Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин». Усадьба помещика конца XVIII–I половины XIX века (Василий Сретенский, 2013)

Усадьба помещика конца XVIII–I половины XIX века

Приблизиться к аутентичному звучанию поэмы «Граф Нулин» практически невозможно, не зная реалий быта дворян в деревне. Поэтому – несколько слов об этом особом культурном феномене российской жизни – дворянской усадьбе конца XVIII – начала XIX века. Он весь уместился в 100–120 лет нашей истории и был теснейшим образом связан со становлением единого и свободного сословия дворян – землевладельцев и «слуг отечества».

В начале XVIII века Петр I «выдернул» помещиков, живших полукрестьянской жизнью и мало чем отличавшихся в быту от собственных крестьян, из их деревенек, а бояр – из их родовых вотчин. Он заставил их вспомнить, что они составляют «государственное сословие», ввел пожизненную службу и обязал приобщиться к европейской культуре. Пятьдесят лет жизни русских дворян (мужчин, разумеется) в военных лагерях, на кораблях, за границей, на службе в государственных учреждениях стали предысторией русской усадьбы. За это время два поколения представителей служилого сословия приобрели привычки и бытовые культурные стереотипы, чуждые сельской России, не успев все же забыть окончательно, откуда они вышли – из русской провинции и, в конечном счете, из деревни.

Собственно историю усадебной жизни можно отсчитывать от 1736 года, когда срок службы дворян был ограничен 25 годами. Тогда же возник первый образ усадьбы – «прибежища старости» и «места уединенного отдохновения», хотя большинству ветеранов-отставников (вступавших в службу пятнадцатилетними) было лет по 40–45. Но по-настоящему возрождение заброшенных, было, усадеб началось после 18 февраля 1862 г.

Манифест Петра III «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», подписанный в этот день, гласил: «Все находящиеся в разных Наших службах дворяне могут оную продолжать, сколь угодно долго пожелают и их состояние им дозволит…» (ПСЗ, 913) Череда поспешных отставок обрушилась на столицу и армию. По подсчетам современного исследователя, с 1762 по 1771 г. покинули службу 7496 человек, количество офицеров в армии снизилось почти наполовину. При этом в отставку уходили главным образом офицеры от 25 до 45 лет, владевшие не менее чем семидесятью душами крепостных (Фасизова, 107–115). Дворяне, никогда не забывавшие о том, что они еще и помещики, бросились в деревню – восстанавливать запущенное хозяйство, приращивать доходы и жить частной, семейной жизнью. Они привозили туда свой новый опыт и новые культурные традиции, не умещавшиеся в старую «двоенку» XVII века, то есть избу, составленную из двух «горниц», практически не отличающихся от тех, в которых жили крестьяне, и соединенных сенями (Забелин, 63).

Уже в 1760-е годы в провинции началось обширное строительство: возводились новые дома и службы, при усадьбах разбивались сады и парки, обновлялись или заново отстраивались церкви. Так появилось уникальное сочетание приобретенных в столице европейских привычек и старинного русского быта. Так возник новый образ русской усадьбы – хранительницы семейного уклада, в противовес городу – прибежищу холостяков, карьеристов и чиновников. Вот как этот образ выглядит в стихах одного из лучших поэтов той эпохи И. Ф. Богдановича:

Тот же мотив звучит спустя четверть века в «Деревенской жизни» Г. Р. Державина:

В 1785 году императрица Екатерина II подписала «Грамоту на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства», в соответствии с которой дворянам жаловалось «дозволение собираться в той губернии, где жительство имеют, и составлять дворянское общество в каждом наместничестве и пользоваться… правами, выгодами, отличностями и преимуществами» (РЗ, 32). Так в провинции появились губернские и уездные дворянские собрания, давшие начало общественной жизни. Дворянство окончательно оформилось в единую корпорацию, скрепленную законодательно установленными привилегиями, а также родственными связями и свойственными только этому слою общественными институтами.

В этих условиях усадьба ассоциировалась в первую очередь с частным, негосударственным и свободным образом жизни. Добавим к этому ориентацию на европейские традиции в образовании, костюме, обстановке и формах общения, и каждая усадьба предстанет маленьким островком отдельной дворянской культуры в безбрежье сельского народного быта. А можно сказать об этом и так: «усадьбу окружал ореол душевного и физического благоденствия, устойчивого бытования, безопасности, в самом широком смысле этого слова» (Евангулова, 186).

Но и это еще не все. Поскольку «социальное самочувствие дворянина строилось на равновесии осознания себя как гражданина и как человека частного» («… в окрестностях», 141), то и усадьба приобретала двойной, а то и тройной образ. Она была и символом частной жизни, и местом приложения гражданских добродетелей (помещик «отечески» относится к своим крестьянам), и форпостом государственной власти (помещик был представителем закона для своих крестьян). С другой стороны, усадьба символизировала семейное единство жизни крестьян и помещиков. Как исполнял в «Куплетах из одной сельской комедии», сочиненных Н.М. Карамзиным в 1800 г., «хор земледельцев»:

Деревня (усадьба) в сознании дворянина конца XVIII – начала XIX века ассоциировалась и с определенным возрастом, и с определенным временем года, и с соответствующим поведением. В деревне проходило детство дворянина лет до двенадцати-тринадцати. Покидал он ее для учебы, службы и жизни «в свете», а возвращался лишь наездами – в отпуск. Но когда приходила пора заводить семью, он либо подавал в отставку и совсем переезжал в деревню, либо проводил в усадьбе летний сезон, превращаясь, на время, из светского щеголя или рьяного служаки в придирчивого хозяина, хлебосольного барина, добродушного соседа и заядлого охотника. Таким предстает перед нами деревенское житье Г.Р. Державина в его стихах «Евгению. Жизнь Званская»:

Столь же ясной и идиллически-спокойной предстает деревенская жизнь в стихах П.А. Вяземского:

Таким образом, в понятии «усадьба» переплетались сразу несколько культурных линий. Это вотчинно-поместная традиция «барского житья», сохранившаяся от XVII века со всем присущим ей самодурством, «мамками-няньками» и шутами, с гигантскими «поездами» фур и подвод при переездах, с расцветшей во второй половине XVIII в., но угасающей к середине XIX в. традицией псовой охоты; С другой стороны – это государственно-бюрократическая традиция служения отечеству, согласно которой вся жизнь в отставке строилась как воспоминание о прежних годах молодости и службы, а за помещиком закреплялась ответственность за собственных крестьян. Но это и столично-светская традиция, в соответствии с которой в крупных дворянских усадьбах копировались все привычки «большого света», с неизбежным отставанием года на 3–4, а в глубокой провинции и на 10–15 лет. И традиция европейской образованности с постепенно укореняющейся привычкой к чтению, домашним спектаклям, агротехническим новшествам. И традиция семейно-родственная, «родовая», корпоративная требующая обязательного гостеприимства, хлебосольства, взаимных визитов, балов и празднеств. Наконец – народная (крестьянская) традиция, вызванная близостью к природе, сельскохозяйственными работами и постоянным пребыванием в доме огромного количества дворовых.

В каждой конкретной усадьбе чаще всего преобладала какая-либо одна культурная линия, связанная с индивидуальными привычками хозяина (или хозяйки), однако все остальные при этом не были и не могли быть изжиты. Именно вся совокупность пусть только потенциально присутствующих традиций и создавала удивительную атмосферу дворянской усадьбы, в которой каждый приезжающий погостить дворянин чувствовал себя легко и свободно, почти как дома. Более того, именно жизнь в усадьбе и культурные стереотипы, с ней связанные, придавали дворянскому сословию цельность и единство, размываемые в столицах деньгами и чинопочитанием. Деревня давала ощущение того равенства, которое возникает в большой и дружной семье, где уважение к старшим сочетается с ласковым покровительством младшим, где рады каждому приезжему и не хотят расставаться с гостями. Такого рода свойские отношения и составляют основной фон событий, развернувшихся в усадьбе Натальи Павловны и ее мужа в поэме «Граф Нулин».