. Рубинштейна и достойной представительницей его школы. Одним из признаков этой научной школы является творческое разнообразие исследований, исходящих из единого русла общефилософского принципа детерминизма: внешние причины действуют, преломляясь через внутренние условия, составляющие основание психического развития. Однако проводятся исследования хотя и в смежных, но все же несколько отличающихся друг от друга направлениях. Наиболее типичной и показательной в этом отношении оказалась проблема соотношения психологических характеристик субъекта и личности. А. В. Брушлинский придерживался в данном вопросе гносеологического подхода, а Л. И. Анцыферова – эпистемологического.

Для гносеологического подхода важнейшей является категориальная оппозиция «субъект – объект»: в рамках этой парадигмы познавательные процессы анализируются с точки зрения отношения субъекта (в частности, ученого) к объекту познания (предмету исследования). В эпистемологическом подходе во главу угла ставится знание: его строение, структура, функционирование и развитие, при этом базовой является оппозиция «объект – знание». С эпистемологической точки зрения наука должна изучать объективные структуры знания, а не гносеологического субъекта, осуществляющего познание и нередко вносящего в его результаты искажения, ошибки и субъективные черты.

И А. В. Брушлинский, и Л. И. Анцыферова, имея прекрасное философское образование (оба окончили философский факультет МГУ и начинали свою жизнь в науке в Институте философии АН СССР), были и подлинными, настоящими психологами. Говорить о них как о «гносеологе» и «эпистемологе» можно только с большой долей условности, в метафорическом смысле, однако для классификационной ясности описания индивидуальных особенностей их научных мировоззрений эти метафоры, безусловно, имеют эвристический смысл.

Гносеологический подход А. В. Брушлинского к анализу психических явлений объясняет, почему он категорически не принимал идею эпистемолога К. Поппера о том, что объективное содержание мышления составляет так называемый «третий мир». Основываясь на гносеологических представлениях С. Л. Рубинштейна и уже внеся бесценный вклад в формирование психологии субъекта как самостоятельной области психологической науки, он писал: «Поппер справедливо отмечает, что его теория отчасти идет от Платона, и потому закономерно развивает ее в контексте своей общей установки „эпистемология без познающего субъекта“. И здесь с этим нельзя не согласиться: при таком подходе к обсуждаемой проблеме „третий мир“, т. е. научное знание как продукт, результат познавательной деятельности субъекта, уже не нуждается в последнем. И тогда уничтожение субъекта в „третьем мире“ закономерно приводит к его изгнанию из теории познания» (Брушлинский, 1999, с. 10).

По поводу соотношения субъекта и личности у Андрея Владимировича была очень определенная и ясная позиция: «Субъект – это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных и т. д. Личность, напротив, менее широкое и недостаточно целостное определение человеческого индивида» (Брушлинский, 2001, с. 17). Он не сводил активность субъекта исключительно к деятельности: проявление сознательной и бессознательной активности в поведении, формирование политической воли, рост духовности – все использовалось им в качестве аргументов для обоснования субъектной сущности людей.

Л. И. Анцыферова уважала и ценила взгляды А. В. Брушлинского, но ее научная позиция была несколько иной. В 1990-е годы в методологические основания нашей психологии был введен новый принцип – «субъектно-деятельностный подход», в котором определяющей является активность человека, направленная на преобразование, совершенствование окружающего мира и себя в мире. «По существу, этот принцип вводит субъекта в динамическую систему деятельности. Но исчерпывает ли этот подход всю полноту личностного существования человека в мире, напряженность его душевной жизни, „своеобразные движения“ внутреннего мира?» (Анцыферова, 2000, с. 32). Эпистемологическая направленность осуществляемого Людмилой Ивановной психологического анализа заключается именно в ее стремлении систематически описать многомерное пространство человеческой жизни и показать, что личность соразмерна не с субъектом или деятельностью, а с целостным индивидуальным пространством бытия человека и творимой им жизни. Эпистемологичность анализа психологии человека для нее не случайна, а закономерна: такой подход опирается на труды великих предшественников. Например, генетическая эпистемология Ж. Пиаже направлена на анализ как общей структуры научного знания внутри психологии, так и ее взаимоотношений с другими науками. Эпистемология Пиаже включает описание структур интеллекта, генетический анализ формирования физических понятий (скорость, длительность времени и др.), инвариантности знания об объекте, обратимости психических структур (Сергиенко, 2008). Следовательно, в отличие от трудов С. Л. Рубинштейна и А. В. Брушлинского, его работы основаны на глубоком детальном анализе психических структур, а не процессов.

В значительной мере это характеризует и научную позицию Л. И. Анцыферовой. Для нее центром, фокусом эпистемологического анализа психики является многомерное пространство жизни. По ее мнению, «субъектное начало человека значительно ограничивается особенностями душевной жизни. Определенное место в ней занимают неосознаваемые мотивы, жизненные планы, вытесненные воспоминания, которые, однако, регулируют поведение индивида независимо от его воли» (Анцыферова, 2000, с. 40).

Особое место в ее работах занимает анализ созидания человеком себя, своего внутреннего мира, собственной душевной жизни. В созидании себя сознательное переплетается с бессознательным, ожидаемое с неожиданным («личность должна быть неожиданностью для себя, открытием»), интеллектуальное с личностным. Неудивительно, что в последнее десятилетие своей долгой жизни Людмила Ивановна начала изучать как бы сотканный из противоречивого сплава психологических качеств феномен мудрости.

Проанализируем взаимосвязь содержания феноменов мудрости и постижения в исследованиях Л. И. Анцыферовой.

В конце ХХ в. ученые, изучающие психологию мудрости, пришли к заключению, что ее нельзя связывать только с когнициями, – в частности, с высокими интеллектуальными достижениями. Большое предсказательное значение играют личностные факторы: открытость опыту, интерес к другим, особенно более молодым людям («генеративность», по Э. Эриксону: стремление взрослого человека психологически увековечить себя путем осуществления долговременного и значимого вклада в окружающий мир), креативность (Baltes, Kunzmann, 2003). В динамическом плане мудрость рассматривается современными учеными как «поиск лучших мнений в отсутствии точных знаний» (Эпштейн, 2004, с. 794). В структурном плане мудрость – это особым образом организованное сочетание ума и добродетелей (Baltes, 2004). Мудрые люди отличаются ориентацией на максимизацию общего блага, а не индивидуального благосостояния. Они толерантны, осознают релятивизм человеческих ценностей, чувствительны к отличиям других от себя. Понимая, что не все может быть определенным, они направляют усилия на оптимизацию способов жизни в условиях неопределенности (Baltes, Kunzmann, 2003). Вследствие этого можно утверждать, что мудрость экзистенциальна в широком смысле этого слова: она представляет собой «такое знание, которое становится способом существования, это знание не того, что существует, а того, как существовать» (Эпштейн, 2004, с. 797).

У Л. И. Анцыферовой была своя, оригинальная точка зрения на проблему мудрости. Ее своеобразие заключается в концентрации фокуса внимания главным образом на двух характеристиках этого феномена. Первая характеристика – возрастной аспект мудрости, попытка дать собственный ответ на вопрос: можно ли утверждать, что мудрость – это прерогатива людей пожилого возраста? Вторая анализируемая сторона мудрости состоит в том, что ее психологическим основанием является дар предчувствия, предугадывания, чувствительность к близости неожиданного. Это значит, что в условиях присущей миру неопределенности принятие мудрых оптимальных решений требует от субъекта интуиции, таких предсказаний возможных вариантов развития понимаемых ситуаций, которые основаны не только на знании, но и на чувственном постижении мира и себя в мире.

Как и другие психологи, к примеру, Д. А. Леонтьев (Леонтьев, 2011), Людмила Ивановна начинает исследование проблемы с анализа «Берлинской парадигмы мудрости» П. Балтеса и его учеников (Baltes, Kunzmann, 2003; Baltes, 2004; и др.). В рамках этой парадигмы к обобщенным критериям мудрости относятся глубокое проникновение в развитие человека и в суть его жизненно важных проблем, а также взвешенные суждения и советы при интерпретации трудных жизненных ситуаций. Более специализированными критериями считаются: обширный репертуар знаний жизненных фактов, относящихся к разным ситуациям; процедурное знание стратегий и умений, позволяющих выносить зрелые суждения и давать обоснованные советы; контекстуальность, т. е. знания о том, что жизнь осуществляется в разных социальных, общественных, межличностных контекстах и на разных уровнях индивидуального развития; релятивизм, т. е. знание о том, что разные люди и различные социальные группы обладают значительно отличающимися друг от друга ценностями, целями и приоритетами; неопределенность, т. е. знание об относительной индетерминированности и непредсказуемости жизни, порождающее разные способы управления ею (Анцыферова, 2004, с. 18).

Психологические исследования, проведенные за последние четверть века, опровергли распространенное мнение о том, что мудрость – это редкое свойство личности, обретаемое человеком в пожилом возрасте и старости. В этом контексте уместно вспомнить, что коллега Л. И. Анцыферовой А. В. Брушлинский неоднократно в разных ситуациях повторял шутку: «Говорят, что мудрость приходит со старостью, но иногда старость приходит одна».

Сама Людмила Ивановна высказывает два соображения, принципиальные для понимания психологических механизмов мудрости. Во-первых, она указывает, что опыт работы К. Г. Юнга и других психологов «дают основание полагать, что развитие мудрости в период поздней взрослости опирается на растущую целостность личности, на расширение ее психологической масштабности» (Анцыферова, 2004, с. 22). Важно подчеркнуть, что целостность и масштабность личности может проявиться уже в молодости: «У одной личности мудрость может появиться в ранние годы, у другой – на пороге средней взрослости, а может быть, и позднее» (Анцыферова, 2005, с. 12). Во-вторых, отрицая жесткую причинную связь возраста человека и поведенческих проявлений мудрости, она пишет: «Я придерживаюсь определения мудрости как вершинного образования целостной личности, но это образование особого рода. При слове „вершина“ обычно в уме возникает образ горы, за высшей точкой которой следует крутой спуск. Но за понятием „мудрость“ стоит представление о вершине мощного дерева, которое непрерывно растет. Его вершинные образования погибают только вместе с гибелью дерева… От всех достигнутых вершинных образований личности мудрость отличается, помимо целостности и конгруэнтности проанализированных ее свойств, присущей ей способностью к непрерывному росту, развитию, образованию новых способов осуществления жизни в радикально меняющихся социальных обстоятельствах, неожиданных переменах своего психоорганизмического жизненного опыта. Мудрость – это растущее вершинное образование интегрированной личности» (Анцыферова, 2005, с. 12).

Вторая характеристика мудрости все время является объектом пристального внимания и предметом глубоких размышлений Л. И. Анцыферовой. По ее мнению, мудрый субъект отличается от других людей не только более дифференцированным постижением мира, но и углубленной интерпретацией жизненного опыта – своего и чужого. Ссылаясь на К. Роджерса, она подчеркивает необходимость и важность понимания себя: без этого психотерапевт не может давать советы пациенту или обучать его приемам постижения своего истинного Я – того, кем он является в действительности. К аналогичному выводу она приходит и анализируя труды С. Кьеркегора: «Мудрость – прежде всего глубокое постижение индивидом своей истинной природы и призвания» (там же, с. 8). Постижение себя и других как необходимый компонент мудрости упоминается в ее работах чуть ли не на каждой странице: «Несомненно, что человек, обладающий (в той или иной мере) даром мудрости, должен эмпатически, на интуитивном уровне чувствовать не только то, что сам обращающийся за советом не осознает в себе, но и постигать его уникальность. Таким образом, в проблемном поле мудрости органично выделяются вопросы понимания человеком того, кем он является на самом деле, каковы проявления рассогласования между осознаваемым, но не истинным, и истинным Я, каковы некоторые приемы постижения индивидом своей природы» (там же). Постижение нужно там, где мудрость не может основываться на логически обоснованном знании и где недостаточно интегрированного жизненного опыта, а нужно предугадывание, интуитивное чувствование и т. п. Важно понимать, что часто постижение – не осознанный субъектом выбор или даже произвол, а единственный способ жизни в неопределенном мире. Это тот контекст, в котором, по мнению Л. И. Анцыферовой, психолог должен изучать феномен мудрости: «Главное же, что должен понять человек, выстраивающий свою жизнь в этой действительности, это то, что миру свойственно неожиданное и невероятное, мир полон тайны» (Анцыферова, 2004, с. 22).

Феномен постижения, если его рассматривать не в религиозном, а в научном значении, так же объективен, как достоверное знание. На это указывает М. Полани. Он пишет: «Постижение не является ни произвольным актом, ни пассивным опытом; оно – ответственный акт, претендующий на всеобщность. Такого рода знание на самом деле объективно, поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью; контакт, определяемый как условие предвидения неопределенной области неизвестных (и, возможно, до сей поры непредставимых) подлинных сущностей» (Полани, 1985, с. 19).

В социогуманитарных науках постижение бытия человеком рассматривается как такая система, в которой отдельные типы сознания и знания анализируются как формы развивающейся духовной культуры. Согласно С. А. Хмелевской и Н. И. Яблоковой, «постижение бытия осуществляется в определенных устойчивых формах (философия, наука, религия и пр.), которые образуют постижение-систему» (Хмелевская, Яблокова, 2013, с. 74). В социокультурном контексте постижение – это «культурно-историческое получение знания, в котором различные типы сознания и знания (обыденное, мифологическое, религиозное, эстетическое, научное, философское) предстают как формы единой, органически развивающейся духовной культуры» (там же).

В психологии постижение трактуется в более узком значении. Психологи фокусируют внимание в основном на двух сторонах постижения. Одна плоскость анализа – это соотношение осознаваемого и неосознаваемого, в котором именно бессознательные компоненты определяют успешность или неудачу в понимании-постижении субъектом событий и ситуаций человеческого бытия. Другой план исследования – сознательный отказ психолога от оценки истинности или ложности знаний о событиях и ситуациях, используемых понимающим субъектом в процессах постижения. Главное как для субъекта, так и для психолога заключается в определении ценностных составляющих знаний. Постигаемое всегда нам небезразлично, оно имеет определенную субъективную ценность.

Итак, в психологии постижение трактуется в более узком, чем в социогуманитарных науках, значении.

Во-первых, постижение представляет собой такой тип понимания, который направлен не на простое, а на сложное – на явления и объекты мира, требующие для своего понимания незаурядных усилий. В современном дискурсе употребление прилагательного «постижимый» возможно только тогда, когда речь идет о глубоком понимании сути характеризуемого объекта, о проникновении в его основные, наиболее существенные свойства. «Такое понимание может быть достигнуто в результате серьезных творческих усилий, глубокой интуиции, озарения, божественного откровения. Для него недостаточно готовых знаний или чужих объяснений» (Богуславская, 1997, с. 259–260). Понимать можно и простое, и сложное, а постигать – только сложное. Например, в 2001 г. для миллионов людей всего мира очевидным, когнитивно понятным, но экзистенциально непостижимым, почти «апокалиптическим», событием стала неоднократно повторявшаяся по телевизору картина крушения манхэттенских небоскребов-близнецов.

Во-вторых, постижение – это такое схватывание целого, части которого мы по тем или иным причинам не можем познать и детально описать. Например, директор атомной электростанции ни при каких обстоятельствах не может знать о всех процессах, происходящих в данный момент в ядерном реакторе, мэр мегаполиса – о состоянии всех коммуникаций в городе, работники спецслужб – о всех готовящихся терактах. Необходимость в постижении возникает тогда, когда невозможно познание, когда у нас нет возможности описать понимаемое с помощью логически обоснованных знаний. И если это схватывание, основанное на понимании-объединении целого из частей (Знаков, 1994), то оно должно отражать превалирование в мышлении понимающего субъекта холистичности над аналитичностью (Nisbett et al., 2001). Постижение направлено на преодоление схематичности знания проблемы, устремлено к ее целостному охвату. Когда понимающий субъект не может найти подходящего для понимания фрейма в своей памяти, внутри себя, то он стремится выйти за свои пределы, осознаваемые границы своего Я. Подобный выход, связанный с экзистенциальным самопониманием, неизбежно влечет такое изменение, саморазвитие самого субъекта, которое по концептуальному содержанию в значительной степени совпадает с феноменом «заботы о себе» (Фуко, 2007). Описание этого феномена в исследованиях М. Фуко было направлено на анализ через синтез: конструирование целостной картины путем анализа частей. В концепции epimeleia (заботы о себе) он различал четыре составляющих (Фуко, 1991). Первый компонент – то, что можно назвать мировоззрением субъекта: индивидуально-специфическая манера смотреть на мир, действовать, вступать в отношения с другими людьми. Второй – особая форма внимания, взгляда. Забота о себе подразумевает изменение их направления, смещение фокуса внимания с внешнего мира на внутренний, с других на самого себя. Забота также предполагает интроспекцию – наблюдение субъекта за тем, что он думает и что происходит в его внутреннем мире. Третья составляющая – определенный образ действий, осуществляемый субъектом по отношению к самому себе. Действия, посредством которых субъект проявляет заботу о себе, изменяют и преобразуют его. Эти действия представляют собой совокупность практических навыков, приобретаемых путем большого количества упражнений. В истории западной культуры, философии, морали и духовной жизни техники медитации, запоминания прошлого, изучения сознания имеют давнюю традицию, они как бы вплетены в социокультурный контекст. Наконец, понятие epimeleia включает нормативные предписания, определяющие способ существования субъекта в обществе, его отношение к окружающему, определенные формы рефлексии (Фуко, 1991, с. 285).

В-третьих, успешность постижения связана с осознанием человеком того, что он живет в мире, в котором существует множество событий и ситуаций, и всех их ему никогда не удастся отчетливо осознать и детально описать. Осознание должно сопровождаться установкой, психологической готовностью эффективно действовать в условиях неопределенности. Именно поэтому необходимость не в познании, а в постижении обычно возникает в маловероятных ситуациях, которые трудно прогнозировать. Например, несмотря на знание поговорки «От тюрьмы и от сумы не зарекайся» обычному человеку очень трудно представить невероятный и потому непостижимый набор обстоятельств, совпадение которых создаст ситуацию, при которой он окажется в тюрьме. Постигать такую действительность можно, только понимая и признавая объективный характер ее неопределенности, препятствующей полному осознанию и объяснению.

Судя по результатам психологических исследований (Анцыферова, 2004, 2005; Леонтьев, 2011; Baltes, Kunzmann, 2003; Sternberg, 2003; и др.) постижение – удел не просто умных, а мудрых людей. Л. И. Анцыферова, которая сама, несомненно, была мудрым человеком, отмечает, что понимание и признание неопределенности человека и мира – один из ключевых признаков мудрости. При этом под неопределенностью она имела в виду относительную индетерминированность и непредсказуемость жизни, порождающей экзистенциальные проблемы, которые не имеют простых однозначных решений и принципиально не могут быть решены только на основе имеющихся у субъекта знаний, умений и навыков. Мудрый человек хорошо понимает присущую жизни неопределенность и обладает совокупностью эффективных стратегий управления ею (Анцыферова, 2004).

В-четвертых, существуют научные основания для утверждения, что в процессах постижения субъектом мира (в частности, себя и других людей) бóльший «удельный вес» имеют не знание, познание и самопознание, а опыт, понимание и самопонимание. В процессе самопознания мы получаем новую информацию о себе, новые знания (например, на приеме у психолога человек может узнать, какой у него коэффициент интеллекта), но не наделяем их смыслом и не иерархизируем по ценностям. Самопонимание, напротив, не вносит количественных изменений в то, что человек знает о себе, однако изменяет знания на качественном уровне: происходят порождение их смысла, интерпретация, осмысление. Самопонимание возникает как результат ответов самому себе не на констатирующие вопросы «Что?» и «Как?» (это функция самопознания), а на причинные: «Зачем?» «Почему?» «Отчего?». Смыслообразование возникает вследствие способности субъекта отвечать на вопросы о причинах и следствиях природных явлений, а также своих и чужих чувств, мыслей, поступков.

Без самопонимания постижение невозможно. На это указывает Л. И. Анцыферова, подчеркивающая особую роль феномена постижения субъектом своего внутреннего мира и психического других людей. Именно в постижении, а не достоверном знании она ищет ключ к решению проблемы мудрости: «Постановка проблемы постижения, интуитивного чувствования человеком архитектоники своего внутреннего смыслового мира, переживаемого как истинно присущего ему, означает переход от чисто когнитивного понимания мудрости к личностно ориентированному. Мудрость предполагает поиск и нахождение субъектом своего призвания, своего истинного Я» (Анцыферова, 2005, с. 6).

Постижение основано на мотивации преобразования себя, на самопонимании субъекта, приводящем к соприкосновению его внутреннего мира с чем-то иным, внешним по отношению к нему. Постижение возникает и развивается вследствие взаимодействия внутриличностной, межличностной и метаперсональной самоинтерпретации (DeCicco, Stroink, 2007). Постигая что-либо, человек одновременно и углубляется в себя, и выходит за свои пределы. Такой выход требует от субъекта не только соотнесения понимаемых событий и ситуаций с личностным знанием, но и включения их в более широкий контекст человеческого бытия. Метаперсональная самоинтерпретация представляет собой метасистемный уровень самопонимания. Она направлена на выход за пределы индивидуально-личностного, внутреннего мира и охватывает более широкие стороны человеческого бытия – осознание субъектом себя как частицы человечества, жизни, космоса. Метаперсональный Я-конструкт определяется как такое чувство идентичности, которое простирается дальше индивидуального или межличностного и охватывает более широкие аспекты человечества, жизни, психики или космоса (Mara, DeCiccо, Stroink, 2010). В процессе метаперсональной самоинтерпретации субъект осознает, что человеческую сущность можно постичь, обратив взор не только внутрь себя, но и на психологические особенности других людей, на общество и универсум. Метаперсональное порождается универсальным фокусом, т. е. таким взглядом на себя и мир, который включает всю природу и жизнь в Я-концепцию субъекта (DeCicco, Stroink, 2007).

Таким образом, важнейшим психологическим компонентом постижения является холистическое понимание-объединение частей понимаемого события или ситуации в целостную картину. Феномен постижения является неотъемлемой частью человеческого бытия, экзистенции, не поддающейся рефлексивному анализу: постижение своего истинного Я никогда не может без остатка быть сведено к осознаваемому логически обоснованному знанию. В процессах постижения знание замещается опытом, основанным на интуиции, переживаниях и чувствах.

В-пятых, некоторые крупные психологи, такие как Л. И. Анцыферова, анализируют постижение главным образом как интуитивное чувствование (Анцыферова, 2005). При этом они подчеркивают, что в процессах постижения главное как для понимающего мир субъекта, так и для исследующего его психологию ученого заключается в определении не истинностных, а аксиологических, ценностных составляющих знаний. Постигаемое всегда человеку не безразлично, оно имеет для него определенную субъективную ценность. И именно в аксиологической направленности постижения проявляется его внутренняя нерасторжимая связь с феноменом созерцания.

Научные представления о сущности созерцания в ХХ в. претерпели значительные трансформации. Эволюция понятия «созерцание» развивалась в нескольких направлениях, соответствующих изменениям научного понимания содержания этого феномена.

Исторически первой была трактовка созерцания как чувственной ступени познания, как способа освоения действительности, проявляющегося в непосредственном отношении сознания к предмету. Применительно к психологической науке это означало противопоставление действия и недеяния: активности субъекта, реализующейся прежде всего в деятельности, и пассивной созерцательности. По мнению С. Л. Рубинштейна, такая интерпретация созерцания была в корне неверной, тормозящей развитие психологии сознания и других ее областей. По этому поводу он писал: «Преодоление пассивной созерцательности, господствовавшей до сих пор в психологии сознания, составляет одну из важнейших и актуальнейших задач нашей психологии… Человек – не пассивное созерцательное существо, а существо действенное, и изучать его поэтому нужно в свойственной ему активности» (Рубинштейн, 2000, с. 435).

Между прочим, интересные попытки преодоления противопоставления деятельного сознания и пассивного созерцания были предприняты еще в древнеиндийской философии. В ней два упомянутых психологических по своей сути феномена соотносятся по уровневому принципу «низшее – высшее»: «Жизнь деятельная в противоположность созерцательной в ведической философии понимается как более примитивная форма существования: „деятельность есть проявление низшей силы, спокойствие – высшей“. Состояния спокойствия человек может достигнуть лишь на ступени созерцания. Однако наиболее существенное противоположение состоит здесь не в том, что деятельная жизнь противопоставляется „бездеятельной“. Созерцание не бездеятельно, напротив, оно есть состояние наиболее концентрированного внимания, внимания, переходящего в чувство гармоничного слияния с объектом созерцания, полного растворения себя в нем и, наконец, нахождения блаженства высшего духовного напряжения, в момент которого личность и объект созерцания взаимно перетекают друг в друга. Достигнуть этого возможно лишь в состоянии наивысшего сосредоточения всех духовных сил и ценой длительных и упорных попыток обретения такого состояния» (Алексеев, 2013, с. 112).

Конец ознакомительного фрагмента.