4
Анна явилась на сеанс в красно-белом платье с отложным остроконечным воротником и планкой с пуговицами. Платье, несмотря на свою старомодность, очень шло ей и прекрасно сочеталось с крупными пластмассовыми клипсами и красными лакированными туфельками на невысоком каблуке. «Впрочем, это называется «винтаж», – вспомнил Михаил, малосведущий в вопросах женской моды. – Последний писк, наверное».
Вначале Анна села в кресло, но Михаил предложил ей лечь на кушетку, сказав, что так будет удобнее. Пересев из кресла на кушетку, Анна немного помедлила, а потом быстро скинула туфли и улеглась. Разуваться никто не требовал. Некоторые пациенты ложились в обуви, а некоторые – без, в зависимости от того, кому как комфортнее. Кто-то не может расслабиться в тесной обуви, а кто-то не склонен демонстрировать свои носки. Не потому, что стесняется дырки на пятке, а просто не хочет, считая это слишком интимным. А кому-то непременно требовался плед, даже в июльскую жару, еле-еле остужаемую кондиционером. Пледов на этот случай у Михаила было три – однотонный коричневый, клетчатый красно-зеленый, и легкий, почти невесомый, бежевый, с псевдоантичным узором по краям. Для желающих максимально отгородиться от мира имелись одноразовые маски для сна. «Надо бы еще парочкой строительных касок разжиться», – иногда шутил наедине с собой Михаил, но до касок как-то руки не доходили. А зря, наверное. Крепкий головной убор может успокаивающе действовать на истериков. Защитил голову – значит, все будет в порядке.
Лодыжки у Анны были тонкими, красивыми. Михаил не просто отметил это, а «развил тему» дальше – представил, как прижимает белую ножку к своей груди и осторожно гладит ее пальцами. Интимное видение, как и положено, перешло в смущение. Оставалось надеяться, что Анна этого не заметила.
– Я вас слушаю! – проникновенно-подкупающе (он умел так, когда было надо) сказал Михаил, стоило только Анне утвердить голову на подголовнике и закрыть глаза.
– Вы, наверное, подумаете, что я дура, – сразу же начала Анна. – Это не совсем так. Во мне, конечно, хватает всякого, но дурой я никогда не была. Просто я постоянно нервничаю без причины, и, как бы мне ни хотелось казаться сильной и смелой, в душе я трусливая неврастеничка… Наверное, это наивно. Сначала я была уверена, что проблема во мне, потом мне начало казаться, что это не так, потом снова началось самокопание… Я хочу измениться в лучшую сторону, хочу обрести спокойствие… Я чего-то боюсь, сама не пойму чего… Иногда мне кажется, что вся жизнь позади, иногда я ощущаю себя девочкой, только начинающей познавать жизнь и ее правила, мне кажется, что все только-только начинается, что впереди меня ждут какие-то приятные перемены, новая, интересная жизнь… Господи, сколько мыслей в голове, все они путаются, ускользают… Не знаю, с чего начать.
– Расскажите мне о себе, – попросил Михаил.
– С какого момента?
– С любого, но лучше всего начать с вашего рождения. Семья, наличие братьев и сестер, детские травмы, взаимоотношения с одноклассниками, выбор профессии, встреча с будущим мужем… Меня интересует буквально все.
– То есть мы уже начали работать над моими проблемами?
Анна открыла глаза и посмотрела в окно, за которым сейчас не было ничего примечательного, а в темное время суток открывался поистине блоковский пейзаж – ночь, улица, фонарь, аптека. Аптеки, правда, из кресла не увидеть, надо встать и подойти ближе к окну. Начиная говорить, она переводила взгляд на Михаила, всякий раз сопровождая этот перевод плавным взмахом длинных и каких-то пушистых ресниц. «Печаль ресниц, сияющих и черных…»[6] – вспомнилось Михаилу депрессивно-меланхолическое.
– Да, – улыбнулся Михаил. – Уже начали.
– И все останется между нами?
Обычно пациентам хватало однократного подтверждения.
– Разумеется, ничто из сказанного никогда, ни при каких обстоятельствах, не выйдет за пределы этого кабинета. Я прошу вас быть откровенной, говорить все как есть.
– Не знаю почему, но я вам верю, – призналась Анна. – Я как-то больше доверяю мужчинам, особенно таким опытным профессионалам, – Анна улыбнулась краешками красиво очерченных губ. – Вы отвечаете всем моим тре… условиям. И еще у вас аристократическая фамилия.
– Княжеская, – Михаил усмехнулся, давая понять, что не придает этому обстоятельству никакого значения. – Только, увы, мне не досталось ни поместий, ни реликвий, даже генеалогического древа нет, чтобы в кабинете повесить. Вот и приходится зарабатывать на жизнь психоанализом. Не подумайте, что я жалуюсь, мне нравится моя работа.
– Я это уже поняла, – теперь Анна улыбнулась чуть шире. – Тех, кто не любит свою работу, видно сразу. У них это на лбу написано…
Биография у Анны оказалась самой что ни на есть обычной. Родилась в Старом Осколе, единственная дочь у родителей – небольшого строительного начальника и бухгалтера, поздний ребенок, но не очень-то балованный. Училась в обычной школе (мимоходом Анна съязвила по поводу школ с углубленным изучением иностранных языков – явный выпад в адрес Тамары), окончила музыкальную школу по классу фортепиано, приехала в Москву продолжать образование, поступила на сценарно-киноведческий факультет ВГИКа…
– На актерский меня не взяли, намекнули, что одной эффектной внешности для того, чтобы стать актрисой, мало, вот и пошла в киноведы. Кажется, это называется «сублимация», верно?
– Отчасти верно, – после небольшой паузы согласился он, – но вообще-то мы называем сублимацией переключение энергии с социально и культурно неприемлемых целей или объектов на приемлемые.
– А что такое – неприемлемые цели? – заинтересовалась Анна.
– Ну, это могут быть сексуальные влечения, удовлетворение которых может идти вразрез с общепринятыми правилами или взглядами…
– Глупо подчинять свои влечения общепринятым правилам! – В глазах Анны заплясали озорные искорки. – Моя постель – это моя постель, и этим все сказано!
– Ну, вообще-то, определение этому понятию дал Фрейд, а в его время на многое смотрели иначе, – пояснил Михаил. – Но знаете же, как это бывает – укоренилось и пошло. Смысл-то не в правилах и взглядах, а в переключении с недостижимых целей на достижимые. Это помогает предупредить развитие неврозов. Но цель должна быть абсолютно недостижимой, а в вашем случае это же явно не так. Кроме ВГИКа, есть и другие учебные заведения, и разве мало известно случаев, когда на ком-то из известных актеров приемная комиссия, образно говоря, ставила крест, а на следующий год или в другом заведении мнение было совершенно иным? Это же так субъективно.
– Нет, – покачала головой Анна. – Я сразу как-то поверила, что таланта у меня нет, и о других местах даже и не подумала. Какой смысл пробиваться в актеры правдами и неправдами, если таланта нет? Чтобы всю жизнь играть в эпизодах типа «Кушать подано»?
– Анна, вы настолько внушаемы или просто сами не до конца были уверены в своем актерском даровании?
– И то и то. Фифти-фифти. В общем, не сложилось у меня. Классика жанра.
– Почему классика? – удивился Михаил.
– Принято считать, что в киноведы идут неудавшиеся актеры. С практикой не вышло, так займемся теорией. Для того чтобы оценивать и критиковать, талант не нужен…
Скоропалительное замужество на третьем курсе, такой же скоропалительный развод через четыре месяца, получение диплома, трехлетние метания от работы в журналах к фрилансу и обратно, встреча с Максимом…
– С Максимом мы познакомились случайно, на каком-то банкете. В лучших голливудских традициях – я в толкотне налетела на него и облила шампанским. Так и познакомились… Впоследствии он иногда шутил, что я столкнулась с ним не случайно. А может, и не шутил, по нему трудно было понять, шутит он или говорит серьезно. Человек в футляре…
Если вникнуть, то все мы – человеки в футлярах. У каждого свой футляр, разница только в толщине стенок и количестве замков. Доктор Хаус утверждает, что все врут. Он не совсем прав. Точнее будет сказать, что каждому есть что скрывать. Есть люди, которые не врут, а просто не отвечают на вопросы, уходят от них.
Каждому есть что скрывать. У каждого в шкафу хранится какой-нибудь скелет, у некоторых так сразу несколько. И зря Бэкон[7] называл скрытность прибежищем слабых. Сильные тоже скрытны, и тайн у них, скорее всего, гораздо больше.
– Сначала я воспринимала это знакомство как нечто такое… – Анна замялась в поисках подходящего слова, – случайное, но Максим очень быстро расставил все точки над «i». Он вообще ничего не откладывал в долгий ящик. Не торопыга, а человек, живущий по принципу «решил – делай». Пригласил в ресторан, долго рассказывал о себе, а потом выложил на стол кольцо, – Анна машинально посмотрела на левую руку, – и сделал мне предложение. По форме и содержанию оно было не столько романтичным, сколько деловым. Это, наверное, меня и подкупило… Объелась я романтики в первом браке, с тех пор у меня на нее нечто вроде идиосинкразии. Впрочем, во втором браке проблем тоже хватало. Мы не ссорились, точнее – мы почти не ссорились, бывали какие-то размолвки, не без этого, но все заканчивалось быстро… мы так и не смогли стать чем-то целым, вы меня понимаете? Тридцать лет разницы – это барьер, через который невозможно перешагнуть…
Михаил кивнул, хотя и не был согласен с этим утверждением. И при большей разнице в возрасте можно создавать полноценные семьи. Если, конечно, есть какие-то объединяющие факторы. Здесь их не было изначально. Случайное знакомство, почти такой же случайный брак, если верить рассказу Анны.
Взаимное непонимание, отчуждение… То же самое Михаил мог бы сказать и о своем браке. Только его подобная ситуация не удовлетворяла, Анна постепенно привыкла к роли нелюбимой и нелюбящей жены богатого человека. Муж занимался своим делом – у него была фабрика по производству мебели в подмосковном Лыткарине и сколько-то там магазинов, точнее – салонов по приему заказов, в Москве. Ничего сверхъестественного, но на обеспеченную жизнь хватало. Анна работала чисто для того, чтобы не скучать, писала статьи и обзоры в несколько журналов.
– Максим меня сильно не обременял, – откровенно призналась она, – он не пытался ограничивать мою свободу, не следил за мной или же делал это так, что я ничего не замечала. Я тоже старалась вести себя так же… необременительно, как и он. В отличие от своей сестрицы мой покойный муж был довольно неплохим человеком.
– У вас есть дети? – спросил Михаил, хотя и так было ясно, что детей у Анны нет, иначе бы она о них упомянула хоть раз; вопрос следовало понимать как: «почему у вас не было детей?».
– Нет, – с оттенком сожаления (возможно, и наигранным) ответила Анна. – Хотя Максим был не прочь обзавестись наследником. У него это был первый брак, представьте себе. Он говорил, что в молодости не особо горел желанием связывать себя узами брака, а потом, когда с головой ушел в бизнес, просто некогда было. Да и незачем, наверное, он был совсем не семейным человеком. Ну, как бы это объяснить?.. Семья для него была ни ценностью, ни целью, а чем-то второстепенным… В общем, я долго обследовалась, даже в Израиль летала, потом долго лечилась, и все без толку… Медицинские подробности вас интересуют?
– Нет-нет, – Михаил даже помахал в воздухе ладонями, показывая, что эти подробности его не интересуют абсолютно.
– Я вас не задерживаю? – спохватилась Анна, решив, что Михаил поднял руки для того, чтобы незаметно посмотреть на часы.
Михаил принципиально не держал в кабинете настенных, напольных и настольных часов, считая, что они отвлекают пациентов. Обходился наручными. Одно время завел стильные песочные часы в медной «оправе», отмерявшие по шестьдесят минут, но после того, как двое пациентов сказали, что непрерывно струящиеся песчинки напоминают им о бренности всего сущего, увез часы домой. Дома они простояли недолго, Илона их кому-то подарила, поставив мужа в известность постфактум. Поступок в ее стиле.
– Я никуда не тороплюсь, так что если вы не против, то давайте продолжим, – сказал Михаил. – Тем более что вам есть что сказать, не так ли?
– Есть, – согласилась Анна, – но про замужество, собственно, и рассказывать нечего. Жизнь шла своим привычным чередом, в сентябре мы собирались в небольшой вояж по Бретани. Обсудили маршрут, Максим уже отели заказал. И вдруг…
Нижняя губа дрогнула, и Анна быстро закусила ее, пытаясь удержаться от плача. Со стороны это выглядело очень сексуально. Михаил подумал о том, что в тридцать пять лет ведет себя как мальчишка.
– Я так боюсь, не знаю чего, но боюсь…
«Странно как-то все это, – подумал Михаил. – И не совсем понятно…»
– Анна, давайте уточним, что именно побудило вас обратиться ко мне. Каков ваш основной мотив?
– Страх! – не задумываясь, ответила Анна. – Мне страшно. Мне никто не угрожает, я взрослая тридцатитрехлетняя женщина, я могу за себя постоять, но мне почему-то очень страшно. Я не знаю, что это за страх – страх смерти или еще чего-то, но он есть, и с этим приходится считаться.
Взгляд ее при этом потускнел на секунду-другую, подобно тому, как тускнеет свет ламп при снижении напряжения. Действительно боится, не притворяется.
Невротический страх, в отличие от реального, обусловленного инстинктом самосохранения, иррационален или кажется таковым на первый взгляд. Фрейд считал проблему страха узловым пунктом, главной тайной человеческой психики и был уверен, что корнями все наши страхи уходят в детство.
Анна закрыла лицо ладонями. Закрыла не встык, а внахлест – левый мизинец лег поверх правого и слегка подрагивал.
Владеть собой она определенно умела. Два всхлипа так и не перешли в рыдания, а после нескольких минут, проведенных в туалете, Анна вернулась совершенно спокойной. Даже макияж успела обновить за это время, уничтожив все следы былого смятения.
– Простите, накатывает, – сказала она, садясь в кресло. – Собственно, из-за этого я к вам и пришла. Не могу сама с собой справиться…
И тут случилось непоправимое, годное для какого-нибудь водевиля, но совершенно неуместное в реальной жизни. Хлопнула одна дверь, распахнулась другая и в кабинет вошла, нет – ворвалась, Илона, бывшая супруга Михаила, явно намеревающаяся стать его вечной головной болью.
– Не ждал меня?! – не обращая внимания на то, что Михаил не один, завопила она. – Думаешь, что если отключил телефоны, то я тебя не найду?! Думаешь, что развод поставил точку в наших отношениях?! Так знай же – от меня не скроешься!
Выглядела бывшая супруга так, что хоть госпитализируй. Лицо красное, перекошенное, глаза навыкате, губы дергаются, вся трясется, да еще и дышит прерывисто. Юбка сбилась набок, блузка местами вылезла из-под нее, сумочку держит за ремешок, как кистень. «Это она в таком состоянии машину водит? – ужаснулся Михаил. – Да нет, наверное, такси взяла, на таких нервах со двора не выедешь, не то чтобы в разгар рабочего дня ездить по центру Москвы.
Анна среагировала мгновенно. Встала, сунула ноги в туфли, подхватила свою сумочку, улыбнулась Михаилу (улыбка показалась ему ободряющей) и ушла, не желая быть свидетельницей семейного скандала. Уже и не семейного, если принять во внимание развод, но в то же время семейного.
– Я обзвонилась тебе, мерзавец! Почему ты позволяешь себе днем отключать телефоны?! А если со мной что-то случится и Оля не сможет с тобой связаться?! Хорош отец!..
Объяснять, что во время сеанса нельзя отвлекаться на телефонные разговоры, не было смысла. Так же как и объяснять, что во время сеанса нельзя врываться в кабинет и вести себя подобным образом.
– Мне надо срочно уехать до понедельника, а с Олей некому остаться! – Илона плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу. – И родной отец не хочет принять участие…
Почему не хочет? Что за срочность? И разве нельзя было послать эсэмэску, которую Михаил непременно бы прочел в перерыве между сеансами? Что за манера реагировать на все так, словно не живешь, а играешь роль в какой-то из шекспировских трагедий? Или не шекспировских, у того же Островского тоже все с надрывом, на звенящем нерве… Михаил посмотрел на часы и понял, что в его распоряжении не более пятнадцати минут. За это время надо успеть выпроводить Илону, причем успеть выпроводить успокоившейся и по возможности удовлетворенной, чтобы через пять минут она не вернулась и не сорвала следующий сеанс. С нее, безбашенной, станется…
– Водички? – спокойно предложил Михаил.
Водичку ему посоветовали засунуть кое-куда. Никакой логики, сплошной абсурд – ну как можно засунуть воду? Разве что влить, впрыснуть, налить. Ну, нет так нет, наше дело предложить.
– Ты совсем о нас не думаешь! С глаз долой – из сердца вон! Какой же ты гад, Оболенский! А еще гордишься своим происхождением!
После развода Илона вернула себе девичью фамилию – опять стала Тишиной. Применительно к ней фамилия звучала иронично, если не издевательски. Какая из Илоны Тишина, ей бы Верещагиной быть или Громовой.
«А ведь когда-то мне так нравилось все это, – думал Михаил, пока Илона выплескивала остатки своего буйного негодования. – Не то слово – я просто с ума сходил от подобных экспансий. Хватал на руки и тащил ее, отбивающуюся и визжащую, в постель. А она потом так страстно просила прощения за свою несдержанность… Куда все ушло? Приелось, что ли? Наверное, приелось, нельзя же питаться одними пряностями…»
Смысл постепенно становился ясен. Илону срочно отправляют в командировку (так уж Михаил и поверил насчет командировки с пятницы по утро понедельника), а ребенка ей оставить не с кем.
– Привози Олю сюда, – сказал Михаил, когда Илона сделала паузу для того, чтобы отдышаться, – девочка умная, найдет чем заняться, пока я работаю, а потом…
Договорить ему не дали.
– А потом – суп с котом! – взвизгнула Илона. – Я уже опоздала, пока тебе дозванивалась…
– В командировку пригласили другую? – ехидно осведомился Михаил, намеренно использовав глагол «пригласили» вместо «отправили».
Ловить Илону на лжи бесполезно – ни за что не признается, но дать понять, что он ей не верит, можно. Это у следователя или, например, у спасателя могут быть срочные командировки, но не у дизайнера. Тем более что Илона дизайном давно уже толком не занималась. Командировка, как же!
Михаил не имел ничего против того, чтобы бывшая жена поскорее устроила свою личную жизнь. Да же был за, не столько из альтруистических, сколько из эгоистических соображений. Устроит Илона личную жизнь, так, может, успокоится немного и перестанет донимать его. Или хотя бы станет донимать пореже. Это же невыносимо – уже на прием начала являться, концерты перед пациентами устраивать. Психоаналитикам такие «изюминки» не нужны, так всей клиентуры лишиться можно.
– Да! – рявкнула Илона. – Другую! Я пришла к тебе не унижаться…
Когда ее кто унижал? Ну, во всяком случае, не Михаил.
– …а сказать, что ты – негодяй! Ты сломал мою жизнь и сейчас методично втаптываешь в грязь то хорошее, что в ней осталось!..
Логика здесь бессильна.
– Ты эгоист! Тебе наплевать на всех, в том числе и на нас с Олей! Боже мой, – Илона издала вздох, больше похожий на стон, и сокрушенно покачала головой, – страшно подумать, что я посвятила лучшие годы жизни такому ничтожеству, как ты!
«Лучшие годы жизни? – удивился Михаил. – Вот уж не знал…»
– Ты бросил нам жалкую подачку и решил, что сможешь этим отделаться!
Илона начала снова набирать обороты. Если наберет – прощайся и со следующим пациентом. Если не со всеми сегодняшними, ведь во взвинченном состоянии вести анализ невозможно. Поэтому Михаил решился на крайнюю меру.
– Илона, – тихо сказал он, – кого мне позвать – охранника или «Скорую помощь»? Или ты уйдешь сама?
– Ты еще смеешь пугать меня?! – возмутилась Илона. – Не затыкай мне рот! Я пришла по своей воле и уйду по своей!
Михаил нажал «тревожную» кнопку, находившуюся на нижней стороне столешницы. Не прошло и минуты, как в кабинете появился охранник. Увидев его, Илона умолкла и принялась сверлить Михаила гневным взглядом. Могла бы – так и испепелила бы.
– Эта дама мешает мне работать, – сказал Михаил охраннику. – Пожалуйста, проводите ее до входа и не пускайте больше.
Охранник согласно кивнул, навис над Илоной и забубнил традиционное профессиональное заклинание:
– Пройдемте, гражданочка, не будем нарушать порядок, пройдемте, пожалуйста, не вынуждайте, пройдемте…
– Хороши мужики! – Илона встала, одернула юбку и окинула презрительным взглядом сначала Михаила, а потом охранника. – Вдвоем на одну слабую беззащитную женщину! Впрочем, имей в виду, Оболенский, мне одного тебя всегда было мало!
Михаил никак не отреагировал ни на оскорбительный выпад, ни на последовавший за ним сочувственный взгляд охранника. Скажешь слово – задержишь Илону еще минут на пять.
– Что встал, хомяк толстопузый?! – охранник и впрямь был щекаст и далеко не худ. – Провожай меня до выхода, а то я сама его не найду! Чао, мой корнет!
«Корнет» – это из известной песни про поручика Голицына, корнета Оболенского и пылающие станицы. Корнетом Илона называла Михаила тогда, когда хотела уязвить его особенно сильно. «Хоть еще как-нибудь назови, – обреченно подумал Михаил, – только проваливай поскорее».
Оставшись один, Михаил взял стоявший на полу у стола портфель и до прихода следующей пациентки сидел в кресле, бесцельно щелкая замком портфеля и размышляя о том, насколько правдива была с ним сегодня Анна. Он любил прокрутить в голове все заново сразу же после сеанса, оценить еще раз, переосмыслить. Не всегда, конечно, а если надо, если сеанс оставляет ощущение недосказанности, неясности или попросту что-то непонятно, не понято. Внезапный уход Анны мог обернуться прекращением сеансов. Раз уж первый блин вышел комом, так ну их к черту, эти блины. Так бывает, так может быть, иногда так просто должно быть. Спасибо Илоне.
А откуда у Анны страх? Чего она боится? Тамару? Одиночества? Саму себя? Что это? Проявилось бессознательное? Или Анна озвучила домашнюю заготовку? Ну не покидало Михаила ощущение того, что Анна с ним неискренна или, скорее всего, искренна, но не до конца.
– Ох-ох-ох! – совсем по-стариковски вздохнул Михаил.
А не вызвано ли стойкое впечатление лжи-недоговоренности теми чувствами, которые Михаил начал испытывать к Анне? «Те чувства» – отличный эвфемизм для сексуального интереса, подходит на все сто, только вот в беседе с самим собой эвфемизмы излишни и даже неуместны. Вдруг бессознательное усердно выталкивает из своих глубин на поверхность идею об Анниной неискренности только для того, чтобы Михаил поскорее отказался с ней работать и их отношения из сферы делового профессионального перешли в сферу романтики и секса? Страхуется, так сказать, Михаил от развития невроза, сам того до конца не осознавая. Почему бы и нет?
Так ни до чего толком и не додумавшись, Михаил продолжил работать. Вечером, собираясь домой, он переобулся в «уличные» полуботинки и снова подумал о тонких Анниных лодыжках, узкой стопе с высоковатым «балетным» подъемом. Правда, пальцы ног у Анны были совсем не балетными, а длинными и нежными, с небольшими, едва заметными, утолщениями на концах.
Гнать прочь приятные мысли не было резона, скорей наоборот – Михаил с удовольствием продолжил думать об Анне, одновременно, как бы со стороны, пытаясь контролировать и оценивать свои мысли. Прием из серии «Сам себе психоаналитик», в корне неверный методически, но тем не менее иногда срабатывающий, помогающий разбираться в себе.
Так уж устроен человек: потеряв что-то очень значимое, очень ценное для него, он сразу же пытается восполнить потерю, пусть даже и делает это совершенно бессознательно. А если потеря невосполнима (так часто бывает), то старается хотя бы компенсировать ее частично. Если Анна – тот человек, который нужен Михаилу, то тут надо делать человеческий выбор, а не профессиональный. Профессиональное вообще не должно доминировать над личным, иначе жди проблем, и немалых. И вообще, Анна была первой женщиной, к которой у Михаила проклюнулся реальный интерес после расставания с Илоной, то есть с того горького дня, когда он снял наконец розовые очки и посмотрел на бывшую жену (тогда еще не бывшую) «невооруженным» взглядом. Именно – проклюнулся, как птенец сквозь скорлупу недоверчивой отчужденности. Был период, когда Михаил пытался убедить себя в том, что вся сила в одиночестве, потому что только одинокий человек по-настоящему независим. Максимально независим. Потом убеждать перестал, понял, что бесполезно, но и действий никаких не предпринимал. Не потому, что был фаталистом (немного не без этого, конечно), а потому, что не хотелось, чтобы какая-то апатия им овладела. И тут вдруг – Анна.
А если еще вспомнить про жизненный ритм? Из дома – в офис, из офиса – домой, иногда приглашают на консультации в Институт, по выходным – под настроение игра в шахматы с соседом-программистом Антоном, редкое общение с дочерью, еще более редкие встречи с кем-то из приятелей или подруг… Ах, да, совсем забыл, еще есть фитнес-клуб! Что ж получается? А получается то, что знакомства с женщинами заводить негде, разве что в фитнес-клубе, где «товар» представлен «лицом» и время поболтать есть. Или на работе… Сайты знакомств Михаил отвергал напрочь. Попроси кто-то объяснить, чем вызвано такое неприятие сетевых знакомств (никто не просил, потому что Михаил ни с кем не обсуждал эту тему), объяснение получилось бы долгим, путаным и закончилось бы чем-то вроде: «Как-то не так все должно быть». Комплекс? Не совсем, но что-то вроде того. А со временем будет настоящий комплекс, который можно будет описать как комплекс Оболенского или комплекс неприятия сетевых знакомств.
«Я немного отступлю от правил, – решил Михаил, слегка лукавя с самим собой. – Если сложится, вернее – если будет нужно, то я приглашу Анну продолжить общение после сеанса в более неформальной обстановке. Ничего лишнего – какой-нибудь тихий малолюдный ресторан, не более того… Возможно, что подобная смена обстановки поможет мне разобраться в ней… и в себе. В конце концов, я должен понимать ситуацию, чтобы контролировать ее».