Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин». Глава 7. (Граф Нулин) (Василий Сретенский, 2013)

Данная главка – первое из четырех отступлений в поэме (если не считать заключительного четверостишия) и первое прямое обращение «рассказчика» к читателю. Эта особенность сказовой манеры, отсылающей читателя к устной речи, отчасти заимствована Пушкиным у Лафонтена. Б.В. Томашевский определил три особенности творческой манеры Лафонтена, примененные в «Графе Нулине»: слабая зависимость действия от сюжета, перенесение внимания с него на саму манеру изложения; комическое использование архаизмов; большое количество речей «от автора», «обрамляющих» повествование (Томашевский, 250–251).

Но в авторских отступлениях в поэме «Граф Нулин» есть одна особенность. Три из них (и заключительная «мораль») соответствуют настроению, в котором пребывает в настоящий момент один из персонажей поэмы. В данном случае тон рассказчика совпадает с настроением Натальи Павловны, «занятой» дракой козла и собаки и безмерно скучающей в глуши печальной. Это тем более заметно, что авторская речь «врезана» в повествование между строк: Вдруг колокольчик зазвенел и Наталья Павловна к балкону бежит…

Не друг ли едет запоздалый,

Товарищ юности удалой?.. – реминисценция на приезд в Михайловское И.И. Пущина. Лицейский друг и сосед по дортуару как никто другой соответствовал этой характеристике. Встреча друзей состоялась 11 января 1825 г. и отозвалась затем в знаменитом послании 1826 года:

Легко заметить лексическую близость послания Пущину и этой части поэмы: обращение к другу (друзьям); колокольчик; друг запоздалый – «друг бесценный»; глушь печальная – «печальный снег».

Тема колокольчика постоянно присутствует и в воспоминании Пущина об этой встрече:

«Скачем опять в гору извилистой тропой – вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольца… Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик… Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокунулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем и пьем на вечную разлуку!» (Пущин, 67–68 и 73).

Письмо от Пущина, в котором тот сообщал о своем отъезде в Петербург, Александр Сергеевич получил за два-три дня до того, как начал писать «Графа Нулина», воскресив память о встрече, случившейся почти год назад.

Уж не она ли?.. Боже мой! – в отличие от предыдущих строк, эти – не более чем литературная мистификация. Можно было бы попробовать угадать, кого из реальных лиц имеет в виду автор в данном случае: Анну или Евпраксию Вульф, Александру Осипову или Анну Керн. Все они жили неподалеку от Михайловского, все были молоды и красивы. В отношении к ним Пушкина прослеживаются элементы романтической игры. Однако Ю.М. Лотман очень убедительно показал, что стихотворные отсылки к «даме сердца» в пушкинских текстах 20-х годов есть не что иное, как сознательная (а отчасти и бессознательная) «мифологизация личности» писателя, прочно связанная с литературно-бытовой традиций романтизма (Лотман1995, 253–256).

… и смолкнул за горой. – В словаре Даля можно найти три значения слова «гора» применительно к реалиям российской средней полосы: а) «горка», то есть холм; б) крутой берег реки; в) кладбище, расположенное на пригорке (Даль, I, 375). Поскольку выше (как мы уже знаем) дана реминисценция на обстоятельства жизни автора, то и гора – принадлежность не только литературного, но и реального пейзажа Михайловского. Уже названия соседних Михайловскому Святогорского монастыря и Тригорского – поместья А.П. Осиповой-Вульф подсказывают нам, что гора (холм) – естественная часть пейзажа. Но любопытно, что в самом Михайловском и вокруг него встречаются все три типа «гор», отмеченных у Даля. Сама усадьба была расположена на крутом берегу (обрыве) реки Сороти, рядом с Михайловским два «именных» холма Воронья гора и Савкина горка, старая часовня Михайловского стояла на Поклонной горке, а невдалеке – холм, «на котором во время оно находилась «скудельня» – место погребения бездомных людей…» (Гейченко, 99 и 132; Васильев, 4–5).