Глава 5
Мой дальнейший путь лежал в редакцию городской газеты «Пламя», печатный орган, как следовало из подзаголовка в номерах сего печатного издания, городского совета депутатов. В советские времена данное средство массовой информации, в свойственной этим самым временам совдеповско-романтической манере, имело название «Пламя коммунизма». Коммунизм исчез, наверное-таки превратившись в призрак, и ушёл бродить в неизвестном направлении, но покинутое им «Пламя» не угасло. Тот факт, что у Егора Петровича, бывшего секретаря горкома, а ныне мэра, хватило ума не заменить «коммунизм» в названии «капитализмом», я занёс в разряд удивительных. Он всегда отличался редкой исполнительностью и внедрял установки верхов без малейших колебаний. Даже в те времена, когда глупость причуд кремлёвских старцев стала видна всем, и приходилось только делать вид исполнения этих глупых установок.
«Видно, просто необходимой установки верхи не спустили», – подумал я, и отнёс это к серьёзным упущениям верхов.
«Пламя» мне понадобилось, постольку поскольку, как сказал мне мой бывший шеф, сюда ушёл работать журналистом Костя Соколов, тоже бывший работник горкома, тоже очень не любивший Егора Петровича и ответно нелюбимый им. Именно Костя в своё время первый бросил в лицо Егору Петровичу обвинение в диктаторских качествах.
Костя был одним из тех немногих с кем я приятельствовал. Собственно, «немногих», формулировка не совсем точная: к своим приятелям я мог ещё отнести лишь одного человека – хирурга городской больницы Головина Сергея Петровича. Эти два человека вполне могли бы стать моими друзьями. Но я сам не хотел и боялся переходить границу, отделяющую приятельские отношения от дружбы. Роль знакомого и приятеля всегда можно разделить с другими, дружба же – явление исключительное, ей присуще особое таинственное измерение, она наделена некоей специфической гармонией.
Костя имел очень светлую голову, и если бы не его привычка называть всё без исключений своими именами, он мог бы сделать головокружительную карьеру. Но его суждения, которые он никогда не заботился держать при себе, многим очень и очень не нравились, так как отличались исключительной точностью характеристик окружающей действительности и действующих в ней персоналий. Поэтому его мнение о происходящих в стране и городе событиях было для меня важным.
В редакции не было той творческой суеты, которую я привык всегда видеть в советские времена. Сотрудники тихо писали что-то каждый у себя за столом, изредка обмениваясь словами. Костя тоже что-то творил, не отрывая взгляда от своей писанины.
– Здравствуйте! – обратился я к полной женщине, чей рабочий стол был расположен у самого входа. – Я из газеты «Дер Шпигель», – слова я намерено коверкал под немецкий акцент. – Нам сказали, что можно просить подготовить для нас статья самый талантливый журналист Украина Соколофф.
Костя поднял на меня взгляд и улыбнулся. В его светло-серых глазах светился ум, но, когда он чем-то страстно увлекался, в них загорались язычки пламени.
– Не обращайте на него внимания, Марья Кондратьевна, – успокоил Костя полную женщину и, подойдя ко мне, крепко пожал руку.
– Сколько Лен, сколько Зин! – протяжно поприветствовал я Костю принятой между нами фразой.
– Да, страшно подумать, как много водки утекло с момента нашей последней встречи! – также традиционной фразой ответил мне Костя, за что был удостоен неодобрительного взгляда полной женщины.
В это время в общий кабинет журналистов вошла… Девушка Моей Мечты. Лет максимум двадцати восьми, с фигурой, о которой не скажешь, что в ней чего-то не хватает, равно как и то, что чего-то имеется в избытке.
У неё было всё, чем когда-то гордились и запомнились миру Елена Троянская, Нефертити, Клеопатра и прочие Милен Демонжо. Она обладала самой изумительной кожей, какую я когда-либо видел у женщин – цвета очень старой слоновой кости, нежной, как кожа маленького ребёнка.
Замечательные русые волосы обрамляли не менее замечательное лицо с кокетливо вздёрнутым носиком. Лицо её притягивало меня словно магнит. Я не мог этого понять и не мог припомнить, чтобы испытывал такой жгучий интерес к особе женского пола, какой я испытывал сейчас.
И было в ней какое-то очарование, не связанное с внешностью, что-то удивительное и неповторимое, что не назовёшь иначе, как женственностью.
Я подумал о том, что оказавшись с ней на необитаемом острове, мне ни за что не захотелось бы, чтобы нас кто-то спасал.
ДММ деловито кивнула всем в знак приветствия и прошла к свободному столу. По тому, с каким хозяйским видом она это сделала, смело можно было делать вывод, что это её рабочее место.
Костя тактичным жестом вернул мою отвисшую челюсть на место и обратился к ДММ:
– Таня, позволь тебе представить светило европейских около общественных наук, которые он два года пытался изучать в Германии. Виктор Половцев собственной персоной и, судя по его виду, он так впечатлён твоей красотой, что попроси ты его об интервью, он будет петь соловьём несколько дней подряд, пока полностью не охрипнет.
Таня посмотрела на меня не то чтобы с неприязнью, но так, словно искала чего-то и не находила или, напротив, увидела такое, чего видеть не хотела и сказала без каких-либо оттенков в голосе «очень приятно», тут же снова углубившись в свои бумаги. У неё был чистый, звонкий голос, будто прозрачная вода горного ручья на придонной гальке.
Чувствовалось, что к повышенному вниманию мужчин она привыкла и от этого самого повышенного внимания научилась защищаться равнодушием. Равнодушие в её исполнении не смотрелось как деланное. После этого её красота показалась мне скорее красотой холодных лучей луны, чем красотой тёплого солнечного света.
Успокаивая себя, я подумал, что возможно Таня была из тех людей, кто чувствует слишком сильно, так что уже нельзя терпеть, нельзя жить, и в своё время она получила от жизни жестокий урок, который ещё не изгладился из её памяти.
Костя вывел меня на улицу и сказал:
– Ты, старик, не тушуйся, она со всеми так. Гордая и неприступная дочь степей.
Немного поболтав о том, о сём, мы договорились встретиться у меня дома после того, как у Кости закончится рабочий день.
Неподалёку находилось отделение «Сбербанка» и я решил заплатить сбор за прописку. Когда кассир сказала мне сумму я, не поверив своим ушам, переспросил, а потом спросил «за что?» В целом, общая сумма была совершенно незначительной, но, оказалось, что за перечисление нужно платить значительно больше, чем составляла сама пошлина!!!
И это было не смешно – там, где люди не уважают экономику, там, где что-то стоит столько, сколько это стоить просто не может, достатка и порядка не будет никогда! Мне стало очень сильно тоскливо: рыночная экономика в плане цен работает по принципу домино – падает какая-то костяшка и пошли валиться все остальные. Я молча заплатил, совершенно правильно предположив, что в лице кассирши я встречу особь с такой же жизненной философией, как у жэковской паспортистки.
«Как же люди живут в этой варварской стране?» – думал я по пути домой. Время, проведенное в Германии, каким-то особенным образом не давало мне свыкнуться с мыслью, что это и моя страна.
А, может быть, всё дело было в том, что страна действительно стала мне чужой? Я чувствовал себя как Рип Ван-Винкль – герой знаменитой новеллы Натаниэля Готорна, беспробудно проспавший много лет, и очутившийся в обстановке совершенно ему чуждой.