Глава II. История исследования проблемы сепарации
2.1. Психоаналитический взгляд на процесс сепарации
Одним из первых направлений в психологии, возникших для преодоления кризиса ассоциативной психологии, стал психоанализ. Хотя прошло уже более века со времени его возникновения, но теория основателя психоанализа – З. Фрейда продолжает занимать одно из ведущих мест в ученом мире как по числу своих последователей, так и по идеям разработки проблемы внешней и внутренней сепарации.
Как известно, психоанализ – это первая теория, в которой отношения между ребенком и родителями рассматривались в качестве главного фактора детского развития. Наблюдения Фрейда показали, что ранние переживания ребенка оказывают устойчивое и решающее воздействие на его последующее развитие. Занимаясь ретроспективным поиском следов переживаний детства, Фрейд заложил основу новой традиции в психологии и психиатрии.
Основатель психоанализа изучал детерминанты формирования и развития психики ребенка, начиная с пренатального периода, а затем перинатального и далее – до становления зрелой личности взрослого человека. В своих трудах «Проект научной психологии» (1894), «Психопатология обыденной жизни» (1901), «Три очерка по теории сексуальности» (1905), «Печаль и меланхолия» (1917) и др. Фрейд выдвинул предположение о важнейшей роли сексуального влечения – либидо в возникновении сепарационной тревоги и неврозов. Известно, что он использовал понятия «либидо» и «либидозное влечение» еще до того, как возник психоанализ. Термин «психоанализ» был введен им в 1896 г., а первое использование понятия «либидо» относится к середине 1894 г. и находит свое отражение в его работе «Проект научной психологии» (Лейбин, 2001).
Фрейд считал, что сепарационная тревога возникает у ребенка в случае неудовлетворенного либидозного влечения из-за потери материнского объекта (например, ребенка отняли от груди матери и лишили возможности удовлетворять сосательный рефлекс). Нереализованность либидозных стремлений к удовольствию нарушает естественный процесс сепарации ребенка, и у него может сформироваться зависимость от родителей не только в детстве, но и в зрелом возрасте.
Если в ранних трудах Фрейда говорилось о потере части объекта, например материнской груди, то в своей более поздней работе «Три очерка по теории сексуальности», вышедшей в свет в 1905 г., автор более целостно подходит к происхождению тревоги, вызванной внешней сепарацией или потерей объекта: «Страх детей первоначально является только выражением того, что им не хватает любимого чело века… они боятся темноты, потому что в темноте не видно любимого человека, и успокаиваются, если могут держать в темноте его руку» (Фрейд, 2003б, с. 164).
Наблюдения автора показали, что на последующую жизнь ребенка оказывает устойчивое и решающее воздействие любой эпизод детства, связанный с внешней сепарацией, даже не замеченный взрослыми, но глубоко ранивший его душу (Фрейд, 2003а). Фрейд отметил, что идентификация с объектом является главным моментом в формировании структур Эго и Супер-Эго. Поскольку детское Эго беспомощно, регулятором тревоги становится объект привязанности. Он установил соответствие между тревогой, связанной с объектами, и ассоциативными фантазиями, которые соотносятся с фазами психосексуального развития (отделением от материнского тела во время рождения, страхом потери матери или объекта, потерей любви, кастрации и наказания со стороны Супер-Эго). Рождение, по мнению ученого, представляет первичную травму, а последующие отделения любого рода (отнятие от груди и др.) тоже приобретают качество травмы. Фрейд подчеркивал, что беспомощность и зависимость ребенка обусловливают появление сложных душевных переживаний: детское ощущение тревоги, потребность в безопасности и одновременно выраженное стремление быть любимым, которые остаются присущи ему на протяжении всей жизни (Тайсон, Тайсон, 1998, с. 85).
Однако Фрейд рассматривал потерю объекта лишь с позиции самого субъекта, не уделяя внимания объектным отношениям, которые предполагают взаимовлияние субъекта и объекта. На такое взаимодействие внешней сепарации и внутреннего состояния ребенка указывает К. Юнг, который выявил факт тождества душевного состояния ребенка с бессознательным его родителей. В предисловии к книге Ф. Викс он пишет, что «самые сильные воздействия на детей исходят, как правило, не от сознательных состояний ребенка, а от их бессознательного фона… на ребенка действуют факты, а не слова» (Wickes, 1966, р. 5). Все же центральной идеей юнгианской психологии является процесс движения личности к интеграции всех противоположностей, к Самости, который Юнг назвал индивидуацией. В нашем понимании этот процесс сопровождается внутренней сепарацией.
С классическим психоанализом связано и появление теории объектных отношений, в рамках которой наиболее интенсивно разрабатывалась проблема внутренней сепарации.
Последователь Фрейда и его ученик К. Абрахам сделал весомый вклад в изучение проблемы развития либидо и сепарации. В своем докладе на официальном психоаналитическом конгрессе в Зальцбурге в 1908 г. он выдвинул гипотезу о том, что нарушения в либидозных сферах психики ведут к нарушениям функции Эго (100 великих…, 2004).
Дальнейшие исследования, проведенные им самим и другими психоаналитиками, только подтвердили эту идею. Позднее Абрахам указывал, что когда происходит потеря объекта, то объект некоторое время сохраняется во внутреннем мире в качестве интроекта как попытка защитить Эго от болезненного переживания потери. На основании своих наблюдений он сделал вывод о двух различных аспектах объектных отношений в раннем детстве: включение ребенка в объектные отношения посредством реакции сосания и реакции кусания. Эти аспекты приводят к конфликту амбивалентности в жизни ребенка (Abraham, 1924).
Взгляды Абрахама стали отправной точкой для исследований М. Кляйн (1930, 1935, 1940), Р. Фэйрберна (1930, 1941) и других представителей теории объектных отношений.
М. Кляйн, рассуждая об интернализованных (внутренних) объектах, утверждает, что внутренний мир ребенка строится в соотношении с реальным миром, на основании впечатлений, получаемых от людей и окружающего мира, при этом внешняя и внутренняя реальность постоянно взаимодействуют (Кляйн и др., 2001).
Соглашаясь с Фрейдом, что каждый ребенок в процессе своего развития сталкивается с явлениями сепарации и утраты, первыми и наиболее значительными утратами Кляйн считает рождение и отлучение от груди. Однако, по ее мнению, рождение не связано с недифференцированным состоянием между Эго и объектом, как считал Фрейд, а субъект обладает врожденной способностью распознавать внешний объект. Прототипом всех последующих утрат становится наиболее травматичная для Эго утрата – отлучение от груди. Такая сепарация от объекта способствует дифференциации материнской и отцовской фигур, ранее воспринимавшихся как единое целое, и у индивида появляются чувства зависти, ревности и автономии (Кляйн, 1997).
Рассматривая взгляды Кляйн на сепарационную тревогу и потерю объекта, Ж.-М. Кинодо отмечает, что сначала благодаря сепарации происходит мобилизация всемогущей проективной идентификации с объектом, которая препятствует осознанию ребенком объекта как отдельно существующего. Затем по мере восприятия объекта как отдельного мать перестает восприниматься как принадлежащая исключительно ребенку (но видится в паре с отцом) и ребенок переживает чувство исключенности из родительской сексуальности. Такое переживание сопровождается желанием идентификации с родителем своего пола в соответствии с эдиповым комплексом и помогает нормальному протеканию процесса внутренней сепарации (Кинодо, 2008).
Идентификация позволяет ребенку восстановить реально потерянный любимый объект и «хороших родителей», которые в результате потери тоже оказались в опасности, построить заново внутренний мир и приобрести чувство безопасности и гармонии (Кляйн, 2007).
Р. Фэйрберн, пересмотревший взгляды Фрейда на стремящееся к удовольствию либидо, утверждал, что либидо в основном занято поиском объекта, но не удовольствия (Fairbairn, 1941). Либидинальное Эго, с его точки зрения, присуще ребенку с самого рождения. По мере развития ребенка в соответствии со степенью проработки сепарационной тревоги и дифференциации будет формироваться уровень его зависимости от объекта. Отношения с матерью с момента рождения ребенка являются для него решающими в дальнейшем развитии объектных отношений (Fairbairn, 1958).
Новым импульсом к изучению ранних детских переживаний сепарационной тревоги стали наблюдения А. Фрейд и Д. Берлингем (1945) за младенцами, воспитывающимися в отсутствие матери, что положило начало эмпирическим исследованиям в данной области. В результате таких исследований Фрейд пришла к выводу, что расставания, которые взрослому кажутся незначительными, для ребенка могут стать психической травмой и вызвать хроническую уязвимость, особенно, если они совпадают с критическими периодами развития ребенка, когда он лишается поддержки взрослых, доступных в качестве эмпатических заместителей хорошей матери (Фрейд, 2003).
Прослеживая дальнейшее развитие детей, разлученных с матерями, она обнаружила, что в подростковом возрасте дети, выросшие без близких взрослых, развивают примитивные связи с окружающими; у них появляются «замещающие» связи со сверстниками или с группой сверстников; многие дети ищут истинных материнских отношений с каким-нибудь лицом, без чего их переход к зрелости и автономности становится невозможным (Фрейд, 1991).
Особое внимание стоит обратить на исследования Р. А. Шпицем (1946) детей, потерявших в годы войны родителей и оказавшихся в больницах или детских домах. Согласно его исследованиям, у этих детей были выявлены задержки когнитивного, эмоционального и социального развития. Для обозначения этого феномена он использовал понятие «госпитализм».
Госпитализм (нем. hospital – лечебное учреждение) – в буквальном смысле совокупность психических и соматических расстройств, обусловленных длительным пребыванием ребенка в больничном стационаре в отрыве от близких людей и дома (Словарь психолога…, 2001). К симптомам госпитализма у детей Шпиц относил замедление психического и физического развития, отставание в развитии речи, пониженный уровень адаптации к окружению, слабую сопротивляемость инфекциям и т. п. Последствия госпитализма у детей носят долговременный и часто необратимый характер. В тяжелых случаях развитие такого состояния приводит к смерти.
Исходя из идей классического психоанализа, Шпиц полагал, что если лишить ребенка отношений с матерью и не предоставить ему адекватной замены, которую ребенок мог бы принять, то он лишится источника либидо. Резерв либидо оказывается недостаточным даже при частичной депривации отношений ребенка с матерью. В зависимости от того, насколько ребенок лишен источников либидо, последствия могут быть сведены к двум категориям: а) частичная депривация и б) полная депривация или сепарация.
Вместе с К. Вольфом он описал синдром анаклитической депрессии, который возникает у ребенка в ситуации разлуки с матерью. Синдром включает симптомы тревожного опасения, уныния и тоски, слезливости, ухода в себя, отказа от еды и появляется у детей около девятимесячного возраста. Если разлука продолжается более трех месяцев, симптомы становятся все более выраженными и могут привести к бессоннице, снижению веса, задержке развития, апатии, ступору и даже смертельному исходу (Шпиц, Коблинер, 2006).
Продолжая развивать тему внешней сепарации, представитель Эго-психологии Э. Эриксон писал о том, что в ситуации отделенности от матери у ребенка формируется чувство базового недоверия, закрытости, настороженности (Эриксон, 2000).
Под влиянием работ Кляйн и Фрейд находился Дж. Боулби, исследования которого выполнены на стыке психоаналитической и этологической теорий. Так как предметом его исследований было поведение детей в отсутствие матери, то более детально его концепция будет рассмотрена в следующем параграфе.
В дальнейшем проблема сепарации или отделения Я от не-Я была затронута Д. Винникоттом (1953), который вводит понятие «переходный объект» – первый принадлежащий ребенку и отличный от него предмет, например, одеяло или кукла. Он осязаем, его можно взять в руки, обнять. Ученый подчеркивает важность переходного объекта для развития, роста и устойчивости человеческой психики. Когда ребенок начинает дифференцировать Я от не-Я, он переходит от стадии полной зависимости к стадии относительной самостоятельности при помощи переходных объектов, которые ослабляют стресс, связанный с отделением, и успокаивают ребенка. Дети 2,5–3,5 лет реагируют на сепарацию плачем, расстройством сна, повышенной пугливостью, снижением познавательных процессов, неопрятностью, пристрастием к собственным вещам и игрушкам, так называемым «переходным объектам». Если ребенок чувствует фрустрацию, страх, то с помощью переходного объекта, который символически заменяет отсутствующего родителя, он быстрее справляется с этими эмоциями (Winnicott, 1953, р. 91).
Переворот в теории объектных отношений сделал Г. Лёвальд, который считал, что ядро личности ребенка формируется не из интернализованных объектов, а из интернализации моделей самого раннего взаимодействия матери и ребенка, и настаивал на том, что базовые влечения, так же как бессознательные представления о себе и объектах, развиваются из интернализации паттернов ранних взаимодействий матери и ребенка (Loewald, 1978). Именно интернализованные взаимодействия, а не сами объекты (в противоположность теории объектных отношений) формируют ядро психической структуры индивида.
На роль межличностного взаимодействия в развитии индивидуальности, Самости указывает теория объектных отношений O. Кернберга, который объединил в своей концепции взгляды Фрейда, Кляйн и Малер. Он подчеркивает значимость репрезентаций собственной Самости и репрезентаций других (так называемых «объектных репрезентаций») в опосредовании межличностных взаимоотношений, а также указывает на первичную потребность в связанности с людьми уже в раннем детстве (Кернберг, 2000).
Из понятия о недифференцированности чувства собственной Самости и других чувств у новорожденных исходит также концепция Самости Х. Кохута, который предлагает модель компенсации дефицита. Для гармоничного развития личности требуется компенсация дефицитов, накопленных взрослым человеком в детстве, обусловленных отсутствием родительских фигур или их нечувствительностью к потребностям своего ребенка. Необходимо, чтобы воспитатель обладал способностью эмпатии к потребностям ребенка, а также собственной защищенностью и адекватной самооценкой. При этом для Кохута первичными мотивационными системами сепарации выступают чувство связанности, непрерывности, честолюбие, идеалы и потребность в самоуважении (Кохут, 2002).
Однако не только ребенок, но и родители, как считает Я. О. Столярский, испытывают по отношению к своему ребенку либидозные чувства, страх потери и чувство привязанности, поэтому они пытаются на бессознательном уровне реализовать свои деструктивные влечения, препятствующие гармоничному развитию личности. Родители создают условия, не способствующие автономности ребенка и его освобождению от зависимости. Их деструктивное влечение реализуется путем демонстрации ребенку готовых алгоритмов поведения и лишения его поиска собственного выхода из сложной ситуации (Столярский, 2005).
Продолжая более углубленно изучать стадию сепарации-индивидуации, В. Тэхке (1993) обращает внимание на то, что мать в начале этой стадии замещает и репрезентирует неинтернализованные структуры личности ребенка. Эго и объект еще неустойчивы, поэтому образ объекта вызывает амбивалентные переживания и колеблется между «абсолютно хорошим» и «абсолютно плохим» в зависимости от функционирования матери по удовлетворению потребностей ребенка (Тэхке, 2001).
Процесс индивидуации сопровождается внутренним конфликтом, основной источник которого лежит в столкновении потребности в сохранении жизненно важных для ребенка отношений с объектом и желания утвердить собственное восприятие окружающего мира. Теперь считается общепринятым, что неудачное, травматическое прохождение ранних этапов развития, нарушение объектных отношений в диаде «мать – дитя» приводит к формированию дефицита в душевной жизни – к психической травме (Столороу, Брандшафт, Атвуд и др., 2011).
В сложившейся ситуации большую роль играет поддерживающее поведение матери, позволяющее снизить или устранить эффект психической травмы. Для нормального протекания процесса сепарации-индивидуации нужно разделять чувства ребенка: его радость по поводу проявления им своей собственной индивидуальности или разочарование в случае его неудачи и дополнять их поддержкой и уверенностью в растущих способностях ребенка и его будущем успехе. По мнению Е. А. Кузьминой, если ребенок испытывает затянувшееся переживание беспомощности, то значит, воспитатели не обеспечили ему необходимой заботы и как следствие у него будет формироваться зависимость от родителей, которая может сохраниться на всю жизнь. Такая зависимость влияет на эмоциональное состояние человека, искажает его восприятие и поведение, затрудняет доступ к ресурсам (Кузьмина, 2006).
Таким образом, рассмотрев подходы классического психоанализа, психологии объектных отношений и Эго-психологии к проблеме внешней и внутренней сепарации, можно выделить главное, а именно, что такие виды внешней сепарации, как рождение и отлучение от груди, являются наиболее ранними и травматичными событиями в жизни ребенка. В случае нарушения естественного процесса сепарации у ребенка может сформироваться зависимость от родителей не только в детстве, но и в зрелом возрасте. Психоаналитические исследования показали, что благодаря интернализации отношений с объектом, ребенок движется от симбиотических отношений к сепарации и автономии; нормальное протекание процесса сепарации-индивидуации может быть обеспечено чутким отношением матери, выполняющей функции поддержки, восстановления и трансформации Самости.
2.2. Теория привязанности и сепарация
Дж. Боулби разделял идеи психоанализа (он состоял членом Британского психоаналитического общества), однако в отличие от многих коллег-психоаналитиков ясно осознавал: для того, чтобы понять причины поведения ребенка, необходимо в равной мере уделять внимание как его либидозным и агрессивным побуждениям, так и исследовать реальные события жизни ребенка, контекст ситуации взаимодействия со значимым взрослым.
Открытый этологом К. Лоренцем феномен запечатления, возникающий безотносительно к удовлетворению его первичных физиологических потребностей, указывал на существование принципиально иных, чем, например, подкрепление, механизмов взаимодействия между родителями и потомством. Согласно концепции этологии, организм сам отвечает за регуляцию взаимодействия с окружающей средой, опираясь на свои внутренние состояния и корректируя их в соответствии с внешними условиями. Боулби применил этологическое понятие центральных управляющих программ к активности человека и последовательно реализовал свои идеи в теории привязанности.
Концепция Боулби исходит из того, что потребность в близких эмоциональных отношениях присутствует уже у новорожденного и сохраняется до конца жизни, составляя один из базовых элементов человеческого выживания. Отношения привязанности, согласно Боулби, регулируются поведенческой мотивационной системой, которая развивается в младенчестве и отслеживает пространственную близость и психологическую доступность «более сильного и мудрого» человека – объекта привязанности. Пока ребенок чувствует себя комфортно и объект привязанности обеспечивает ему надежную защиту, ребенок в состоянии развивать исследовательское поведение, игру или другие виды социальной активности. Когда ребенок испуган, его исследовательские цели утрачивают свою силу и вместо них он ищет у объекта привязанности спасения и защиты, поддерживая благодаря ему чувство уверенности в себе. Поиск защиты у объекта привязанности должен обеспечивать потомству большую вероятность выживания (Калмыкова, Падун, 2002).
Стремление младенца к защитной близости и контакту со взрослым резко активизируется в ситуациях опасности, тревоги или разного рода дискомфорта (голода, холода и т. д.). В этом случае взрослый становится источником чувства защищенности, наличие которого позволяет ребенку активно и уверенно осваивать окружающий мир. Когда же психологический контакт с матерью нарушается, активизируется внутренняя система регуляции поведения привязанности, ребенок даже при хорошем уходе за ним испытывает острую дезадаптацию, может лишиться сна и потерять интерес к окружающему, проявлять тревожность в различных жизненных ситуациях, терять вес, быть подверженным заболеваниям. Таким образом, в соответствии с теорией Боулби привязанность ребенка к матери понимается одновременно и как определенное активное поведение ребенка, и как эмоциональная связь с ней.
Боулби считал, что существуют врожденные компоненты специфической системы регуляции поведения, которая с самого начала направляет активность младенца на взрослого.
Процесс становления поведения привязанности у ребенка весьма длителен и проходит четыре стадии: 1) начальной ориентировки и неизбирательной адресации сигналов любому лицу (слежение глазами, цепляние, улыбка, лепет); 2) выделения определенного лица и сосредоточения на нем; 3) использования взрослого (обычно матери) в качестве «надежной базы» для исследовательского поведения (по выражению М. Эйнсворт) и источника, дающего чувство защищенности; 4) гибко регулируемого (целекорректируемого) партнерства на третьем году жизни (см.: Бурменская, 2003).
Боулби утверждал, что в результате поэтапного прохождения всех этих стадий в психике ребенка складывается так называемая «внутренняя рабочая модель», которая представляет неразрывную взаимообусловленную связь субъекта и Другого. Ребенок воспринимает себя через отношение к нему близкого взрослого, а этого взрослого (фигуру или персону привязанности) – через то, как он к нему относится. Так, если взрослый проявляет по отношению к ребенку любовь, эмоциональную чуткость и уважение к его запросам, то этот взрослый воспринимается ребенком как стабильный источник безопасности, защиты, душевной теплоты. Соответственно, сам ребенок начинает обретать первичное чувство устойчивости собственного Я и положительное самоотношение. Если же привязанность ребенка к значимому лицу ненадежна, то возможно первичное амбивалентное либо отрицательное самоотношение, что запускает компенсаторные психологические механизмы адаптации либо приводит к неадаптивным способам поведения.
Мэри Эйнсворт, разделяя теоретические взгляды Боулби, провела ряд исследований, связанных с наблюдением за тем, как младенцы привязываются к своим матерям. В результате наблюдений за взаимодействием в диаде мать – младенец Эйнсворт разработала типологию стилей привязанности (надежный, избегающий и тревожно-амбивалентный), которая представляет интерес и для изучения проблемы внешней и внутренней сепарации.
Было определено, что у детей с надежным стилем привязанности матери отзывчивы и заботливы, внимательно относятся к нуждам своих детей и проявляют любовь, когда малыши нуждаются в утешении. В результате у детей с надежной привязанностью возникает уверенность, что в случае необходимости родитель будет доступен, придет на помощь и позаботится о них. Атмосфера любви, надежность и доступность родителя сформировали у «надежно привязанных детей» базовое чувство доверия к другим людям, ценность собственного Я, хорошее понимание собственных чувств, и чувств другого человека. В последующем, как показали исследования М. Мэйн, Н. Каплан, Дж. Кассиди (Main, Kaplan, Cassidy, 1985), люди с надежным стилем привязанности обычно способны находить баланс между независимостью и близостью в межличностных отношениях, умеют делиться своими чувствами с другими людьми и в случае необходимости обратиться за помощью; им доступны более продуктивные способы разрешения сложных жизненных проблем.
У детей с тревожно-амбивалентным стилем привязанности матери крайне непоследовательны во взаимоотношениях, относятся к детям то с заботой и чуткостью, то пренебрегают их потребностями. Такая противоречивость материнского поведения оставляет малышей в неуверенности относительно того, поддержит ли их мама, если они будут в ней нуждаться. В последующем люди с тревожно-амбивалентной привязанностью слабо регулируют границы собственного Я. В межличностных отношениях они часто доходят почти до слияния и потери личных границ, подвержены страху одиночества, поэтому проявление партнером потребности в автономности переживается ими как желание их оставить. В близких отношениях тревожно-амбивалентные люди зависимы, ревнивы, не чувствуют психологической дистанции, склонны к внедрению в психологическое пространство партнера.
Матери детей с избегающим стилем привязанности нечувствительны к эмоциональному состоянию и потребностям детей. Такая нечуткость приводит к защитному поведению ребенка, который для того, чтобы избежать новых разочарований в матери, избирает отстраненную и безразличную манеру поведения. В дальнейшем люди с избегающим стилем привязанности склонны обесценивать значение близких отношений, что закрепляется в поведении посредством установки отчужденной независимости. Проявление потребности в близости воспринимается ими как угроза, поэтому они либо дистанцируются и избегают интимных отношений, либо часто меняют партнеров, не беря на себя ответственности за складывающиеся отношения.
Таким образом, межличностные отношения на самых ранних этапах онтогенеза являются основой социализации и интеллектуального развития ребенка, они соединяют его с другими людьми и тем самым позволяют благодаря этим отношениям научиться различать Я и не-Я, сепарироваться, формировать идентичность. Стабильная привязанность к родителям дает ребенку возможность развить базовое доверие к миру и положительную самооценку. Если установление этой связи завершилось успешно, то ребенок чувствует себя в достаточной безопасности, чтобы продолжить самостоятельное освоение внешнего мира. Так ребенок становится готовым к своему второму, психологическому, рождению. Психологическое рождение происходит тогда, когда ребенок научается быть психологически независимым от своих родителей (опекунов).
Особо следует отметить вклад Маргарет Малер (1975) в разработку проблемы сепарации, которая развивала свою теорию на стыке двух психоаналитических направлений: Эго-психологии и психологии объектных отношений. Она впервые дифференцировала внешнюю и внутреннюю сепарацию, введя термин «сепарация-индивидуация» для обозначения осознания ребенком его идентичности, отдельности от матери (внешняя сепарация) и индивидуальности (внутренняя сепарация). В ее теории этот процесс следует за симбиотической стадией, когда доминирует взаимно подкрепляемая связь между матерью и ребенком (Оксфордский…, 2002).
По мнению Малер (Mahler, 1968), для того чтобы процесс психологической сепарации ребенка происходил успешно, нужно, чтобы оба его родителя сами были внешне и внутренне сепарированы и обладали достаточной степенью автономности. Чтобы ребенок смог успешно пройти второе рождение, родителям необходимо (цит. по Уайнхолд, Уайнхолд, 2002, с. 16):
• иметь надежную связь с ребенком;
• воспринимать ребенка таким, какой он есть, а не таким, каким бы им хотелось его видеть;
• не запрещать ему открыто выражать свои чувства, признавать и понимать эти чувства, а также не игнорировать потребности ребенка в их раскрытии;
• помогать и поощрять действия ребенка, направленные на здоровое исследование окружающего мира, пользуясь словом «да» в два раза чаще, чем словом «нет»;
• обеспечить безопасность непосредственного окружения, для того чтобы ребенок мог эффективно познавать окружающий мир, позволить ему исследовать этот мир;
• поощрять выражение независимых мыслей, чувств и действий в соответствии с возрастом ребенка;
• быть способным выразить понимание, поддержку и обеспечить воспитание, когда ребенку это понадобится;
• демонстрировать эффективную психологическую независимость, спрашивая ребенка прямо, чего он хочет; открыто выражать собственные чувства;
• быть примером для ребенка;
• объяснять ребенку запреты, не прибегая к силовым методам.
Исследования Малер (1968) посвящены онтогенезу объектных отношений. Она выделила четыре подстадии процесса сепарации ребенка от родителей (Уайнхолд, Уайнхолд, 2002, с. 49):
1) дифференциация;
2) ранняя практика;
3) возобновление дружеских отношений;
4) постоянство объекта.
Сепарационную тревогу ребенок переживает особо остро приблизительно в возрасте от 4 до 5 месяцев, когда начинается стадия дифференциации. По завершении подстадии дифференциации (около одиннадцати месяцев) у ребенка уже начинает складываться пока еще достаточно слабое представление о своей отдельности от родителей или лиц, их замещающих.
Вторая подстадия (10–16 месяцев) характеризуется нарастанием двигательной активности ребенка. Он встает на ноги, а затем начинает самостоятельно ходить, исследуя жизненное пространство, удаляясь от родителей все дальше и дальше. На этой стадии ребенок должен развить собственную автономность посредством надежной родительской обратной связи, заключающейся в чуткой поддержке его исследовательского поведения.
В течение третьей подстадии (15 месяцев – 2 года) ребенок постепенно «открывает» мать и отца как отдельных личностей. Он начинает в большей мере осознавать свою отделенность и чувствует себя уязвимым. Сепарационная тревога побуждает его не отходить ни на шаг от родителей, возрастает требовательность малыша, и, находясь в поле зрения матери или отца, он стремится к совместной с ними деятельности.
Четвертая стадия (2–3 года) знаменуется эволюционным кризисом психологического рождения. Ребенку необходимо научиться устойчиво балансировать между стремлением к симбиозу и столь же сильной потребностью в автономии. Борьба этих тенденций в психике малыша может завершиться мирным урегулированием конфликтующих сил только при осознании себя и других людей в качестве отдельных объектов, обладающих как хорошими, так и плохими качествами. Кроме того, ребенку необходимо развить постоянство объекта, чтобы он смог сохранять положительный образ родителей, независимо от контекста ситуации. Когда постоянство объекта не сформировано, ребенок может считать родителя «хорошим», если он находится рядом, и «плохим» – в случае его отсутствия. Переживание константности себя и родителя дает возможность овладеть речью, усвоить образцы поведения взрослых, выражать свои желания и фантазии в символической игре. «Согласование разделения „хороший родитель/плохой родитель“ существенно важно для завершения психологического рождения. Когда один из родителей находится вне досягаемости, другой может служить ребенку буфером для сохранения постоянства объекта. Чувствительные, умеющие воспитывать родители могут помочь детям дифференцировать самих себя от матери или отца, отличать мужественность от женственности» (Уайнхолд, Уайнхолд, 2002, с. 51).
Исследования, проведенные Малер, позволяют утверждать, что внутренняя и внешняя сепарация ребенка в возрасте двух – трех лет зависит от того, насколько полно завершена более ранняя стадия развития – соединение. Мать и отец, привязанность к которым у младенца первых дней и месяцев жизни была надежной и устойчивой, создали своей любовью и чуткостью подвижную платформу для базового чувства доверия к ним и успешного процесса отделения малыша на последующих стадиях развития. Такие дети охотно исследуют окружающий мир, восприимчивы и открыты всему новому, не боятся перемен, хорошо дифференцируют эмоциональные сигналы, получаемые от других людей, что позволяет им быть уверенными в себе. Те же родители, которые проявляли отчужденность, плохо обращались с малышом, не уделяя внимания его потребностям в должной мере, не завершили процесс соединения со своим ребенком. Ребенок с не полностью сформированной привязанностью будет более зависим от своих матери и отца, ему будет сложно адаптироваться к изменяющимся условиям взросления, проявить свою индивидуальность, сепарироваться.
Последователи концепции Малер подтверждают: процесс индивидуации или дифференциации Я длится всю жизнь и имеет центральное значение для процесса внутренней сепарации и формирования автономности, для развития и поддержания ощущения себя отдельным и отличным от других человеческим существом с уникальной аффективной жизнью и индивидуальным набором личных ценностей и целей (Малер, Пайн, Бергман, 2011).
2.3. Научение и сепарация в поведенческой психологии
[3]
В поведенческой или бихевиоральной психологии, базирующейся на принципе научения, выделяются рефлекторное и социальное направления. С точки зрения рефлекторного подхода, представленного Дж. Уотсоном и Б. Ф. Скиннером, психическое развитие человека происходит на протяжении всей жизни, в процессе воспитания и научения. Представители первого направления значительное место в приобретении новых навыков уделяли подкреплению. Представители второго направления учитывали совместное влияние внешних и внутренних факторов.
Процесс сепарации личности охватывает глубинные слои психики, однако его результаты – уровень зрелости личности, качество межличностных отношений, эмоциональные реакции и, несомненно, поведение – можно обнаружить путем наблюдения. Последователи социального направления поведенческой психологии обращались в своих исследованиях непосредственно к наблюдаемым явлениям, свидетельствующим о процессе или уровне сепарации. Описанные ими явления и закономерности позволяют сопоставить их с изучаемой нами проблемой сепарации – процессом, который длится всю жизнь.
К наиболее разработанным социальным теориям личности относятся: теория зеркального «Я» и ролевая теория личности. Основные положения этих теорий были сформулированы Ч. Кули, и Дж. Мидом. Кули считал, что основой развития индивида является взаимодействие человека с окружающим миром. В процессе этих интеракций возникает «зеркальное Я» – проекция собственных интерпретаций мыслей и чувств других людей. Кули полагал, что человек, в сущности, реагирует не на окружающих его людей, а на свое представление о людях. Другими словами, человек взаимодействует не с реальными, а со своими внутренними объектами, которые проецируются на других людей.
Мид разработал концепцию «обобщенного другого», в соответствии с которой индивид оценивает себя и свое поведение с позиции других людей. Если человек способен принимать на себя роль «обобщенного другого», то, как считал Мид, можно говорит о его зрелости. В основу концепции символического интеракционизма Мида легла концепция личности. Особое место в этой концепции занимает вопрос о структуре системы Я, в которой выделяются две подсистемы: «I» и «Ме». «Ме» – это присущая индивиду система установок других людей, норм и общественных правил. С точки зрения концепции сепарации человек, находящийся на более низким уровне развития, не имеет полного представления о себе, не осознает своей уникальности, ориентируется на мнение других в своем поведении, испытывает чувство страха в связи с тем, что не оправдывает ожиданий социума, обладает таким качеством, как перфекционизм. Все это находит отражение в подсистеме «Ме», которая в данном случае становится ведущей. «I», наоборот, проявляется в случае высокого уровня сепарации, означает представление индивида о самом себе. Это так называемое «самопредставление», выступающее в виде Самости. «I» является источником спонтанного поведения и является индикатором специфики реакций индивида на социальные стимулы. По существу, Мид сопоставлял «I» с автономностью и волеизъявлением человека, его возможностями трансформировать и выбирать социальные роли. Так, исследуя игровую деятельность ребенка, он выделил такие стадии игры, как «play» и «game». На первой стадии – «play» – ребенок выполняет роли других людей – родителей, доктора, продавца и др., на второй – «game» – игра имеет вид соревнования с другими, когда ребенок учитывает свои собственные установки и установки партнеров по игре, чаще сверстников. Можно полагать, что для гармоничного развития человека важен баланс двух подсистем – «I» и «Ме», которые обеспечивают индивиду чувство общности с миром и одновременно ощущение индивидуальности, аутентичности.
В конце 1930-х годов на основе бихевиорального подхода Н. Миллером и Д. Доллардом была сформулирована гипотеза о связи фрустрации и агрессии (Реан, 1996). К 1940-м годам исходная гипотеза была изменена, и теперь агрессия рассматривалась как одна из реакций на фрустрацию, среди которых могли быть и неагрессивные реакции. Современные исследования (например, С. Фешбека) расширяют представление об агрессии, связывая ее с тремя эффектами: уменьшением, усилением агрессивного побуждения и изменением силы сдерживаний. Более дифференцированное исследование агрессии не меняет общего представления о ней как о стремлении нанести вред другому человеку с целью поддержания собственной самооценки и чувства власти (Берковиц, 2001). Можно считать, что такая цель характерна для людей с низким уровнем сепарации, которые обычно имеют низкую самооценку и поэтому стремятся контролировать других и применять разнообразные методы активного и пассивного насилия. Не случайно наиболее сензитивными к проявлению агрессивности являются люди, имеющие низкий уровень сепарации, находящиеся в критических точках этого процесса, остропротекающих периодах выхода на качественно новый личностный уровень, где формируется их сознательное отношение к себе как к более целостной личности, самостоятельному, ответственному, уверенному в себе члену общества. При этом агрессивность, жестокость, повышенная тревожность являются следствием не какой-либо генетической предрасположенности, изначальной агрессивности человека, а выступают как ситуации замещения в тех случаях, когда значимые другие не принимают этого человека в мир значимых отношений. Сам человек жаждет не просто внимания, но доверия, понимания, любви, признания. Если значимый объект вызывает чувства недоверия, напряжения, зависимости, одиночества, вины, страх утраты или поглощения, и т. п., то между сепарирующейся личностью и объектом растет психологический барьер, вызывающий существенное углубление кризиса самооценки, стремясь преодолеть который, личность прибегает к агрессивным формам поведения. По мере того, как растет уровень сепарации, человек приобретает более полное представление о себе и о других, становится независимым, автономным, самостоятельным, уверенным в себе, учится принимать и поддерживать себя; изменяются мотивы его поведения и степень их адекватности общественным потребностям.
Другой известный представитель поведенческого подхода А. Бандура утверждает, что для возникновения агрессии недостаточно того, чтобы субъект был фрустрирован и испытывал чувство неудовлетворенности. Субъект должен еще иметь перед собой некий агрессивный пример для обучения и подражания. В исследовании агрессивного поведения Бандура реализовал сформулированные им принципы научения, проиллюстрировав их экспериментом с участием четырехлетних детей. Основной результат эксперимента – наблюдение формирует не только новые формы поведения, но и активизирует поведение, усвоенное ранее (Бандура, Уолтерс, 1984).
Кроме исследования агрессии, важным для изучения проблемы сепарации является исследование проблемы подражания, осуществленное Миллером и Доллардом. Подражание может быть представлено либо как «тождественное», либо как «парнозависимое», либо как копирующее поведение. Для первого типичны одинаковые реакции двух людей на один и тот же стимул, для второго, чаще происходящего в диаде, типично подражание младшего и менее опытного партнера старшему, для третьего – руководство со стороны модели поведением наблюдателя. Именно вторая форма имитации идентифицируется с необихевиористской трактовкой подражания.
Взрослые, особенно родители, наиболее часто выступают в качестве моделей для детей, которые усваивают их ценности, нормы, черты характера. Дети не способны критично воспринимать взрослых, поэтому родительское поведение может переходить во внутренний план ребенка беспрепятственно со всеми достоинствами и недостатками. Такое же положение вещей наблюдается у людей с низким уровнем сепарации, когда они вследствие размытости границ, стремления к слитности склонны неосознанно усваивать не только поведение, но и жизненные стратегии, болезни, девиации, зависимости, паттерны межличностного взаимодействия значимых моделей, что существенно снижает спонтанность их поведения. Этот вывод применим ко всем теориям, позиционирующим научение посредством подражания, имитации поведения значимых моделей.
Бандура считал, что человек способен не только имитировать поведение другого, но и регулировать собственное поведение. Функции саморегуляции создаются и поддерживаются влиянием окружения. Они имеют внешнее происхождение, но закрепившись, внутренние влияния частично регулируют поведение человека (Бандура, 2000). Если индивид имеет высокий уровень сепарации и, соответственно, более или менее полное представление о себе, он дифференцирует свои чувства и эмоции, имеет значительную степень личной ответственности, может осознанно осуществлять эффективную саморегуляцию поведения. Согласно Бандуре, ведущую роль в процессе саморегуляции играют внутренние блоки самоэффективности, субъективной значимости и доступности. Он выделил четыре основных условия, определяющие уверенность человека в том, что он может или не может сделать: прошлый опыт (знания, навыки); самоинструкция; повышенное эмоциональное настроение; наблюдение, моделирование, подражание поведению других людей. Высокую эффективность личности он описал как чувства самоуважения и собственного достоинства, адекватность и умение решать жизненные проблемы. Люди, обладающие высокой личной эффективностью, считают, что они в состоянии справиться с неблагоприятными событиями и обстоятельствами жизни, ожидают от себя способности преодолевать препятствия. Кроме того, они сами ищут испытаний, усложняют свои задачи и в своем стремлении к успеху поддерживают высокий уровень уверенности в своих силах.
Эти характеристики полностью подтверждают соответствие самоэффективности и высокого уровня сепарации личности. Такие люди в целом обладают лучшим физическим и душевным здоровьем, чем люди с низкой личной эффективностью, которые при столкновении с различными жизненными ситуациями чувствуют свою беспомощность; последние считают, что у них слишком мало сил, чтобы повлиять на сложившуюся ситуацию. Если человек с низким уровнем самоэффективности наталкивается на проблему или препятствие и первая попытка преодоления не ведет к успеху, то он отказывается от дальнейших попыток добиться положительного результата, считая, что от него ничего не зависит (Бандура, 2000).
Представитель нео-необихевиоризма Джулиан Роттер разработал теорию социального научения, которая объясняет, как осуществляется поведение в контексте социальных ситуаций. Роттер полагал, что поведение во многом определяется способностью человека думать и предвидеть. Именно в концепции Роттера нашли отражение два важных конструкта – ожидание и подкрепление. Важнейшая проблема, которая стала предметом обсуждения для Роттера, состояла в том, чтобы прогнозировать поведение человека в сложных ситуациях. Ожидание – субъективная вероятность того, что определенное подкрепление будет иметь место в результате специфического поведения; ожидание основывается на опыте поведения человека в похожей ситуации. Ценность подкрепления – это степень, с которой при равной вероятности получения подкрепления, одно из них предпочитается другому, причем люди различаются по своей оценке важности той или иной деятельности и ее результатов (Андреева, Богомолова, Петровская, 2001). Роттер утверждал, что цели, которые ставит себе человек, соотносятся с потребностями. Ими являются: 1) статус признания – потребность чувствовать себя компетентным в разных видах деятельности; 2) защита – потребность избежать неприятностей с помощью другого человека; 3) доминирование – потребность влиять на жизнь других людей. 4) независимость – потребность принимать самостоятельные решения и достигать цели без помощи других; 5) любовь и привязанность – потребность в принятии и любви; 6) физический комфорт – потребность в достижении физической безопасности, хорошего здоровья и свободы от боли (Андреева, Богомолова, 1978). Роттер утверждал, что сочетание высокой ценности потребности и низкой свободы деятельности – общая причина плохой адаптации. Из этого, с нашей точки зрения, следует, что плохая адаптация соответствует низкому уровню сепарации. Высокая ценность потребности в признании может входить в конфликт с неуверенностью в себе, некомпетентностью, отсутствием ответственности, тенденцией к обесцениванию себя; защита-зависимость, потребность в помощи – с неадекватной самооценкой, перфекционизмом, чувством собственного превосходства, неспособностью принять эту помощь; доминирование – с желанием иметь власть над другими, зачастую с помощью гиперконтроля, насилия, манипулятивного поведения; независимость – с ощущением собственной беспомощности, зависимостью от мнения окружающих, неспособностью делать выбор и принимать решения; любовь и привязанность – с непринятием себя, неспособностью любить, доверять другому, с тревогой, чувством одиночества, страхом сепарации и утраты объекта.
Роттер определил два генерализованных ожидания: локус контроля (экстернальный и интернальный) и межличностное доверие. Идея об экстернальном локусе контроля отчасти нашла свое подтверждение в концепции выученной беспомощности представителя радикального бихевиоризма Мартина Селигмана. Согласно модели выученной беспомощности Селигмана, когда подопытные животные, как и люди, чувствуют, что не могут контролировать аверсивные события, они склонны демонстрировать реактивный синдром. В поведении животных (например, собак) наблюдается пассивность, отсутствие мотивации, ожидание потери контроля, эмоциональность, физиологические реакции; для обозначения аналогичных симптомов у человека используется понятие депрессивного эпизода. Человек переживает беспомощность тогда, когда независимость реакции от негативных воздействий распространяется не только на конкретное поведение, но и переносится на другие ситуации, становится устойчивой. Опыт выученной беспомощности ведет к ожиданию таких же эффектов в похожей ситуации; и чем выше субъективная уверенность в неуспехе, тем более выражены дисфункциональные реакции. Недостаточная регуляция оперантного подкрепления ведет к неэффективности социальных навыков и рассматривается как механизм возникновения неврозов, фобий, депрессий и т. п. Эти предположения подтвердились в эксперименте Абрамсона и Тисдейла. Для получения необходимых данных пожилых людей, проживающих в доме престарелых, поделили на две группы. Одна группа вела обычный образ жизни, была полностью поручена заботам персонала, другой группе – контрольной – предоставляли возможность проявлять свою активность, например, заводить цветы, ухаживать за ними, выбирать, чем заняться. При сравнении результатов выяснили, что в основной (беспомощной) группе уровень смертности среди пожилых людей оказался выше (Abramson, Seligman, Teasdale, 1978). Таким образом, было установлено, что выученная беспомощность связана с внешним локусом контроля и, по-видимому, с особенностями внутренней и внешней сепарации.
Д. Хирото доказал это в своем экспериментальном исследовании: он разделил людей по уровню локуса контроля, а затем поставил в разные ситуации – в безвыходные ситуации и в ситуации, из которых можно было найти выход. Испытуемые с внешним локусом контроля действовали медленнее, чем это делали испытуемые с внутренним локусом контроля (см.: Залевский, 2002). С точки зрения концепции сепарации люди с низким уровнем локуса контроля характеризуются внешним локусом контроля, им свойственна несамостоятельность, беспомощность, страх перед самостоятельной жизнью, низкий уровень личной ответственности, в том числе за управление собой и своей жизнью. Если индивид считает, что соответствующее негативное событие никогда не случается с другими людьми, а с ним происходит постоянно, то такие события он объясняет причинами, лежащими непосредственно в нем самом, являющимися глобальными и стабильными во времени. Это представление может привести к развитию дезадаптации и депрессии, которая включает недостаток мотивации, негативное чувство самоценности, другие негативные когниции, а также депрессивные эмоции. Особой предрасположенностью к депрессии обладают лица, склонные к депрессивному стилю атрибуции, т. е. атрибутирующие негативные события интернально, глобально и стабильно.
Итак, изучение теорий и исследований, базирующихся на принципах бихевиорального подхода в психологии, позволило отчетливо увидеть соответствие между закономерностями и явлениями, обнаруженными представителями поведенческого направления – подкреплением и агрессивностью, подражанием, самоэффективностью и саморегуляцией, локусом контроля и др. и особенностями, характерными для процесса психологической сепарации.
2.4. Гештальтпсихология: границы, целостность и саморегуляция личности
По своим методологическим и теоретическим взглядам К. Левина часто рассматривают как представителя гештальтпсихологии, хотя это не совсем верно. При исследовании психологической сепарации как одна из наиболее близких к гештальтпсихологии она не может быть проигнорирована.
Размышляя о возможности перестройки психологии, Левин обращается к естественным наукам, прежде всего к физике, считая, что должен быть изменен сам тип психологического мышления, а именно следует перейти от «вещных понятий» к реляционным (относительным). Свою позицию он выразил в статье «Переход от аристотелевского к галилеевскому способу мышления в биологии и психологии», опубликованной в 1931 г. Аристотелевская физика базировалась не на эксперименте и математических подсчетах, а на выделении из отдельных случаев некоторой общей тенденции. Аристотель придавал собственное значение каждому объекту, обладающему, по его мнению, стремлением к заданной цели. Способ мышления Галилея был иным. Он показал зависимость движения объектов от внешних условий, от пространственно-временного контекста.
Левин утверждал, что психология задержалась на аристотелевском уровне мышления, так как она ищет причины (детерминанты) поведения внутри отдельного индивида. Так же как и при аристотелевском типе мышления, в психологии имеется тенденция к разделению психических свойств на классы. Индивидуальные особенности и нюансы игнорируются и исключаются из анализа (Левин, 2001).
Такие замечания не были справедливыми по отношению к исследованию действия и образа, поскольку изучение действия шло в русле рефлекторной теории, а образа – в русле гештальтпсихологии, в схемах интерпретации поведения которых отсутствовала скрытая внутренняя цель.
Замечания Левина относились к совершенно определенной области – к сфере мотивов и потребностей. Применительно к мотиву психология использовала античный способ мышления. Целью Левина стало утверждение галилеевского способа мышления в мотивации.
Несмотря на некоторые общие идеи с гештальтпсихологами, теорию поля К. Левина следует отличать от этого направления. Главной категорией гештальпсихологов был образ, а для Левина таким понятием стал мотив. Конечно, эти категории относятся к одной реальности – психической, но у гештальтистов образ рассматривался в отрыве от мотивации, а мотивация у Левина отрывается от предметно-смыслового содержания ситуации, так как это содержание может выступать только в форме образа, которым Левин не занимался.
Человек, согласно Левину, – замкнутая система, обладающая двумя свойствами – отделенностью от остального мира границей и включенностью в большее пространство. Он не может рассматриваться как автономная система, поскольку всегда включен в другую систему, называемую психологической средой. Психологическая среда и человек объединяются общим понятием – жизненное пространство, которое рассматривается как психическая реальность, т. е. как тотальность возможных событий, способных повлиять на поведение человека. Граница между жизненным пространством и внешним миром проницаема. Объекты, события, идеи, которые в данный момент являются элементами жизненного пространства, могут в следующий момент стать элементами непсихологической среды (физической, социальной и др.), если перестают иметь какое-либо значение для человека, стремящегося удовлетворить свои потребности, снять напряжение.
Человек отделен от психологической среды границей, и сам обладает определенной структурой. В структуре личности выделяется внутренний регион и перцептуально-моторный слой. Внутренний регион поделен на определенные ячейки, которые, по всей видимости, ассоциируются с потребностями человека. Перцептуально-моторный слой не дифференцирован и обеспечивает взаимодействие между внутриличностным регионом и средой.
Среда также дифференцирована и разделена на регионы, которые могут изменяться. Каждый субрегион содержит один психологический факт (наблюдаемый или мысленный). Все воспринимаемое и выводимое относится к фактам. Взаимодействие между фактами описывается как событие по следующим критериям: близости/удаленности регионов, прочности/слабости границ, текучести/ригидности.
Развитие понимается Левиным как включение в жизненное пространство какого-то нового региона. Для характеристики развития личности он использует понятие «дифференцированность», полагая, что ее следует понимать как увеличение разнообразия поведения. Однако Левин считает, что еще более точным будет понятие «специализация» или «индивидуализация» (Левин, 2000, с. 125). Иначе дифференцированность может быть определена как зависимость и независимость между частями динамического целого. «В таком случае дифференциация означает, что увеличивается число частей человека, которые могут функционировать относительно независимо, т. е. увеличивается степень их независимости» (там же, с. 126). В то же время, говорит Левин, у взрослого различные области деятельности интегрированы. «Развитие, по-видимому, увеличивает количество относительно независимых частей человека и степень независимости, таким образом, уменьшая степень единства индивида. С другой стороны, развитие предполагает интеграцию, которая увеличивает единство человека» (там же, с. 126). Левин считал, что эти процессы идут одновременно, и чтобы избежать недоразумений, он предлагает вместо термина «интеграция» использовать термин «организация».
Итак, Левин использует понятие «спецификация» для обозначения разнообразия поведения, «дифференциация» – для определения независимости, т. е. относительной отдельности психических проявлений, например потребностей человека, и «организация» – для обозначения степени единства человека. Обнаруживая важность дифференциации, Левин утверждал, что в ходе развития происходит организация внутриличностного региона за счет дифференциации потребностей, их иерархии («одна система может занимать положение руководящей потребности») и организации психологической среды (уменьшения простой зависимости человека от ближайшего окружения, приближения «к цели посредством обходных путей вместо прямого действия»). В целом снижается степень прямой зависимости между Эго и средой. «Это делает ребенка менее беззащитным против непосредственных влияний его среды и делает воспринимаемую среду менее зависимой от настроения и сиюминутного состояния потребности ребенка» (там же, с. 128).
Таким образом, утверждает Левин, развитие означает уменьшение «простой взаимозависимости», т. е. прямой связи между регионами и увеличение дифференциации жизненного пространства, и одновременно возрастание иерархической организации частей жизненного пространства. Развитие означает расширение границ жизненного пространства, а также увеличение масштаба психологического времени. Однако нужно иметь в виду, что движение человека от одного региона к другому, увеличение «пределов времени» происходит не мгновенно. Человеку нужно утвердиться в новых условиях среды. «“Утвердиться” – значит иметь четко определенную позицию и определенные связи со многими регионами высокодифференцированного жизненного пространства: в таких обстоятельствах любое серьезное изменение означает большое число шагов и изменение взаимосвязи» (Левин, 2000, с. 162).
Называя препятствия личностному росту, Левин обращается к механизмам регрессии и утверждает, что такими препятствиями являются фиксация на отдельном большом регионе, уменьшение прочности границ и недифференцированность жизненного пространства. Усиление дифференциации способствует независимости как невозможности непосредственного влияния одного внутреннего региона на другой (например, у маленьких детей – прямого влияния голода, усталости на настроение) и регуляции своих состояний и воздействий среды. В данной теории дифференциация и организация представляют собой механизмы сепарации как процесса, которые функционируют внутри жизненного пространства индивида и ведут к уменьшению «прямой зависимости в моторной системе индивида, во внутриличностных регионах, в отношении между внутренними психологическими регионами и психологической средой» (Левин, 2000, с. 129).
Фриц Перлз так же, как и Левин, принимает целый ряд принципов, на которых строится классическая гештальтпсихология и рассматривает любой аспект поведения человека как проявление единого целого. Значительное влияние на Перлза оказал В. Райх, который считал, что каждый человек защищается от анализа особым образом, в начале терапии нужно выяснить характер сопротивления пациента, а потом переходить к содержанию продукции (сновидений, фантазий). В терапевтической ситуации большое внимание уделялось невербальным, телесным функциям. В своем докладе на аналитическом конгрессе в Чехословакии в 1936 г., который назывался «Оральное сопротивление», Перлз показывает, как важен прием пищи для отношений младенца с внешним миром и как привычки в еде взрослого человека отражают его взаимодействие с другими людьми. Доклад вызвал дискуссии и резкую критику со стороны участников конгресса.
В 1942 г. появляется книга «Эго, голод и агрессия». Перлз соединяет свой опыт с тем, чему научился у Райха, экзистенциалистов и гештальт-психологов. Он критикует Фрейда за невнимание к изучению телесных функций, за односторонний интерес к прошлому. Ценным, с нашей точки зрения, является обращение Перлза к изучению установления пациентом контакта с реальностью в настоящем вместо «псевдоконтакта с проекциями». Разрабатывая идеи актуального сознания, Перлз конструирует методы, которые позволяют человеку «раскрыть внутренние конфликты и распознать, каким образом он переносит их вовне…» (Бюнтиг, 2004, с. 538).
Гештальтпсихология первоначально представляла для Перлза только академический интерес, но позднее он всецело обращается к ее ключевым положениям и в соавторстве с Ральфом Хефферлайном и Полом Гудмэном пишет книгу «Гештальттерапия» (1951).
Соглашаясь с Райхом, Перлз считал, что агрессия, ненависть, властность, сексуальные перверсии – не первичные, а вторичные реакции человека на фрустрацию первичных потребностей в пище, тепле, близости, контактах, свободном пространстве, сексуальности и творческом выражении (Перлз, 2005). Перлз утверждает, что поведением движут потребности, а не инстинкты. Вся органическая жизнь характеризуется неустойчивым равновесием между двумя полярными импульсами: стремлением к самосохранению (спокойствию, безопасности, постоянству формы, стабильности) и ростом (движением, изменениями, развитием, дифференциацией). «Чрезмерный акцент на самосохранении ведет к застою, чрезмерный акцент на дифференциации – к потере безопасности и своей сущности» (Бюнтиг, 2004, с. 541).
Сравнивая свой взгляд на человека и терапевтический подход с психоанализом, Перлз отмечает, что стремление в психоанализе вынести из бездн бессознательного на поверхность вытесненный материал показывает, насколько мрачной становится картина человеческой жизни. Выдвигая принцип организмической саморегуляции, Перлз становится в оппозицию по отношению к классическому психоанализу Фрейда, согласно которому человек в силу свой генетической природы находится в противоречии с самим собой, с окружающими людьми и всей природой; развитие человеческих качеств возможно только в результате подавления (или сублимации) инстинктивной природы.
Рассматривая организмическую саморегуляцию как здоровую функцию индивида, Перлз считал ее основой установления контактов – с собой, с внешним миром, с организмическим процессом. Признаками организмической саморегуляции являются осознанность (самоощущение), ответственность как способность отвечать, взгляд на «организм как целое, акцент на „здесь и сейчас“ и значимость преимущества „как“ перед „почему“» (Фрейджер, Фейдимен, 2006, с. 81).
Важно отметить, что, возможно, при поддержке психотерапевта, саморегуляция инициируется не приспособлением к общественным нормам и действующей морали, а ядром личности, которое Перлз назвал «аутентической Самостью». «Человек, способный к саморегуляции… по своей природе морален, социален, любознателен, способен любить и трудиться, но при условии, что окружение не препятствует его свободному развитию посредством постоянной фрустрации, подавления его потребностей, включая сексуальные, и пренебрежительного отношения к ним» (Бюнтиг, 2004, с. 541).
Для Перлза здоровье и зрелость – это способность заменить внешнюю поддержку, контроль и регуляцию самоподдержкой и саморегуляцией (Фрейджер, Фейдимен, 2006, с. 83). По его мнению, люди способны устанавливать баланс внутри себя и по отношению к окружающему миру, при этом существование человека в отрыве от других людей невозможно.
Патологическая функция индивида – это самопрерывание. «У наших пациентов вместо саморегуляции мы наблюдаем… регуляцию со стороны посторонних людей, а вместо самостоятельности и социальной ответственности – зависимость и безразличие» (Бюнтиг, 2004, с. 544). Жизнь невротика характеризуется постоянным самопрерыванием. Вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, он обеспечивает себе выживание. «Его Я, система его идентификаций не находится в контакте с его Самостью, совокупностью реакций его организма на внешний мир. Он чужд самому себе» (там же, с. 544). Типичными способами избегания контакта являются слияние, интроекция, проекция, ретрофлексия, дефлексия. Слияние отрицает дуальность, препятствуя развитию индивидуальности.
Идеи гештальтпсихологов относительно природы человека, его функционирования и развития, безусловно, важны для более глубокого понимания процесса сепарации. Прежде всего, интерес вызывают принципы дифференциации и организации (по Левину), благодаря которым человек расширяет свое психологическое пространство, и оно становится более структурированным, при этом отдельные проявления психического (эмоции, потребности, чувства и др.) не актуализируются одновременно как недифференцированное целое, но характеризуются относительной независимостью друг от друга, организованы иерархически. Несомненным вкладом гештальтпсихологов в исследование психологии человека, в том числе процесса сепарации, является изучение индивида с точки зрения его активности в освоении психологической среды, в осуществлении организмической саморегуляции (Перлз). Эти особенности выступают в роли внутренних условий развития человека, становления его аутентической Самости.
Теоретические идеи гештальтпсихологов нашли отражение в практике гештальттерапии, и, что наиболее существенно для исследования психологической сепарации, – в интерпретации феномена «завершение гештальта», в учении о границе контакта как осознании человеком этой границы в содержательном, пространственном и временном плане (границы Я – Другой и Я – Я), благодаря которым можно понять суть сепарационного процесса как постоянно продолжающегося создания и завершения истории личности на определенном этапе развития и интеграции этого этапа в целостную картину жизненного пути конкретного субъекта.
2.5. Субъектно-бытийный подход в психологии и теория психологической суверенности
Психология человеческого бытия – одно из актуальных направлений современной психологии. По мнению В. В. Знакова его предметом являются «смысловые образования, выражающие ценностное отношение субъекта к миру» (Знаков, 2013, с. 30), прежде всего, к событиям и ситуациям, в которые попадает человек, взаимодействуя с другими людьми, что представляется важным и для исследования проблемы психологической сепарации.
Психологи Кубанского государственного университета последние два десятилетия развивают идеи субъектно-бытийного подхода.
Опираясь на работы С. Л. Рубинштейна и его учеников, прежде всего, А. В. Брушлинского, З. И. Рябикина рассматривает человека как активного субъекта, не абстрактного, а включенного в жизненное пространство, в бытие. Автором было обосновано использование категории «бытие» на современном этапе развития отечественной психологической науки, без которого изучение личности было бы неполным. Рябикина пишет, что включенность личности в «пространства ее реализаций», в «бытийное пространство» позволяет изучать структуру смыслов личности в соответствии с внешними, объективными пространствами явлений (Рябикина, 2005, с. 55). Благодаря категории «субъект», считает автор, преодолевается дефицитарность принципа детерминизма в понимании психики и личности. Личность – не объект воздействия, а субъект, который способен к активному выбору, селекции детерминирующих влияний, и может сам создавать эти детерминанты. Ссылаясь на В. В. Знакова, Рябикина отмечает, что человеческое бытие – это бытие, которое уже преобразовано человеком, оно изменяется вследствие его активности. Личность реорганизует «объективные пространства своей жизни в соответствии со структурой личностных смыслов, тем самым преобразуя их в пространства своего бытия» (Рябикина, 2005, с. 56). Не используя понятие «автономность», автор обращается к категории «аутентичное бытие», которой обозначает способность человека переструктурировать среду в соответствии со структурой личностных смыслов, определяющих подлинность человека и суверенность его бытия. Рябикиной разработана структурно-динамическая модель личности как субъекта бытия, важнейшим конструктом которой является смысл жизни. «Овладевая подчиненными ей субъективными и объективными пространствами бытийности, личность выстраивает их, самоактуализируясь в этом созидании, воспроизводя структурные характеристики своего смыслового пространства…» (Рябикина, Ожигова, Фоменко, 2013, с. 63).
Проблема целостности личностного бытия поставлена в работах Г. Ю. Фоменко, в которых обосновывается необходимость расширения сферы психологии и рассмотрение проблемы «личность и бытие». Такое расширение предметной области исследования ставит серьезную проблему внешнего и внутреннего, важную и для авторов настоящей книги. По мнению Фоменко, понять диалектику «взаимоотношений внутреннего и внешнего в плане бытийного самоопределения личности возможно только тогда, когда личность рассматривается как целостная система таких внутренних условий, которые необходимо и существенно опосредуют все внешние причины…» (Фоменко, 2005, с. 177). Реализацией этого методологического подхода становится определенная теоретико-методическая направленность исследований Фоменко, которая проявляется в использовании биографического метода и типологического подхода. Это направление обращает автора к проблеме индивидуальности и личностных ресурсов, которые позволяют раскрыть механизмы «личностной саморегуляции экзистенциального уровня» (там же, с. 170). Анализируя в своих исследованиях психологию человека в трудных, экстремальных условиях жизни, Фоменко подчеркивает, что жизненные трудности и опасности знаменуют собой «очередной поворот изменчивой жизни, побуждающей человека к непрерывному росту» (там же, с. 175). Показано, что даже в экстремальных условиях жизни остается возможность аутентичного бытия личности; выявлены ресурсы, способствующие сохранению аутентичности. Высказанные идеи близки к нашему пониманию условий и обстоятельств развития личности, ее индивидуальности и автономности.
Л. Н. Ожигова, исследуя гендерную идентичность и профессиональные стратегии мужчин и женщин, утверждает, что одним из базовых устремлений человека является стремление стать субъектом собственной жизни. Автором разработана концепция мультиполярной гендерной идентичности. Ссылаясь на В. В. Знакова, Ожигова считает, что «субъектом можно назвать только внутренне свободного человека, принимающего решения о способах своего взаимодействия с другими людьми, прежде всего на основании сознательных нравственных убеждений. Говорить о человеке как о субъекте можно только при понимании им самым собственного бытия, при котором он, осознавая объективность и сложность своих проблем, в то же время обладает ответственностью и силой для их решения» (Ожигова, 2005, с. 259). Рассматривая гендерную идентичность как часть общей Я-концепции личности, Ожигова выделяет центральный механизм, обеспечивающий личностную интеграцию – личностный смысл. Сначала биологический пол и гендерные нормы выступают, согласно автору, как внешние факторы, которые «приобретают новое, личностное наполнение и становятся гендерной идентичностью личности» (Рябикина, Ожигова, Фоменко, 2013, с. 65). Затем субъект привносит свои личностные смыслы в новые бытийные реальности, изменяя гендерные стереотипы и роли.
Близкими по методологическим и теоретическим основаниям исследования к работам коллег из Кубанского государственного университета являются работы В. А. Лабунской (Южный федеральный университет). Внешность человека в какой-то степени может выступать границей, соединяющей внутренний и внешний мир личности. По мнению Лабунской, отношение к внешнему облику и отношение человека к миру тесно связаны между собой. Она показала, что так называемое затрудненное общение, когда активность человека приводит к обезличиванию, разрушению и психологическому уничтожению партнера, наблюдается у людей, которые не удовлетворены своей внешностью, склонны избегать разговоров о своем внешнем виде, а также безучастно относятся к своему внутреннему миру. «Они не только отчуждены, отдалены от других, демонстрируют равнодушие, безразличие, недоверие к ним, но и проявляют такие же отношения к самим себе и ожидают их от других» (Лабунская, 2005, с. 250). Важнейшим аспектом исследования стало привлечение данных, указывающих на возрастную специфику отношения к своему внешнему облику, на специфику прохождения нормативных кризисов разными типами людей, что позволило говорить о бесконечности и незавершенности конструирования саморепрезентаций, которые применимы для изучения внутренней и внешней сепарации. Не менее важным оказалось использование категории рефлексии, ведь каждый раз, когда человек обращает внимание на свою внешность, он неизбежно возвращается «к мысли о личностном, пристрастном, избирательном отношении к увиденному» (там же, с. 245).
С. К. Нартова-Бочавер – представитель московской школы в исследовании личности и автор теории психологической суверенности, в качестве ключевого конструкта она выделяет конструкт «психологическое пространство» (Нартова-Бочавер, 2008). Психологическое пространство личности – субъективно значимый фрагмент бытия, определяющий актуальную деятельность и стратегию жизни человека и включающий комплекс физических, социальных и психологических явлений, с которыми человек себя отождествляет. Суверенность проявляется в аутентичности собственного бытия (уверенности в том, что человек поступает согласно собственным желаниям и убеждениям), в ощущении своей умелости в пространственно-временных ценностных обстоятельствах своей жизни, которые он либо принимает, либо создает. Депривированность проявляется в переживании подчиненности, отчужденности, фрагментированности собственной жизни и характеризуется затруднениями в поиске объектов среды, с которыми человек себя идентифицирует, ощущая себя «на чужой территории» и не в своем времени. Суверенность представляет собой эволюционно и социально сложившееся системное качество личности, являющееся необходимым условием ее нормального функционирования и развития.
В качестве ключевого места в феноменологии психологического пространства выступает состояние его границ – физических и психологических маркеров, определяющих область личного контроля и приватности одного человека от таковой области другого. В пространстве можно выделить объем, количество измерений, сохранность (устойчивость или подвижность) границ. В стабильные периоды жизни пространство стремится к равновесию, используя сложившиеся и уже освоенные языки самовыражения. Во время критических событий границы могут терять свою прочность, а личность совершать регрессию к языкам своего прошлого.
Функциями границ, согласно Нартовой-Бочавер, являются определение личной идентичности, создание возможности равноправного взаимодействия, селекция внешних влияний, защита от разрушительных воздействий, определение пределов личной ответственности, проявление субъектности. Граница имеет двойственный характер: она объективна, если говорят о границах тела, владении личными вещами, и она субъективна, когда обсуждают границы вкусов, привычек и социальных предпочтений.
Нартовой-Бочавер выделено шесть измерений психологического пространства: 1) физическое тело (телесность); 2) территория; 3) личные вещи; 4) привычки; 5) социальные связи и 6) вкусы (ценности).
Суверенность дает человеку ощущение своей «уместности» и востребованности. Будучи уверен в прочности своих личностных границ, субъект свободен от избыточной дефензивности и внутренних конфликтов, принимает себя в естественном сочетании своих достоинств и недостатков, обладает качествами самоактуализирующейся личности. Суверенность может проявляться в объективных и субъективных показателях: социальной и профессиональной продуктивности, переживании удовлетворенности и осмысленности жизни. В то же время суверенность всегда естественна, она достигается в ходе решения жизненных задач.
Эмпирические исследования, проведенные Нартовой-Бочавер и ее учениками, показали, что уровень суверенности нелинейно возрастает на протяжении жизненного пути, причем наиболее интенсивно процессы суверинизации происходят в дошкольном и подростковом возрасте. Установлены связи суверенности с разноуровневыми свойствами индивидуальности: с эргичностью, пластичностью, темпом и низкой эмоциональностью, с проявлением дружелюбия в межличностных отношениях, с наличием позитивной Я-концепции, и переживанием осмысленности собственного бытия.
Психологическая суверенность и психологическая сепарация – существенно важные проявления развивающейся личности, каждое из которых обнаруживает себя посредством актуализации психологических механизмов. Механизмами регуляции суверенности являются приватизация (присвоение фрагмента среды) и персонализация (осуществление себя вовне). Психологическая сепарация также осуществляется благодаря работе психологических механизмов, которые в целом связаны с процессами отождествления и разотождествления. Несмотря на некоторое сходство между суверенностью и сепарацией они различаются по направленности реализующих их механизмов. Механизмы суверенизации направлены на упрочение своей аутентичности в психологической среде, на ее расширение, а механизмы сепарации – на развитие аутентичности, на прояснение (рефлексию) своих актуальных чувств, потребностей, состояний и на отчуждение от убеждений, потребностей, чувств, ставших для человека его историей.
В целом рассмотренные нами в этом параграфе подходы могут быть объединены общим интересом к проблеме бытия и функционированию человека в нем как активного субъекта, способного осваивать психологический мир, центром которого является он сам, и быть автором процесса отождествления и разотождествления с этим миром.
Ни одно крупное направление и ни одна теория психологии не обошли стороной принципиально важный вопрос сепарации, но ответы на него давались разные. Глубинная психология, прежде всего, ориентировалась на объектные отношения и на трудности, которые возникают между ребенком и родителями; благодаря исследованиям стилей привязанности были получены данные, подтвердившие наличие тесной связи между процессом сепарации и надежностью отношений родителя и ребенка в детстве; поведенческий подход сделал наиболее очевидным реализацию сепарации посредством процесса научения; гештальтпсихология в качестве центрального принципа исследования личности выдвинула положение об активной роли человека и о целостности его психического развития; современные отечественные работы подтвердили важность изучения субъекта в контексте его отношений с миром, раскрыв многообразие этих отношений и механизмы становления приватности, суверенности и автономности человека, стремящегося к сохранению и развитию своей аутентичной Самости.